Текст книги "Новый учитель (СИ)"

Автор книги: Алексей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Тут старому учителю вспомнились первые слова Глеба, которые он различил. Тогда Весницкий не придал началу беседы особого внимания, его слишком взволновали суждения о своей собственной персоне. Но теперь Весницкий припомнил – Глеб и директор говорили о каком-то неприятном эпизоде на предыдущем месте работы Свиридова. Вроде бы ничего конкретного сказано не было, но директор намекнула, что событие не позволяет разом заменить Весницкого Глебом.

Павел Андреевич призадумался, сам не заметил, как сбавил шаг. Именно в этот момент его осенило. Инцидент на старом месте не позволял ему устроиться в городе! Вот почему он перебрался в деревню. Возможно даже, то событие означало конец его карьеры, но страстное желание Кулаковой избавиться от Весницкого, сыграло Глебу на руку. Поэтому он не возражает, когда историка отчитывают при нём, поэтому отмалчивается, когда Павла Андреевича поносят где-нибудь в уголке – это место лучшее, на что он мог рассчитывать, а избавиться от конкурента самый верный способ удержаться за работу.

Догадка Весницкого всё расставляла по местам – и почему такой талантливый учитель отправился в деревню, и почему согласился на довольно низкую зарплату. Теперь ясно – выжить Глеба из деревни путем дробления его зарплаты не получится. Он будет согласен на любые гроши, лишь бы сохранить место. Пройдёт время, его проступок забудется и он вернётся в город.

Теперь у Весницкого появлялась новая возможность избавиться от новичка – компромат. Нужно выяснить, что произошло на предыдущем месте работы и ткнуть фактами прямо в лицо Глебу, пригрозить их оглаской, а дальше всё зависит от значимости того происшествия, на которое намекали Глеб и директор в своём разговоре.

Воодушевленный новым планом, Весницкий несколько приободрился. Информацию начал собирать уже на следующий день, стараясь действовать неприметно. Пару раз заводил разговор с Глебом и, сделав вид, будто сочувствует снижению зарплаты молодого учителя и подумывает уйти из школы из-за этого, стал допытываться о его прошлом.

– Не сладко тебе придется, Глеб Максимыч, – сказал Весницкий. – Директор тебе не сказала, насколько собирается урезать-то?

– Нет, – сказал Глеб, заполнявший какие-то бумаги.

– Понимаешь, она ведь нас лбами сталкивает, – продолжал между тем Весницкий. – Да, школа небольшая, но математиков у нас почему-то трое, русичек и того больше. Могла бы лишнего историка на ставке оставить да не делить. Так нет же, режет специально. День перегружен, когда один работаешь, ничего не успеваешь, а по деньгам всё равно копейки. В твоей старой школе по-другому было, наверное.

– Да примерно также, – отвлекся от бумажек Глеб. – Но там учеников было куда больше, одним историком не обойтись. Поэтому зарплату никто не резал. Как тут у вас всё устроено я пока не разобрался.

– А ты где, кстати, работал, в школе какого города?

– Да в центре области и работал, в сорок втором лицее.

– Не слышал о таком. Не жалеешь, что ушёл? Здесь-то наверняка платят меньше.

– Я же вам рассказывал математику в день приезда. Платят меньше, но жильё выдают, цены ниже.

– Это да, – протянул Павел Андреевич. – Слушай, ну если зарплату низкой считаешь и из-за этого уехать собираешься, – он попытался изобразить на лице мучительную внутреннюю борьбу, – я готов уступить.

Глеб, принявшийся было снова писать, оторвался, вопросительно посмотрел на Весницкого.

– В каком смысле готовы уступить?

– В прямом. Увоюсь, только скажи. Я-то старый, какие там у меня потребности. Да и сколько я проработать еще смогу – пять лет, десять? А ты сюда, небось, с серьёзными намерениями приехал, – Весницкий пристально вглядывался в лицо Глеба, стараясь прочитать ход мыслей этого человека. – Всю жизнь воспитанию сельских детей посветить решил, ведь так?

Глеб не торопился с ответом.

"А брехать открыто ему стыдно, не совсем бессовестный человек, – подумал Весницкий. – Ясно всё с тобой дружок, на год-два сюда перебрался, пока все уляжется. Ну, ничего, мы тебя на чистую воду выведем".

– Я к чему это говорю, – не дождавшись ответа, продолжил Павел Андреевич. – Ты в любом случае дольше меня проработаешь, так зачем мне место человека, от которого в перспективе пользы больше, чем от меня?

– Ну что вы, Павел Андреевич, – оживился Глеб. – У меня и в мыслях не было подводить вас под увольнение. Урежут зарплату и бог с ней, – в подтверждение своих слов он махнул рукой, – сдюжим. Я никакая-то там столичная штучка, как тут обо мне думают некоторые. Лидия Лаврентьевна выставила всё так, будто вы сами хотите уйти на пенсию, но меня утруждать не желаете, боитесь, что я не справлюсь. Ну, я и сказал ей – справлюсь. Откуда же я знал, что она просто плетёт интриги против вас?

– Спасибо тебе, – хмыкнул Весницкий, не поверивший ни слову Глеба. – Но над моими словами подумай как следует. Сейчас легко рассуждать – нам пока денег меньше платить не стали, а вот как начнут, тогда всё и переменится. Почувствуешь, что тебя ущемляют, дай знать, и я мигом уступлю дорогу.

– Хорошо, большое спасибо, – сказал Глеб. На том их разговор и закончился.

Весницкий выяснил, что хотел и в тот же день уже звонил в сорок второй лицей. Трубку на том конце подняла пожилая женщина, как выяснилось, завуч.

– Я хотел бы поговорить с директором, – сказал Весницкий.

– Его сейчас нет, будет сегодня после двух, – прозвучал ответ.

– Да мне бы побеседовать с ним лично. Когда можно будет приехать и поговорить?

– А кто его, простите, спрашивает.

– Коллега. Я по поводу одного вашего бывшего учителя, Свиридова Глеба Максимовича.

Услышав имя, завуч отчего-то стала разговаривать тише.

– Так он снова в школу устроился.

– Да, – подтвердил Весницкий.

– А что именно вы хотите узнать о Глебе?

– В первую очередь, причину увольнения из вашего лицея.

– Понимаю. А вы, простите, откуда звоните.

Весницкий назвал свою школу.

– Значит, в деревне работает, – тихо пробормотала завуч. – Знаете что, перезвоните через час-полтора, я вам скажу, когда можно будет подъехать. Это и правда не телефонный разговор.

– Договорились. До свидания, – Весницкий положил трубку.

Он снова набрал номер сорок второго лицей уже через урок. Завуч сумела связаться с директором, встреча была назначена на эту субботу. На просьбу уточнить время, завуч ответила: "Подходите в течение дня". Довольный собой Павел Андреевич положил трубку и, насвистывая незатейливую мелодию, вернулся в класс.

Четверг и пятница пролетели незаметно. Весницкий попросил Глеба подменить его(в субботу у Павла Андреевича по расписанию был всего один урок), и с утра пораньше отправился в центр на автобусе. В последний раз он уезжал из деревни лет десять назад по какому-то пустяковому поводу, да и не в областной центр, а в небольшой поселок городского типа. Поэтому очутившись в городе, он растерялся. Весницкий и предположить не мог, что жизнь за прошедшие годы настолько резко переменилась – по улицам ездила куча личных автомобилей, стены были изуродованы надписями и рекламными листовками, на каждом углу попадались кафе, рестораны, магазины, а многие заводы закрылись.

Сорок второй лицей располагался в промышленном районе города – крупное красивое четырехэтажное здание с прилегающими футбольным полем и баскетбольной площадкой, беговой дорожкой. Несмотря на конец четверти, у крыльца толпились мамочки и бабушки, дожидаясь своих отпрысков.

"В деревне-то народ самостоятельнее – с первого класса сами в школу и со школы идут", – отметил про себя Весницкий.

Обойдя родителей, Весницкий вошёл внутрь лицея. Видимо, урок ещё не закончился – коридоры пустовали и спросить, где кабинет директора было не у кого. Пришлось искать наугад. Обойдя первые два этажа, Павел Андреевич наткнулся на учительскую, там и выяснил, что директора можно отыскать на третьем.

По пути наверх Павел Андреевич не без зависти отметил, что школа куда чище и опрятнее– стены свежепокрашены, паркет блестит, двери в классы новые с симпатичными табличками. Добравшись до нужного кабинета, Весницкий робко постучал и вошёл внутрь. За дверью располагалось просторное помещение – у стены стоял широкий стол, заставленный какой-то техникой, в которой, к своему стыду, Павел Андреевич ничего не смыслил, в одном углу стоял шкаф, в другом кадка с красивой пальмой. На полу был постелен невзрачный красный ковер, а окна прикрыты симпатичными занавесками. В первый миг Весницкому показалось, что внутри никого. Но тут из-за нагроможденной на столе кучи выглянула хорошенькая молодая девушка. Она задорно улыбнулась и поздоровалась.

– А вы к Анне Александровне? – поинтересовалась она. – Посидите минутку, она сейчас подойдёт.

Девушка указала на стул у стены. Весницкий вошел внутрь и только сейчас понял, что это была приёмная – дверь в кабинет директора "спряталась" с краю. Устроившись на стуле, Весницкий беспокойно елозил, явно нервничая. Он недостаточно хорошо обдумал ход разговора. Всё равно директор потребует разъяснений, спросит, почему Весницкий так интересуется Глебом, что тогда отвечать? Соврать, представиться директором? Не стоит – эта Анна Александровна может быть знакома с Кулаковой. Если вранье вскроется, Весницкий только проблем себе наживет. Он стал размышлять над предлогом получше, как вдруг дверь приемной открылась и внутрь заскочила немолодая низкая темноволосая женщина. Заметив Павла Андреевича, она вопросительно посмотрела на него. Весницкий подскочил с места.

– Здравствуйте, Анна Александровна. Три дня назад я звонил вашему завучу по поводу Свиридова. Она должна была предупредить.

– А, это вы, – она автоматически улыбнулась. – Пойдёмте.

Она проводила его к себе в кабинет, усадила в мягкое кресло, сама устроилась за столом, сняла очки и положила их в футляр, после чего перевела взгляд на Весницкого.

– Давайте обо всем по порядку. Кто вы такой?

– Я учитель истории, Весницкий Павел Андреевич.

– И почему вы вдруг заинтересовались Свиридовым?

– Понимаете, я узнал, что его уволили отсюда не по собственному желанию и у меня появились некоторые подозрения относительно причин... – уклончиво начал Весницкий.

– Заметили странности в его поведении?

– Ну, можно сказать и так.

– Ясно, – директор наклонилась вперед, упершись локтями в стол. – Вы хотите узнать причины его увольнения?

– Да, – согласился Весницкий. – У меня есть некоторые подозрения, но я не знаю, как их трактовать. Ведь это довольно деликатный вопрос, понимаете?

– Я всё понимаю. Вопрос и правда деликатный. А вашему директору он ничего не рассказывал?

– На самом деле, я не в курсе. Побоялся спрашивать – вдруг Глеб ничего не рассказал, а я его подставлю? Поэтому сначала решил обратиться к вам, разобраться, что к чему, может быть зря воду в ступе толоку. Но судя по тому, как вы отреагировали, не зря.

– А с самим Глебом говорить не пробовали?

– Отмалчивается.

– Понятно. Вы правы, ваши подозрения не беспочвенны, – кивнула директор, её лицо приняло серьёзное выражение, сделалось почти мрачным. – Я не уверена, что это красиво с моей стороны, но расскажу вам. Свиридов очень хороший учитель, дети его всегда любили, и объективных причин для его увольнения у меня не было. Но в том году один мальчик из нашей школы пропал. Что с ним случилось, неизвестно до сих пор, но поскольку его родители довольно состоятельные люди, в первые дни подозревали похищение. Отец заплатил большие деньги, поэтому милиция работала как следует. Допрашивали одноклассников и учителей, в том числе Глеба. Помимо этого о преподавательском составе справки наводить стали. Глеба на допрос вызвали во второй раз. Почему – никто не знал. Подозревали, причиной этому его прошлое. Детдомовец, денег у него нет, вот и отчаялся до такой степени, что похитил собственного ученика. Подозрения не подтвердились, милиция Свиридова отпустила и больше не тревожила. Всё бы хорошо, да только одна родительница как-то пронюхала о причинах этих допросов – то ли у неё, то ли у её мужа знакомые в милиции были. Она заявилась ко мне с требованием уволить Глеба. В общем, оказалось, он состоит на учете в психиатрической больнице. Я разговаривала с самим Глебом, он уверял меня, что ничего серьезного, но родительница подняла бучу. Грозилась рассказать всем, что мы шизофреников в школе держим и так далее и тому подобное. Я её попыталась успокоить, пообещала разобраться в вопросе, а она продолжала гнуть свою линию. Добейтесь того, чтобы ему вообще с детьми запретили работать, – требовала. Честно сказать, я была готова стоять за Глеба до конца – уж больно парень мне симпатичен. Но он сам настоял на увольнении, написал заявление по собственному желанию. Видимо, приврал он мне и не диагноз у него не безоблачный, раз ввязываться в эту историю не стал. А может просто испугался огласки – вы ведь понимаете, какое у нас в обществе отношение к человеку, лежавшему в психиатрии? Так или иначе, я посоветовала ему не устраиваться в городе, а перебраться куда-нибудь ещё и взяла слово, что о своих проблемах, гхм, со здоровьем, он обязательно сообщит директору новой школы, если, конечно, решит продолжить работать учителем. На том мы с ним и порешили. А так жалоб на него никогда не было, никаких нареканий к его работе у меня нет, странностей за ним не замечала, но я его почти не знала. Вон, вы с ним совсем недавно работаете, а уже подозревать что-то начали.

– Вот оно как дело обстоит, – сказал Весницкий.

– Сами понимаете, простите, как вас?

– Павел Андреевич.

– Сами понимаете, Павел Андреевич, разговор только между нами. Прошу не передавать никому деталей беседы. Тема действительно очень щекотливая. Мне, как и вам, не хотелось бы вредить парню. Он честно и самоотверженно любил школу и детей, это по глазам было видно. Будь моя воля, я бы никогда его не выгнала.

– Само собой, Анна Александровна. Спасибо вам огромное, вы очень помогли, – сказал Весницкий.

Директор встала, проводила Весницкого до дверей где они и распрощались. Погружённый в невеселый размышления Весницкий покинул школу и направился к автобусной остановке.

Итак, Глеб психически болен, вероятно, серьезно. Как Весникому поступить теперь, когда все разъяснилось? Первоначально он планировал публично озвучить компромат, специально подбирал дату родительского собрания, дабы как можно большее число людей это услышало. Весницкому живо представлялось выражение лица директора, вынужденной выслушивать возмущённых родителей. Но теперь Павел Андреевич не мог так поступить Во всеуслышание заявить о любой болезни человека аморально, мерзко. Не просто так от врачей требуют хранить тайну. Смеет ли Весницкий ради личной выгоды использовать эту информацию? Нет, не смеет.

Похоже, он снова зашёл в тупик. А потом вспомнил, директора, её ухмылку на первом уроке Глеба, довольное выражение на лице молодого учителя, когда школьники выкрикивали его имя.

"А почему, – задумался Весницкий, -собственно говоря, я должен заботиться о его добром имени? Окажись я на его месте, и директор, и любой другой учитель ткнули эту информацию мне в лицо. Они бы унизили меня и потребовали бы увольнения, даже если бы проступок был незначительным. А как бы повёл себя Глеб? Стал бы заступаться? Оказал бы мне поддержку? Нет, нет и ещё раз нет! Пережив травлю в городском лицее он и не подумал встать на мою сторону, когда директор начала травить меня. Так почему я должен переживать о нём, испытывать угрызения совести? Никаких причин для этого у меня нет! К тому же, откуда мне знать, вдруг его болезнь опасна для окружающих? Вдруг он бросится на детей, или вычудит что похуже? Аморально рисковать благополучием учеником, а не замалчивать информацию, которая имеет принципиальное значение".

Рассудив так, Весницкий твердо решил избавиться от Глеба. Правда, сделать это не так, как планировал раньше, а несколько иначе. Сначала он переговорит лично с ним, расскажет, что всё выяснил и предложит уехать из деревни. Разумеется, попытается сделать это как можно деликатнее, но шансов Глебу не оставит. Если тот не примет предложение Весницкого, Павел Андреевич вернётся к своему первому плану и публично заявит о болезни Глеба.

Весницкий хотел отложить разговор с Глебом до начала четверти, но уже в воскресенье понял, что не дотерпит – хотелось поскорее разыграть полученный им козырь. Уже в понедельник – первый день каникул – Весницкий отправился домой к Глебу.

Когда Павел Андреевич добрался до дома, то к своему удивлению обнаружил, что парень не только хороший учитель, но и отличный хозяин – покосившийся забор он выправил, стены дома побелил, успел перекрыть крышу и вычистить лужайку перед калиткой. Глеб и теперь возился на дворе, похоже, строил курятник. Весницкому снова стало стыдно.

"Столько трудился, а я его выгоню прочь", – пронеслось в голове старого учителя.

Тут Глеб заметил его, приветливо улыбнулся.

– Павел Андреевич, здравствуйте! Не бойтесь, заходите, я не сильно занят. Зачем пришли?

– Поговорить с тобой хотел, – выдавил Весницкий, закрывая за собой калитку. Жизнерадостность Глеба отчего-то вызвала раздражение у Павла Андреевича, придало решимости довести дело до конца.

– Сейчас чай поставлю, – засуетился Глеб, бросив молоток и гвозди прямо на улице.

– Не стоит, давай просто пойдём в дом и поговорим.

Слова Весницкого, его мрачность, привели к тому, что радушие Глеба растворилось.

– Пойдемте, – согласился парень, пропуская Павла Андреевича впереди себя.

Порядок был наведён и внутри – неизвестно как, но Глеб постелил в прихожей коврик, поклеил новые обои, а на месте лампочки Ильича висела красивая, хоть и старенькая люстра. Прибавилось и мебели – диван у стены, шкафчики по сторонам, буквально забитые книгами. Стекла на окнах блестели, подоконники были оттерты от пыли и пятен, вокруг было чрезвычайно чисто. Пораженный Весницкий подошёл к одному из шкафов, стал просматривать заголовки книг. Собрание сочинений Маркса и Энгельса, чуть ниже энциклопедия Брокгауза, написанная дореволюционной орфографией. Поражённый Весницкий бросился к следующему шкафу. Раритетные дореволюционные издания "Войны и мира", "Братьев Карамазовых", собрание сочинений Бунина. Потрёпанные журналы начала века. Следующий шкаф – коллекция не хуже – книги о Первой Мировой. Здесь и Белая книга, включающая в себя переписку Англии перед войной. Издана в четырнадцатом году. Здесь и Зайончковский, также одно из первых изданий, и Головин, и советские книги двадцатых и тридцатых годов, наконец, иностранные издания на немецком, французском и английском языках. В следующем шкафу оказались современные издания, иностранные журналы и работы наиболее видных историков. Охваченный азартом Весницкий позабыл о такте, выхватил первую попавшуюся книгу и принялся ее листать, жадно выхватывая строчку за строчкой с произвольно открытой страницы.

Глеб, до поры до времени стоявший в стороне и молчавший, не без гордости вставил:

– Мечтал о коллекции книг с детства. В детдоме эти мечты осуществиться не могли, но когда выбрался оттуда, приступил к их осуществлению.

– Но как тебе удалось собрать всё это? – Весницкий окинул рукой комнату.

– Это не всё, в спальне и другой комнате ещё есть, – сказал польщённый Глеб. – Иные издания искал подолгу. Вот, к примеру, за "Киевской стариной", журнал издавался в конце девятнадцатом веке, пришлось ехать к черту на кулички, в богом забытую библиотеку за Уралом. Но досталась она мне практически за бесценок. В ужасном состоянии – листы вываливались, перемешались, пришлось подшивать, кропотливо складывать странички, но я все исправил, сложил по порядку один к одному. Главное, проявить настойчивость.

– Но эти книги, они ведь стоят кучу денег, – заметил Весницкий.

Глеб покачал головой.

– Вы слабо разбираетесь в ценах, – улыбнулся Глеб. – Для коллекционеров они большой ценности не представляют, по крайней мере, сейчас. А если покопаетесь на свалках, то не сомневаюсь, что обнаружите куда более ценные издания – после смерти стариков, которые, также как и я, кропотливо их собирали, неблагодарные потомки просто выбрасывали ставшие ненужными книжки. Иные пенсионеры, понимая, какая участь ждёт их собрания, добровольно дарили или, на худой конец, продавали за копейки.

– Так ты и по помойкам лазил?

– Лазил, – сознался Глеб. – Но считаю это не более унизительным, чем работу шахтеров или землекопов, которые достают из-под земли укрытые там сокровища. Вы не представляете, что сегодня люди считают бесполезным. Ведь было время, когда даже газеты бережно хранили где-нибудь на чердаке. А сегодня? Выкидывают редкие издания, избавляются от журналов, которые по их мнению являются макулатурой. Когда отыщешь что-нибудь этакое с одной стороны радостно, а с другой сердце сживается и думаешь, как же так можно-то. Если хотите, посмотрите, не буду вам мешать.

Весницкий на секунду замер с книгой в руках, потом вдруг вспомнил, зачем сюда пришёл. Ему снова стало стыдно, тем не менее, он заставил себя отложить книгу и высказать все, что думал.

– Да нет, пожалуй, поговорим о деле.

– Ну как хотите. А что за дело? Серьезное? – спросил Глеб и улыбнулся.

Весницкий на улыбку не отвтеил

– Я беседовал с директором из твоей прежней школы, – прямо сказал Весницкий.

Услышав это, Глеб переменился в лице – брови сдвинулись к переносице, уголки губ опустились, ноздри раздулись.

– О чём вы с ней говорили?

– О причинах твоего увольнения.

И без того красное лицо Глеба стало багровым. Он яростно посмотрел на Весницкого.

– Зачем вы лезете в мою жизнь?

– Прости, Глеб, но это не только твоя жизнь. У меня давно были подозрения. Молодой талантливый парень перебрался в деревню. Спрашивается, зачем? У тебя что-то серьёзное, я прав?

– Лидия Лаврентьевна обо всём знает. Мне кажется, вас это ни в коей мере ни касается, – с надрывом в голосе произнёс Глеб.

– Нет, касается. Ты думаешь, мне безразлична судьба детей, на которых я потратил несколько лет жизни?

– А нет? – мстительно бросил Глеб.

Его слова разозлили Весницкого.

– Вот значит как? Хорошо. Я считаю, что родители должны знать, кто учит их детей. Поэтому предлагаю тебе самому во всем признаться. Ваша договоренность с Кулаковой меня не интересует. Ни ей решать, доверять детей больному человеку или нет.

– Вы никак не уйметесь, да? – спросил Глеб, яростно сверкнув глазами. – Сначала намекнули о зарплате, говорили, что уйдёте, если меня что-то не устраивает, а теперь выжить меня решили? Нехорошо, Павел Андреевич, нехорошо.

– А это не тебе решать. Ты родителям сознаешься во всем?

– Я этого делать не обязан!

– Тогда это сделаю я! – твердо заявил Весницкий.

Глеб опустил голову, потом посмотрел на Весницкого исподлобья. От его взгляда Павла Андреевича передернуло. Того добродушного милого парня, с которым он ехал по ночной дороге в деревню, не осталось. На Весницкого смотрел хищник, голодное чудовище, жаждущее крови и мести.

"Он меня убьет, здесь и сейчас, – заключил Павел Андреевич. – Как же глупо было идти к безумцу одному!"

Глеб словно бы прочитал его мысли, усмехнулся.

– Ты чего это? – испуганно спросил пятившийся к стене Весницкий.

– Пошёл вон из моего дома и больше здесь не появляйся! – прорычал Глеб.

Весницкий не стал спорить, засеменил в прихожую, быстро обулся и выскочил на улицу.

"Здесь он меня не тронет", – пронеслось в голове у Павла Андреевича.

Глеб вышел за ним следом. Кровь успела отхлынуть от лица, но щеки оставались ярко-алыми. Он был мрачен и холоден, одним своим взглядом словно бы выталкивал Весницкого прочь из своего дома. Уже оказавшись за калиткой, Павел Андреевич выкрикнул:

– Если об этом не расскажешь ты, тогда расскажу я! – пригрозил он.

Глеб ничего не ответил, поднялся к себе на крыльцо и закрыл дверь дома.

Вздохнув, Весницкий ушёл.

"А еще жалел этого подлеца, – размышлял Павел Андреевич по дороге. – Ну ничего, он у меня сполна получит. Теперь никакой милости. Проучу этого паршивца, и Кулакову. Они все у меня попляшут. Демидов встанет на мою сторону, уж о помощи я его попрошу, можете не сомневаться. А там видно будет".

Но эти мысли не спасали его от угрызений совести. Стыд, отступивший на время, снова вернулся. Как назло Весницкий вспомнил свои первые дни на работе. Над ним ведь тоже за спиной насмехались, никто не помог. Каково Глебу теперь? Что его ждёт впереди? Если Весницкий претворит свою угрозу в действительность, ему придётся уезжать, родители не позволят психу работать с детьми. Впереди у него профессия дворника или грузчика, вечера за рюмкой бутылкой водки и ранняя смерть в сорок-пятьдесят лет. На это его обрекает Весницкий.

"Вспомни, как он на тебя смотрел. Представь, если кто-то из детей выведет его из себя, что будет тогда? Он опасен, ты сам в этом сегодня убедился. Этот человек безумен и ему запрещено работать с детьми. Так почему же ты себя стыдишь, когда прав на сто процентов?" – настаивал Весницкий в споре со своей совестью. У последней то ли не нашлось аргументов против приведенных доводов, то ли кончилось терпение и она разуверилась в своём подопечном, но грызть Весницкого перестала. Когда он подходил к своему дому, то совершенно не жалел Свиридова, напротив, радовался, что не скоро уйдёт из школы.

К вечеру, когда разговор успел стереться из памяти, к Весницкому в калитку постучали. Это был Глеб. Он виновато опустил голову, потупил взор.

"А, дошло, голубчик, что я не шутки шучу", – довольный собой подумал Весницкий.

Ощутив свое превосходство, Павел Андреевич надменно посмотрел на молодого учителя и спросил:

– Что надо?

– В первую очередь я пришёл извиниться. Не стоило мне так себя вести и выходить из себя. Простите, что нахамил.

"Подлизывается. Поздно, голубчик, теперь ничего не изменить", – подумал Весницкий а вслух сказал:

– Я принимаю твои извинения. Но сам понимаешь, мои слова остаются в силе.

– Понимаю, но хотел бы обсудить это с вами, если позволите.

– А что там обсуждать? – довольно агрессивно спросил Весницкий. – Ты либо уходишь из школы, либо рассказываешь родителям о своих проблемах со здоровьем. В противном случае я сам буду вынужден обо всём рассказать.

– Пожалуйста, позвольте войти и поговорить с вами буквально пять минут, – попросил Глеб. В этот момент он выглядел настолько жалко, что Весницкий не смог ему отказать.

– Ладно, заходи, – разрешил Павел Андреевич.

Глеб молча последовал за Весницким в дом, они расселись, юноша продолжал молчать.

– Я слушаю, – подтолкнул его Весницкий.

– Позвольте буквально секундочку. Я собираюсь с мыслями, – тихо произнёс Глеб.

"Посмотри, до чего ты довёл человека. Неужели ты настолько жестокосерден? Неужели настолько подл и гнусен?" – проснулась совесть Весницкого.

– Когда я выбирал профессию, – тихо заговорил Глеб, – я знал, на что иду. Низкая зарплата учителей служила предметом шуток уже в мои школьные годы. Тем не менее, я поступил в педагогический. У меня были льготы, не такие, чтобы я мог избрать какое-нибудь престижное направление, но всё же. В любой техникум поступил бы без труда. Помню, воспитатели пророчили мне судьбу повара. Я с детства здорово готовил, вот все и считали, что мой маленький талант перерастет в профессию. Также мне были открыты двери на факультеты любой технической специальности – уж больно хорошо мне давалась физика в школе, а в местном кружке электротехники я был лучшим. Но мою главную страсть – историю – ничто не могло затмить. Постепенно, год за годом, она занимала все мои мысли. Осмысливать путь, который проделало человечество – стоит ли говорить вам, какое удовольствие мне это приносило? Но заниматься только накоплением мне было неинтересно. Я хотел делиться знаниями, обсуждать события, искать внутреннюю подоплеку. Ведь такое довольно часто случается – ты считаешь, что выявил причину и пока не примешься широко и ёмко обсуждать проблему, не заметишь ошибку в собственных рассуждениях. Поэтому меня влекло к науке. В то же время я был не уверен в своих собственных силах, потому не ставил задачей превратиться в исследователя с мировым именем. К концу последнего учебного года я отчетливо осознал цель моей жизни – делиться своей страстью с другими, передавать её людям. Поэтому я поступил в педагогический. С учениками можно обсудить проблему, самому разобраться в ней глубже и помочь понять им, но главное – я могу заразить их любовью к истории. Ничего другого мне не хотелось. Мои одноклассники и одногруппники гнались за деньгами, а образование им было необходимо лишь для галочки в каком-то безумном списке требований Успешного Человека. А я отправился прямиком в школу.

Тут Глеб снова остановился, весь зарделся.

– Правда, не всё далось так просто. Примерно на четвертом курсе у меня начались проблемы. Я надеюсь, вы простите меня, если я не стану вдаваться в подробности – это очень сложно и неприятно. В одном могу вас заверить – никакой опасности для окружающих эти проблемы не представляют. Но при поступлении на работу, я об этом не распространялся. Когда всё вскрылось и стало ясно, что моя тайна может всплыть наружу, я ушёл. Опять-таки, сделал это не потому, что чувствую себя виноватым. Я не хочу, чтобы о моих проблемах знали другие. Никто не станет разбираться в диагнозе, все просто начнут тыкать пальцем или крутить у виска, посмеиваться и за глаза называть шизиком. Скажете, я придаю этому слишком большое значение? Может и так, только ничего не могу с собой поделать. Я уехал и перебрался сюда. На этот раз пришлось рассказать обо всём сразу, но только директору под честное слово хранить мою историю в тайне. Если мне придётся уйти и отсюда, боюсь, на карьере учителя будет поставлен крест.

Глеб поднял раскрасневшиеся предательски влажные глаза, посмотрел на Весницкого.

– Я не хочу этого, Павел Андреевич. Я люблю свою работу и детей, могу принести пользу обществу. Сейчас я занимаю своё место в жизни, а вы хотите лишить меня его. Я готов работать за те копейки, что останутся после дележа работы, мне не зачем прогонять вас. Прошу вас, не делайте того, что задумали. Вы уничтожите мою жизнь, моё будущее, все мои чаяния и надежды. Я не сделал вам ничего плохого, так за что вы наказываете меня?

Глеб закончил. Он безотрывно смотрел на Весницкого и ждал ответа. Павел Андреевич был раздавлен. Внутри головы подленько и тихо подзуживал вредный голосок:

"Он врет, придуривается, давит на жалость! Не слушай его, сделай по-своему".

Но слова Глеба звучали убедительно, а Весницкий вспомнил свою молодость и узнал в истории парня свою. Нет, он не был детдомовцем, но точно так же, как и Глеб, мечтал работать с детьми, делиться своими знаниями, побуждать детей к правильным и добрым поступкам. Как Весницкий мог выступать примером для других, если планомерно строил козни против недавно начавшего практиковать учителя?