Текст книги "«Будет жить!..». На семи фронтах"

Автор книги: Алексей Фомин

Соавторы: Михаил Гулякин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

– Смотрите, заяц! – вдруг крикнул водитель. Сон как рукой смахнуло.

– Вот негодник! – шутливо выругался комбриг. – Говорят, если заяц перебежит дорогу – жди беды.

– Что вы, товарищ полковник, – улыбнулся шофер. – Так говорят, если черная кошка дорогу перебежит…

Но не успел он еще закончить фразы, как в воздухе, довольно близко, послышался нараставший гул авиационных двигателей. Два «мессершмитта» на бреющем промелькнули рядом с дорогой и, видимо, заметив нас, начали боевой разворот. Едва мы успели остановиться, выпрыгнуть из машины и скрыться в придорожном кустарнике, как по эмке хлестнула пулеметная очередь. Брызнуло осколками заднее стекло, зашипел, выходя из пробитого ската, воздух.

– У-у, сволочи, – погрозил вслед улетевшим самолетам Визиров и почти радостно сказал, обращаясь к шоферу: – Что я говорил насчет зайца? А ты – кошка, кошка…

– Теперь и в зайца поверю, – хмуро ответил шофер, которому предстояло менять колесо. К счастью, это оказалась единственная серьезная неисправность, и через полчаса мы прибыли в хутор Тополи.

Однако главное несчастье нас ожидало именно здесь. Выяснилось, что все офицеры вместе с Плошевым отправились на строящийся рубеж обороны. Чтобы не терять даром времени, пошли туда и мы. Проводить нас вызвался писарь.

Идти пришлось через весь хутор, большая часть домов в котором сильно пострадала, чернели свежие воронки – следы недавнего артиллерийского обстрела. Зелеными свечками стояли лишь уцелевшие пирамидальные тополя. Особенно густо скопились они за хутором, где протекала небольшая речка. К этой рощице мы и направлялись. И вдруг на нее обрушился шквал артиллерийского огня. Сразу все заволокло дымом и пылью.

– Товарищи, да там же наши! – с болью в голосе воскликнул сопровождавший нас писарь. Мы сразу догадались, что под этот артобстрел попали офицеры саперного батальона. Артналет кончился раньше, чем мы успели добежать до рощицы. Страшная картина предстала перед нами: груды развороченной земли, обломки досок и кольев и окровавленные человеческие тела. В первую очередь мы начали вытаскивать из этого месива тех, кто подавал еще признаки жизни. Писарь побежал за батальонным врачом, и тот вскоре явился с целой свитой санинструкторов и санитаров. Они сменили нас.

Долгое время на том месте, где произошла беда, стояла наша батарея дивизионных пушек. Видимо, она много причиняла немцам неприятностей, и те засекли ее, но батарея сменила огневые позиции, а фашисты ударили по пустому месту. Хорошим ориентиром для противника служила группа пирамидальных тополей, росших рядом с площадкой. Командир же нашего саперного батальона, прибывшего сюда накануне, не знал всей этой артиллерийской истории и лучшего места, чем старые артиллерийские позиции, искать для начала строительства не захотел.

– Останьтесь в батальоне на несколько дней, – приказал мне комбриг, – помогите наладить работу. А мы постараемся как можно скорее укомплектовать батальон офицерами.

…В самый разгар боев за станицу Крымская мы получили приказ о переводе бригады с Северного Кавказа в город Юрьев-Польский.

Никто из нас о нем раньше не слышал, а когда выяснилось, что расположен этот небольшой городок во Владимирской области, далекой от всяких фронтов, на лицах офицеров появилось недоумение. И пошли разные догадки: не придется ли переучиваться, куда поедем потом?

Вскоре мы погрузились в эшелоны и выехали в сторону Тихорецкой. Итак, прощай, Кавказ!

Путь наш долгое время пролегал в зоне активного действия немецкой авиации. Если крупные железнодорожные узлы прикрывались средствами ПВО, то на перегонах и на маленьких станциях нас от нападения немецких самолетов защитить никто уже не мог. Мы вынуждены были сами побеспокоиться о себе. И позаботились: на каждой из платформ у нас находилось по 2–3 пулемета начиная с ручных и кончая крупнокалиберными, хотя таковые нам по штату не полагались. Но это было трофейное оружие, которое бойцы тайком сохранили. И теперь оно нам очень пригодилось. Не раз в дороге на наш эшелон пытались нападать немецкие воздушные стервятники, по, встречаемые огнем, уходили прочь, чтобы поискать себе добычу полегче.

Наш эшелон благополучно миновал Мичуринск и остановился на станции Кочетовка. Это крупная железнодорожная станция, которая вместе с Мичуринском составляла большой узел. К моменту нашего прибытия все многочисленные пути станции были забиты воинскими эшелонами с боевой техникой, боеприпасами, личным составом, горючим… Среди этих составов стояли санитарные поезда, но пока еще без раненых. Чувствовалось: идет подготовка к серьезной военной операции.

Когда эшелон остановился, мы обнаружили, что соседями нашими являются с одной стороны – порожний санитарный поезд, с другой – состав с бензином.

– Ничего себе соседство, – пошутили одни. – В случае бомбежки горячо нам будет.

– Зато слева есть кому нас приласкать и приголубить, – отвечали другие.

В тот день заболел командир бригады, и его отправили в местный госпиталь. А ближе к полуночи мы услышали нарастающий гул немецких самолетов. Тревожно завыли паровозные гудки, резко застучали скорострельные зенитные пушки. Над станцией повисли желтые огни немецких осветительных бомб. Прогремел первый взрыв, от которого вздрогнула земля. И тотчас же к небу взметнулось огромное пламя, окрасившее темный небосвод в тревожный, багровый цвет. Вскоре нельзя уже было отличить выстрелов зенитных орудий от разрывов бомб: все слилось в сплошной гул. Пламя охватило почти все составы, в гул бомбежки вплелась трескотня рвущихся патронов. Несколько бомб упало вблизи от нашего эшелона, не причинив ему вреда. Но это вынудило нас податься подальше от вагонов, в поле.

Уже давно погасли немецкие «фонари», а самолеты все шли и шли, сбрасывая бомбы туда, где бушевал пожар. Более двух часов длился налет на Кочетовку, превративший все то, что стояло на основных путях, в гигантский костер. Но последствий налета мы не увидели: на рассвете пришел паровоз, взял наш состав, и мы помчались по нашему маршруту. Я не зря употребил слово «помчались», так как первая остановка после Кочетовки была в Рязани. Здесь мы простояли не больше часа. После этого двинулись в сторону Москвы. Но в Воскресенске наш эшелон повернул на восток. Часов в девять вечера мы прибыли в Орехово-Зуево и здесь снова услышали сигналы воздушной тревоги и гул неприятельских бомбардировщиков. Но на этот раз все очень скоро стихло. На следующий день мы узнали, что немцы совершили воздушные налеты на промышленные предприятия Горького и Ярославля. Еще через день рано утром наш эшелон прибыл в город Юрьев-Польский и начал выгружаться. Скоро собралась вся бригада. Начинался новый этап в ее боевой биографии.

Глава четвертая
«ПАНЦИРНАЯ ПЕХОТА»

Юрьев-Польский – маленький древний городок во Владимирской области. К полякам никакого отношения не имеет. Польский он потому, что лежит в полях, и среди одно– и двухэтажных домишек исполином возвышается богато украшенный резным камнем Георгиевский собор. Основанный Юрием Долгоруким как крепость Суздальского княжества, город когда-то имел оборонительное значение, бывал здесь и Иван Грозный. Потом, став практически ненужным, Юрьев-Польский потихоньку превратился в небольшой уездный, а ныне районный центр, уютный и тихий.

Штаб бригады расположился в городе, личный состав – в ближайших деревнях. О войне здесь, по крайней мере внешне, ничто не напоминало – и для нас она будто кончилась. Бомбежки, артобстрелы, взрывы мин и свист пуль, кровь и раны, трупы убитых – все это осталось где-то далеко-далеко, словно и не с нами это было, а на экране кино.

Но минуло два-три дня – и маховик войны начал снова медленно раскручиваться для нас.

Сначала прошло совещание в штабе, на котором нам сообщили, что 5-я горная минно-инженерная бригада переформировывается в 13-ю штурмовую инженерно-саперную бригаду резерва Верховного Главнокомандования (13-я ШИСБр РВГК). Она будет состоять из пяти штурмовых инженерно-саперных батальонов, моторазведроты, легкого переправочного парка, оснащенного складными деревянными лодками, позволявшими собирать из них паромы, взводов связи и комендантского. В дальнейшем в разное время в бригаду вошли рота вожатых собак-миноискателей, батальон ранцевых огнеметов и батальон американских автомобилей-амфибий. Но это случилось позже.

Теперь и вооружение у нас стало иным: каждый воин имел автомат и финский нож, к тому же на батальоны выделялись довольно щедро снайперские винтовки, противотанковые ружья и ручные пулеметы, не считая различного вида гранат: противотанковых, противопехотных и специальных зажигательных, предназначенных для уничтожения огнем оборонительных сооружений противника. Соответствующим образом строилась и подготовка: наибольшее время уходило на изучение приемов рукопашного боя, метание гранат и т. п.

Боевое снаряжение наших воинов состояло из обычной стальной каски и уж совсем необычного для пехоты стального нагрудника, не пробиваемого автоматными пулями и мелкими осколками. Благодаря этим нагрудникам бойцы наши впоследствии получили полунемецкое название «панцирная пехота». К сожалению, панцирь в боевой обстановке себя не оправдал. Правда, он предохранял грудь от пуль и осколков, пока солдат шел или бежал. Но в том-то все и дело, что саперы-штурмовики больше передвигались по-пластунски, и тогда стальной нагрудник становился абсолютно ненужной помехой. В общем, вскоре эти нагрудники перекочевали сначала на батальонные, а потом и на бригадные склады.

Учитывая новые задачи, пришлось значительно омолодить личный состав бригады. Отчислили всех бойцов старше сорока лет и так называемых ограниченно годных. Под эту категорию попали и инженер-капитан Прохоров, и ряд других офицеров. Командование бригадой принял полковник С. Л. Штейн. Новые задачи потребовали и организационной перестройки. Наше отделение стало называться оперативно-разведывательным, начальником остался майор Я. П. Комиссаров, но оно пополнилось новыми людьми. Новый командир бригады был военным, что называется до мозга костей, пройдя путь от прапорщика старой русской армии до полковника в советской. Вежливый, но требовательный, отлично знающий военное дело и притом обладающий широким кругозором, он, как бы теперь сказали, быстро вписался в коллектив.

Умеющий четко и ясно излагать свои мысли, новый командир требовал того же и от подчиненных, и мы вскоре поняли, что прошла пора наспех подготовленных докладов и приблизительных расчетов.

Однако не лишен был С. Л. Штейн и недостатков. Он почему-то патологически страшился, что его могут заподозрить в трусости, и потому старался казаться храбрее других даже там, где от него это совсем не требовалось. А отсюда – излишняя нервозность, суетливость и порой действия на грани опрометчивости. Но, надо отдать новому командиру должное, в подлинно опасных ситуациях он не терялся, всегда сохранял спокойствие и выдержку.

Начальником штаба новой бригады остался подполковник Н. А. Сергеенко. Как и прежде, в дела нашего отделения он вмешивался редко, ограничиваясь общими указаниями и передачей для исполнения приказов комбрига. Заместителем комбрига по строевой части был назначен подполковник А. Н. Ларин. Человек прямой, честный и чрезвычайно скромный, он не любил рассказывать о себе, и мы лишь окольными путями узнали о его боевых подвигах на фронте, совершенных до назначения к нам. Вот один из них.

Немецким десантникам удалось захватить важный мост, который Должна была взорвать рота А. Н. Ларина. Должна, но не успела. Противник же получил возможность выхода в тыл нашим войскам. Тогда Ларин сам сел в машину, груженную толом, и помчался на этот мост. От неожиданности гитлеровцы растерялись, и Ларину удалось доехать до середины моста. Там он остановился, зажег бикфордов шнур и прыгнул в воду.

Все произошло так, как в приключенческом фильме, с той «маленькой» разницей, что там эту роль исполнил бы каскадер, а Ларин был всего-навсего профессиональный сапер. Пятьдесят секунд горит стандартная зажигательная трубка. За эти пятьдесят секунд Ларин добежал до перил, прыгнул в воду и успел отплыть от моста на несколько десятков метров. Но этих пятидесяти секунд не хватило гитлеровским солдатам, чтобы оценить ситуацию, броситься к машине со взрывчаткой и выдернуть дымящийся фитиль. Они лишь открыли бестолковую запоздалую стрельбу, а потом, почуяв недоброе, бросились наутек. Огромной силы взрыв обрушил в воду весь пролет, а контуженного Ларина еле вытащили из реки бойцы его роты.

Заместителем командира бригады по политической части – начальником политотдела стал подполковник П. Г. Подмосковное, а заместителем по тылу – подполковник И. Г. Кузнецов. Все батальоны были снабжены коротковолновыми портативными радиостанциями, позволявшими поддерживать связь в любых условиях. Кроме того, действовала и телефонная связь. Короче говоря, бригада стала боевым соединением, готовым к выполнению задач во взаимодействии с частями других родов войск, а при определенных обстоятельствах – вести самостоятельный бой с противником.

Мы догадывались, что нас готовили к крупной наступательной операции. Но где? И как должны действовать саперы-штурмовики? Предполагалось, что они, что-то вроде тяжелой пехоты, будут прорывать укрепленные рубежи противника совместно с другими родами войск. Но в какой конкретной форме выразится это взаимодействие, ясности пока не было. Правда, опыт использования штурмовых подразделений уже имелся. Учитывая, что гитлеровское командование после поражения под Сталинградом потребовало от своих войск заботиться о прочной обороне путем создания мощных опорных пунктов и узлов сопротивления с применением железобетонных и бронированных сооружений, в нашей армии, уже ведущей преимущественно наступательные операции, стали создаваться штурмовые группы и отряды, ядро которых составляло стрелковое подразделение, усиленное саперами, огнеметчиками, пулеметными расчетами и отдельными орудиями, танками и САУ.

Организационно штурмовые группы были неодинаковыми, оснащение саперов в них составляли удлиненные, сосредоточенные и кумулятивные заряды ВВ, «кошки» на веревках, миноискатели, укороченные щупы, дымовые шашки и гранаты. Руководил штурмовой группой, как правило, командир стрелкового подразделения.

Для взятия больших узлов сопротивления, а также фортов в городах-крепостях формировались штурмовые отряды, как правило, по одному на полк первого эшелона.

Расширение масштабов наступления потребовало усиления штурмовых действий, и с 1943 года стали формироваться штурмовые инженерно-саперные бригады (ШИСБр).

Опыт применения ШИСБр показал, что их зачастую использовали неправильно. Вместо действий в составе групп и отрядов при штурме особенно сильно укрепленных позиций противника они использовались как обычные стрелковые части, получая самостоятельную полосу наступления. А поскольку штурмовые инженерно-саперные бригады не имели тяжелого стрелкового оружия и артиллерии, то несли при этом большие потери. Случалось, что ШИСБр выполняли и другие задачи, не связанные с обеспечением штурмовых действий.

Только в декабре 1943 года был наконец четко определен порядок использования таких соединений. Бригады вводились в действие для инженерного обеспечения прорыва сильно укрепленных позиций в тактической зоне обороны противника. После выполнения своих задач части бригады следовало немедленно выводить в резерв для приведения в порядок и боевой учебы. Их разрешалось также использовать на разминировании маршрутов, на сплошном разминировании местности или дорожно-мостовых работах. Боевой опыт показал, что ШИСБр успешно выполняли задачи лишь при четком взаимодействии их подразделений со стрелками, артиллерией и танками.

Недостатки, имевшиеся в применении ШИСБр, в дальнейшем были устранены. Эти бригады (в начале 1944 года в действующей армии их было 20), являясь соединениями РВГК, использовались на важнейших направлениях и сыграли значительную роль в достижении успеха в наступательных операциях.

Однако я забежал далеко вперед.

Во время переформирования нашей бригады мы еще, естественно, ничего подобного не знали и, исходя из (вооружения, полученного нами, полагали, что бригаде придется самостоятельно прорывать укрепленные полосы противника, и для усиления ей будут приданы танки и артиллерия. После прорыва в брешь, проделанную штурмовиками, должны вводиться стрелковые и танковые части и соединения. Такой точки зрения придерживался и полковник С. Л. Штейн.

Не буду повторяться, говоря о том, что боевая практика внесла серьезные коррективы в наши разработки, как, впрочем, и во многие другие постулаты военного искусства, основывающиеся на устаревших уроках гражданской войны или на волевых решениях «сильных» личностей, мало смыслящих в военной науке. А солдаты за эти ошибки платили кровью. Так или иначе, но боевая работа предстояла серьезная, и мы усиленно взялись за подготовку личного состава. «Тяжело в учении, легко в бою», – гласит первая суворовская заповедь, которая будет жить столько же, сколько будет существовать сама армия.

Уже через неделю мы написали программы, где особое внимание, как я уже упоминал, отдавалось элементам рукопашного боя, оборудовали учебные ноля и инженерные городки, и боевая подготовка пошла полным ходом. Красноармейцы, сержанты и младший комсостав учились штурмовать вражеские позиции, действовать автоматом, прикладом и финкой, метать гранаты, особенно термитные, правильно пользоваться взрывчаткой, переползать на животе, используя складки местности. На отдельном стрельбище готовили снайперов и расчеты противотанковых ружей.

Как же много нужно знать и уметь бойцу, чтобы грамотно воевать! Сколько технических знаний, силы, смекалки, сноровки надо приложить, чтобы победить в бою! И сегодня невольно возникает мысль, если бы всю эту энергию и ум человечество направило исключительно на мирные цели, как того добивается наша партия, сколько бы доброго можно сделать на земле!

Но, увы… Не мы виноваты, что и поныне приходится учить солдат самому мерзкому искусству – искусству убивать. Впрочем, тогда мы все думали о прямо противоположном – как можно лучше научить своих воинов именно этому. На нас, офицеров оперативного и технического отделений штаба бригады, легла значительная нагрузка. Мы не только разработали учебные программы для рядового и сержантского состава, но и контролировали ход учебы, проводили показные занятия, обучали командный состав батальонов. Особенно ценным для необстрелянных новичков был наш фронтовой опыт, которым мы щедро делились. Надо сказать, не все шло гладко. Беспокойство вызывал очень уж мирный вид наших полигонов. А хотелось создать обстановку, близкую к боевой, без чего занятия не приносили необходимой пользы. Например, довольно трудно было заставить солдат переползать по-пластунски даже в хорошую погоду, а уж в грязь и подавно. Однажды по такому поводу я сделал замечание командиру 62-го штурмового батальона капитану М. Цуну.

– А что делать? – ответил тот вопросом на вопрос. – Не стрелять же по ним боевыми патронами.

– А если попробовать? – в шутку предложил я. Дернули же черти за язык!

– И попробую! – воскликнул Цун. – Только отвечать будем вместе.

Теперь уж отступать было некуда. Комбат всерьез уцепился за идею. А я не стал его отговаривать, ибо в глубине души уж очень хотелось испытать этот «горячий» метод. Кажется, мы оба еще не понимали, какую ответственность берем на себя. Комбат отправил одного из красноармейцев за боевыми патронами, тот живенько их принес, и Цун, построив взвод, обратился к солдатам с краткой речью:

– Вы не хотите ползать по-пластунски, уверяя, что, пока стреляют холостыми, не стоит пачкать обмундирование, а в настоящем бою, дескать, сделаете все, как надо. Так вот смотрите, сейчас я снаряжу диск боевыми патронами, – говорил он, вкладывая один за другим патроны в прорезь диска дегтяревского пулемета, – и займу позицию вон на том бугорочке, – и он показал рукой на недалекий пригорок. – Вы меня будете атаковать по всем правилам, то есть ползти по-пластунски. Стрелять буду, видите, чем? – повертел он над головой снаряженный боевыми патронами диск. – Если кто приподнимет задницу, отстрелю в два счета. Поняли? А теперь, лейтенант Нефедов, приступайте к занятиям.

– Может быть, не стоит этого делать? – неуверенно обратился я к комбату по дороге на намеченную позицию.

– Да нет уж, механизм пущен, его теперь останавливать нельзя, – отрезал комбат. – Кстати, ты сам же и подал эту мысль.

На облюбованном Цуном бугорке мы легли за пулеметом.

Вскоре из маленького лесочка, метрах в 50–70 от нас, показалась цепь взвода лейтенанта Нефедова.

– Приготовиться! – подал команду Цун, судя по всему, самому себе и мне. Приготовились. Бойцы быстро бежали в нашу сторону, придерживая автоматы на груди.

– Огонь! – скомандовал сам себе Цун и дал первую короткую очередь в воздух. Бежавшие тотчас залегли.

– Вперед по-пластунски! – донеслась до нас команда Нефедова. – Не отрываться от земли!

Цун дал в сторону наступавших еще одну короткую очередь, держа ствол пулемета довольно высоко. Красноармейцы этого не знали и ползли так, как ползают только инструкторы-пластуны на показных занятиях в присутствии самого высокого начальства.

– Молодцы! – завопил над моим ухом Цун. – Ведь умеют, черти, переползать по-настоящему, только не хотят. – И, поднявшись с земли, громко выкрикнул: – Отбой!

А на обратном пути к тому месту, откуда мы с ним отправились на огневую позицию, комбат оживленно рассуждал:

– Ты прав! Только так надо учить бойцов: создавать на занятиях подлинно боевую обстановку, а не слегка приближенную к ней. Мы ведь не только должны научить воина что-то делать под огнем противника, но и психологически подготовить его к опасности, выработать в нем хладнокровие и самообладание для работы в боевых условиях.

Возбужденные и довольные возвратились мы в штаб бригады. Однако наша «методика» не вызвала там одобрения. Командир бригады отчитал обоих, пообещав, что за подобные дела в следующий раз мне не миновать военного трибунала. Потом, уже более сдержанно, заметил:

– Если хоть один солдат при вашем опыте был бы только поцарапан, то вам с Цуном не миновать больших неприятностей. В следующий раз, прежде чем экспериментировать, ставьте меня в известность.

А потом, словно размышляя, продолжил:

– Боевая учеба должна сделать из воина не только специалиста, но еще и фронтовика. Красноармейцев надо в буквальном смысле пропускать через огонь и воду, обкатывать танками, имитировать артобстрел, но только имитировать! Использовать же боевые снаряды и патроны, конечно, нельзя.

Эти идеи были воплощены в практику несколько позже. Мы же в дни подготовки к боям могли только размышлять над ними.

Через два месяца командование решило, что наша 13-я штурмовая инженерно-саперная бригада вполне подготовлена к выполнению боевых задач. В июле мы распрощались с тихим русским городком и двинулись на север, к Ленинграду, все еще находившемуся в кольце врага. Правда, уже с января 1943-го городу на Неве дышалось уже несколько легче. Войска Ленинградского и Волховского фронтов ликвидировали непосредственную угрозу, которая висела над городом, и, благодаря вновь построенной железной дороге, по которой, кстати, двигались и эшелоны нашей бригады, он обрел устойчивую сухопутную связь со страной.

Создались благоприятные условия для окончательного разгрома немецко-фашистских войск под Ленинградом. Определенная роль в этом деле отводилась и нашей бригаде. Таким образом, во второй половине июля 1943 года, в разгар ожесточенного сражения на Курской дуге, Ставка Верховного Главнокомандования приказала войскам Волховского и Ленинградского фронтов провести новую наступательную операцию, разгромить синявинско-мгинскую группировку противника и сковать в этом районе возможно больше его сил, не допуская переброски их на центральный участок советско-германского фронта.

В период проведения этой операции – с 22 июля по 24 августа – войска Волховского и Ленинградского фронтов, по оценке Ставки Верховного Главнокомандования, привлекли на себя значительные оперативные резервы противника, нанесли его войскам тяжелые потери. Войска фронтов обескровили до десяти пехотных дивизий врага, хотя задача по разгрому названной выше группировки противника и не была решена. Тем не менее наше наступление не позволило немцам перебросить силы из-под Ленинграда в район Курской дуги, что само по себе было уже весьма крупным успехом.

Бригада следовала к Ленинграду через Ярославль – Вологду – Волховстрой пятью эшелонами. В первом – штаб и один из батальонов. Недалеко от Ладожского озера остановились. Здесь начиналась новая железнодорожная ветка, построенная между Шлиссельбургом и участком Северной железной дороги в январе 1943 года.

Еще дымились развалины Шлиссельбурга, еще не затянуло льдом воронки от снарядов и бомб на Неве, а сюда уже прибывали воины-железнодорожники.

В короткий срок, всего за 18 дней, под непрерывными бомбежками и артиллерийским обстрелом они проложили железнодорожную линию Шлиссельбург – Поляна протяженностью 33 км и возвели железнодорожную переправу через Неву у Шлиссельбурга, представлявшую собой дугу в 1300 м.

Несмотря на то что противник с Синявинских высот просматривал и обстреливал один из участков вновь построенной железной дороги, по ней двинулись поезда с грузами для Ленинграда. Ее полотно проходило по самому берегу Ладожского озера, на расстоянии всего 10–12 километров от линии фронта. Поэтому в светлое время суток линия практически не действовала. Но под Ленинградом июль – это время белых ночей. Только между 12-ю ночи и двумя часами пополуночи небо сереет и наступает тот полумрак-полусвет, который с большой натяжкой можно назвать темным временем суток. Именно тогда и оживала железная дорога.

Наш состав прибыл на берег Ладожского озера в первом часу ночи. Поступила команда разгружаться. Работали все, включая офицеров и вольнонаемных: машинисток, поваров, врачей, медсестер и санитарок. Через полтора часа станция опустела и даже самые глазастые вражеские наблюдатели не заметили бы никаких следов только что прибывшей воинской части. В последующие ночи также благополучно разгрузились и остальные наши эшелоны, за исключением последнего, на котором находился переправочный парк. Железнодорожники почему-то поторопились и подали его под разгрузку еще засветло. Противник не замедлил открыть артиллерийский огонь. Машинист сумел уйти из-под обстрела, но один снаряд все же попал в концевую платформу и повредил несколько понтонов. Разгрузился этот эшелон несколько позднее, но уже без всяких происшествий.

Штаб бригады с подразделениями обслуживания и моторазведротой разместился в поселке Нижняя Назия, в котором чудом уцелело одно-единственное здание школы. После разгрузки последнего эшелона командир бригады собрал практически весь офицерский состав и объявил боевой приказ, полученный им в штабе Ленин– градскою фронта, согласно которому наша бригада должна была штурмовыми действиями обеспечить наступательную операцию войск 67-й армии по разгрому синявинско-мгинской группировки противника с захватом железнодорожных станций и поселков Синявино и Мга. Для проведения этой операции бригаду побатальонно раздали на усиление стрелковых дивизий. При этом штаб бригады, по существу, оказался не у дел, поскольку батальоны обязаны были выполнять волю командиров стрелковых соединений. Но, в конце концов, не это было главным. Если бы штурмовые батальоны действовали в составе дивизии единым кулаком, толку, на мой взгляд, от них было бы больше. К сожалению, в дивизиях продолжали дробить их на роты и взводы. Каждому стрелковому батальону придали по штурмовому взводу. Кончилось тем, что каждой стрелковой роте выделили по одному отделению. Иными словами, в намечаемой операции наша штурмовая инженерно-саперная бригада перестала существовать как единое оперативное соединение.

Приказом командующего фронтом было определено место расположения штаба бригады: Рабочий поселок № 1. Для размещения нашей оперативной группы, состоявшей из офицеров оперативного и технического отделений, а также политотдела и связи назначался Рабочий поселок № 5. Впрочем, это были только названия. От поселков, в которых проживали рабочие-торфяники, остались только обуглившиеся сваи.

Наступление намечалось на 22 июля. Оперативному отделению предстояло к этому времени уточнить расположение оборонительных объектов на переднем крае обороны противника. Мне приказали подготовить в районе Рабочего поселка № 5 командно-наблюдательный пункт для оперативной группы штаба бригады, для чего в мое распоряжение выделили роту из батальона В. В. Мосина, находившегося в резерве командира бригады. Для нового КНП мы использовали частично землянки и блиндажи, оставшиеся здесь от прежних боев. Эти землянки приглянулись мне тем, что были врыты в насыпь узкоколейки, по которой когда-то вывозили добытый торф. Теперь от нее сохранилась одна насыпь, пожалуй, самое сухое место во всей округе. Мы отремонтировали несколько подходящих землянок, убрали из них различный хлам, усилили покрытия, изготовили новые двери и выставили на всякий случай часовых. Эта мера оказалась далеко не лишней: землянки расхватывали штабы многочисленных частей, готовящихся к участию в намеченной операции. Рядом с нами тоже расположился штаб какой-то дивизии. Поражала скученность размещения всех этих хозяйств, ведь участок находился в зоне досягаемости огня войсковой артиллерии и тяжелых минометов противника. Но другого места, увы, найти возможности не представилось. Кругом болота.

Вот что писал о событиях того времени начальник инженерных войск Ленинградского фронта Б. В. Бычевский:

«Кто из воинов, сражавшихся летом 1943 года под Ленинградом, не помнит Синявинских болот?.. Даже ночью тебя мутит от зловонных испарений, от смрада непрерывно тлеющего торфа. За неделю преют и расползаются на солдатах гимнастерки. Узкие тропы между квадратами торфяных выемок пристреляны минометами противника. Здесь нередко гибнут и санитары, выносящие раненых: они не могут быстро бежать. Здесь артиллеристы тянут орудия на руках. Я видел, как одно из орудий ушло в болото на четыре метра».

В таких условиях подразделениям 67-й армии и нашим штурмовикам, распределенным по частям 11, 43 и 45-й дивизий, предстояло вести наступление на противника, прочно обосновавшегося на господствующих Синявинских высотах, откуда просматривалось и простреливалось все болотное пространство вплоть до самого Ладожского озера.