Текст книги "Культура, стремящаяся в никуда: критический анализ потребительских тенденций"

Автор книги: Алексей Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Свобода рынка, за которую ратуют новые капиталисты, в конце концов приводит совсем не к свободе. Даже если бы свобода торговли воплотилась в реальность, в конечном счете ни к чему хорошему она не привела бы, так как без системы сдержек эта свобода обратится в победу самых предприимчивых и богатых и крах всех остальных, а потому повлечет за собой увеличение имущественного разрыва. Свобода ничем не ограниченной экономической деятельности не является ценностью, поскольку она противоречит правам человека. Такая свобода, ориентированная на индивидуализм, ведет к эксплуатации и духовному разложению. Свобода призвана опираться на социальные, коллективные ценности. Она должна быть общественно полезной, то есть иметь в качестве своего предмета не индивидуальную пользу за счет общественных благ, а индивидуальную пользу как общественное благо. Так что закрытая экономика планового типа была не такой уж неэффективной, как про нее говорят. Приватизация и переориентация экономики, вмиг инициировав расслоение по материальному признаку и открыв Россию для иностранных займов, отбросили страну назад. Так, иностранные финансисты, инвестируя в наши предприятия, получают выручку от продажи, например, сигарет, которые ничем не лучше тех, что производились ранее без участия иностранцев. Если раньше прибыль от продажи табачных изделий шла государству, то теперь ее значительная доля пошла в карман иностранным инвесторам; мы от этого ничего не получаем кроме вызванных курением болезней, поскольку продаем сигареты себе же (внутренний рынок), но значительную часть выручки отдаем на сторону. И далеко не всегда с помощью иностранных инвестиций удается поставить на ноги производство. Тем более из-за российских холодов, требующих огромных издержек, иностранцы не торопятся инвестировать в наше производство, разве что в то производство, которое локализовано на юге страны. Всякие сборочные цеха там размещать удобней. Не очень хорошо обстоят дела, когда иностранные корпорации, которым по непонятным причинам позволили скупить за бесценок российские заводы, производят там ту же самую продукцию, какую раньше производили мы, и продают нам же – тогда вся прибыль уходит иностранцам. Но такое тоже бывает нечасто вследствие все тех же издержек, и поэтому, если производят сигареты, табак везут свой. Хуже обстоят дела, когда иностранцы дают нам займ, который, в отличие от инвестиций, мы обязаны вернуть с процентами вне зависимости от того, насколько прибыльным окажется потребовавший займа проект. Инвестируя, иностранец идет на риск, а давая займ, он получает гарантированную прибыль. В этом случае иностранцы не боятся российских холодов, поэтому щедро дают займы под огромный процент. Либеральная доктрина как раз провозглашает необходимость иностранных кредитов и займов, хотя они бьют по национальной экономике. В большей степени кредитами, а не военной мощью, США добились экономического закабаления многих стран третьего мира.

Насаждаемый нам либерализм как исконно капиталистическая идеология предполагает культ денег, рыночный фундаментализм, невмешательство государства в экономику и, соответственно, свободу частного предпринимательства, которая может вылиться в новый монизм. Ничем не ограниченная свобода торговли помимо актуализации состояния экономического социал-дарвинизма и его санкционирования приводит к развитию монополий, которые, в свою очередь, рождают сверхобеспеченную экономическую элиту, могущую влиять на государственные решения. Рыночный селективный тезис «выживает сильнейший» неправилен. При его принятии за аксиому следует поставить жирный крест на нравственности, а также забыть о том, что человек призван использовать природу (конечно, в разумных формах, а не в формах ее тотального подчинения себе); раз социал-дарвинизм близок природе, то жить надо в пещерах. Вот в чем кроется противоречие: рынок строит цивилизацию, жестоко эксплуатирует природу, ставя ее себе в услужение, и при этом декларирует «природный» тезис о справедливости выживания сшьнешиего. Тем более этот тезис не относится ко всей природе, так как поведение некоторых животных носит социальный характер, и они, объединенные в стаю, дают возможность выжить своим слабым или раненым особям. Культура и экономика должны декларировать цель не борьбы за выживание, а цель взаимопомощи и поддержки путем обмена результатами труда.

Ничем не ограниченный дух предпринимательства рождает олигополии и олигархат, а значит, новую концентрацию капитала. Частная прибыль максимизируется в руках элиты, в то время как социальные обязанности этой элиты минимизируются при «нормальном» либерализме, а печальные последствия освобождения человека от государственного и общественного принуждения широко известны. Кроме того, экономическая свобода ведет к произволу и насилию. Поэтому глупо рассматривать свободную конкуренцию как социально необходимый механизм, напряжение индивидом сил при конкурентной борьбе – как эффективный способ не только удовлетворения собственных потребностей, но и общественно полезное деяние, а «невидимую руку рынка» – как способ равновесного полезного каждому индивиду общественного состояния, достигнутого путем свободного взаимодействия индивидов. Глуп и циничен либеральный тезис, согласно которому человеком движет только его личная корысть, а сумма корыстных интересов всех индивидов обязательно утвердит общественное благо при условии, если государство откажется от регулирования экономики. Нерегулируемая сумма личных корыстных интересов ни к какому общественному благу не приведет и нигде не приводила! Невмешательство государства в экономику, реализация принципа «рынок сам все расставит по местам» только способствует монополизации, с огромной долей вероятности могущей появиться на исходе либеральной борьбы всех против всех под солнцем капиталистического счастья. На практике свободный рынок приводит к жестокой эксплуатации человеческого труда, в том числе детского. Без целенаправленного вмешательства ничего само по себе по местам не расстановится, саморегулирование рынка если и происходит, то явно по сценарию жесткой конкуренции с неизбежной концентрацией капитала и ростом имущественного разрыва. В 1990-е гг. рынок ничего не решил, а только все порешил, взрастив лишь огромный слой бедноты и маленькую прослойку олигархата. В ситуации того же экономического кризиса либеральная доктрина пассивного ожидания от экономики чудес сработает лишь с отрицательным результатом. Вообще либерализация связана со снятием институциональных ограничений на капитал, который в результате становится выше политики. Поэтому вовсе не будет преувеличением определение либерализма как апологии глобального грабежа.

Сама идеологема «невидимой руки рынка» говорит человеку, что, мол, неопределенность и неуправляемость процессов – это нормальное и даже хорошее явление. Она отвращает человека от попыток управлять, легитимирует неуправляемость и создает миф о принципиальной невозможности оказывать влияние на экономические (и в том числе на глобальные) процессы, взращивая в людях фатализм и пассивность по отношению к серьезным общемировым явлениям. Под идеологемой о невидимой руке рынка скрывается вполне реальный, но невидимый кулак корпоратократии. Транснациональные лобби конституируют определенные условия жизни для человечества и одновременно делают так, чтобы человечество думало, будто эти условия возникают сами по себе. За свободный мировой рынок ратуют те страны, которые уже достигли экономических вершин, поскольку они понимают, что в условиях свободного рынка никто не сможет конкурировать с сильнейшим. Для бедных стран свободная торговля непозволительна.

Непонятно, за что борются нынешние либералы. За демократию? Так и социалисты за нее тоже борются. Да и вряд ли для либералов демократия является настоящей целью, несмотря на их слова о необходимости демократизации. За свободный рынок они борются? Да, это так. Но зачем? Свободный рынок не стоит того, чтобы за него бороться, ибо выгоден он будет немногим.

Одни исследователи превозносят плановую модель экономики, в то время как другие отдают предпочтение свободному рынку. Однако как тот, так и другой вариант являются крайностями, вбирающими в себя больше недостатков, чем достоинств. Настолько же несостоятельно противопоставление социалистическо-коллективистского принципа «общество выше личности» и капиталистическо-индивидуалистского «личность выше общества», так как личное благо должно гармонизировать с общественным, так как свобода личности должна быть связана ответственностью перед обществом. Эгоизм, коррупция, государственное или олигархическое давление есть преступления как перед обществом, так и перед отдельным человеком. Не бывает преступлений перед личностью, не оказывающих негативного влияния на общественный уклад, равно как и наоборот. Примечательно то, что сами американцы превозносят либерализм, непосредственным образом связанный с культом потребления и с индивидуализмом. Видимо, они забыли о том, что Великая депрессия в США была побеждена не либеральным подходом, а его противоположностью. Президент Г. Гувер, следовавший либеральному принципу невмешательства в экономику, оказался абсолютно несостоятельным в деле борьбы с развернувшимся кризисом. Сменивший его Ф. Рузвельт для одоления кризиса использовал именно социалистические методы. Так, банковская сфера стала регулироваться государством; были установлены минимальные и максимальные цены (с запретом продажи, выходящей за рамки этого ценового коридора); электрические и газовые компании перешли под государственный контроль; был принят закон, ограничивающий свободный оборот золота; при создании трудовых лагерей безработные получили работу и занимались общественно полезной деятельностью по восстановлению инфраструктуры (возводили мосты, каналы, аэродромы, дороги, электростанции).

Культ потребительства трудно сопоставим с экономическим ростом и эффективной экономической политикой. Это доказали годы антипотребительского режима в СССР. Так, экономика выдержала даже испытание Великой Отечественной войной, которая могла вовлечь страну в страшный кризис, в точку экономического невозврата. Потери были катастрофическими, но даже они не привели к экономической катастрофе. За счет в том числе жесточайшей экономии, антипотребительского образа жизни общественное хозяйство стало постепенно налаживаться. Да и экономическое чудо, именуемое индустриализацией, в СССР было достигнуто благодаря соответствующей культуре, проникающей в каждую сферу жизни общества. Конечно, в годы сталинизма люди жили очень бедно, и либерал правомерно заявит, что доведение народа до бедности – далеко не лучший способ обеспечивать экономический рост. Однако если в те годы СССР впало в одну крайность (в силу объективных обстоятельств), то современный капиталистическо-потребительский мир впадает в другую (без всякой для этого необходимости).

Читатель может обвинить меня в однобокости, заявив, что в капиталистических странах, где бытует потребительская идеология, тоже заметен экономический подъем и индустриальный прорыв. В первую очередь это США. Но у США есть один козырь – Федеральная резервная система, которая печатает не обеспеченные доллары и заваливает ими весь мир, скупая путем грандиозной аферистской эмиссии мировые богатства^[88]. Спекулятивность ничем не обеспеченного доллара, превращение капитала в «плавающий» капитал, в виртуалию, в не имеющий реального эквивалента симулякр, который просто воспроизводится и дублируется, дает возможность Штатам находиться на плаву, наслаждаться роскошной жизнью и даже не особо обременять себя производством. Если другие страны производят бытовую технику, мебель, автомобили и прочее, то США производит доллар. Это не значит, что американского производства в принципе не существует, что у них нет заводов и производственных предприятий. Просто производство товаров – не доминирующий аспект американской экономики, по большей части спекулятивной и ростовщической. Кто-то печатает необеспеченную валюту (США), а кто-то (многие страны, и в том числе Россия) непонятно зачем ее коллекционирует. Так что Америке, с ее печатной машинкой (ФРС) и стратегией долларовой колонизации всего внешнего мира потребительская культура в сфере экономики (пока) не столь сильно мешает. Другое дело иные страны, не страдающие финансовым колониализмом.

Если бы та огромная масса долларов, которую напечатала Федеральная резервная система для других стран, вернулась обратно в Штаты, экономика США рухнула бы подобно карточному домику. В 1960-е годы генерал де Голль потребовал от Федеральной резервной системы США обменять имеющиеся во Франции доллары на золото, и американский истеблишмент схватился за голову. 1,5 миллиарда долларов, которые предъявил де Голль, соответствовало трем четвертям золотого запаса США. Золота было мало, а долларов – много, так как Федеральной резервной системы, забыв о золотом покрытии, постоянно вбрасывала на рынок все новые и новые партии зеленых бумажек и тем самым «расплачивалась» за выкачку мировых ресурсов. За 1960–1971 годы кредитная эмиссия доллара превысила реально заработанные США деньги на 468 952 000 кг золота. Американцы совершать обмен не хотели, и Франция в знак протеста вышла из НАТО и ликвидировала на своей территории заморские военные базы. Другие страны тоже стремились запастись золотом вместо долларов. Над США нависла угроза дефолта и демонополизации. В результате французам вернули всего половину из всей предъявленной суммы, и золотой запас штатов существенно снизился. Началась девальвация доллара; цена за унцию неуклонно росла и больше не снизилась до уровня 1960-х годов. Де Голль в разы обесценил доллар. Затем американцы провозгласили независимость курса доллара от золотого запаса. От нефти, кстати, он тоже независим, поскольку в штатах ее добывается очень мало^[89].

Количество американских долларов абсолютно не соответствует количеству ресурсов, которые должны эти доллары обеспечивать, но пока находятся рынки сбыта долларов, экономика США расцветает. Чем больше Федеральная резервная система США выпускает долларов, тем богаче Америка становится; чем больше Центробанк РФ выпускает рублей, тем выше уровень инфляции в России, которая не вздувает, подобно США, финансовый пузырь мирового масштаба и не вбрасывает необеспеченные потоки рублей в другие страны. Ввоз долларов в Штаты извне ограничен специальными мерами, а вывоз ничем не ограничен. США как никто другой заинтересованы в ослаблении национальных денежных единиц и в усилении доллара на мировой арене. Природные ресурсы невозобновимы, их трудно добывать, и они стоят достаточно дорого. Доллар же вполне возобновим, а себестоимость стодолларовой банкноты составляет 3 цента. Так за сколько же на самом деле покупают американцы природные ресурсы у других стран? Не дешевят ли последние? За фиктивные бумажки, за симулякр они отдают реальные продукты. Интересно то, что США берут в долг у других стран свои же доллары. Выпускаемая долларовая масса должна быть обеззаражена, чтобы она не стала огромной и в силу своего разрастания не обесценилась. Поэтому США «покупают» ресурсы на свои деньги и обратно берут доллары в долг.

Однако не все так хорошо для Америки, поскольку ее общий долг перевалил за 16 триллионов (!) долларов. США выписывали долговые расписки на эту сумму, которые у них покупали другие страны. Путем обмена долларов на эти долговые расписки американцы получали доллары обратно, которые уже представлялись как излишняя долларовая масса (то есть США покупали собственные долги). Интересно то, что долг США составляет сумму, которую Штаты реально не заработали. Даже если США откажутся от высокого уровня потребления и станут тратить меньше, чем зарабатывают, на погашение этого огромного долга уйдет сотня лет. Поэтому США выбрали другой способ защиты своей экономики – экспорт нестабильности в другие страны, приведение в реальность проекта управляемого хаоса, который способен вылиться в новую мировую войну. Как говорится, война спишет долги. Этим объясняется появление мирового кризиса, экономическая лихорадка многих стран и внезапные одновременные попытки оранжевых революций. Нестабильность в других странах создает прецедент перевода денежных ресурсов в американские долговые обязательства, она увеличивает спрос на доллар.

Нестабильность американской экономики создает необходимость дестабилизации экономик других стран в соответствии с принципом возвышения себя путем понижения других. И они настоятельно требуют сегодня от других стран покупать их облигации. А к тем, кто отказывается это делать, летят «демократизаторы».

Сама так называемая неолиберально-монетарная доктрина, проповедующая абсолютную ценность денег, создает плацдарм для общего культурного спада в целом и деморализации управленческой деятельности в частности; такие потребительские доктрины формируют маниакальную устремленность к повышению прибыли любой ценой, минуя этику. Хоть и говорят в средствах массовой информации, что кризис, возникший первоначально в Америке, является естественным явлением, с которым необходимо смириться, едва ли стоит верить таким россказням. Также под сомнение целесообразно поставить заверения Путина о том, что Россия легче пережила кризис, чем Америка. Почему-то ни один человек не сбежал из «охваченных кризисом» США и Европы в «процветающую» Россию. Хоть люди в Испании, Италии и Греции выходят на улицу с целью выразить свой протест, искать прибежище в нашей стране они не спешат. А вот случаи навеянных безработицей и безысходностью самоубийств в России, в том числе групповых (семейных), в последние годы участились^[90]. Когда грянул кризис, олигархи начали просить у Кремля финансовой помощи для бизнеса, а умерить свои личные аппетиты не поторопились. Они как были держателями сверхдорогих игрушек в виде самолетов, яхт, старинных замков и поместий, так и остаются. То же самое следует сказать и о чиновниках, которых кризис не сделал более аскетичными.

Вероятно, кризис – это проявление целенаправленной политики обнищания огромных масс людей (в планетарном масштабе), инициируемой сверхэлитой, состоящей преимущественно из руководителей крупнейших транснациональных корпораций и банков. Недаром ведь, как замечает Р.И. Хасбулатов^[91], кризис привел к укреплению монополистического капитала путем поглощения крупными компаниями мелких (например, банк «JP Morgan Chase» поглотил банковскую сеть «Washington Mutual»), к альянсу государства с крупными частными корпорациями. Об этом же пишет Н. Стариков: кризис инициировали владельцы Федеральной резервной системы – частной (!) и неподконтрольной правительству США структуры, которая печатает не обеспеченные доллары и заваливает ими весь мир, скупая путем грандиозной аферы мировые богатства. В результате кризиса акции многих банков упали в цене, а руководители тех банков, которые были в курсе намечавшегося обвала, спокойно выкупили эти акции, устранив конкурентов и прибрав к рукам за бесценок их собственность. Причем государственная помощь многим потерпевшим крах банкам (например, Lehman Brothers) не оказывалась^[92]. Это и есть то, что называется сегодня неолиберализмом. Когда происходит монополизация, рынок в традиционном понимании, предполагающий конкуренцию, становится иллюзорным. Помимо монополизации банков и централизации денег, кризис выгоден мировому истеблишменту тем, что способен привести к смещению неугодных ему правительств разных стран; возмущенные своим обнищанием люди выйдут на улицы и потребуют отставки правительства, которое ничего не делает или не может сделать в борьбе с кризисом. Сейчас США не могут развязать войну всех против всех таким образом, чтобы самим в ней не участвовать. Поэтому возникла необходимость в использовании иной методологии, которой стал кризис как способ невоенной мировой дестабилизации.

Сейчас особенно прославляют в деле инициирования кризиса председателя Федеральной резервной системы (1987–2006 гг.) Алана Гринспена, структура которого раздула ипотечные и деривативные пузыри. Дериватив (фьючерс) – это вторичная ценная бумага, акция акции. Он берется в долг не под реальный залог, а под то, что должно появиться; например, какое-нибудь месторождение, которое вы планируете разрабатывать. Гринспена можно назвать последователем Джона Ло, который еще в начале XVIII века во Франции создал грандиозную финансовую пирамиду, в конце концов обрушившуюся. Ло умер в нищете и безвестности, но его дело продолжает жить. Перед Великой депрессией, в 1929 г., был создан так называемый моржевой займ, который сводился к следующему: для покупки акции нужно было заплатить вместо 100 % ее стоимости всего 10 %. Количество игроков на бирже начало увеличиваться, некоторые брали кредиты для покупки акций за 10 %. Мало кто обратил внимание на то, что биржевому брокеру было позволительно потребовать от владельца акции внести незамедлительно оставшиеся 90 %. И внезапно брокеры разом потребовали эти деньги. Владельцы сразу стали продавать акции. Курс акций упал, банки и предприятия стали банкротиться. Нечто подобное было спроектировано перед современным кризисом.

Да и в 1990-е годы в России наблюдалось нечто похожее. При огромной банковской ставке бизнесмены, желающие расширить свой бизнес, не горели желанием брать кредиты в банке. Зато вместо банков появлялись бандиты, которые давали в долг под меньший процент и договаривались с бизнесменом, что он вернет деньги, например, через три года. Внезапно, по истечению гораздо меньшего времени, бандиты обращались к бизнесмену с требованием погасить долг и тем самым нарушали договоренность. Бизнесмен отдать деньги не мог, поэтому у него просто забирали бизнес. Схемы очень похожие. Федеральная резервная система США подсадила на кредитные долги как население Америки, так и другие страны. Переаккредитация закончилась, и кредиторы стали требовать возвращения долгов. Страны-должники, будучи не в состоянии расплатиться, в качестве компенсации обязуются отдавать свои природные ресурсы, «правильно» голосовать в ООН, позволять размещать американские базы на своей территории, всецело участвовать в «поддержке демократии» и т. д. При этом должник все равно остается должником, становясь эксплуатируемым кирпичиком расширяющейся глобальной империи.

Мировые кредиторы заинтересованы именно в невозврате кредита; им не нужны проценты, им необходимо лишить посредством кредита кредитуемую страну ее независимости. Процент постоянно повышается, страна берет все новые кредиты, и на каком-то этапе ее ВВП покрывает только возврат процентов, а не общую сумму долга. А государства, которые не хотят брать в долг, объявляются недемократическими. Если они вместо дальнейшего взятия кредитов объявляют о стратегии сокращения расходов, американцы призывают на основании данного сокращения оппозиционные ряды этих стран бороться с государственной тиранией и произволом; мол, вам сократили дотации и зарплаты, и вы не должны оставлять это без внимания. Правительство зажимается тисками: его решение отдать долг губительно, а решение сократить расходы крайне непопулярно. Особенно оно непопулярно тогда, когда с телеэкранов чиновники вещают о сокращении расходов и вместе с тем сами продолжают пользоваться крайне высокими потребительскими благами. Разворачивая против таких непослушных государств мощную агиткампанию, а также дестабилизируя их экономику, США вынуждают их опять брать в долг. Примечательно, как многие либералы призывают правительство брать в долг, считая, что эта процедура улучшает экономику. С подобным же успехом можно призывать к взятию в долг не правительство, а отдельного человека, говоря, что, мол, чем выше у тебя долг, тем большим доверием ты пользуешься со стороны инвесторов. Примерно этим и занимается потребительская индустрия, стимулирующая кредитоманию. Однако есть сомнения, что такие пропагандисты сами имеют личные долги на миллионы (пусть даже тысячи) рублей, да еще и гордятся ими.

При рассмотрении нынешнего кризиса прослеживается интересный парадокс: кризис начался в США, а доллар все равно растет. За американский по происхождению кризис расплачивается весь мир.

Хоть 3. Бауман предпочитает не усматривать за процессами «текучей современности» какую-то злую силу и некоего субъекта, хоть он, подобно многим современным философам и социологам, склонен постулировать некую неопределенную ответственность за последствия глобальных процессов, хоть он считает последствия глобализации непреднамеренными и непредусмотренными, многие положения его теории указывают на наличие субъекта глобализации. Согласно 3. Бауману, международному капиталу необходимы территориально маленькие экономически несамостоятельные слабые государства, не объединенные ни в какие блоки, вступающие на путь либерализации, облегчения сделок на рынках и ослабления налогового бремени. Именно они получают финансовую помощь от мировых банков и валютных фондов и функционируют в качестве местных полицейских участков, обеспечивающих порядок для глобального бизнеса и не порождающих опасений, что они станут препятствием для свободы международных компаний. Государства становятся судебными приставами и полномочными представителями сил, которые они не могут контролировать. Государственные движения в сторону экономических решений могут встречаться с быстрыми и яростными санкциями со стороны банков, бирж и финансовых рынков, желающих отстранить государства от экономики. Политическая экономия неопределенности, выраженная в отмене всяких правил, навязывается территориальным (местным) политическим властям мощью экстерриториального капитала, который стремится ограничить возможности правительств сдерживать свободу передвижения финансов и расчищает дорогу для надгосударственной глобальной власти – намного более сильной, чем локальные политические структуры. Мобильность капитала ослабляет национальную власть, отрывает ее от социальных обязательств и рычагов экономической политики, а также обеспечивает отрыв от ответственности самого глобального капитала. Степень экстерриториальности – главное мерило могущества в современном мире. Подрываются экономический, военный и культурный суверенитеты государств, и государства не могут эффективно защищать свою территорию и население от угроз. Освобожденная от политических сдержек и политического контроля экономика порождает углубляющийся разрыв между бедностью и богатством, стремительно обогащает одних и не менее стремительно исключает широкие круги населения из экономической сферы. Капитал способен перетекать из места в место и освобожден от обязанности возмещать убытки от своей деятельности на той или иной территории, которые бывают весьма ощутимы для проживающих в этой местности: это депопуляция, голод, уничтожение местного хозяйства, отчуждение от экономики огромного количества людей. Города становятся свалками проблем, имеющих не локальные, а глобальные корни. Капитал равнодушен и даже враждебен к тем, кого он использует. Он свободен от социальных обязанностей, в том числе по отношению к собственным служащим, а они теряют возможность оказывать на него сдерживающее влияние; в ином случае капитал вместо переговоров с бастующими работниками просто перетечет туда, где рабочая силу будет более покладистой и менее требовательной. Снятие ответственности – главное преимущество мобильного капитала. Капитал, ранее готовый задействовать масштабные круги трудящихся, сегодня заинтересован не в борьбе с безработицей, а, наоборот, в расширении безработицы, и вознаграждает сокращающие персонал и рабочие места компании, а правительствам предлагает отказаться от борьбы с безработицей, чтобы, мол, не препятствовать «гибкости рынка труда». Нормы прежней трудовой этики теряют функциональность. Даже тюрьмы существуют не для исправления заключенных, не для их социализации и возвращения к трудовой деятельности, а для нейтрализации части населения, которая не нужна как производитель и для которой нет работы; поэтому в тюрьмах перестают занимать заключенных трудом и обрекают их на полную неподвижность, которая является клеймом отверженности для «текучей современности». В исторической перспективе нет ничего, даже отдаленно напоминающего глобальную демократию и равенство. Если глобализация подрывает эффективность действий политических институтов, массовый отход людей от «большой политики» к узким проблемам повседневности не позволяет: создать модели коллективных действий, которые соответствовали бы по своим масштабам глобальной сети зависимостей и могли бы ей противостоять. Политическая фрагментация (раздробленность) и экономическая глобализация (синтез) не соперники, а союзники, стороны одного процесса – процесса перераспределения суверенитета, бедности и богатства, привилегий и лишений, власти и безвластия, свободы действий и ограничений в мировом масштабе, катализатором которого стал радикальный скачок в развитии связанных со скоростью технологии^[93].

Можно сказать, Бауман не пишет напрямую об экстерриториальной управляющей структуре вследствие некоей присущей ему осторожности, но эта структура все-таки просвечивает сквозь его повествование. Или же он специально отводит внимание читателя; недаром выпуск его книг финансируется фондом Сороса, книги издаются издательством «Весь Мир», которое является официальным дистрибьютером публикаций Всемирного банка и других международных организаций в РФ, а сам Бауман утверждает бесполезность действий, направленных на борьбу с происходящими глобальными тенденциями; эта медиа-инъекция является важной для делегитимации анти(альтер) – глобалистских мероприятий и самого движения в целом. Если деятельность социолога поддерживают организации глобального капитала, неудивительно, что социолог утверждает бессубъектность процессов той же поляризации в мире, голода, нищеты и т. д. Мол, оно само собой происходит, это веяние эпохи, никто здесь не виноват и вести борьбу не с кем. Бауман абсолютно прав при описании глобальных тенденций и стратегических целей экстерриториального капитала, он правомерно обвиняет экстерриториальный капитал в преступлениях. Но он проявляет абсолютное невежество, когда говорит о бессубъектной сущности капитала, о невозможности бороться с тем типом глобализации, который охватил мир, о возможности влиять только на некоторые локальные процессы, но не на глобальные. Работь: Баумана очень содержательны, в них дается хорошее описание устройства современных обществ и властных отношений, но нельзя сказать, что в них сосредоточена вся необходимая для адекватного осмысления мировых финансовых и властных процессов истина. В них опущена часть истины, которая вносит решающий вклад в объяснение сущностных особенностей глобального мира. Наполненной идео-логизмом, а не содержательностью, представляется не подкрепленная никакими аргументами фраза: «чем больше они [люди] «держатся друг друга», тем более «беззащитными перед глобальной бурей», но также и более беспомощными в решении локальных и, следовательно, своих собственных смыслов и идентичностей они обычно становятся – к вящей радости глобальных операторов, которым незачем опасаться беззащитных»^[94]. Совершенно неясно, как именно коллективность, а не индивидуализация, усугубляет беспомощность. Трудно также согласиться с тем, что пишет Бауман в одном месте своей «Глобализации»: будто государства начинают бороться с внутренней преступностью и превращаются в полицейские ради того, чтобы убедить глобальный капитал вложить средства в благосостояние своих граждан. Скорее наоборот, усиление полицейских функций государств происходит с подачки самого капитала, а не по инициативе правительств, желающих привлечь к себе капитал, который с удовольствием разорит страну, а не обогатит ее граждан.