Текст книги "«Будет жить!..». На семи фронтах"

Автор книги: Алексей Фомин

Соавторы: Михаил Гулякин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Дела у Фатина принял быстро, и уже в 8 утра 24 февраля батальон двинулся на юго-запад, к станции Золотухино. Там мы должны были пересечь Московско-Курскую железнодорожную магистраль и далее двигаться на Фатеж, Дмитриев-Льговский, Михайловский.

Снова путь лежал среди огромных сугробов, машины с трудом пробирались по снежной колее. На фронт по-прежнему шло много самых различных колонн, но темпы движения крайне замедлились. Теперь уже мы вынуждены были теснить на обочину пешие подразделения, и, глядя с сожалением на падающих в сугробы пехотинцев, я вспоминал свой тяжелый переход.

Погода, как назло, установилась ясная, ярко светило солнце, и снег искрился в его лучах. Красота, если бы не опасность воздушного нападения. Вражеская авиация несколько раз бомбила колонны на тесной дороге, но, к счастью, потери были незначительными: за весь день на нашем маршруте получили ранения несколько бойцов да вышли из строя два орудия.

С наступлением темноты движение еще больше замедлилось. Ехали с частыми остановками. Я стал подремывать – сказывались усталость и недосыпание в течение многих суток. Очнулся от резкого толчка. Шофер Федор Броновицкий ворчал:

– Ну куда он лезет, куда лезет?!

Что такое? – спросил я.

– Да чуть со встречной машиной не столкнулись!

Разъехались с большим трудом. Потихоньку двинулись дальше. Сон у меня как рукой сняло. Стал внимательно смотреть вперед, на дорогу.

Вскоре в поле зрения попало минометное подразделение. Бойцы сошли на обочину, пропуская нас. Командир что-то говорил им. Я взглянул на него и опешил – уж больно знакомой показалась фигура… «Неужели Александр?! Да может ли это быть? – думал я и продолжал сидеть в растерянности. – Хотя ведь, судя по письмам, он уже на фронте, да, да – и… минометчик!»

Распахнул дверцу машины и посмотрел назад, но ничего уже разобрать было нельзя.

Федор заметил, спросил:

– Что случилось, товарищ военврач? Знакомого встретили? Может, машину остановить?

– Да нет, Федя, я, наверное, обознался… Показалось, будто брат…

– Остановлюсь!

– Нельзя, пробку устроим, движение задержим.

Я уже не мог скрыть волнения и рассказал нашему доброму и мужественному водителю, что брат на фронте, что он минометчик…

– Всякое бывает, – сказал Федор. – Тесен свет…

Потом мы долго ехали молча, думая каждый о своем.

Федор вопросов больше не задавал, понимая мое состояние. А я и осуждал, и тут же оправдывал себя. Осуждал за то, что сразу не велел остановить машину, как только увидел командира минометчиков. А оправдывал, потому что останавливаться без очевидных уважительных причин было нельзя – поток автотранспорта практически слился в одно целое.

На станцию Золотухино прибыли около полуночи. Встретивший колонну медсанбата офицер штаба дивизии указал нам дальнейший маршрут и место расположения на ночь.

– Все уцелевшие дома уже заняты, – сообщил он. – Вот только пристанционные постройки остались… Всем там не поместиться, но хоть по очереди будете согреваться.

Я поблагодарил и заглянул в помещение. Оно оказалось хорошо протопленным, обогревалось печками-времянками. Заметил следы недавнего пребывания здесь какого-то подразделения. На мой вопрос представитель штаба ответил:

– Тыловики останавливались. Ушли дальше, а я, зная о прибытии медсанбата, приказал поддерживать тепло. Все же у вас девчата…

– Спасибо, – сказал я. – Здесь мы их и разместим, а сами что-нибудь придумаем. Не пропадем…

Затем я выяснил, где находятся подразделения медсанбата, прибывшие сюда раньше нас на машинах, и стал устраивать людей на ночлег.

Утром командира батальона вызвал начальник тыла дивизии. Вернувшись, Крыжчковский показал мне рабочую карту:

– Части дивизии уже вступили в бой. Наверняка есть раненые. Будем спешить.

За Фатежом дороги стали совершенно непроходимыми, все чаще встречались застрявшие и уже полузаметенные снегом автомобили. Одна за другой останавливались и наши потрепанные машины ГАЗ-АА. Что было делать? Как оказывать помощь раненым, которых по указанию дивизионного врача концентрировали впереди на маршруте нашего движения?

Крыжчковский собрал на совещание командиров подразделений. Все пришли к единому мнению – надо выслать по маршруту передовой отряд. Но на чем? Автомобили на занесенных снегом разбитых дорогах не внушали доверия, к тому же они нуждались в тщательном осмотре, да и в ремонте. Командир батальона обратился за помощью к гвардии подполковнику Брушко, исполнявшему обязанности командира дивизии. Тот приказал выделить в наше распоряжение две санные повозки для транспортировки перевязочного материала и хирургического инструментария. Конечно, этого было мало, но в дивизии ощущался острый недостаток гужевого транспорта, цена которого в создавшейся обстановке заметно возросла. Сапные повозки срочно понадобились не только нам, но и всем остальным службам – боеприпасы и продовольствие подвозились сейчас тоже на них.

В селе, где мы перегружали имущество с машин на сани, нам помогли местные жители. Ко мне подошел пожилой мужчина в потрепанном зипуне и шапке набекрень.

– Товарищ командир, – сказал он, – тут у нас один полицай утек… Лошадки у него остались… Это вон в том дворе, я провожу.

Я направил с ним Александра Воронцова и Ивана Голубцова. Вскоре они действительно привели двух лошадей – одну в упряжке, а вторую лишь с уздечкой.

– Жаль, упряжка только одна, – посетовал Воронцов.

Я осмотрел лошадей и сказал:

– А вторая нам и не понадобится, вон как истощена…

Оказалось, что, отходя, немцы забрали у полицая хороших лошадей и оставили ему ненужных.

И все же нам удалось нагрузить третьи сани, что было очень кстати.

Передовой отряд двинулся в путь. Пришлось нам снова изрядно трудиться, подталкивая тяжело нагруженные сани, – лошади сами не могли протащить их через снежные заносы.

Первые сутки такого марша выдержали стойко, тем более что у многих еще оставались сухари, сахар. Когда стемнело, решили остановиться на привал возле сожженной деревни. Отдых, конечно, нужен был всем, но сделали его исключительно ради лошадей – люди рвались вперед, зная, что ждут раненые. А лошади настолько выбились из сил, что понукать их было совершенно бесполезно.

На пепелище расположились и некоторые тыловые подразделения. Бойцы, используя оставшиеся русские печи, кипятили воду, варили, кто что мог.

Александр Воронцов раздобыл буханку хлеба, выпеченного полевой пекарней. Она уже замерзла, и мы с трудом распилили ее сначала на две части, бóльшую отдали девушкам, а потом уж остатки поделили между собой. Получилось нечто вроде ужина. Естественно, покормили и лошадей из своего скудного запаса сена.

Отдохнув и кое-как подкрепившись, снова двинулись в путь. Надо было найти населенный пункт, где полки концентрировали раненых. Впереди, в полосе дивизии, уже двое суток шли бои.

Наконец достигли небольшого хутора. Строения в нем оказались до отказа забитыми ранеными: около шестидесяти бойцов и командиров ожидали нашей помощи.

Выяснилось, что раненых доставили сюда не так давно и опекал их специально оставленный одним из полков врач, которому помогал санинструктор.

Выбрав наиболее просторный и чистый дом, мы развернули перевязочно-операционную на два стола и немедленно приступили к работе. Спешили управиться как можно быстрее, ибо уже поступили сведения о том, что пункт основного сбора раненых находился отсюда в восьми-десяти километрах. Туда нам надо было прибыть на следующий день к утру, чтобы сразу приступить к оказанию помощи раненым.

За несколько минут преобразилась горница крестьянского дома. Наши девушки вычистили ее, выскоблили полы, завесили стены простынями. Началась сортировка. Ранения были в основном пулевые и мелкоосколочные – от гранат и малокалиберных мин. Чувствовалось, что на этом участке фронта у противника нет пока мощных артиллерийских систем.

К 9 часам утра б марта мы обработали всех раненых. И тут выяснилось, что эвакуировать их некуда – полевые подвижные госпитали еще не развернулись, они, по всем нашим расчетам, только-только прибывали в указанные им районы. Куда же девать раненых? Я принял решение взять их с собой. Да, не эвакуировать в тыл, как это полагалось, а везти на санях ближе к линии фронта. С транспортом снова помог И. К. Брушко, выделив медсанбату из полков 12 санных упряжек.

Следующим пунктом нашего размещения была намечена деревня Клещели. Сразу направил в полки посыльных, чтобы те сообщили старшим врачам, куда направлять раненых.

В деревню Клещели выехали утром. Впереди шли бои, дивизия продвигалась в направлении Дмитровск-Орловского. Раненые рассказывали об успешных действиях кавалерийского корпуса и стрелковой бригады на левом фланге армии.

– Теперь и наши быстро пойдут вперед, – говорили они.

В Клещелях долгой задержки не предполагалось. Медсанбату уже был определен пункт развертывания – большое, почти не пострадавшее от оккупантов село Бычки. Перед самым отъездом туда пришло распоряжение остаться нам с Константином Кусковым в Клещелях, чтобы обеспечить оказание помощи тем раненым, которых будут направлять с передовой, – не сразу дойдет в части сообщение о новом перемещении медсанбата.

Нелегкими оказались для нас те дни. Раненых поступало много, медикаментов не хватало, поскольку снабжение войск еще не наладилось из-за снежных заносов. Особенно страдали мы от недостатка перевязочных материалов, дезинфицирующих средств и антисептиков. Иммобилизацию огнестрельных переломов конечностей проводить было совсем печем. Выход, конечно, искали: использовали шипы транспортной иммобилизации, внешнефиксирующие приспособления, применяли крахмал, но все это было эффективно лишь на короткое время. К сожалению, ближайшие районные центры, в больницах которых мог оказаться гипс, находились еще в руках противника. Поэтому не нашей виной, а, скорее, бедой было то, что лечение раненых, прежде всего с переломами костей, не достигало нужного результата. Не всегда мы могли в столь трудной обстановке добиться анатомически правильного сопоставления и срастания костных отломков, а потому не удавалось избежать определенных осложнений.

На четвертый день мы с Константином Кусковым и своими помощницами догнали медсанбат. Он уже развернулся в Бычках, в здании школы. Оказалось, что недавно там располагался полковой медицинский пункт. Но вот полковые медики ушли вперед и мы стали полновластными хозяевами хорошего помещения. В таких условиях еще не приходилось работать на фронте.

Но если с размещением мы, как говорится, увидели свет, то снабжение оставалось неважным. Выручали местные жители, которые делились с нами всем, что имели, а когда становилось особенно трудно, отдавали раненым последний кусок хлеба.

Раненых мы продолжали лечить на месте, так как госпитали задерживались на заснеженных дорогах и долго не развертывались. В медсанбате сосредоточилось около четырехсот раненых, и они продолжали поступать.

С каждым днем ухудшалось питание. Железнодорожные пути только восстанавливались, подвоз осуществлялся плохо. Ресурсы местного населения невелики – картофель, да кое у кого молоко и хлеб, вот и все. Ограниченными оказались и государственные поставки в этих разграбленных врагом районах.

В те же дни к нам в медсанбат был доставлен водитель с тяжелым отморожением стоп. Его автомобиль застрял неподалеку от села Бычки. Пострадавшему немедленно оказали помощь, но ему требовалось длительное лечение в стационаре. Машину мы вытащили и пригнали к штабу медсанбата. В кузове ее увидели продукты – по сто килограммов масла, сахара и двести килограммов печенья. Поинтересовались у водителя, куда он вез продовольствие. Выяснилось, что в танковую бригаду, которая ушла далеко вперед и находилась теперь неизвестно где.

Командир батальона обратился с просьбой в штаб дивизии разрешить оприходовать груз, и там дали «добро». В итоге наши раненые получили хотя и небольшое, но все же дополнение к своему питанию.

Водитель же совершенно неожиданно стал противиться госпитализации и убеждать, что он обязан прибыть в свою часть, даже если будет угроза серьезного осложнение болезни. Он рвался к машине, хотел ехать разыскивать свою бригаду. Только после того как мы узнали, что она уже вышла из состава фронта и переброшена на другой участок, он успокоился. К тому же ноги у него разболелись не на шутку, распухли, и нельзя было надеть обувь.

Лишь через месяц он смог сесть за руль автомобиля. К этому времени было уже оформлено решение оставить водителя вместе с машиной для прохождения службы в медсанбате, и он в дальнейшем честно и добросовестно выполнял свои обязанности. Причем мастерство этого красноармейца было столь высоко, что его автомобиль при перевозке раненых считался самым «мягким».

В конце марта, когда под теплыми лучами солнца начали таять огромные залежи снега, вернулся в дивизию после лечения гвардии генерал-майор В. Г. Жолудев. Бойцы и командиры с радостью узнали об этом, везде встречали комдива тепло, приветливо, радушно.

Вместе с Жолудевым вернулся в дивизию и ведущий хирург медсанбата А. Ф. Фатин. Правда, в дороге он сильно простудился и едва держался на ногах. Я предложил ему сразу лечь, но он решил прежде выслушать мой доклад о работе хирургической службы в его отсутствие и о задачах, стоявших перед нами.

Эвакуация раненых в тот период еще не была налажена, и поэтому медсанбат был буквально забит ими. Лечение проводилось на месте, и работы всем прибавилось, в том числе и хирургам. Зачастую им приходилось делать операции, которые обычно выполнялись уже в госпиталях. Да и перевязок стало гораздо больше, причем перевязок очень сложных, которые могли выполнять лишь хирурги. И все-таки с приближением весеннего тепла у нас появилась надежда хоть чуть-чуть вздохнуть после трудной зимы. Считали, что самое страшное позади, и никто не подозревал, какие испытания ждут нас в ближайшее время…

Распутица парализовала все. Замолчали ввиду сокращения подвоза снарядов пушки, и казалось, теперь нам, медикам, долго не будет работы. Но не тут-то было. Едва спало напряжение боев, едва прекратились потоки раненых, как на дивизию навалились гриппозные заболевания, о которых и думать-то забыли. В течение марта ежедневно в медсанбат поступало по нескольку десятков больных. Терапевты с ног сбились, пришлось хирургам и всем врачам других специальностей помогать им. Госпитальный взвод моментально был забит больными. Он размещался в селе Дерюгине, где сохранилось здание больницы. Неподалеку от села находился сахарный завод, в котором уцелело несколько довольно просторных и удобных для размещения больных зданий. Их тоже вынуждены были занять.

Болезнь выводила из строя и медиков, поэтому вскоре перед командиром батальона остро встал вопрос: где взять дополнительные силы для ухода за пациентами? Оголять операционно-перевязочный взвод было нельзя, он ведь лечил на месте несколько сот раненых. Да и затишье на фронте – дело относительное. Нет гарантии, что вот-вот не грянет бой. Чтобы найти выход из положения, Крыжчковский собрал совещание командиров подразделений. На нем спросил:

– Кто может, не ослабляя свое подразделение, выделить людей для ухода за больными?

Каждый хотел помочь, но не все предложения были приемлемы. И тогда мне в голову пришла мысль, которую поспешил тут же и высказать. Напомнил командиру, в сколь сложной обстановке оказался я в Клещелях, когда раненых было много, а помощников – раз-два и обчелся.

– Да, да, вы докладывали, – кивнул Крыжчковский. – Что же сейчас хотите предложить?

– Обратиться к местному населению… В Клещелях женщины ухаживали за ранеными, даже кормили их. Думаю, и в Дерюгине можно найти добровольных помощниц.

– Дело хорошее, – оживился командир. – Вот вы и посодействуете командиру госпитального взвода в организации работы.

– Да я и сам справлюсь, – заверил Быков.

Однако в Дерюгино меня все-таки послали. Госпитальный взвод там был размещён не случайно. Ведь прежде на излечении в нем находилось определенное количество больных, среди которых встречались и инфекционные. Вот и старались держать их подальше от основных подразделений медсанбата.

Приехав в Дерюгино, я обошел несколько домов, поговорил с жителями. Особенно живо откликнулась молодежь. Девушки вызвались ухаживать за ранеными, стирать белье, дезинфицировать обмундирование в русских печах.

В батальон я возвратился в тот же вечер. И тут узнал, что Фатин все-таки слег, а в дивизию как раз прибыл начальник военно-санитарного управления фронта генерал-лейтенант медицинской службы А. Я. Барабанов.

– Придется тебе, Миша, представлять нашу хирургическую службу, – сказал Крыжчковский, который, когда мы оставались наедине, всегда обращался ко мне на «ты».

– Что интересует начальство? – спросил я. – К чему быть готовым?

– Военно-санитарное управление фронта обеспокоено большим количеством больных. Скорее всего, Барабанов займется терапевтами, посетит, безусловно, госпитальный взвод. Но и хирургам надо быть наготове.

– Где он сейчас?

– Ездит по частям…

Генерал Барабанов в медсанбат приехал уже под вечер. Был он чем-то недоволен, неразговорчив, помещения осматривал придирчиво, делал много замечаний, требуя, чтобы их записывали.

В ординаторской операционно-перевязочного взвода задержался дольше, чем в других комнатах. Поинтересовался характером ранений в минувшие месяцы, попросил рассказать о методах обработки ран.

Я старался отвечать как можно подробнее и полнее. Барабанов сначала слушал, потом отвлекся и, перебив меня на полуслове, с раздражением спросил:

– Где же, наконец, дивизионный врач?

Я удивленно посмотрел на генерала, но тут ответил комбат:

– Вчера Кунцевич выехал в полки для проверки работы медицинских пунктов…

– Нет его там, – отрезал генерал и добавил довольно резко: – Нет и, судя по всему, давно не было.

– Тогда разрешите послать за ним? – спросил Крыжчковский.

– Побыстрее посылайте, – приказал Барабанов.

– Сходите, Гулякин, – велел мне Крыжчковский.

М. А. Кунцевич всего несколько месяцев назад был назначен дивизионным врачом. Жил он неподалеку. Я едва разбудил его. Не сразу он понял, что говорил я ему.

– Что? Кто ждет? – спрашивал Кунцевич. – Генерал?

Мгновенно оделся, сказав, что только вернулся из поездки но частям и страшно устал.

В ординаторскую он вошел первым. Генерал начал с нагоняя:

– Я сегодня объездил все медицинские подразделения, вплоть до батальонных медпунктов. Много беспорядков. Вы руководите подчиненными или нет?

– Все у нас в порядке, – попытался возразить дивизионный врач.

– А простудные заболевания? Это что, нормальное явление?

Кунцевич не нашел ничего в свое оправдание и напомнил, что он не имеет опыта руководства, до войны был старшим преподавателем кафедры биохимии Военно-медицинской академии…

– Нечего ссылаться на отсутствие опыта, – сказал генерал. – Я тоже служил в академии. Так вы способны справиться со своими задачами?

– Нет, – едва слышно ответил Кунцевич.

– Хорошо. Я поставлю вопрос об отстранении вас от занимаемой должности и возвращении на преподавательскую работу, но пока требую: наведите порядок! Если нужно, обращайтесь, поможем… У меня все.

Барабанов встал из-за стола.

– Товарищ генерал, ужин готов, – сказал Крыжчковский. – Останетесь поужинать?

– Спасибо, мне некогда, – отрубил Барабанов и, попрощавшись, вышел. Через минуту его «виллис» отъехал от здания школы.

В ординаторской долго было тихо. Кунцевич не скрывал своих переживаний. Конечно, не совсем удобно было получать нагоняй на глазах у подчиненных, но он, видно, еще не осознал, что является нашим начальником, и остался в душе преподавателем – мягким, умеющим в спокойной форме объяснять материал, обладающим чувством юмора, но не научившимся повелевать и требовать.

Успокоившись, Кунцевич приказал составить списки всего, что необходимо батальону, а потом как бы подвел итог:

– С простудными заболеваниями надо, безусловно, кончать. В этом генерал прав!

Мы бросили на борьбу с эпидемией все силы, но она поддавалась медленно. Мне пришлось, как и многим нашим врачам, несколько раз побывать в Дерюгине в целях оказания практической помощи госпитальному взводу. Однажды я отправился туда, чтобы осмотреть прооперированного тяжелораненого офицера и навестить бывшего своего сослуживца врача Бориса Губчевского. Этот поход запомнился особо…

Раненый лежал в помещении заводоуправления, в небольшом двухэтажном здании. Туда я и направился в первую очередь. Когда оставалось до него около сотни метров, услышал выстрелы. Звякнув, вылетели стекла на первом этаже. Я побежал вперед, толкнул дверь и оказался в коридорчике, который заполнили раненые.

Попытался выяснить, что случилось. Мне молча указали на одну из палат. Заглянул туда и увидел лежащую на полу Таню Горюнову. Возле окна боролись двое. Борис Губчевский – его я узнал сразу – пытался удержать бившегося в сильном возбуждении того самого тяжелораненого офицера.

– Да помогите же! – кричал Борис. – Надо успокоить его!

В палату вбежали санитары и уложили раненого на койку, я же склонился над Татьяной.

– Я жива? – спросила она, приоткрыв глаза, и тут же пояснила, указав на офицера: – Он стрелял в меня.

Оказалось, что тяжелораненый неожиданно в бреду стал подавать какие-то строевые команды, кричал, что его атакуют гитлеровцы, а потом выхватил пистолет и стал стрелять. К счастью, в таком состоянии он не мог прицелиться. Первой вбежала в палату Таня Горюнова. Офицер выстрелил в ее сторону, и она упала, потеряв с испугу сознание.

Пистолет отобрал подоспевший Борис Губчевский, который лежал в другой палате.

Меня удивило, каким образом у раненого оказалось оружие. Позднее выяснилось, что пистолет принес офицеру кто-то из его бойцов. Он сунул под подушку командирскую сумку, в которой и находилось оружие. Пистолет был в разобранном виде, но раненому не составляло труда собрать его – за время службы движения пальцев рук были доведены до автоматизма.

Хорошо, что не случилось беды.

На следующий день командир медсанбата собрал нас на совещание и еще раз напомнил о правилах внутреннего распорядка, и прежде всего о хранении оружия.

– Вы знаете, в каком состоянии поступают к нам люди. Иные в шоке, а иные чрезмерно возбуждены. Разве можно допускать подобную бесконтрольность? Потрудитесь интересоваться, что приносят раненым их сослуживцы.

16 марта утром в медсанбат доставили сразу двенадцать раненых. Я был удивлен – ведь давно уже было тихо на передовой.

– В разведку ходили, – сообщил санинструктор, который сопровождал группу. – Троих вот пришлось с нейтралки выносить. Состояние тяжелое. Долго пролежали. Помощь всем оказана, насколько было возможно.

Бригады приемно-сортировочного взвода приступили к работе. Я же решил осмотреть тех троих, что пролежали на нейтральной полосе.

Первым на стол положили гвардии рядового Машукова. Далеко не каждого из своих пациентов удалось мне запомнить по фамилии, но этот врезался в память особо.

– Сквозное пулевое ранение левого плеча с обширным повреждением мягких тканей и плечевой кости, – прочитал Василий Мялковский в карточке, с которой прибыл солдат. Но я уже заметил более серьезные симптомы. У раненого был значительный отек плеча. Бронзовый оттенок кожи, которая как бы лоснилась, говорил о том, что налицо анаэробная инфекция.

Я отвел в сторонку находившегося в операционной Воронцова и сказал:

– Этому нужна срочная операция. Началась гангрена. Займись остальными ранеными.

Подошел Константин Кусков, поинтересовался:

– Что ты будешь делать?

Я пояснил. Кусков слушал внимательно. Ему еще не доводилось встречаться с подобными случаями. И вдруг он попросил:

– А можно мне попробовать? Надо же когда-то начинать и такие сложные операции?

Я задумался. С одной стороны, в данный момент не было необходимости поручать молодому хирургу такую операцию, ведь свободными оставались и более опытные. С другой стороны, учить-то молодежь нужно, а обстановка для учебы именно потому, что нет большого потока раненых, самая благоприятная – можно всегда подсказать, прийти на помощь. К тому же Кусков не так уж и неопытен.

Подумал я и о том, что уже через некоторое время, когда начнутся боевые действия, Кусков может оказаться в обстановке, при которой ему придется оперировать без помощи и без подсказки, возглавлять хирургическую бригаду. И я согласился, но потребовал, чтобы он рассказал мне порядок проведения операции. Только после этого допустил к работе, сам стал его ассистентом.

Начал Костя уверенно, и вмешиваться мне не приходилось. Но в самый напряженный и ответственный момент, когда все зависело от аккуратности и четкости движений, скальпель, неловко зажатый в руке, скользнул в сторону. Он мог перерезать у раненого артерию, и я почти автоматически подставил свой палец. Брызнула кровь. Кусков отпрянул от стола и замер. Было слышно, как глухо стукнул об пол выпавший из его руки скальпель.

Я быстро снял перчатку, попросил обработать рану раствором сулемы и спиртом с йодом. Затем, снова надев перчатку, велел Косте продолжать работать. Однако он никак не мог выйти из оцепенения, и в таком состоянии доверять ему операцию было просто нельзя.

– Будешь мне ассистировать, – сказал я ему и сам взялся за скальпель.

После операции я попросил ввести мне дозу поливалентной противогангренозной сыворотки. Однако уже через полтора часа в ране появилась острая боль. Было ощущение, будто что-то распирает кисть. Начался отек.

Меня уложили в небольшую комнатку возле малой операционной. Маша Морозова принесла термометр. Температура упорно повышалась. «Спокойно, только спокойно, – говорил я себе. – Надо решить, какой метод лечения избрать, чтобы спасти руку». Попросил ввести дополнительную лечебную дозу противогангренозной сыворотки, постоянно держать пузырь со льдом на предплечье и принял сульфидин. Но и это не помогло. К вечеру отек распространился и стал подбираться к верхней трети предплечья. Боль усилилась. Температура поднялась до тридцати девяти градусов.

У койки, на которой я лежал, находились, сменяя друг друга, мои товарищи – хирурги. Маша Морозова сидела бессменно.

Жар продолжал усиливаться, перед глазами поплыли красные круги.

– Вот что, ребята, – сказал я, когда у койки собрались Быков, Кусков и Воронцов, – сами знаете, что может случиться дальше… Могу потерять сознание… Если отек перейдет на плечо, немедленно проводите ампутацию.

– Как – ампутацию?! – воскликнул Костя Кусков.

– Думаю, знаете как, – невесело усмехнулся я. – Ампутируйте руку на границе здоровых тканей.

– Может, попробуем пока что разрез кожи с фасциотомией? – предложил Быков.

– Рано, – возразил я, подумав. – Газа в мягких тканях предплечья пока не ощущается, ведь травмы с размозжением мягких тканей у меня не было… Я предупредил вас на крайний случай. Надеюсь, все еще обойдется. Немного подождем.

От меня не укрылась растерянность товарищей. Особенно переживал Кусков, который, видно, считал себя главным виновником происшествия. Я же его не обвинял, понимая, что произошла случайность, непредвиденная случайность.

Пришел Юрий Крыжчковский. Он только что вернулся из штаба дивизии и, узнав о случившемся, бросил все дела.

– Ну что вы здесь толчетесь? – набросился он на ординаторов. – Пусть Миша отдыхает. Если нужно, Маша Морозова позовет.

Я попытался уснуть, но сон не шел – боль становилась все острее. Да и товарищи не оставляли меня – дверь из малой операционной поминутно открывалась, в комнату заглядывали ординаторы, чтобы справиться о моем здоровье. Тогда снова вмешался командир медсанбата. После этого товарищи заходить перестали, но, приоткрывая дверь, делали знаки Маше, чтобы она сообщила им о моем самочувствии.

Я пытался заснуть и опять не мог. Не только боль не давала покоя. Как же досадно было! Ведь лишь недавно почувствовал, что становлюсь хирургом и – на тебе… Какой же хирург без руки!

Задремал лишь под утро, а когда проснулся, сразу увидел Машу Морозову.

– Температура падает, – радостно сообщила она… – Уже тридцать восемь, а ночью до сорока доходила.

– Ну вот, видишь, все будет в порядке, – с улыбкой сказал я. – Позови Костю Кускова.

Кусков и Быков пришли вместе и долго осматривали мою руку. Определили, что инфекция дальше не распространяется. Сняли повязку с кисти, края раны были по-прежнему отечными, но изменений на раневой поверхности не обнаружилось.

– Опасность миновала? – с надеждой спросила Маша.

– Не совсем, – ответил Быков. – Нужен уход и покой…

Лечение продолжилось. Снова вводили мне различные препараты, делали перевязки, но рана заживала медленно. Лишь к концу марта я смог занять свое место у операционного стола.