Текст книги "«Будет жить!..». На семи фронтах"

Автор книги: Алексей Фомин

Соавторы: Михаил Гулякин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Уже потом с помощью переводчика удалось выяснить, что это один из блуждавших по лесу гитлеровцев. Он утверждал, что давно бросил автомат и будто бы даже собирался сдаться в плен. В дом пришел, когда там никого не было. Хотел просто погреться, да заметил в окно идущую вместе с советским бойцом хозяйку. Спрятался от них на печке, чтобы переждать, а потом убежать. Они же так и остались в комнате. Потом пришел офицер и все улеглись спать. Тогда-то он и решил покинуть дом. Осторожно слез с печки, но не удержался и подошел к столу – ведь уже несколько дней ничего не ел. Потянулся к котелку, да в полутьме случайно уронил его на пол.

Случай был курьезным, но свидетельствовал он и о потере бдительности. Ординарец даже не удосужился проверить дом, прежде чем поселить там своего начальника. Заместитель командира дивизии строго наказал его за это. Ведь могло все кончиться трагически, окажись вместо этого трусливого гитлеровца такой, как встретился нам в лесу…

Вскоре в деревню прибыл медсанбат, и снова нашему передовому отряду предстоял марш. Теперь нас решили разместить в хуторе Язвине, что в нескольких километрах западнее.

Начались заморозки, грунт окреп, и передвигаться стало легче. Мы выехали рано утром, когда дороги еще не раскисли. Хутор был небольшим, дома в основном все уцелели, в одном из них, самом просторном, развернули перевязочно-операционную на два стола.

А на западе гремели бои. Мы наступали, но враг оказывал упорное сопротивление, цепляясь за каждый выгодный рубеж. Уже в первые сутки после нашего развертывания в хуторе поступило двенадцать носилочных раненых. Легкораненые оставались на лечение в медицинских пунктах частей, никто не хотел уходить в тыл в дни успешного наступления.

С приходом холодов дорожностроительным частям наконец-то удалось наладить пути подвоза и эвакуации. Нас догнали штаб, госпитальный взвод и хозяйственные службы медсанбата.

Наступление постепенно замедлялось, части выдыхались, им нужен был отдых, пополнение людьми, техникой, вооружением, боеприпасами. Все чаще появлялись в небе гитлеровские самолеты.

В один из ясных декабрьских дней наш медсанбат и расположившийся рядом медпункт 114-го гвардейского стрелкового полка трижды подверглись налетам авиации противника. Первые два обошлись без потерь, А вот третий запомнился особо…

Мы уж думали, что враг оставил нас в покое. Я работал в операционной, рядом, как всегда, стояли ассистент и медицинские сестры. В окно, прорываясь сквозь редкие облака, изредка заглядывал закатный луч солнца. Было тихо и спокойно. И вдруг тишину нарушил гул самолета, по всей вероятности летящего на бреющем.

Прогрохотала серия взрывов, затем, спустя минуты, еще одна, уже ближе.

– К нам примеряется, – сказал санитар-носильщик.

Я не прекратил работу, полагая, что третьего захода, может, и не будет. И вдруг задребезжали стекла, рев мотора ворвался в операционную. Я быстро взглянул в окно и увидел брюхо «мессера», даже заметил небольшие бомбы, отделившиеся от фюзеляжа. Крикнул:

– Ложись!

А сам отскочил в сторону, к стене – в небольшом помещении лечь уже оказалось некуда.

Качнулась земля, зазвенели стекла. В окно ворвалась взрывная волна, нас осыпали мелкие осколки. Они были на излете и никому не причинили вреда. Раненого же санитары успели снять со стола и укрыть.

Я вышел из помещения и увидел дымящиеся обломки большого сарая. Поинтересовался, есть ли раненые. Их не оказалось. Но порадоваться не успел. Примчалась повозка из медсанбата. На ней лежало три санитара-носильщика.

– Быстро в перевязочную! – приказал я и расспросил у санитара, сопровождавшего их, что произошло.

– Убито трое местных жителей, – ответил санитар и потупился.

– Что? Что еще? – с тревогой спросил я.

Оказалось, что в щель, где укрылись командир медсанроты 114-го гвардейского стрелкового полка гвардии капитан медицинской службы Евгений Пронин, старший военфельдшер медпункта гвардии старший лейтенант медицинской службы Игорь Иваницкий и еще санинструктор (фамилию его, к сожалению, не помню), попала бомба…

– Прямое попадание? – зачем-то переспросил я.

– Да… Все трое погибли, – подтвердил санитар.

Я представил себе, как все это могло произойти, и стиснул зубы. Пронина и Иваницкого я знал давно. Подошел Костя Кусков, побледнел, услышав печальную весть, – он ведь в Сталинграде служил на медпункте этого полка…

– Надо узнать, когда похороны, – сказал я. – Позвони в полк. Пойдем проститься с товарищами…

Уже после войны, прибыв как-то по служебным делам в Центральное медицинское управление Министерства обороны, я стал в очередь к окошечку бюро пропусков. И вдруг услышал знакомую фамилию. К окошечку просили подойти майора медицинской службы Пронина…

Я вздрогнул и тут же вспомнил Женю Пронина. Да, он рассказывал, что отец его тоже был на фронте и что он тоже военный врач.

«А вдруг это он и есть?» – мелькнуло в голове.

Я шагнул к кабине, где выдавались пропуска, но подумал; а не принесу ли боль человеку, если это отец Евгения, напоминанием о гибели его сына? Да и что я могу добавить? Наверняка командование полка направило письмо с подробным описанием того, как делал Женя Пронин свое дело и как погиб он на боевом посту во время налета вражеских стервятников…

Майор медицинской службы получил пропуск и пошел к выходу. Я неотрывно смотрел на него, и он, видя мое волнение, остановился, подошел ближе.

– Простите, вас что-то заинтересовало? – спросил он.

– Да… – вынужден был я признаться. – Скажите, пожалуйста, кто-либо из ваших родных был на фронте?

Он внимательно посмотрел мне в глаза, затем перевел взгляд на орденские планки, на гвардейский знак. Вероятно, его внимание привлекла ленточка медали «За оборону Сталинграда», потому что он вдруг сказал:

– Вы, я вижу, воевали в Сталинграде, в гвардейском соединении?

– Да…

– Тогда, быть может, вы знали моего сына, военного врача Евгения Пронина?

– В Сталинграде я его еще не знал. Познакомились в зимнем наступлении под Курском…

– Значит, вы его знали! – оживился Пронин-отец.

И я рассказал все, что помнил и знал… С Женей мы дружили, часто встречались. Я рассказал о том, как он работал, как самоотверженно оказывал помощь раненым. О том, как мы проводили его в последний путь…

Майор продолжал держать меня за руку, потом вдруг попросил сесть за стол и набросать схему того места, где похоронены Женя и его друзья.

– Теперь мне будет что рассказать матери о нашем дорогом мальчике, – тихо сказал он. – Ведь в официальных документах таких подробностей, конечно, не было…

За эти несколько минут мне довелось вновь пережить, теперь уже вместе с Жениным отцом, всю горечь и боль утраты и понять, что для родителей дети независимо от их возраста остаются дорогими мальчиками или девочками навсегда…

Однако вернусь к суровому времени войны. После несчастий, которые постигли нас в хуторе Язвине, поступила задача срочно переместиться на 6–8 километров в южном направлении, в небольшой хуторок Притыки.

Части нашей дивизии, достигнув вместе с соседями рубежа Озаричи, Паричи, образовали выступ в полесских болотах в сторону Бобруйска. На том рубеже и остановил нас противник, заранее подготовив оборону и подтянув резервы.

В хутор Притыки раненые поступали нечасто – накал боев снизился. В этот период, проводя санитарно-эпидемиологическую разведку в окрестных деревнях, мы выявили много больных сыпным тифом. Стали выяснять причины. Оказалось, что в районе Озаричей фашистские оккупанты создали несколько концентрационных лагерей, в которых содержались тысячи советских граждан под открытым небом, в грязи. Сюда гитлеровцы специально свозили тифозных больных из других лагерей, дабы после освобождения этого района Красной Армией вызвать в нем эпидемию. Расчет был коварен: красноармейцы бросятся на помощь узникам и контакт с ними приведет к повальному заражению. Но враг просчитался. Медики своевременно разгадали черный замысел фашистов. Были организованы эвакуация больных и их лечение, а также профилактика в окрестных населенных пунктах.

Естественно, что нам пришлось немало поработать, чтобы не допустить случаев заболевания среди личного состава. К тому времени советская медицина уже создала вакцину против сыпного тифа, применение которой обеспечивало надежную профилактику.

Помню, 19 декабря я выехал в батальон связи и разведроту дивизии для проверки их санитарного состояния и проведения профилактических прививок. Несмотря на то что в этих подразделениях своих врачей не было, недостатков я не обнаружил.

Закончив все дела, решил повидать Ивана Кузьмича Брушко и заехал в штаб дивизии. Брушко на месте не оказалось. Зашел к начальнику оперативного отделения, чтобы узнать, где Иван Кузьмич и скоро ли будет. Тот с недоумением посмотрел на меня и в свою очередь спросил:

– Что вы здесь делаете?

Я пояснил.

– Значит, вам не сообщили? Немедленно возвращайтесь в медсанбат. Обстановка обострилась. Сегодня разведчики доложили, что перед правым флангом дивизии враг сосредоточил большое количество танков и пехоты. Надо быть готовым ко всему.

Он посоветовал срочно возвратиться в медсанбат, забрав по дороге всех медиков, которые находились в различных частях и подразделениях с теми же задачами, что и я.

– Да, и предупредите Власова, чтобы был готов к немедленным действиям. Пока официального распоряжения о переводе медсанбата в другой район нет, но может быть с минуты на минуту.

От штаба до медсанбата было километра четыре. Передав по пути медикам указание срочно вернуться в батальон, я поскакал на своем Гнедке вперед, чтобы предупредить обо всем командира. Однако тому уже обо всем сообщил по телефону заместитель командира дивизии по тылу. Отдав необходимые распоряжения, он сказал:

– И вот еще о чем попрошу… Постарайтесь найти предлог, чтобы отправить в тыл генерала Павловского.

– Попробую, – пообещал я.

Дело в том, что как раз в это время по поручению начальника Главного военно-санитарного управления Красной Армии генерал-полковника медицинской службы Е. И. Смирнова в войсках фронта проводил инспекцию начальник военно-санитарного управления Туркестанского военного округа генерал-майор медицинской службы К. Н. Павловский. С ним вместе прибыл из Москвы в качестве представителя главного терапевта Красной Армии майор медицинской службы Г. П. Шульц. Он пробыл у нас недолго, поспешив отправиться в госпитали, где тоже предстояло кое-что сделать. А Павловский объездил все полковые медицинские пункты, побывал даже в батальонах. Он жил в том же доме, что и я, и общение с этим опытным медицинским работником давало мне очень много.

Константин Никанорович Павловский происходил из династии известных медиков. Его старший брат, Евгений Никанорович, был академиком, младший, Василий Никанорович, занимал высокую должность в действующей армии.

Генерал Павловский проводил проверку со знанием дела, интересовался организацией нашей работы, вносил дельные предложения, особенно касающиеся выноса раненых с поля боя. За период пребывания в медсанбате он привык к нашему ритму жизни. Константин Никанорович был человеком общительным, одиночества не любил и всегда старался дождаться нас с Костей Кусковым, который тоже жил в этом же доме, чтобы вместе поужинать.

В тот вечер мы снова собрались за столом. Константин Никанорович поинтересовался результатами моей поездки в части. Я рассказал, что проверка дала положительные результаты. Потом, памятуя о просьбе командира медсанбата уговорить Павловского уехать в тыл, я поведал о сложившейся в полосе дивизии обстановке.

– Что ж, – сказал он, – значит, опасаетесь за жизнь генерала…

– Сейчас, наверно, уже не до проверок, бои надвигаются тяжелые, – осторожно вставил я, боясь обидеть Павловского. – Все врачи будут заняты на потоке…

– Ну ладно. Действительно, находясь здесь, буду только от дела людей отрывать. Да и ясна мне уже вся картина, пора ехать.

После ужина я разыскал командира эвакоотделения гвардии старшего лейтенанта медицинской службы Василия Мялковского и приказал ему подготовить к немедленной отправке раненых, поступивших во второй половине дня.

– Выехать нужно сегодня, – сказал я. – По дороге проводите до санотдела армии генерала Павловского.

Едва машины с ранеными отъехали, как появились новые, уже из полков. Я посмотрел на часы, было около 23-х. Подошел к офицеру о перебинтованной рукой, поинтересовался, что с ним.

– Большой палец ампутировали, – ответил офицер и прибавил: – Как же не вовремя… Готовится враг ударить, по всему видно, готовится. Я сам наблюдал, как перед позициями моей роты немецкие танки выходят на исходные… А за высотками тоже гул моторов. Не сегодня завтра начнут.

Офицера увели на перевязку, а я отправился в операционную. Когда закончил работу, перевалило за полночь. Надо было успеть отдохнуть перед завтрашним днем, который обещал быть горячим.

В 8 часов утра меня попросил прийти в перевязочную ординатор хирургического взвода Г. М. Яловенко. Шел по морозцу, вслушивался в тишину, и казалось, что все вчерашние тревоги напрасны.

В перевязочной увидел раненого. Я быстро приготовился к работе, подошел к столу и определил, что у доставленного с передовой проникающее ранение в живот, но он вполне, как говорят медики, операбелен. Встретивший меня Яловенко ушел по своим делам, а я отдал распоряжение готовить операцию и через несколько минут начал ее. За час успел ушить два раневых отверстия тонкой кишки и ревизовать другие органы, но дел еще оставалось немало.

Вновь появился Яловенко. Он был чем-то встревожен, и я поинтересовался, что стряслось.

– Приказано срочно эвакуироваться, – сообщил Яловенко. – Начинаем свертывание медсанбата.

– Хорошо, – сказал я. – Примите в этом участие. Собирайте и грузите имущество, позаботьтесь о нетранспортабельных раненых. Их – в машину. Я буду заканчивать операцию…

Работал, казалось со стороны, долго. Несколько раз заглядывал водитель ЗИС-5 гвардии рядовой Аркадий Оборин. Его автомобиль стоял возле операционной в ожидании. Чувствовалось, что Аркадий волнуется. Я же не имел права ни на миг ускорить операцию, ведь быстрота в данном случае могла привести к неблагополучному исходу.

Трудно, очень трудно разобраться в происходящем, когда доподлинно не знаешь обстановки. Мы же были осведомлены о ней лишь в очень общих чертах. И когда я, закончив операцию, вышел на улицу, был поражен увиденным. С возвышенности, на которой находился наш медсанбат, хорошо просматривались река и небольшой мост через нее, по которому сплошным потоком шли тыловые подразделения, обозы. Очень это напомнило лето 1942 года, когда к Дону спешили немецкие танки, а под их натиском поспешно отходили наши разрозненные группы воинов и мелкие подразделения. Нет, безусловно, теперь и порядка было больше, и силенок у нас поприбавилось, но враг еще был далеко не слабым и не прощал ошибок. Я не знал, чем был вызван поспешный отход, но ясно понял, что медлить нельзя.

Командир транспортного взвода гвардии старшина Алексей Богданов, видя, что на мосту вот-вот может возникнуть пробка, подогнал к нему машины и так удач-по расположил их, что они образовали своего рода коридор.

Я побежал в дом за шинелью и командирской сумкой. По пути поторопил с отъездом командира госпитального взвода гвардии капитана медицинской службы Быкова, который что-то замешкался. Раненых необходимо было вывезти в первую очередь. Встретил Константина Кускова и Лидию Аносову. Костя сказал, что они пешком пойдут на хутор Язвин, потому что на машинах все места заняты ранеными.

– На Язвин не ходите, – посоветовал я. – Там болота, – и указал им более целесообразное направление.

Захваченный общей суматохой, я вбежал в дом и тут был изумлен еще больше: санитар гвардии рядовой Никитин спокойно, как ни в чем не бывало, накрывал на стол. Увидев меня, сказал:

– Вы обедать? Садитесь, все готово…

– Живо собирайся! – крикнул я. – Одевай шинель, бери оружие!

– Что случилось?

– Сейчас сам увидишь.

Уже на крылечке, оглядевшись вокруг, Никитин понял, что действительно надо спешить. Перед домами, в которых мы размещались, развертывались батареи 86-го гвардейского артполка. 76-мм пушки устанавливались на позиции для стрельбы прямой наводкой по танкам. Командующий артиллерией дивизии гвардии полковник Яскевич и командир артполка гвардии подполковник Гусаров стояли чуть поодаль и отдавали распоряжения. Увидев нас, Яскевич махнул рукой, и я подумал, что он нас торопит.

А минутой позже вдали показались немецкие танки. Завязалась огневая дуэль. Убедившись, что все автомашины и повозки медсанбата вышли на основную дорогу и начали марш к новому району размещения, мы вместе с замполитом, начальником штаба и командиром автотранспортного взвода медсанбата поехали следом.

Артиллерийская канонада, гудевшая на западе, постепенно стала перемещаться на север. Судя по всему, враг вклинился в нашу оборону на стыке с соседней дивизией.

В лесу, неподалеку от деревни Великий Бор, мы получили приказ остановиться и замаскировать машины. Нужно было ждать указаний о развертывании, которые, понятно, находились в прямой зависимости от обстановки на переднем крае.

Я решил осмотреть раненых. Они были уложены на хороший подстилки и укрыты спальными мешками, меховыми одеялами, но тем не менее требовался постоянный контроль за их состоянием – ведь на улице было до 10 градусов мороза. Осмотр показал, что все обстоит благополучно.

Развернулись походные кухни. В них приготовили чай, чтобы хоть пока с его помощью согреть людей. Ждали новых распоряжений. И вот в полночь 20 декабря поступил приказ войти в деревню Великий Бор. Дальнейших уточнений не последовало, и командир медсанбата принял решение разместить раненых в подходящих для этого помещениях и развернуть часть подразделений для приема раненых из полков.

К сожалению, помещения выбирали наспех, не думая, что здесь придется задержаться надолго. Поэтому когда началась работа, я пожалел, что не нашел здания получше. Обошел соседние дома, обнаружил в одном из них просторную комнату, удобную для размещения операционной, но она была занята штабом соседнего соединения.

Раненые поступали из нашей дивизии и еще из артиллерийской, действовавшей вместе с нами.

Как всегда бывает при недостатке информации, ползли слухи и кривотолки об обстановке. Пролил свет на ситуацию доставленный к нам раненый командир 86-го гвардейского артполка гвардии подполковник Гусаров.

При подготовке к осмотру Гусарову ввели в вену противошоковую жидкость, обработали рану. Ему стало лучше, и он начал рассказывать о том, что довелось пережить в минувшие сутки частям нашей дивизии.

Гитлеровцы, воспользовавшись тем, что на стыке двух армий не оказалось стрелковых частей и позиции занимали только артиллеристы, прорвали оборону на одном из участков и вышли во фланг нашей дивизии, части которой оказались в полукольце. В прорыв противник ввел до 60 танков.

С фронта врага успешно сдерживали наши полки при поддержке артиллерии, в том числе и противотанковой, а вот на фланге сил и средств для противодействия прорвавшимся танкам не оказалось. Сюда и был брошен 86-й гвардейский артполк. Орудия, поставленные на прямую наводку, расстреливали танки, выходившие из мелколесья и развертывавшиеся для атаки. Артиллеристы, не прикрытые пехотой, стояли насмерть, до последнего снаряда. Не оставалось снарядов – бросали под гусеницы танка последнюю гранату.

– В общем, – заключил Гусаров, – как на Бородинском поле… Как раз накануне боя рассказал я нашим молодцам о приказе известного русского артиллерийского военачальника генерала Александра Ивановича Кутайсова. Знаменитом приказе, помню его наизусть. Генерал требовал перед Бородинским сражением: «Подтвердить от меня во всех ротах, чтоб оне с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки. Сказать командирам и всем господам офицерам, что, отважно держась на самом близком картечном выстреле, можно только достигнуть того, чтобы неприятелю не уступить ни шагу нашей позиции. Артиллерия должна жертвовать собою; пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор, и батарея, которая таким образом будет взята, нанесет неприятелю вред, вполне искупающий потерю орудий…»

Я усомнился в том, что Кутайсов мог спокойно рассуждать о возможном пленении его артиллеристов вместе с орудиями. Гусаров усмехнулся.

– Да нет, он вовсе так не думал. Но учитывал, что артиллерийские командиры из-за внушенного им чрезмерного опасения потерять орудия в бою иногда раньше времени снимали пушки с позиций и не использовали всех их возможностей для поражения врага. А те, кто приучены держаться до последнего, с помощью картечных выстрелов в упор просто не дадут противнику подойти к позициям.

Гусаров помолчал, а потом, вздохнув, сказал:

– Вот так и наши стояли, насмерть… Не досталось гитлеровцам ни одного исправного орудия. Но потери фашистов искупили гибель пушек. Много мы вражеских танков пожгли, очень много…

А затем он поведал о подвигах подоспевших на помощь стрелковых подразделений. Командир батальона 114-го гвардейского стрелкового полка гвардии майор Сорокин, умело расположив подразделение на выгодном рубеже, блокировал дорогу и отрезал от танков пехоту противника. Он геройски погиб в бою, но и гитлеровцы понесли большие потери: воины его батальона уничтожили более полутора десятков вражеских танков.

Оказалось, также, что командующий артиллерией дивизии погиб, и тогда, при развертывании 86-го гвардейского артполка, вовсе он не махнул нам рукой, торопя задержавшихся медсанбатовцев, а, смертельно раненный осколком снаряда, непроизвольно сделал это движение, падая замертво.

Едва не погибли и командир дивизии, начальник политотдела. Они покинули командный пункт последними, когда наконец удалось наладить оборону. Выехали напрямик через болото, что простиралось за хутором Притык. Добрые были у них кони. Мне приходилось ездить и на Торпеде комдива, и на Буране начальника политотдела. Стройная серой масти Торпеда хорошо шла под седлом, спокойно, зато Буран вполне оправдывал свою кличку – был горяч, стремителен, порывист.

Начало зимы оказалось обманчивым. Снег запорошил болото, но подмерзла лишь небольшая кромка, а под тоненьким ледком – топь, трясина. Обе лошади и провалились. Ординарцы едва успели вытащить командира дивизии и начальника политотдела… Долго потом и гвардии генерал-майор Ушаков, и гвардии полковник Смирнов тосковали по своим коням – верным боевым друзьям.

За рассказом Гусарова я не заметил, как появился дивизионный врач. Нам приказали немедленно отправить всех раненых в госпитали, располагавшиеся в Давыдовке и Василевичах, а самим развернуться в лесу в четырех километрах юго-восточнее деревни Великий Бор.

Наши части продолжали тяжелые оборонительные бои с превосходящими силами противника. Враг нажимал, но на помощь нам уже спешили две дивизии 95-го стрелкового корпуса, в состав которого включалась теперь и наша, 37-я гвардейская. Отход постепенно прекратился, а вскоре мы восстановили положение, вернувшись на прежние рубежи, где были внезапно атакованы врагом. После этого наша дивизия была возвращена в 18-й стрелковый корпус и выведена во второй эшелон для пополнения. Мы оказались на левом фланге армии, где готовилось наступление на Калинковичи и Мозырь. Медсанбат разместился в лесу перед Василевичами.

В те дни у меня произошла одна интересная встреча. К нам приехал представитель эпидемиологического отдела военно-санитарного управления Белорусского фронта и главный паталогоанатом фронта профессор Н. А. Краевский. Николай Александрович вел нашу группу в мединституте и меня сразу узнал. Я постарался принять его как можно радушнее, пригласил в свою землянку, где попытался сделать нечто похожее на шашлык. Он интересовался делами медсанбата, особенно паталого-анатомической службой, моими успехами на хирургическом поприще.

Я испытывал чувство неловкости оттого, что мой учитель, профессор имеет равное со мной звание – майор медицинской службы. Но его это совершенно не тяготило и не беспокоило.

Побыл Н. А. Краевский у нас недолго, утром следующего дня он выехал в расположение одного из бывших гитлеровских концентрационных лагерей. Там предстояло выполнить большие противоэпидемические мероприятия. Николай Александрович участвовал и в работе комиссии по расследованию злодеяний фашистов в концентрационных лагерях близ поселка Озаричи.

По приказу командования армии некоторые наши части принимали участие в освобождении населенных пунктов, вблизи которых находились лагеря. Многие местные жители уже болели сыпняком, среди же всех освобожденных больных было более 33 тысяч человек, в том числе свыше 15 тысяч – детей до 13 лет.

В нашей дивизии благодаря комплексу профилактических мероприятий, проведенному медиками, случаев заболеваний сыпняком не было. Правда, слег А. Ф. Фатин. Лечение затянулось, и было подозрение, что у него тиф. В госпитале этот диагноз сняли, а после выздоровления Фатин там и остался служить. Болезнь затянула его официальное назначение, а потому я еще долгое время был исполняющим обязанности ведущего хирурга. Но вот приказ состоялся. Товарищи тепло поздравили меня. Вскоре на должность командира медсанбата прибыл к нам бывший старший врач одного из полков 69-й стрелковой дивизии капитан медицинской службы Я. С. Фок. А на место убывшего в воздушно-десантные войска Сергея Неутолимова пришел опытный политработник майор Н. В. Орлов, до мобилизации работавший в одном из райкомов партии города Саратова.

Несколько позже сменился и командир дивизии. Гвардии генерал-майор Е. Г. Ушаков уехал на учебу, а его заменил полковник В. Л. Морозов, служивший до назначения к нам в погранвойсках на Дальнем Востоке. Ему было уже за пятьдесят, он казался неразговорчивым, суровым с виду человеком.

А пока что после освобождения 14 января 1944 года Калинковичей и Мозыря наступила, говоря военным языком, оперативная пауза. Дивизия занималась приемом пополнения, обучением личного состава, подготовкой к предстоявшим боям. Совершенно неожиданно меня стали привлекать к политико-воспитательной работе в частях как ветерана дивизии. Однажды я высказал удивление, отчего это вдруг выбор пал на меня. Начальник политотдела ответил:

– Мало у нас осталось тех, кто начинал с первых дней…

И это было действительно так. Многих потеряли мы на трудных дорогах войны, многие ушли на повышение, перевелись в другие соединения. Стал начальником штаба 18-го стрелкового корпуса гвардии полковник И. К. Брушко, убыл на должность ведущего хирурга медсанбата соседнего соединения бывший ординатор операционно-перевязочного взвода В. П. Тарусинов. Словом, ездил я по полкам и батальонам, которые значительно обновились, рассказывал о нашем боевом пути до переформирования соединения, о боях под Москвой, о создании на базе 1-го воздушно-десантного корпуса 37-й гвардейской стрелковой дивизии, о героических подвигах однополчан.

Разумеется, говорил и о самоотверженном труде медиков на фронте. Об этом тоже слушали с большим интересом: каждому хотелось убедиться, что есть в дивизии, полках и батальонах умелые и отважные медики, на которых можно положиться в трудную минуту. С собой я брал кого-нибудь из санитаров, удостоенных наград за вынос раненых с поля боя. Я рассказывал и о том, о чем когда-то говорил десантникам: о важности быстрого оказания первой помощи и своевременной доставки раненого на батальонный или полковой медицинский пункт.

Забегая вперед, скажу, что многие из тех, кто присутствовал на этих беседах, впоследствии, попадая к нам по ранению, с благодарностью вспоминали о слышанных ранее советах.

Раненых в те дни поступало к нам немного, их без задержки выносили с поля боя, вовремя оказывали помощь на батальонных и полковых медицинских пунктах, да и мы имели возможность с каждым заниматься более обстоятельно. На БМП и ПМП значительно увеличился объем помощи – чаще применялось переливание крови, введение противошоковых и других физиологических растворов. При огнестрельных переломах больших трубчатых костей и суставов, а также при проникающих полостных ранениях производились новокаиновые блокады. Да и вообще улучшились показатели работы всей санитарной службы дивизии.

Все это до некоторой степени разгрузило наших врачей, позволило им больше времени уделять борьбе за жизнь тяжелораненых, особенно тех, кто потерял много крови и едва оправился от шока. Постепенно мы осваивали методику лечения таких раненых: восстанавливали и поддерживали сердечную деятельность с помощью ретроградного введения в полость сердца через сонную артерию пятипроцентного раствора глюкозы с перекисью водорода и адреналином. Кровопотерю возмещали одновременным внутриартериальным и внутривенным переливанием крови, физиологических жидкостей, а также лекарственных средств, стимулирующих сердечную деятельность и функцию дыхания. Делалось это при помощи капельницы с тремя изолированными просветами.

Многое тогда из того, что теперь кажется обычным и простым, было совершенно новым, малоосвоенным. Особенно – борьба с шоком, который во фронтовой обстановке встречался довольно часто.

Рисковали ли мы, применяя новые, не всегда еще освоенные и утвердившиеся методы лечения? По сути, нет. Как правило, альтернативы не имелось: либо раненый должен был погибнуть, либо мы могли попытаться его спасти.

В марте-апреле 1944 года мы попытались таким образом спасти пятерых раненых в возрасте от 23 до 40 лет. Все они были в безнадежном состоянии из-за большой потери крови вследствие обширных повреждений мягких тканей туловища и конечностей. Путем внутриартериального и внутривенного переливания крови и различных лечебных препаратов мы стремились по возможности устранить губительное влияние кровопотерь, являвшихся основной причиной критического состояния раненых.

За работу брались с надеждой на успех, хотя, конечно, в чудеса никто не верил. Верили в силу и большие компенсаторные возможности человеческого организма и, безусловно, в приобретаемые знания и опыт наших специалистов, в их энергию, страстное желание помочь людям.

По существу, эта работа была для нас в значительной мере новой. За ее результатами следили в медсанбате все, следили с надеждой, ибо каждый понимал, какое высокое, гуманное значение имеет то, что вершится в операционно-перевязочном взводе. Наши мероприятия были похожи на эксперименты, но они проводились не для экспериментов, а ради спасения людей. Если и искали новые способы лечения, то не для личного престижа, а во имя той же цели – ради спасения тех раненых, которые прежде считались безнадежными.