Текст книги "Культура, стремящаяся в никуда: критический анализ потребительских тенденций"

Автор книги: Алексей Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Индивидуализм следует понимать не как проявление независимости и самодетерминированности, не как освобождение от некоей нивелирующей личность предопределенности, а скорее как проявление эгоизма и меркантильности в соответствии с изоляционистским принципом «моя хата с краю». Индивидуализм – внегласно принятое обеими сторонами поддержание дистанции при минимизации взаимодействия. Человек есть микрокосм не в качестве индивида, а в качестве субъекта. Индивидуализм – производное от индивида как сугубо биологического существа, не выражающего никаких субъектных и гражданских качеств. Именно индивидуализм, а не субъективизм как проявление осознанной самодетерминации и гражданской позиции, является основой потребительства, которое разрушает нормальные человеческие связи, солидарные проявления гражданственности и разделяет людей на «неделимые атомы», проявляющие друг к другу в основном экономический интерес. Неудивительно, что волна потребительства хлынула в нашу страну именно после перехода России с околокоммунисгического уклада к околокапиталистическому, к социал-дарвинистскому. В последние годы, начиная сразу после перестройки, среди молодежи заметны меркантильный индивидуализм и утрата солидарности, повлекшие за собой атомизацию и нарушение коллективных связей. Установки на личную выгоду и потребительство стали реакцией на внедрение рыночных (или квазирыночных) принципов в экономику^[37]. Укрепление меркантилизма наблюдается не только среди молодежи, а становится общесоциальным принципом. В обществе, в котором укоренены ценности стяжательства, эгоизма, алчности, личной выгоды (в том числе за счет других людей), индивидуализма и обладания мало кто хочет жить согласно ценностям солидарности. Во-первых, в таком окружении становится крайне проблематично выжить и чего-то добиться с помощью социально утверждающих ценностей. Во-вторых, такой человек представляется другим в качестве аутсайдера, маргинала, каковым быть почти никто не желает, то есть по-настоящему человечные общественно созидающие ценностные ориентации получают статус пороков, достойных осмеяния. Для избегания риска стать отверженным каждый приспосабливается к большинству и тем самым множит потребительские стратегемы. Парадокс заключается в том, что при господстве индивидуализма каждый такой приспособленец к большинству антагонистичен этому большинству и себе подобным.

Крысы считаются одними из самых социальных животных. Основа их живучести заключена в их социальной сплоченности. Их сообщество, можно сказать, напоминает единый организм, в котором нет эгоистического индивидуализма. Над крысами были проведены эксперименты, цель которых – разрушение социальных связей путем внедрения безнравственности. Сильная крупная особь долго морится голодом, после чего к ней в клетку бросают мертвую крысу. После некоторого замешательства она все-таки пожирает тело своего собрата. Потом в клетку попадает еле живая особь, и первая ее также съедает, руководствуясь рациональной позицией «она все равно умрет, а я должна выжить». И когда в клетку попадает крысенок, наша особь, нравственность которой уже расшатана двумя первыми инцидентами, поедает этого крысенка, следуя принципу «выживает сильнейший». В общем, уровень безнравственности с каждым новым разом повышался, и отношение крысы к своим соотечественникам существенно изменилось. Она перестала колебаться – жрать или не жрать собрата – и ее действия наполнились решительностью. Затем ее выпустили в родное крысиное сообщество. Но это уже была другая крыса, у которой прежнее нравственное отношение к собратьям сменилось на логику эгоизма. Но окружающие особи не знали об этом и продолжали ей доверять как своей. Вскоре эта крыса вместо поиска пищи для себя и для сообщества стала воспринимать представителей данного сообщества в качестве пищи. И если предположить, что все члены общества станут такими же порочными, как этот «крысиный король», если его стиль жизни впоследствии станет принятым общественным большинством, само общество превратится в поле битвы всех против всех и в конце концов полностью разрушится. Инверсия, при которой на место высшего приходит низшее, сделает свое дело. Конечная стадия разделения общества – превращение его в пудру, когда мельче уже некуда, когда ничто никого не связывает, когда все индивидуалисты, когда все крысиные короли. Общество разделяется на множество точек, на множество пространственных единиц и тем самым перестает быть антропной вселенной, теряет свою пространственность, выраженную в совместности бытия. Понижается уровень связности между индивидом и обществом, между поколениями, между индивидами и т. д. Это очень напоминает гипер(пост)капиталистическое потребительское общество, общество без тормозов, где нравственность как социальный фундамент сменилась утилитарной и прагматичной логикой. В потребительском обществе «своих» нет. Там есть борьба за выживание всех против всех, способствующая дальнейшей дегуманизации социума. Там маргинальными признаются разные формы зависимости людей друг от друга (в том числе инвалидов от своих близких и от государства), хотя именно взаимозависимость есть основа нравственности, и осознание человеком того, что он своими действиями причиняет кому-то вред или приносит добро, выступает глубоко нравственным явлением. В таком обществе разрушается основа общественного сохранения, а социальный опыт сменяется энтропией. Утилитаризм охватывает не только людей, но и мир в целом. Любые проблема мира, в том числе и экологическая, вызывают у прагматика-гедониста вопрос «Что я от этого получу?», который демонстрирует верх индивидуализма и меркантилизма. Принцип апологетов либерализма и потребления «спасись сам – и тысячи спасутся вокруг тебя» не работает. Индивидуализм самоспасения не приводит к спасению других, а потому представляет собой тупиковый путь. В нем нет ничего, что работало бы на сплочение социума. Поэтому сам термин «общество потребления» весьма условен.

Понятия «общество» и «потребление» несовместимы (как и понятия «культура» и «потребление»), поскольку потребительские тенденции разрушают общество, трансформируют его просто в совокупность предельно индивидуализированных атомарных единиц, в планктонообразную, дрейфующую в океане созданного им же бессмыслия. Общество является продуктом человека, равно как и человек есть общественный продукт. Если принять во внимание эту формулу, апеллирующую к замкнутости взаимоотношений общества и человека, к их тесной сопричастности, мы придем к мнению, что социальная атомизация, создаваемая потребительством, нивелирует данную формулу, разрывает ее, не давая возможности человеку создавать общество, а не-созданное общество, соответственно, лишается права создавать человека. Совокупность потребительски ориентированные индивидов, утратившая общественное, утратившая необходимые для связи друг с другом скрепы, способна продуцировать индивидов «по образу и подобию своему» – таких же асоциальных и также ориентированных на потребление. Асоциальность и индивидуализм потребительства выступают объединяющими индивидов ценностями, но не скрепляющими их между собой. Социологам впору задуматься, не утратила ли их наука в современных условиях объект своего изучения, не исчез ли он с появлением новой общественной формации, которая нивелирует общественное и в которой господствует индивид – «не-общественный человек». Интересно мнение 3. Баумана, говорящего, что «общество» – это уловка, обозначающая согласие и принятие определенных ценностей, а также сила, придающая статус величественности согласованному и принятому; если принятое безумно, но принято всеми, оно перестает быть безумным^[38]. Потребительское общество – это мир одинокого в своей индивидуальности консьюмера-солипсиста. Также есть смысл культурологам, вектор исследовательского интереса которых направлен на осмысление современных культурных тенденций, задуматься о прочности позиций рассматриваемого объекта, так как культуру потребления следует считать культурой бескультурья.

Один из самых ярких примеров культивирования десолидаризации и абсолютной безнравственности – телепередача «Слабое звено», в которой вовлеченные в интеллектуальную игру люди, являющиеся друг для друга конкурентами, методом голосования удаляют не столько тех, кто проявил интеллектуальную поверхностность и не смог ответить на поставленные вопросы, сколько, наоборот, наиболее сильных, а потому и наиболее конкурентоспособных. В результате победителем выходит далеко не самый умный и достойный, а зачастую даже самый посредственный. Он уносит деньги, заработанные не только собой, а всей командой, что утверждает идеологический концепт об отношении к команде и к каждому игроку не только как к конкурентам, но и как к средствам своего выигрыша. Победитель, как правило, отличился не большим именно своим выигрышем, но все равно стал победителем. Во время игры он кооперируется с другими участниками для выталкивания самых сильных, после чего старается перехитрить тех, с кем временно объединился. Объединение, дружба выступают здесь временными сугубо инструментальными явлениями, функциями, от которых следует отказаться, когда они сделали свое дело. Главный смысл игры не ответить на максимальное количество вопросов, не проявить интеллектуальную глубину, а всего лишь суметь исключить тех, кто это сделал, вытеснить других, пока они не вытеснили его. Такие передачи, ставя участника в условия борьбы всех против всех и переворачивая вверх дном ценность справедливости, восхваляют не просто принцип конкуренции, а принцип жесточайшей конкуренции, основанной на несправедливости и эгоизме. Они самими правилами игры предлагают путь победы любой ценой, «хождение по головам» в качестве единственно верного вектора движения и создают модель реальности, в которой сильное звено неким «волшебным», противоречащем нормам честности и справедливости способом переводится в ранг слабого. Можно сказать, участники игры своим поведением не только создают некую образцовую модель поведения для зрителя, предлагают ему переступить моральные «барьеры» и воспользоваться проверенным (а возможно, и единственно верным) способом достижения успеха, но и отражают уже сформировавшийся в индивидуалистическом обществе поведенческий паттерн. Соответственно, зрителю представлен образец и зеркальное отражение самого себя, что подчеркивает жанр подобных шоу, выраженный в слове «реалити».

Релятивизация ценностей во многом обязана пресловутому идеалу игры. Причем необязательно в прямом смысле «живи, играя!», но и в более абстрактном. Имеется в виду игра ценностями. Многие современные масскультурные бренды лоббируют ценности, прямо противоположные тем, в духе которых воспитывались прошлые поколения. Естественно, нельзя сказать, что «прошлые» ценностные ориентации абсолютно все без исключения заслуживали высокого аксиологического статуса, но тем не менее общая их картина была более человечной, чем нынешняя. Так, в основу многих современных брендов закладываются идеи, противоположные ценностям упорства и труда. Если раньше образ жизни по принципу «без труда не выловишь рыбку из пруда» был достаточно хорошо укреплен в общественном сознании, то теперь труд (особенно честный) скорее высмеивается. Цепко хватаясь за потребителя, бренды отвоевывают аудиторию как друг у друга, так и у семьи, школы и вуза^[39].

Сейчас в России получили колоссальную популярность такие фильмы, как «Бригада», где в лице обаятельного бандита романтизируется не честный труд, а преступность и образ жизни «братков». В фильме воспевается дружба, но она находит свое выражение в криминальном контексте, который ее возвышает над моральным ценностным полем. В других культовых фильмах (например, «Брат», «Брат 2») восхваляется героизм, но ложный и неправильный, ставящий личную силу выше закона и ведущий к размыванию в общественном сознании настоящего образа героя. У подростков, с интересом смотрящих эти фильмы, складывается соответствующее убеждение о том, как следует жить в этом мире. Французский фильм «Враг государства № 1», отлично снятый и отлично показавший жизненный путь известного бандита, продемонстрировал главного героя в качестве персонажа, который просто обязан привлекать к себе зрительские симпатии. Если и можно снимать фильмы не про героев, а про антигероев, не стоит превращать их антигероизм в героизм. Это – преступление против нравственности. В соответствующей кинематографии главными персонажами выступают бесчестные люди; их аморализм позволяет им достигать верхов на социальной лестнице, в то время как честные рабочие показаны в виде бедных и неудачливых персонажей, достойных только осмеяния. Конечно, нельзя сказать так про все фильмы, снимаемые в последние десятилетия, но, как правило, произведения, где поднимаются темы любви к родине, чести, духовности, в меньшей степени рекламируются и получают меньшую популярность, существуя скорее только для поддержания принципа разнообразия.

Проблема бескультуризации коренится не только в кино и музыке, но и находит свое воплощение в ток-шоу, литературе и т. д. Так, широко распространенное телевизионное явление «Дом», «Дом 2», видимо, призвано не только добавлять в жизнь зрителя на время просмотра изюминку отдыха и развлечения, но и разрушать семейные ценности. Трансляция подноготной звезд, их сексуальных похождений, грязи чьей-то личной жизни, основанных на подобной грязи и пошлости ток-шоу – это своего рода взгляд в замочную скважину. Спрос на личные истории, стремление узнать как можно больше о частной жизни знаменитостей, возможно, компенсирует дефицит внутренней полноты самого потребителя, осмысленности его частной жизни. Пожалуй, имеет смысл говорить об особом жанре порнографии.

Многие голливудские кинематографические «произведения», которые скорее стоит относить к культурным эрзацам, не только нашли своих искушенных зрителей, но и закрутили маховик, создали отличный фундамент для появления исконно русского «искусства» подобного типа, который разрушает культуру народа уже не извне, а изнутри. Дети включают телевизор и видят совсем не то, что можно смотреть детям. А что делает государство? Ничего. Китч не запрещается, а специально тиражируется; запрещается только детская порнография и критика действий правительства. Между тем в здоровом обществе СМИ должны тиражировать здоровый образ человека – инициативного, образованного, высококвалифицированного, любящего родину, законопослушного, нравственного и успешного в силу именно этих, а не противоположных им качеств.

Переходя из сферы реальности в сферу художественного творчества, обратим внимание на знаменитые романы С. Кинга «Бегущий человек» и «Долгая прогулка», в которых показан развлекательный аспект возможного будущего общества, который не сравнится ни с безнравственностью современных телепередач, ни даже с жестокостью популярных в античном мире гладиаторских боев и корриды. В этих романах фигурирует герой, за которым следят миллионы и который не в виртуальном мире, а во вполне реальном рискует собственной жизнью, убивает и умирает ради своего спасения. Если видеошоу современности, показывающие аморализм и насилие, строятся на виртуальности, то здесь весь ужас происходящего, так зачаровывающий зрителей, переносится в настоящий мир, на улицу. Против его демонстрации никто не протестует, а наоборот, его ждут, за ним наблюдают с замиранием в сердце, главному персонажу сопереживают, но это сопереживание не имеет больше связи с нормальными человеческими чувствами, поскольку зритель любит насилие, за которым волнительно наблюдает, ни в коем случае не желает его прекращения и даже не смущается тем, что демонстрируемая игра совсем не игра, а совокупность мучений и рисков главного героя. Его личная трагедия и трагедия окружающих его людей становится для зрителя всего лишь ток-шоу, и она представляется ему именно так как раз вследствие сверхреалистичности происходящего. Если бы персонаж испытывал насилие и проявлял его только на экране, если бы актер был всего лишь актером, он не завораживал бы так сильно. Он порабощает зрителя каким-то патологичным очарованием, притягивает к себе некоей нездоровой харизмой, создает мощный гипнотический эффект именно потому, что не является актером, играющим роль, не вовлеченным ни в какие опасные для себя события, а наоборот, он, окутанный опасностями, играет самого себя. В романе «Бегущий человек» персонаж телешоу вынужден скрываться от любых людей, каждый представляет для него опасность, ибо объявляется премия за его поимку и за его голову. Соответственно, зритель становится участником шоу, его глаза затуманены азартом, а разум – тотальным и в высшей мере безнравственным неразумием. Думаю, романы С. Кинга представляют собой пусть гипертрофированное, но все же отражение существующего сегодня индивидуализированного общества и даже неявный прогноз худшего варианта социальной реальности будущего, где удовольствие зрителя будет зависеть от лицезрения не костюмированного сценического, а от самого реального насилия.

В массовом сознании часто связывают термины «консьюмер» и «буржуй», но их отождествление в корне неправильно. Буржуазия как общеупотребительное понятие давно имеет негативную коннотацию. На самом деле буржуазия – это предпринимательская прослойка, которая, конечно, эксплуатировала низшие классы, но вместе с тем отличалась особым трудолюбием и стремлением вложить каждую копейку в производство. Консьюмтариату же присущи противоположные качества.

«Идейный» потребитель не захочет работать вахтером, техничкой, врачом и т. д. Парадоксально то, что адепты потребительства сами не хотят заниматься производством (недаром шопинг многие воспринимают как вид деятельности, альтернативный труду), но при этом испытывают в нем потребность, поскольку потреблению без производства не обойтись. Однако за низкооплачиваемую «черную» работу почти с радостью хватаются выходцы из бедных стран и прочие эмигранты – трудолюбивые, мало потребляющие, с низкими запросами. В итоге территориальный этнос перекладывает «черную», но все же необходимую для общества работу на эмигрантов, без которых уже обленившийся социум жить не может. Однако эмигранты, проживая на территории чужой страны, не всегда считаются с культурными устоями доминирующей национальной прослойки. Так, некоторые из мусульман проявляют культурный изоляционизм и не приемлют культурных ценностей русских, а часть из них считают последних неверными. Образ жизни определенных групп эмигрантов носит законсервированный субкультурный характер, которому свойственно неприятие русской культуры и неуважение к традициям и жизненным нормам коренного этноса. В России возможно серьезное изменение общественной структуры из-за сосуществования таких факторов, как отрицательный естественный прирост населения и демографический прирост за счет миграции; при убыли русских вероятен приток мигрантов, и Россия из страны русских рискует превратиться в страну без русских. Следовательно, в обществе, готовом принять в свое лоно всякого, кто согласен «работать за еду», зреют гроздья гнева, которым для выплеска злости на эксплуататоров необходим только численный рост, кстати, с лихвой осуществляемый в том числе посредством государственной политики. А если учесть вполне вероятную возможность природных катастроф, которыми обглоданная планета отреагирует на «человеческий фактор», в слабую Россию может хлынуть целая волна обездоленных народов, которых природные катаклизмы сильно тряхнут^[40]. И ясно, чего от этого стоит ожидать в будущем. Культура и так далеко не в лучшем виде, система образования «хромает», да еще перспектива конфликтности на межкультурном уровне говорит о своем приближении.

Сегодня и так достаточно большой миграционный поток очень слабо контролируется. В результате притока рабочей силы из других стран происходит сокращение рынка труда, снижение уровня заработной платы коренного населения, ущемление трудовых прав российских граждан, рост безработицы, нарушение этнического баланса населения, ухудшение криминогенной и санитарно-эпидемиологической обстановки^[41]. Особого внимания заслуживает то, что эмигрантами совершается множество преступлений: изнасилования, торговля наркотиками, убийства, грабежи и т. д. Если эти мигранты еще и активно размножаются в чужой стране, они тем самым рождают общественную маргинализацию. Так, дети этих мигрантов идеологически интегрируются в господствующую потребительскую культуру, а их родители не могут заработать столько денег, чтобы данная интеграция произошла не только идеологически, но и фактически. Выполнять ту же работу, что их родители, дети не хотят. Уровень притязаний мигрантских детей возрастает, а их материальный достаток вступает в противоречие с притязаниями. В таком случае они пополняют уличные банды и множат преступность. То же самое следует сказать и про подростков, относящихся к коренному этносу, которые хотят, но не могут интегрироваться в соблазнительное потребительство; последнее размывает границы легитимного поведения и вносит неясность в их репрезентацию. Когда в стране существует не одна из этих групп, а обе, преступность растет благодаря как тем, так и другим. Когда готовых работать за еду мигрантов становится мало, когда их притязания возрастают, стране становится необходимо завозить новое поколение еще пока не соблазненных потребительством мигрантов для «черной» работы, которое, в свою очередь, поспособствует усилению описываемой тенденции, связанной с их детьми. Круг замыкается.

Как мировая корпоратократия, экономически закабаляющая страны третьего мира и вынуждающая их население искать труд за границей, так и сами обездоленные мигранты являются номадическими единицами. Между этими принципиально различными по статусу группами находится коренное население тех или иных принимающих поток эмигрантов стран. Если для первых пространство утратило всякое значение, перестало быть хотя бы минимальным барьером, то для вторых его преодоление затруднительно, но неизбежно. Для одних номадичность – проявление безграничной свободы. Для других номадичность – вынужденная мера против голодной смерти. Одним она дает возможность дематериализовываться, преодолевать любые препятствия и олицетворять собой анонимную мировую власть. Для иных она символизирует невозможность приспособить к своим нуждам родную землю. Одни с радостью летают первым классом. Другие, преисполненные раздражением и недовольством, вынуждены зачастую путешествовать тайком, нелегально и совсем не на тех транспортных средствах, на которых проявляют свою мобильность люди «первого класса». Локальность – признак закабаления, связанности по рукам и ногам и беспомощности. Но и понятие мобильности имеет различный и даже противоположный смысл для находящихся у подножия и для восседающих на вершине новой иерархической системы. Вероятно, среди коренного населения, сжатого номадичными мигрантами и экстерриториальным капиталом, будет возрастать ненависть как к корпоратократии за ее вмешательство в их экономику, так и – в особенности – к пришлым людям, живущим на чужой земле и следующим своим законам и правилам. Так что неудивительны вспышки национализма, кризис мультикультурализма и ряд межстрановых конфликтов. Глобализация, характеризующая себя сломом последних барьеров для движения глобального капитала, способна показать свою другую сторону, изнанку, в соответствии с которой возникнут новые барьеры для мигрантов «низшего класса» – национализм, ксенофобия, законы о миграции и прочие методы сдерживания наплыва дешевой рабочей силы.

В общем, все это ведет к еще большему углублению кризиса, охватывающего коренное население, и особенно усугубляет положение молодежи, формируя антистимулы для создания семьи и рождения детей. Мигранты ведь не только занимают рабочие места, не пользующиеся популярностью у местного населения, а своим присутствием создают условия, при которых работодатели скорее возьмут неприхотливых пришлых работников, чем местных. В том числе поэтому – из-за существования дешевой рабочей силы, а не только из-за статусной непрестижности – эти места не пользуются особым спросом у нормальной, а не потребительски ориентированной прослойки общества. За прекращением потока миграции и, соответственно, исчезновением создаваемой ею конкуренции последовало бы снижение безработицы среди коренных жителей и увеличение заработных плат местным рабочим, у которых уровень квалификации в основном выше, чем у мигрантов. Но этого прекращения не предвидится. Пока государство и работодатели заинтересованы в дешевой и бесправной рабочей силе, обеспечивающей экономию на социальной защите и снижение производственных издержек, существуют ниши для трудоустройства эмигрантов, в том числе незаконного. Другим весомым фактором наличия этих ниш является неблагополучная экономическая ситуация в странах исхода мигрантов, заставляющая их искать заработки за рубежом. Необходима защита национального рынка труда от бесконтрольного притока дешевой рабочей силы и усиление контроля за нелегальными мигрантами.

В результате молодежь условно делится на два класса, которые разделяет огромный разрыв в доходах: 1) консьюмеры, так называемая «золотая молодежь»; 2) малообеспеченное и даже бедное население. Самое примечательное то, что как первые, так и вторые не заинтересованы в семейной жизни и в рождении детей, что обязательно скажется на состоянии семейных ценностей в будущем и на демографическом развитии страны. Первых потребительская культура отвращает от ценностей семьи, а вторых – малообеспеченное положение. Конечно, разрыв в доходах выступает следствием не только массового распространения потребительства и недостаточной эффективности управления миграционными процессами рабочей силы, но и неэффективности государственной политики в целом и роста коррупции в среде государственных служащих разного ранга. Но и культура потребления, вместе с тем, играет свою роль в увеличении коэффициента Джини.

Потребительство и гедонизм работают на сокращение рождаемости; консьюмеризм не приемлет семейных ценностей, а придерживается индивидуализма, согласно которому жить надо в кайф и жить для себя, а не для семьи или детей. И даже в странах с высоким уровнем дохода населения, но в которых господствуют потребительские ценности, наблюдается демографический спад, поскольку потребительская культура делает свое дело даже там, где у людей есть материальная возможность обеспечивать детей. Поэтому стоит согласиться с утверждением А. Никонова о том, что если в прежние века регулятором рождаемости были эпидемии чумы и других болезней, то сегодня этим регулятором выступает приобретенный за счет развития техники и технологий комфорт, который декларирует жизнь для себя, а не для своих детей. Ранее зрелость и самостоятельность наступала годам к 16-ти, а сегодня она и в 30 может не наступить, что объясняется не только потребительскими тенденциями, но и спецификой информационной цивилизации, в которой от каждого специалиста требуется постоянно обновлять свои знания для того, чтобы идти параллельно развитию технологий; постоянно обучаясь, он испытывает дефицит времени на многое другое, в том числе и на семью. Так что закономерна демографическая стабилизация, выраженная в нулевом приросте, именно для развитых стран, наполненных комфортом^[42]. Не согласимся только с положительной оценкой данных тенденций, высказываемой Никоновым. Тем более сейчас, в посткризисное время, уровень комфорта падает также и на Западе. Ячейкой общества всегда являлась семья, но теперь, с постепенной утратой социальности, ее легитимность ставится под сомнение, несмотря на то, что лишь семья способна быть общественной ячейкой; один человек, в отличие от семьи, не способен продолжать род, а потому необходим социальный скреп в виде семьи.

Неудивительно, что процесс феминизации, выраженный в появлении культа бизнес-леди, начался и стал развиваться именно на Западе. Бизнес-леди отличается от мужчины, пожалуй, только первичными половыми признаками. Во всем же остальном она с ним сходна. На первом месте у нее работа и заработок, ей свойственны такие качества, как (традиционно мужские) карьеризм, властность и решительность, а во многих случаях склонность к алкоголю и курению. Рождение детей для нее не представляет особой ценности. Культ бизнес-леди появился в лоне феминизма, который стремился уравнять женщин с мужчинами по всем показателям, а где-то и возвысить представительниц слабого пола над их сильными оппонентами. Парадоксально то, что феминизм своими целями по сути дефиминизировал женщину, выхолостил из нее женское и заменил мужским.

Радикальный феминизм выступает уже не за равенство полов, а за господство женщин над мужчинами. Феминистки решительно отрицают тот факт, что большинство женщин предпочитают роль ведомых, они хотят быть в разумных пределах подчиненными мужчинам, так как данное положение обеспечит им защищенность и снимет долю ответственности за принимаемые решения, и это предпочтение абсолютно нормально. Женщины часто сознательно отдают право лидерства мужчинам, что доказано психологами и этологами. И когда феминистки-радикалистки обвиняют этих вполне нормальных женщин в рабском сознании, они тем самым обвиняют их в женскости, и круг замыкается. Ратуя за женщину-лидера, подавляющую мужчин, они ратуют за трансформацию женщины в мужчину. И где тут борьба за женские права? Некоторые радикальные феминистки вообще считают традиционную семью рудиментом, заслуживающим упразднения. Совсем абсурдными выглядят их нападки на сексуальную связь женщины с мужчиной, которая рассматривается как пособничество женщины мужчине-врагу и насильнику по своей природе; следовательно, защищается гомосексуальная связь, то есть лесбиянство. Следовательно, наносится удар по традиционной семье. В феминизме присутствует запал для уничтожения «старых архаичных патриархальных» устоев, то есть семьи, которая радикальными феминистками воспринимается в качестве структуры закабаления женщины. Радикальный феминизм и есть самое наглядное проявление сексизма, вредного для целостности общества. Причем в США он имеет достаточно влиятельное политическое лобби, оказывающее во многих случаях успешное давление на американское законодательство, что повышает статистику осуждения мужчин за несовершенные преступления. Благодаря влиянию феминизма, благодаря принятию кабальных для «изнасиловавших» своих жен мужей законопроектов девальвируется выгода брака для мужчин, мужчин лишают родительских прав, и происходит разрушение семьи. Неполные семьи обычно характеризуются худшим воспитанием детей, чем полные, и рост неполных семей, соответственно, приводит к ухудшению детской и подростковой воспитанности, что, в свою очередь, влечет рост преступности. Так стоит ли разрушать семьи, руководствуясь абсолютно бредовыми, взращенными на почве феминизма, основаниями? Конечно нет. Не желающие заводить семьи феминистки экспортируют это нежелание на других женщин, не понимая действительную социальную ценность семьи и исходящую от такой пропаганды общественную самоубийственность. А изнасилованными предлагается считать любых женщин, которые почувствовали себя психологически или физически избитыми. Просто почувствовали. Именно женское чувствование, а не объективное мужское действие, является неоспоримым критерием.