Текст книги "«Будет жить!..». На семи фронтах"
Автор книги: Алексей Фомин
Соавторы: Михаил Гулякин
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)
Два месяца кропотливой работы пролетели совершенно незаметно. Наступил день защиты. Учитывая, что по списку я шел последним, решил, не теряя времени, навести на чертежи особый лоск – окантовать ватманские листы рамкой из цветной бумаги, чтобы смотрелись как картины. Собственно, этого можно было и не делать, ан нет, дернули же меня черти покрасоваться!
– Давай помогу, – предложил Игнат Саломатов, мой товарищ по курсу, видя, как я пыхчу над чертежами. И я согласился.
Игнат взял доску с наклеенным на ней чертежом фасада здания – главный лист всего проекта, – перенес ее на свободный стол и стал обертывать доску специальной окантовочной бумагой. И тут-то произошло непредвиденное: Игнат не заметил кем-то разлитую тушь и положил чертеж на нее. Когда он поднял доску – черное пятно размером с детскую ладонь украшало центральную часть фасада.
– Смотрите, – весело пригласил Игнат, довольный своей работой.
Мы взглянули и обомлели. У меня, кажется, даже дыхание остановилось. Один только Игнат улыбался. Наконец и он понял, что произошло нечто чрезвычайное, обеспокоенно заглянул в чертеж и сразу помрачнел.
Что же делать? – Он беспомощно обводил нас глазами.
Что я тогда пережил! Неужели пойдут насмарку два месяца упорнейшего труда? Проваленный проект! В лучшем случае – жалкая тройка… Игнат переживал не меньше моего. У стола с украшенным огромной кляксой чертежом собрались все присутствовавшие в аудитории. Заинтересованные нашими унылыми физиономиями, подошли и члены Государственной комиссии. Начальник факультета, сокрушенно покачав головой, посоветовал не представлять к защите испорченный лист. Для меня это значило отказаться от основной части всего проекта. Я потратил на него не одну бессонную ночь в поисках интересных, нестандартных решений, перерыл массу литературы, старался придать фасаду училища «одесское» лицо. Конечно, он не мог сравниться с Потемкинской лестницей, но все же… И теперь – не выставлять?
На помощь пришел мой консультант Л. Б. Великовский:
– Быстро в военторг! Купите пачку лезвий!
Я стремглав бросился во двор академии, где находился маленький магазинчик военторга, скорее, ларек. На мое счастье, он был открыт, и лезвия для безопасных бритв, которые, однако, и тогда, как и теперь, больше использовались для точки карандашей и других хозяйственных нужд, чем по своему прямому назначению, красовались на прилавке на самом видном месте. На радостях, я вместо одной пачки купил две, чем немало удивил добрую Клавдию Сергеевну, долгие годы неизменную хозяйку этой торговой точки, досконально изучившую наши нехитрые нужды. Бегу наверх, кидаю лезвия на стол. Ребята устраиваются поудобнее и под надзором Великовского начинают бережно соскабливать черное пятно. Чем меньше оно становилось, тем выше поднималось мое настроение. Может, еще и не все потеряно? Через полчаса прилежного труда от пятна не осталось и следа. Но вместе с ним исчезли важные детали фасада, и посредине листа зияла ничем не объяснимая пустота. Теперь за доску сел сам Великовский. Простым чертежным карандашом он быстро и умело восстановил стертые детали, и фасад училища возник вновь перед взорами любопытных во всей своей первоначальной красе.
– Ура! – торжественно провозгласил Игнат и хлопнул меня по плечу.
И вот я предстаю перед Госкомиссией. Уверенно рассказываю о достоинствах своего архитектурного решения, дающего богатую игру светотеней на фасаде. Но председатель прерывает репликой:
– Самая впечатляющая игра светотеней час назад была на вашем лице.
Члены комиссии доброжелательно улыбаются.
– Ну, товарищи члены комиссии, что заслужил соискатель за свой дипломный проект? – вопрошает председатель.
– Отлично… Пять… – послышались голоса.
Председатель одобрительно кивает, жмет мне руку.
Не помня себя от радости выскакиваю из аудитории.
– Как? Что? – подлетели ко мне ребята.
– Отлично!
– Молодец! Можешь заказывать лейтенантскую форму!
После защиты дипломов неожиданно для всех нас, в том числе меня, Саломатова, Дьячкова, пригласили к начальнику управления снабжения РККА А. В. Хрулеву. Тепло поздравив нас с окончанием академии, он объявил, что мы направляемся в Эстонию.
Так закончился период учебы.
За порогом академии нас ожидала самостоятельная жизнь. Были ли мы к ней готовы? И к тем суровым испытаниям, выпавшим на нашу долю?
Анализируя события тех лет, я не без гордости за нашу академию заявляю: да, были.
Воспитанники академии составили основу командных кадров инженерных войск и военно-топографической службы в годы Великой Отечественной войны, сорока четырем из них за мужество и отвагу, проявленные в борьбе с врагом, присвоено звание Героя Советского Союза.
Путь в Эстонию лежал через Ленинград, куда мы прибыли в начале марта 1940 года, в последние дни войны с Финляндией. Город был по-военному строг. На Невском полным-полно военных с темными от усталости, обожженными злыми морозами и ветрами лицами, в помятых, с подпалинами и дырами от костров полушубках и шинелях. Это были первые фронтовики, которых мы видели в своей жизни. Мы в новеньком, с иголочки, комсоставском обмундировании казались среди них похожими на представителей другой армии.
Вечерами Ленинград погружался в непривычную для нас темноту. Только фиолетовые вспышки маленьких молний над трамвайными путями оживляли проспекты, Тем не менее, несмотря на близость фронта, город жил нормально: работали предприятия, вузы, школы, магазины, театры, кинотеатры и другие учреждения. Особенно любили бродить по Невскому, который, несмотря ни на что, был заполнен массой людей.
А как засиял, оживился, засверкал огнями и зеркалами витрин Невский двенадцатого марта – в день подписания мира с Финляндией! Да, город умел сражаться и умел праздновать военные победы. И никому из ленинградцев и в голову тогда не могло прийти, что всего через год с небольшим их любимый город вновь и надолго погрузится во мрак и будет переживать страшные дни небывалой блокады. И снова – победит!
Из Ленинграда мы уезжали в приподнятом настроении. Война окончилась, едем за границу! Билеты взяли в вагон прямого сообщения Ленинград – Таллин. Подавляющее число пассажиров – военные, возвращавшиеся из командировок и отпусков в свои части, расквартированные в Эстонии, либо ехавшие туда, как и мы, впервые. Так что чувствовали мы себя, как говорится, среди своих. Впечатление немного подпортили наши таможенники, отобрав у меня около трехсот рублей, которые я не успел истратить в Ленинграде. Как же мне тогда было обидно и как полгода спустя я благодарил этих людей, когда, возвращаясь по делам в Ленинград, я нежданно-негаданно получил свои деньги обратно! Теперь-то уж я знал, куда и как надо их тратить.
Первая зарубежная станция – Нарва. Мы с интересом ожидали – что будет? Строили всякие догадки, но все произошло обыденно и просто. Когда эстонский паровоз, по виду, впрочем, ничем не отличавшийся от нашего, перевез наш вагон прямого сообщения сквозь пограничную арку, появились солдаты в непривычных для нас зеленых шинелях и такого же цвета головных уборах, похожих на кепи с прямоугольными клапанами. Старший, хорошо говоривший по-русски, быстро просматривал наши документы и возвращал обратно. У меня создалось впечатление, что он их вообще не читал. Вещами нашими никто не интересовался. Пожелав нам счастливого пути, эстонские пограничники покинули вагон.
– Ну что, пойдем и мы? – ни к кому особенно не обращаясь, сказал наш сосед по купе, чуть постарше меня, с тремя «кубарями» в черных петлицах, и, видя наше с Саломатовым и Дьячковым замешательство, усмехнулся: – До поезда на Таллин, к которому прицепят наш вагон, еще добрых четыре часа. Надо же немного размяться!
Мы с ребятами переглянулись – не провокация ли? Но, судя по наступившему оживлению – двери купе то и дело хлопали, в коридоре слышались веселые голоса, – размяться решил не только наш попутчик. Значит, и мы, выйдя на перрон, не совершим ничего противозаконного.
– Пошли, – решительно поднялся Дьячков.
– Держитесь меня, – посоветовал старший лейтенант. – Я здесь бывал.
Первое впечатление от Нарвы: уютный, чистый городок, где на нас, в общем-то, никто не обращал особого внимания, разве лишь владельцы маленьких магазинчиков. Увы, имея в карманах всего но пять эстонских крон, полученных на дорогу. еще в штабе Ленинградского военного округа, мы ничем не могли помочь частному капиталу. Так что прогулка наша окончилась довольно быстро. Возвратившись в вагон, который после чужого города показался родным домом, завалились на полки и вскоре заснули.
Проснулись, когда поезд, приглушенно погромыхивая на стыках, подходил к Таллину. Здесь нам предстояло сделать пересадку, чтобы добраться до Хаапсалу, где находился штаб 65-го особого стрелкового корпуса. Старший лейтенант объяснил, с какой платформы и когда отправляется нужный нам поезд, но, наверное, слушали мы его плохо. Запомнили только, что времени у нас в обрез. А с какой платформы – забыли. Что делать? И тогда Игнат, будто мы не заграницей, а на Ярославском вокзале в Москве, спросил первого попавшегося пожилого эстонца:
– Послушайте, вы не скажете, как добраться до Хаапсалу?
Естественно, по-русски, и таким обыденным тоном, будто интересуется, когда будет поезд до Мытищ!
Мы ожидали, что эстонец молча отрицательно покачает головой и отойдет в сторонку. А он остановился и на весьма приличном русском языке объяснил, что нам надо пройти на вторую платформу, причем следует поторопиться, так как поезд уходит с минуты на минуту, а следующий будет лишь через сутки. Вот тебе и на!
Поблагодарив эстонца, бросились на нужную платформу – и вовремя. Поезд тут же тронулся. А мы вспомнили, что билетов в суматохе не взяли.
– Кажется, братцы, мы начинаем заграничную жизнь с крупной ссоры с железнодорожными властями: ведь едем зайцами, – усмехнувшись, сказал Игнат Саломатов.
– Говорят, в капиталистических странах за безбилетный проезд дерут немыслимые штрафы, – поддакнул ему Герман Дьячков. – А у нас на всех и двадцати крон не наберется.
К счастью, международного конфликта не произошло: контролер сразу все понял и прямо в поезде продал нам билеты.
– Интересно, у них вообще штрафы не берут или только с иностранцев? – удивился Герман.
– Да нет, это он специально ради нас билетами в кассе запасся, – ответил Игнат. – А вообще-то удобно, – продолжал он уже серьезно. – Ведь не все же злостные безбилетники, есть, как и мы, зайцы поневоле. С такими можно обойтись по-джентльменски.
Как же хорошо, однако, после многих лет учебы стать вдруг самостоятельным человеком!
В Хаапсалу поезд прибыл около одиннадцати часов вечера. Ночь. Холод. Мела легкая поземка, ветер со скрипом раскачивал над подъездом вокзала тусклый фонарь. Сошедшие с нами пять-шесть человек быстро растворились в темноте. Нас никто не встречал. В зале ожидания пусто, холодно и сумрачно. Нигде ни души.
– Ну и занесло нас в Тмутаракань, – мрачно заметил Саломатов.
– Могли бы и встретить, – сказал Дьячков. – Хотя бы машину прислать. Или лошадь, на худой конец.
Пока ребята ворчали, осмотрел зал ожидания. Глаза попривыкли к темноте. Пустые скамейки, особый вокзальный дух, множество дверей. Из-под одной пробивался тонкий лучик света.
– Смотри-ка, – сказал Герману. – Свет видишь?
Возможно, на этом необитаемом острове есть свой Робинзон Крузо.
Дьячков хмыкнув и отправился в разведку. Вернулся веселый.
– Братцы, несмотря на мои слабые познания в эстонском, мне удалось установить, что за дверью, из-под которой виден свет, находится – что бы вы думали? Буфет!
– Может, только днем работает? – высказал сомнение Саломатов.
– Тогда были бы указаны часы работы, – резонно заметил я.
Дверь бесшумно открылась. Полумрак. В люстре под потолком одна лампочка. Стойка. Несколько столиков. Мы нерешительно топтались на месте, не зная, что предпринять дальше. Вдруг послышался шорох, и из-за буфетной стойки вышел огромный серый дог – первое живое существо, с которым встретились в этом городе. От неожиданности попятились назад, но пес, потянувшись и от души зевнув, вопросительно уставился на нас, не проявляя враждебности. Потом, видимо решив, что на злоумышленников мы не похожи, повернулся, не спеша прошествовал к двери за буфетной стойкой, открыл ее передними лапами и скрылся из виду.
– За хозяевами пошел, – заключил Саломатов.
Действительно, минуты через две дог возвратился в сопровождении молодой миловидной женщины. Видимо, еще не отойдя от сна, та чувствовала себя неловко. Вежливо улыбнувшись, спросила:
– Добрый вечер, господа офицеры. Что вам угодно?
Тут неловко стало нам: какие мы – господа? Первым нашелся Саломатов.
– Нам бы чаю с дороги…
– Располагайтесь. – Женщина показала на один из столиков. – Сейчас разогрею чай. Что пожелают господа офицеры к чаю? К сожалению, могу предложить только бутерброды.
– Да, да! – быстренько согласились мы, обрадованные, что нам не предложили черной икры и жареных цыплят. Единственное, что еще мог выдержать наш бюджет, – это бутерброды и чай.
Когда хозяйка (где-нибудь в Подольске или Звенигороде мы бы назвали ее буфетчицей, а здесь сразу окрестили хозяйкой) возвратилась, неся на подносе чай и бутерброды, мы уже успели подвести некоторые итоги.
Первое – в этой загранице, по сути, все, по крайней мере те, с кем нам приходилось общаться, знают русский; второе – здесь иные, чем у нас, порядки, и люди экономят буквально на всем, лампочку лишнюю не зажгут; третье – раз нас не встретили, – значит, о нашем прибытии не знают; четвертое – ночевать придется на вокзале, а утром попытаемся найти штаб.
Когда поели и расплатились, поблагодарив хозяйку, она вдруг спросила:
– Как я понимаю, господа офицеры хотят попасть в русский штаб. Они могут позвонить туда по телефону, и за ними пришлют машину.
И женщина показала на телефонный аппарат, стоявший на буфетной стойке, и назвала нам нужный номер. Мы удивленно переглянулись. Вот так военная тайна! Все еще думая, что это какой-то подвох, набрал номер. Чудеса! В ответ услышал чистейшую русскую речь:
– Дежурный слушает!
Я представился, назвал себя, своих товарищей, цель прибытия.
– Хорошо. Давно ждем. Высылаю за вами машину.
Через полчаса к вокзалу подкатила старенькая эмка, и вскоре мы уже сидели у дежурного по штабу 65-го особого стрелкового корпуса, в строительном отделе которого нам и предстояло служить.
Части этого корпуса были разбросаны на довольно значительной территории, и повсюду, где они стояли, ни бойцам, ни командному составу негде было жить. Под открытым небом находилась и боевая техника.
Нечего и говорить, с какой надеждой все смотрели на строительный отдел: он превратился в весьма важное подразделение, а потому и доставалось ему больше всех. Задачи же перед отделом стояли весьма сложные: в сжатые сроки возвести необходимые для нормальной жизни и боевой деятельности здания и сооружения. Решать их было очень непросто. Мы не имели возможности ввозить из Советского Союза рабочую силу и строительные материалы. Выход был один: использовать на строительстве эстонцев и их ресурсы, весьма, впрочем, небольшие, так как маленькая Эстония не имела необходимой производственной и сырьевой базы.
Тем не менее другого выхода не было, и приходилось вступать в деловые отношения с местными строительными фирмами и отдельными частными подрядчиками.
Учитывая, что работы оказалось много, а строительный отдел корпуса к моменту нашего приезда специалистами был укомплектован едва наполовину, к выполнению своих обязанностей мы приступили на следующий же день.
Первое серьезное задание – приемка от местных властей нового земельного участка под строительство советского военного аэродрома – едва не кончилось для меня драматически. Дело в том, что местные власти для наших строек с завидным упорством предлагали самые неподходящие участки местности. Один из них находился на острове Сааремаа, в районе города Курессааре. И мне предстояло на месте определить его пригодность, что сделать было нелегко, ибо толстый слой снега все еще скрывал от глаз рельеф.
Туда я летел на нашем попутном военном самолете, обратно пришлось добираться с немалыми трудностями в условиях весеннего бездорожья: ехал и на автомашине, и на крестьянских подводах.
А последний участок пути до материка, через пролив Сурвяйн шириной около 7–8 километров, проделал пешком по льду, покрытому слоем талой воды. Как я не угодил в какую-нибудь полынью под этой водой, которая местами доходила до колен, и не схватил воспаления легких – сам удивляюсь. Когда добрался до поселка Виртсу, первое желание – найти какое-либо пристанище, где бы можно было обсушиться и переночевать. В магазинчике, куда я зашел узнать о гостинице, его хозяин, говоривший весьма сносно по-русски, предложил остановиться у него, конечно, за довольно высокую плату. Выбора у меня не было, и я согласился.
После возвращения из командировки выяснилось, что съездил я туда зря: на Сааремаа строительство будет вести другой инспектор, а мне выделяется участок возле озера Клоога, расположенный примерно в 40 километрах от Таллина по дороге на Палдиски. Мне предстояло подготовить по этому участку всю техническую документацию для заключения подрядного договора на строительство военного городка, а дальше оставаться полномочным представителем заказчика. Выделенный нам участок в плане имел форму не до конца разогнутой подковы. С севера его ограничивала железная дорога Таллин – Палдиски, с юга – озеро Клоога, давшее название ближайшей маленькой железнодорожной станции. Так же мы назвали и свою строительную площадку.
Не верилось, что в этом лесу, по которому там и сям были разбросаны дачи, возникнут в скором времени строгие постройки военного городка. Однако, как говорят, глаза страшатся, а руки делают. Не теряя времени, я засел за проект. Дело двигалось не так быстро, как хотелось бы. Как-никак, не считая дипломного, это был мой первый самостоятельный проект, а тут еще каждый день жизнь подбрасывала все новые вводные. Так, пробуренные на участке контрольные шурфы показали высокий уровень грунтовых вод, и нужно было срочно найти от них эффективную защиту. Короче говоря, мне пришлось изрядно попотеть, пока будущий военный городок не лег на ватман.
Наконец все организационные вопросы были решены и строительство началось. Я перебрался в Клоогу. Там уже находилось несколько сот рабочих. Они строили для себя временные жилые бараки. Через неделю работа закипела вовсю, а через два месяца на стройке уже было занято около двух тысяч рабочих. Здесь, пожалуй, уместно напомнить, что в Эстонии тогда было немало безработных, и люди радовались открывшимся вакансиям. Не испытывали мы каких-то особых трудностей и со строительными материалами: они поступали из Германии, Финляндии, Швеции и Норвегии. Поставщиков, видимо, мало интересовало, куда и на какие цели пойдут эти материалы. Главное – деньги. Платили же им исправно. Однако по договору строители не имели права без нашего согласия использовать зарубежные материалы, поэтому и меня, и других инспекторов строительного отдела корпуса постоянно осаждали представители различных западных фирм с предложениями купить их продукцию. Когда есть из чего выбирать, смотришь, чтобы товар был получше, а ценою подешевле. Но кому хочется упускать рынок сбыта! Одна из фирм, у которой мы приобрели сантехнику, видимо, решила укрепить с нами торговые связи, причем традиционными для западного делового мира средствами: мне предложили взятку.
Однажды представитель фирмы подал мне запечатанный конверт.
– Что это? – недоуменно спросил я солидного господина.
– Это – посреднический гонорар. Фирма «Эхитая» закупила у нашей фирмы, с вашего согласия, много сантехнического оборудования. Следовательно, вам наша фирма, как посреднику, обязана выплатить соответствующее вознаграждение.
– В нашей стране такого рода премии должностным лицам квалифицируются как взятка и сурово преследуются.
Вежливый господин слегка смутился, но тут же оправился и, пробормотав: «Весьма сожалею», упрятал конверт в карман. Мы сухо распрощались.
Меня очень удивлял низкий уровень механизации на стройке, и, когда я обратился со своим недоумением к представителю фирмы господину Кристалю, он совершенно спокойно объяснил, что такое положение не только на Клооге, но и повсюду в Эстонии, экономика которой переживает трудные времена.
– У нас массовая безработица. И если мы пойдем по пути механизации, что прикажете делать с армией безработных? Кроме того, широкое применение механизмов значительно увеличило бы себестоимость строительных работ, и фирма понесла бы убытки.
Да, столь наглядные уроки политической экономии стоят многих лекций. Вот уж воистину, лучше раз увидеть, чем сто раз услышать. Оставляли желать много лучшего и бытовые условия эстонских рабочих. В их временных бараках было тесно и грязно. Они почти не пользовались и рабочей столовой, предпочитая готовить пищу из привозимых из дома продуктов, утверждая, что это обходится дешевле.
На стройке трудились не только эстонцы, но и русские, издавна проживавшие в Эстонии, а также латыши, литовцы, поляки и даже немцы. Среди поляков и немцев было много эмигрантов: первые бежали от фашистской оккупации, вторые – от Гитлера. В целом рабочие разных национальностей жили дружно. Для нас это было наглядным уроком классовой солидарности. Что касается профсоюзной организации, то она создавалась на наших глазах. Верховодил в профсоюзе русский – молодой техник Кононов. Экономические неурядицы, политическая нестабильность, борьба с ненавистным антинародным профашистским режимом – все это, как в капле воды, отразилось в конце концов и на нашей стройке и вылилось в неожиданную для нас забастовку.
Рабочие собрались у конторы, что-то оживленно обсуждая.
– Алексей Иванович, – сказал подошедший Кононов, – у нас забастовка. В конце прошлой недели мы предъявили администрации ряд требований: о повышении зарплаты, об улучшении бытовых условий, о денежной компенсации одного проезда из Таллина в Клоогу по железной дороге и ряд других. В субботу Кристаль объявил, что эти требования не будут приняты. И вот вам результат – общая забастовка. Но кто-то распространяет слухи, что если не приступить к работе, то ваши войска подавят забастовку силой.
– А кто руководит забастовкой?
– На стройке недавно создан профсоюзный комитет. Он и руководит.
Я от души поблагодарил Кононова. Его информация давала мне возможность обдумать свое поведение в этой неожиданной и непривычной для меня обстановке. Связаться со своим командованием по телефону я не мог: единственный на стройке городской телефон находился в кабинете Кристалл, и вести разговор о забастовке в его присутствии, естественно, было нельзя. Приходилось самому принимать решение.
Пока я раздумывал, как поступить, Кристаль бурей ворвался в мой кабинет. Будучи прибалтийским немцем, он особенно и не скрывал своих симпатий к Гитлеру, но сегодня распоясался до предела.
– Этот сброд, – ткнул он рукой за окно на толпу рабочих, – хочет сорвать строительство. Фирма несет убытки. Их немедленно надо поставить на место силой.
О том, что забастовка прежде всего бьет по заказчику, он и словом не обмолвился.
– Господин Кристаль, – сказал я, – ваш конфликт с рабочими – это ваши внутренние трудности. Так что улаживайте их сами.
– В таком случае фирма вынуждена будет ставить вопрос об удлинении сроков строительства объекта.
– И на это ваша воля. Только не забывайте, господин Кристаль, что подрядным договором не предусмотрены изменения сроков строительства из-за ваших внутренних неурядиц.
– Вы еще пожалеете, – пригрозил Кристаль и пулей вылетел из моего кабинета.
«Посмотрим, кто пожалеет», – подумал я. Но положение действительно было не таким уж простым, и я решил поехать в штаб корпуса, доложить о случившемся. Вдруг в дверь постучали, и в кабинет вошла группа рабочих.
– Господин инспектор, обратился ко мне один из них, – вы, вероятно, уже знаете о нашей забастовке? Мы требуем от администрации улучшения наших условий труда на стройке. Но администрация предупредила нас, что своей забастовкой мы причиняем вред Советскому Союзу. Если и вы считаете, что это так, то мы готовы ее немедленно прекратить и приступить к работе на прежних условиях. Мы не хотим быть врагами советскому народу.
Вот еще одно проявление классового интернационализма.
Что мне делать? Сказать «да» – значит вмешаться во внутренние дела суверенного государства. И я как мог спокойнее объяснил, что никакого вмешательства с нашей стороны в их конфликт с администрацией не будет, что это их внутреннее дело. Рабочие поблагодарили меня и ушли. Забастовка продолжалась и, насколько помнится, кончилась полной победой строителей.
Мои взаимоотношения с Кристалем, и до забастовки нерадужные, окончательно испортились. Я, конечно, и о забастовке, и о стычке с Кристалем доложил начальству. Через некоторое время Кристалл со строительства отозвали.
С установлением в Эстонии Советской власти фирма «Эхитая» хотя и продолжала существовать, однако больше номинально. Руководящий состав практически распался, многие выехали в Германию. Лишившись средств частного капитала, фирма ни материально, ни организационно вести строительство не могла. Поэтому в ноябре или декабре 1940 года все военные стройки, которые вела «Эхитая», передали Главвоенстрою, функции заказчика взяло на себя Квартирно-эксплуатационное управление Прибалтийского Особого военного округа.
В связи с этим изменилась и моя роль. Оставаясь в Эстонии в качестве представителя заказчика, помимо Клооги я стал вести и другие стройки. Дел и ответственности прибавилось. Поэтому я был очень рад, когда пришел приказ о моем переводе в Квартирно-эксплуатационное управление (КЭУ) в штаб округа.
В конце марта 1941 года я с женой и сыном обосновался в Риге.
Отдел, в котором довелось служить, ведал строительством базовых аэродромов. В мои обязанности входило обследование намечавшихся мест расположения будущих аэродромов с целью определить, можно ли вести там строительство. В выбранных для строительства пунктах мне предстояло затем произвести изыскательские работы. Учитывая, что аэродромы строились по всей – теперь уже Советской – Прибалтике, я чаще находился в разъездах и, откровенно говоря, не успел даже хорошо познакомиться с сотрудниками своего отдела.
Однажды судьба забросила меня на литовский хутор под городом Таураге. Хозяин, пожилой литовец, служивший в свое время в царской армии и сносно говоривший по-русски, был добр и приветлив, как, впрочем, и все его многочисленное семейство. Как-то вечером, изрядно притомившись после долгого трудового дня, мы сидели с ним на крыльце и курили. Литовцев не назовешь особенно разговорчивыми, и мы перебрасывались редкими фразами о погоде, видах на урожай. Потом разговор сам по себе повернул на наши колхозы. Он особенно интересовался ими, но что я, городской житель, мог ему рассказать?
– Нашу жизнь тоже пора поворачивать на новый лад, – согласился мой собеседник. – Только мы боимся, как бы вам не пришлось скоро уходить отсюда.
– Почему? – спросил я его.
– Да за кордоном неспокойно: немцев там много стало с пушками и танками. И все что-то роют и роют. Да и самолеты их стали часто летать сюда. Плохо нам будет, если немцы сюда придут. По прошлой войне знаем.
После этого разговора я долго не мог уснуть. Вспоминались другие подобные беседы, когда люди, даже и не очень большие друзья Советской власти, искренне предупреждали о нависающей опасности. Взять хотя бы случай, происшедший осенью 1940 года, когда я еще работал на Клооге. Как-то вечером меня пригласил скоротать время начальник одного из строительных участков инженер Юргенсон. У меня с ним установились хорошие деловые отношения. Юргенсон называл себя эстонцем, отлично говорил по-русски и так же отлично знал строительное дело, часто помогая мне, новичку, практическими советами. В тот вечер мы пили хороший кофе с бисквитом и вели ни к чему не обязывающий светский разговор.
Неожиданно Юргенсон предложил:
– Хотите прочесть письмо, которое я получил недавно от брата? Он жил в Кракове. Теперь там немцы. И брат в Кракове больше не живет. Впрочем, читайте сами. – И Юргенсон передал мне письмо, сложенное так, чтобы я видел только то, с чем он хотел ознакомить меня. Письмо было написано по-немецки, но язык я, спасибо академии, знал неплохо.
Брат Юргенсона писал:
«После многих лет существования на случайных заработках, теперь, благодаря нашим гостям, я наконец получил работу, близкую к моей специальности. Я теперь переехал и работаю в местечке с весьма ласковым названием и готовлю пасеку, с которой скоро пчелки будут летать и до вашего сада, тратя на полет всего несколько десятков минут времени».
– Текст письма вам понятен? – спросил хозяин.
– Текст-то понятен, но смысл – не совсем.
– Попробуем разобраться вместе, – сказал Юргенсон. – Видите ли, мой брат по специальности инженер-дорожник. Судя по тому, что он упоминает о работе, близкой к его специальности, а также о «пасеке» и «пчелках», вполне можно допустить, что он работает на строительстве немецкого военного аэродрома. Местечко же с ласковым названием может быть польским городом Люблином, от которого немецким «пчелкам», то есть военным самолетам, можно будет долететь до «нашего сада», то есть до западных районов Советского Союза, всего за несколько минут. Согласны со мной?
– Возможно, что это так. Но что из этого следует?
– Неужели не понятно? Не будут же немцы строить аэродром у границ Советского Союза, чтобы летать о него бомбить Лондон? У самолетов и горючего не хватит на такой рейс.
В здравом смысле отказать Юргенсону было нельзя, как, впрочем, и всем, кто старался предупредить нас о грозящей опасности.
В конце мая – начале июня 1941 года эта опасность витала в воздухе. Как перед грозой, каждый испытывал какое-то необъяснимое томление, особое внутреннее напряжение. Многомиллионная гитлеровская армия нависала над нашими границами. И хотя наша пресса высказывалась об отношениях с Германией в дружелюбных тонах, тем не менее тревога среди населения Эстонии, Латвии и Литвы нарастала. Усиливалась она и среди нас.
Правда, чувства наши – я говорю о себе и своих сослуживцах, с кем близко общался, – были двоякими.
С одной стороны, вера в нашу мощь и несокрушимость, чему в немалой степени способствовали технические достижения и рекорды того времени: перелет через Северный полюс в Америку Чкалова, Байдукова и Белякова, рекорды В. Коккинаки и Гризодубовой, высадка на дрейфующую льдину научной экспедиции Папанина, спасение челюскинцев. Добавьте сюда Днепрогэс, Магнитку, Сталинградский тракторный, начавшее поступать в войска новейшее вооружение – и вам будет понятно, на чем основывалась наша уверенность. Плюс ко всему – святая вера в гений Сталина, который все знает и ничего плохого не допустит…