Текст книги "Новый учитель (СИ)"

Автор книги: Алексей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Я тебя предупреждал? – подойдя вплотную, негромко спросил Весницкий. – Теперь ты мне веришь?

Астахов непонимающе смотрел на него. Вспомнилось, как Весницкий напугал дочь.

– Если бы ты меня послушал, она бы осталась живой, – продолжал Павел Андреевич.

Смысл слов медленно доходил до Астахова, он набычился.

– Здравствуйте, Павел Андреевич, – вовремя подоспел Глеб. – Пойдёмте в сторонку.

– Не прикасайся ко мне! – приказал Весницкий, зыркнув в сторону Глеба, но тот и не подумал подчиниться.

– Я вас прошу, Павел Андреевич, отойдёмте, – одной рукой Глеб приобнял его за плечо, второй схватил за запястье и мягко, но настойчиво стал отводить в сторону.

Когда они ушли Астахов, наконец, догадался, что Весницкий обвинил его в смерти дочери. Дмитрий хотел догнать подлеца и выбить из него всю дурь, но подавил это желание, вспомнив то, о чём говорил Глеб – нужно держаться ради умершей дочери.

Разобравшись с Весницким и каким-то образом сумев выпроводить его, Глеб вернулся к Астахову.

– Пора, – сказал он.

Дмитрий кивнул, подошёл к гробу, поцеловал Аню в холодную щёку. Обе бабушки стали рыдать, отец Астахова кое-как держался, бортник опустил голову, и его глаз не было видно. Гроб накрыли крышкой, собрались было поднимать, но тут откуда не возьмись – после говорили, что прямо из-под гроба – выскочила кошка, перепрыгнула через гроб и серой стрелой умчалась прочь, напугав своим появлением всех присутствовавших. Из-за этой случайности по деревне ещё долго ползали нелепицы о душе, выскочившей из девушки в виде зверька.

Немного посудачив между собой, мужики подняли гроб и отнесли его в прицеп, сами сели по сторонам и поехали. Дмитрия Глеб отвёл в автобус, сел рядом с ним. Внутри оказалось полно молодежи – одноклассники Ани, просто соседские ребята.

Доехали. Церемония двинулась по кладбищу. Могила была готова, чумазые землекопы держались в стороне. Гроб поставили на землю, подняли крышку. Бабушки стали заливаться слезами, театрально заламывать руки. Леонида Астахова трясло, он закрывал лицо ладонями. По щекам бортника текли слезы. Дмитрий же, утративший способность чувствовать что-либо, отметил про себя нереальность происходящего. Всё слишком картинно, неестественно. Молодая девочка умирает, а старики её оплакивают. Всё должно быть наоборот, не так, неправильно. В гробу Аня, его Аня. Но этого не может быть. Она женится, как же сыграть свадьбу без невесты? Вон и фата готова.

Время как будто бы застыло, перестав бежать с привычной скоростью, а степенно перетекало, подобно густому студню. Казалось, если ничего не делать, оно совсем остановится и будет Дмитрий вечно стоять рядом с гробом дочери.

"Должно быть, так себя ощущает человек, перед тем, как обезуметь", – заключил Астахов.

И стоило только этой мысли возникнуть у него в голове, как движение времени возобновилось.

– Будешь прощаться? – спросил мужик с молотком и гвоздями. Астахов кивнул, но остался на месте.

– Мы накрываем, – предупредил мужик. Астахов никак не отреагировал.

Попросив бабушек раздвинуться, мужик кивнул своему напарнику, они накрыли гроб крышкой, стали забивать гвозди. Обмотав его веревками, стали опускать вниз. Когда с этим было кончено, землекопы подошли к самой могиле, окинули взглядом родственников, мол, мы готовы, начинать?

Глеб, до того куда-то запропастившийся, отделился от толпы и кивнул им. Зачерпнув землю лопатой, один из землекопов бросил её вниз. Комок глухо ударился о крышку гроба.

"А там ведь моя дочь",– подумал Астахов, почувствовал, как сердце сжалось в комок. Смотреть на это он не мог, отвернулся и отошёл. Заметив в руках у кого-то бутылку водки, выхватил её, открутил крышку и стал пить с горла.

Спустя двадцать минут на месте ямы вырос холмик, а пьяный Дмитрий с заплаканными глазами не держался на ногах.

...

О смерти Ани Павел Андреевич узнал случайно из разговора двух старушек, сплетничавших прямо на улице и не заметивших невольного слушателя.

– Учитель-то, которого все нахваливают, знаешь что вычудил?

– Ну?

– Свою ученицу, – старушка употребила грубое ругательство. Оно прозвучало настолько неожиданно, что Павел Андреевич аж вздрогнул. – Она то ли забеременела и на сносях была, то ли подцепила от него какую гадость, но вчера померла, а хоронить завтра собираются.

Произнесено это было буднично и как бы между прочим – старушки тут же стали обсуждать другую тему – отчего Весницкий не сразу уловил смысл сказанного. Но довольно быстро сообразил, что речь шла об Ане. Он не поверил, побежал к дому Астаховых. У калитки стояло несколько машин, кружились люди.

"Бабка не врала", – понял Весницкий.

В этот момент какое-то безразличие, отстраненность охватили его. Он проиграл – Ани больше не было, его никто не послушал, да ещё вышвырнули из школы, Глеб останется учить.

"Он же упырь, – с мрачной веселостью подумал Весницкий. – Ну, упырь и упырь. Упырь ни человек что ли?"

Он думал, если с Аней приключится беда, ему станет плохо. Но нет – ничего. Ни сожаления, ни горечи, ни раздражения. Глеб придёт и за ним, обязательно придёт, ведь Весницкий знает его тайну. Но какая теперь разница? Игнатия Платоновича нет, Ани нет, никого нет. Ради чего Павлу Андреевичу жить на свете?

"Ради мести", – ответил он на поставленный вопрос. Глеба можно было застать врасплох и...

Так Аню не вернуть. И с головой у него, похоже, вправду не всё в порядке.

Павел Андреевич завалился спать, хоть на улице стоял день. Всю предыдущую ночь он шарахался от теней, ему казалось, что у дверей кто-то стоит, постоянно слышался стук в окно, из-за скрипа балок на крыши казалось, там кто-то есть. Теперь же, только положив голову на подушку, провалился.

Проснулся поздно вечером, открыл глаза и пялился в потолок, вслушиваясь в звуки ночи. Шелестели листья, хрустели ветки, на крыше кто-то скрёбся, из-под половиц доносилось чьё-то дыхание – Глеб подбирался к нему. Мысль была абсурдна и в то же время правдоподобна. Весницкий не мог выкинуть её из головы. И чем больше об этом думал, тем сильнее злился: на себя – за то что не настоял, не увёл Аню, на Астахова – за то, что тот не послушался, погубил свою дочь, на Игнатия Платоновича – за то, что вовремя не предупредил, на Кулакову – за то, что уволила. Получись всё чуточку иначе и Весницкий сумел бы спасти девочку. Но все сложилось, как сложилось и теперь ничего не исправить. Нужно просто прийти на похороны, попрощаться с Аней и поскорее уехать из деревни куда-нибудь. От греха подальше.

На следующее утро он оделся в свой единственный серый костюм ещё советских времен и собирался отправиться на похороны, да уже выходя из дома столкнулся со своей бывшей ученицей – Катей Белкиной.

– Здравствуйте, Пал Андреич, – произнесла девушка. Выглядела она подавленной, глаза красные, напуганные, растерянные.

– Здравствуй, – поприветствовал её Весницкий, а потом вспомнил, что она с семьей недавно переехала в Москву. – А что ты здесь делаешь?

– Да я... к Ане... к Ане приехала, – проговорила Катя, сильно запинаясь.

Она старалась не смотреть ему в лицо, блуждала взглядом по сторонам, а глаза блестели от влаги. Повисло неловкое молчание – Весницкий не понимал, зачем она к нему пришла, а Катя не знала, как себя вести.

– Знаешь что, пойдём ко мне, посидишь, успокоишься.

Катя кивнула в знак согласия.

Весницкий отвёл её в комнату, сбегал на кухню, набрал вишнёвого компота и отнёс его Кате.

– Если хочешь, сейчас чаю нагрею.

Она отрицательно мотнула головой, сделала два глотка, потом сжала граненый стакан двумя руками, опустила его вниз, упёрлась локтями в колени и заговорила:

– Я как узнала, сразу решила ехать. Мы ведь с ней лучшими подругами были, с детства вместе, – всхлипнула. – Больше всего не хотела переводиться в другую школу из-за Ани, мечтала вместе отпраздновать выпускной, а оно вон как вышло. Родители поддержали меня, но сами ехать не собирались – отец весь в работе, мать пытается устроиться. Дали денег на дорогу, договорились в школе, отправили на три дня. А я ехала и вспоминала, и думала, почему так получилось? Добралась, сразу к себе домой, а там пусто, никто до сих пор не вселился. Дай, думаю, наведаюсь в гости. Дверь оказалась не заперта, я вошла, стала комнаты обходить. Так уныло стало, страшно, на душе противно. Одна быть не могла, а куда ещё идти не знала. С Томой мы в последнее время не ладили, да и близкой она мне никогда не была. А делиться с посторонним человеком не хотелось. Тут вспомнила о вас – вы Ане всегда нравились. Вы ведь не знаете, когда Глеб Максимыч приехал, мы шпионили у него под окнами. Он нас заметил, пригласил к себе. Мы болтали, разговор случайно зашёл о вас, Тома и, – Катя покраснела, – я стали вас обсуждать, а Аня заступалась до последнего. Вот и решила к вам прийти, больше некуда.

История девочки тронула Весницкого. Он притих и вслушивался в мягкую, тихую Катину речь. Она отхлебнула немного компота, продолжила.

– Из-за этого Аня с Томой поссорились. Тома ей гадостей наговорила, а я ей пощечину отвесила.

– Ане? – удивился Весницкий.

Катя мотнула головой.

– Нет, Томе. Потом мы помирились, но дружить перестали. Тома от нас отбилась, а мы стали гулять вдвоём, – произнеся это, девушка заплакала.

Весницкий отвёл взгляд в сторону, мрачно посмотрел в. Погода как на зло была великолепной: рыхлые перистые облака бежали по поверхности неба, как пена по прибрежной воде, довольно сильный порывистый ветер качал верхушки берез и разгонял духоту конца мая, наклонял по-весеннему насыщенно-зеленую траву к самой земле, а затем, отступая, давал стебелькам вытянуться вверх, но только затем, чтобы пойти на новый приступ и снова пригнуть их к земле. В воздухе кружилась мошкара, по дорогам бегала ребятня, настроение которых испортить похоронами молодой девушки не выйдет – тут нужна причина существеннее.

– А Глеб Максимович, – внезапно продолжила Катя, – поначалу нравился. Но потом я стала замечать.

– Что замечать? – насторожился Весницкий.

– Знаете, я человек суеверный и в другой день не решилась бы рассказать. Аня стала проводить с ним слишком много времени. В классе это заметили, девчонки, втюрившиеся в Глеба даже стали завидовать, а я нет. Пару раз я оказывалась вместе с Глебом Максимовичем одна в кабинете, и мне отчего-то становилось страшно. Казалось, он сейчас бросится на меня и перегрызёт горло. Сама не знаю, откуда это бралось. И нелепость, а жутко до дрожи. Потому я и стала тревожиться за Аню. Он же ей поначалу не нравился, она открыто выступала против, хотела, чтобы у нас остались вы, а тут вдруг потянулась к Глебу, словно околдованная. Я старалась не придавать этому значению, но после похорон Игнатия Платоновича взяла моду гулять по кладбищу. Мне отец как раз тогда сказал, что мы переезжаем в Москву, было грустно, потому чуть ли не каждый день я ходила на могилу к бабушке. И однажды, перед самым отъездом, столкнулась с Глебом Максимовичем, – до того румяная девочка стала бледнее белого. – Он шёл, как неживой – ноги в коленях не гнутся, спина прямая, зубы скрипят, глаза стеклянные. Головой по сторонам ворочает, зыркает и что-то нашёптывает. Я перепугалась, спряталась за могилку бабушку, а он тут как тут. Идёт тихо-тихо, никакого шума, словно и не дышит вовсе, только шёпот. Я разобрала – он считал могилы. Прошёл мимо, я из-за надгробия выглянула – как сквозь землю провалился. Так перепугалась, вы не представляете. Зачем он это делал, до сих пор не могу понять. А лицо, какое у него в тот момент было лицо – каменное, кожа на череп натянута, словно и нет её вовсе. И выглядел он не на двадцать пять, а на сто двадцать пять – страшный, деревянный, белый.

Катя ожидала, что Весницкий начнёт разубеждать её, на худой конец посмеётся, но Павел Андреевич оставался серьёзен, кивал.

– Тогда я и испугалась за Аню по-настоящему. В конце ноября позвала погулять, но рассказывать о Глебе не стала – боялась, что она меня за сумасшедшую примет. Просто предупредила о плохом предчувствии, попросила её беречь себя. Теперь вот гадаю, как бы сама беду не накликала.

Катя всхлипнула.

– Они же с Глебом жениться собирались, – неожиданно для самого себя рассказал Весницкий.

Катя удивленно посмотрела на него так, словно бы беззвучно спрашивала: "Да ладно?"

– Вся деревня осуждала Глеба, но ему было наплевать.

– А как же Дмитрий Леонидович? Он же к ней никого не подпускал.

– Этого подпустил, – мрачно сказал Весницкий. – Так что ты себя не вини. Может и не обманули тебя чувства насчёт Глеба. Не стоило с ним Ане связываться.

Делиться своими подозрениями Весницкий не стал, но рассказ девочки снова убедил его в собственной правоте.

– Ладно, давай собираться, уже пора идти. Ночевать-то ты где собираешься? – спросил Весницкий у Кати.

– Да я вечером уезжать планировала.

– После такого на ночь глядя ехать не стоит. У меня дом большой, комнат полно, оставайся до утра, а уж завтра поедешь.

Катя не стала спорить, допила свой компот и они отправились на похороны. Разделились возле дома Астаховых – девушка увидела бывших одноклассников и побежала к ним поболтать, Весницкий же направился прямиком во двор – ему хотелось посмотреть на умершую.

Гроб поставили у яблони. Стараясь не попадаться на глаза Глебу или Митьке, Весницкий подобрался туда, но и тут увидел знакомые лица – старый бортник с женой, родители Астахова. Они заливались слезами и на Павла Андреевича внимания не обратили.

Девочка, казалось, и не умирала вовсе. Щечки чуть-чуть румяные, носик острый, бледненький, глазки закрыты, словно во сне. Только позови – и сразу проснётся.

"А если проснётся, польётся кровь", – пронеслось в голове Весницкого.

Он ускользнул от гроба так же бесшумно, как и подкрался. Хотел выйти незамеченным, но тут его взгляд остановился на Астахове. Весницкий вспомнил тот день, когда он во главе своры других подлецов бил мальчишку. Павел Андреевич не стал лезть, но не потому что испугался, просто посчитал, что вмешательство в такие дела учителя излишне. Зато потом жалел об этом и теперь, спустя много лет, решил отомстить Астахову за избитого. Весницкий подлетел к Астахову и стал его попрекать, явно провоцируя на драку. Вмешался Глеб, уволок его в сторону.

– Павел Андреевич, что вы творите? – раздражённо спросил он. – У; человека умерла дочь, а вы подливаете масла в огонь!

Весницкий смерил его презрительным взглядом, но потом вдруг изменился в лице.

– Ты прав, Глеб. Просто смерть Ани для меня полная неожиданность. Попроси у Мити прощения. А я ухожу.

Глеб кивнул.

– Так будет лучше,– добавил он.

– Да и ты прости, если чего ляпнул с дуру, – сказал Весницкий. – Я ведь знаю, какие у вас с Аней были отношения.

– Спасибо, – поблагодарил Глеб.

Павел Андреевич кивнул и ушёл. По дороге он думал о школе, Мите и Ане Астаховых. От этих мыслей распалялся. Домой он вернулся озлобленным, сразу же выпил водки, которую купил по дороге, но напиваться не стал. До вечера он ждал Катю, однако та не пришла – видать переговорила с друзьями, те облили Весницкого помоями, вот она и передумала возвращаться. Тем лучше. Весницкий налил рюмку водки, стал пить сам на сам. Для себя Павел Андреевич решил: если кроме него некому, то он готов избавить мир от гадины.

...

В конце июня, примерно через месяц после похорон, Глеб позвонил Кулаковой и договорился о встрече в школе. Окончание года окончательно выбило Лидию Лаврентьевну из колеи и она совсем забыла о том, что собиралась избавиться от историка как можно скорее, поэтому охотно согласилась на встречу. После того, как вскрылась связь Свиридов и его ученицы, Кулакову просто заели родители, требовавшие его увольнения. Даже из района звонили, поэтому деваться было некуда. Кулакова не знала, кого поставит на место Глеба. Вероятно, придётся звать Весницкого обратно, но неизвестно, согласится ли он. На худой конец, на историю можно поставить другого гуманитария.

Свиридов явился в назначенное время, весь всклокоченный, румяный и мрачный.

– Здравствуйте, Лидия Лаврентьевна, – поприветствовал он директора. – Я пришёл обсудить с вами одно важное решение. Поймите меня правильно, оно далось мне нелегко, но продолжать здесь работать после всего случившегося я не могу. Прошу подписать моё заявление об увольнении. Простите, что так вышло, – он положил на стол Кулаковой лист, где ровным, аккуратным почерком была выведена просьба освободить его от занимаемой должности по семейным обстоятельствам.

Кулакова не верила своим глазам.

"Так бы все мои проблемы разрешались", – с облегчением подумала она.

– Надеюсь, – продолжил Глеб, – вы войдёте в моё положение и поймёте, что после смерти Ани... – он запнулся, но нашёл в себе силы закончить,– я не смогу здесь работать.

– Конечно, Глеб Максимович, я все понимаю и претензий к вам не имею. За трудовую не переживайте.

– Спасибо, – Глеб слабо улыбнулся.

– Само собой вы понимаете, что дом придётся вернуть?

– Без вопросов, – кивнул Глеб. – Я и сам собирался уехать из деревни, уже в начале июля меня здесь не будет.

Кулакова кивнула.

– Ну, всё, – Глеб встал. – Уж не знаю, увидимся ли мы снова, поэтому желаю вам удачи и ещё раз извиняюсь за неудобства, которые вам доставил.

"Извинений мало, Глебушка", – подумала Кулакова, а вслух сказала:

– Очень жаль, что вы уезжаете. Берегите себя.

– До свидания, – Глеб направился к выходу, но у самых дверей вдруг замер. – Чуть не забыл, Лидия Лаврентьевна. По поводу моих книг. Я долго собирал эту коллекцию, но сейчас не хочу таскать её за собой по всему свету. Не знаю, где устроюсь и буду жить, а тут ещё возить с собой несколько связок толстых фолиантов. Поэтому я решил подарить их школьной библиотеке. Попросите мальчишек прийти и перенести их.

– Могу ли я принять такой подарок? – иронично заметила Кулакова, удержавшись употребить слово макулатуру. Глеб, похоже, заметил насмешку.

– Книги и правда ценные. Попросите Павла Андреевича в них разобраться, он знает им цену. Настаивать не буду, просто оставлю их в шкафах, поступайте, как знаете.

– Спасибо вам ещё раз, Глеб Максимович.

Глеба задел тон Кулаковой, он ничего не ответил и ушёл. Оставшись одна, Лидия Лаврентьевна облегченно вздохнула. Одна проблемой меньше. Теперь нужно поговорить с Весницким. Решив не откладывать дело в долгий ящик, Кулакова сама направилась домой к бывшему историку.

Весницкого она застала у себя на дворе, затачивавшим топором какие-то колья.

– Павел Андреевич! – окликнула она его, встав у калитки. – Здравствуйте.

Весницкий посмотрел в её сторону, отложил топор, подошёл ближе.

– Добрый день, – ответил он и вопросительно посмотрел на Кулакову.

Повисла неловкая пауза. Кулакова растерялась и не знала, как попросить Весницкого вернуться. Долго молчать было нельзя, поэтому выпалила первое пришедшее в голову:

– Понимаете, Глеб Максимович уезжает из деревни и нам нужен историк, подменить его на время. Я вспомнила, что вы не хотели уходить, держались за работу, вот и решила, а почему бы вам не выручить школу?

Весницкий презрительно усмехнулся.

– Не навсегда, только на время, – продолжила Кулакова. – Я просто не успею отыскать учителя за оставшиеся два месяца.

– А не вы ли, Лидия Лаврентьевна, мечтали избавиться от меня? – прямо спросил Весницкий.

Кулакова нахмурилась. Оправдываться перед полоумным стариком она не собиралась.

– Если не хотите, так и скажите. Значит, историю будет вести кто-нибудь ещё. Всего доброго, Павел Андреевич, – категорично заявила она и собралась уходить. Весницкий, однако, окликнул её.

– Погодите. Я не сказал нет. Конечно, я помогу школе, но хотелось бы внести ясность в наши будущие профессиональные отношения. А Глеб Максимович куда податься решил?

– Заявил, что уезжает, – ответила удовлетворенная Кулакова. – Значит, я могу на вас рассчитывать?

– Можете, – кивнул Весницкий.

– Тогда жду вас в конце августа в школе.

– Обязательно, – подтвердил Весницкий.

– И ещё по поводу каких-то книг. Глеб решил оставить их нам и сказал, что вы разберётесь с тем, куда их пристроить.

– Он оставляет книги?

– Да, библиотеке. А они точно нужны или очередная порция макулатуры?

– Нет, книги и правда редкие, нужно будет забрать, – заявил Весницкий. – В любом случае, я поговорю с Глебом Максимовичем перед отъездом.

– Вот и славно, решите этот вопрос самостоятельно, – сказала Кулакова и, распрощавшись с историком, ушла.

Весницкий вернулся к своим кольям, выбрал самый острый и продолжил его затачивать. Как он и ожидал, Глеб уезжает. Времени у Весницкого меньше, чем он думал. Звук ударов топора доносился со двора Павла Андреевича до самого вечера.

...

– Привет Глеб.

– Павел Андреевич? Я вас со дня похорон не видел.

– Близкими друзьями нас не назовешь.

– Простите, что не навещал. Вы позвонили по телефону, который я вам дал?

– Нет, Глеб, не позвонил. Когда приключилась бед,а все сам понял. Ты прости, это помутнение какое-то было.

– Вы точно сейчас чувствуете себя хорошо?

– Точно-точно. Говорю же, помутнение. Начитался журналов, которые ты мне дал. Я человек впечатлительный, всякая ерунда в голову лезла. В общем, теперь не хочу это обсуждать. Да и не о себе поговорить пришёл. Слышал, ты уезжаешь?

– Да, собираюсь?

– А когда?

– Сегодня-завтра планировал.

– А можешь подождать числа до второго-третьего?

– В принципе могу. А вам зачем?

– Да по поводу твоих книг. Директриса-то наша ко мне приходила, просила пока она тебе замену не подыщет временно занять прежнюю должность, ну я и согласился. И про книги рассказала, которые ты решил школе подарить. Я ребят собирался взять да их перенести, но лучше при тебе это сделать, чтобы ничего не потерялось, и можно было составить хоть какой-то список.

– Если это так необходимо, я задержусь.

– Вот спасибо. Тогда до встречи.

– До свидания, Павел Андреевич.

...

Весницкий закончил точить мясницкий нож, слегка прикоснулся к лезвию, боли не почувствовал, но из разреза заструилась тоненькая капелька крови. Он облизал палец, удовлетворенно хмыкнул, завернул нож в газеты.

Он вышел на улицу и направился по просёлочной грунтовой дороге, ведущей к лесу. Молодежь любила отдыхать в этих местах на каникулах. Чем тут занимались, догадаться было не сложно, глядя на кострища, валявшиеся у опушки битые бутылки и использованные презервативы. Подходить близко к лесу Весницкий не стал, остановился у кизилового дерева, под которым рос мелкий кустарник. Там он и спрятал сверток. Чтобы не забыть место, ухватил широкий плоский камень и установил рядом с кустом. Дело сделано, оставалось дождаться завтрашнего дня.

...

Глеб оставил себе только самые дорогие вещи – альбом с фотографиями, томик стихов Некрасова и "Происхождение крепостного права..." Ключевского. Помимо этого он забрал одежду и обувь, уместившиеся в двух небольших коробках, матрац и подушку. Разобравшись с книгами, он уложил свои пожитки в "Москвич" и собирался уже уезжать, когда Весницкий, дававший указания ребятам, вернулся к воротам его дома.

– Погоди, Глеб Максимыч! – крикнул Весницкий. – Вылезай из машины. В самом деле, уезжаешь, как неродной. Пошли, выпьем, провожу тебя как следует.

– Извините, но мне ехать надо.

– Не по-людски это, Глеб. Как будто от нас убегаешь. С Митькой Астаховым не попрощался, меня обижаешь. Не дело это. Не заставляй тебя упрашивать.

– Если я выпью, ехать сегодня нельзя будет.

– Так у меня переночуешь.

– Я уже хозяйке пообещал, что сегодня буду.

– Какой ещё хозяйке?

– У которой квартиру снимать собираюсь.

Весницкий цокнул и махнул рукой в сторону.

– Да ничего с твоей хозяйкой не станется, пойдём.

Глеб вздохнул.

– Ну ладно, только по рюмочке.

– А я большего и не прошу.

...

– Я на секунду! – крикнул Весницкий порядком охмелевшему Глебу. Павел Андреевич выскочил на двор, достал из хлева заранее заготовленное зерно, спрятал у себя в кармане, после выглянул за калитку – вокруг никого. Набрав полные легкие воздуха, Весницкий шумно выдохнул. Он старался пить меньше Глеба, но все равно набрался лишнего. Нужно поскорее прийти в порядок, избавиться от предательского головокружения и довершить задуманное.

Весницкий вернулся в кухню.

– Ну, давай, Глеб, по последней, за Аню, да поведу тебя, покажу её любимое место в деревне.

– Павел Андреевич, я лучше пойду, – воспротивился Глеб.

– Хватит, никаких глупостей, – Весницкий налил две рюмки, одну опрокинул сам, другую на силу заставил опрокинуть Глеба, схватил его под руку и буквально выволок на двор. Он вёл его прямо к лесу, к тому самому кустарнику, где был спрятан нож. Делать это у себя дома Весницкий не хотел, да и крики могли у слышать, а вот в паре километров от деревни он спокойно успеет кончить Глеба.

Когда впереди показался кизил, Весницкий переменился в лице, враждебно посмотрел на Глеба.

– Скажи, до Ани сколько у тебя было?

– Я не понимаю, – удивился Глеб резкому повороту разговора.

– Сколько ещё молодых было до Ани.

– Что за грязные намёки! – возмутился Свиридов.

– Ты не так меня понял. Я спрашиваю, скольких ты до Ани свёл со свету? Живешь-то ты куда дольше людей, за свой век многих успел погубить.

– Вы опять за своё?! – Глеб попытался вырвать руку, но Весницкий подобно псу вцепился в его локоть.

– Мы здесь вдвоём, Глеб, не к чему отпираться и дальше. Их ты обманул – Митьку, директоршу, Аню. Но меня и Игната не сумел, мы-то тебя сразу на чистую воду вывели.

Кизил был всё ближе.

– Убил его, потому что он тебя признал, так? Не ожидал встретить кого-то, кто знал тебя молодым?

– Пусти меня, старый дурак, – брыкался Глеб. – Ты совсем из ума выжил.

– Не смей отпираться, нежить. Я вижу, вижу твоё настоящее лицо. Мертвые, вы искусно притворяетесь живыми, но не всё удается. И если кто-то разглядит ваше истинное лицо, вам не скрыться от этого человека. И много вас бродит по свету?

Вот он и куст.

– Порядком! – рявкнул Глеб, осклабившись. – Сейчас и ты старый дурак, своё получишь. Лез не в свое дело, так поплатись!

Он сумел-таки освободиться, кое-как удержал равновесие и угрожающе стал надвигаться на Весницкого. Павел Андреевич запустил руку в карман, и выбросил на землю щепотку зерна. Стоило ей брызгами рассыпаться на земле, как лицо Глеба исказилось, прохудилось. Выступили скулы, глаза глубоко впали, пальцы рук задрожали. Перед Весницким стоял живой мертвец, отвратительное подобие человека, упырь одним словом!

Перепугавшийся Павел Андреевич отшатнулся, оступился, неуклюже упал на спину.

– Зачем ты это делаешь? – проскрежетал Глеб, глядя на зерна. – Что ты задумал?

А потом силы покинули его, он повалился на колени, изогнулся над землей, выставил вперед свой костлявый указательный палец и быстро стал считать зерна. Настало время действовать. Весницкий вытащил кол из-за пазухи, схватил камень, которым пометил куст, зашел к Глебу со спины, наступил ногой на поясницу, заставив парня распластаться на земле.

– Что ты творишь! – сквозь непрерывный счет выдавил Глеб. – Опомнись, дурак, тебя посадят!

Но Весницкий не обращал внимания на его слова. Он приложил острие кола к левой половине спины, занёс руку с зажатым в ней камнем и нанёс сильный удар. Глеб вскрикнул, но кол не пробил кожу. Весницкий ударил снова, снова, снова... Глеб вопил благим матом, пытался вырваться, но не хватало сил. С четвертого или пятого удара Весницкому удалось пробить кожу и слой мышц. Брызнула кровь, несколько капелек попало на лицо и кисти Весницого. В этот момент ему стало по-настоящему страшно, впервые промелькнула мысль: "Да что же я делаю?!" Но останавливаться было поздно.

– Умоляю, я хочу жить! – заливался слезами напуганный Глеб.

После следующих двух ударов кол достиг сердца. Глеб вздрогнул, уставился своими покрасневшими глазами куда-то вдаль, из его рта потекла кровь, руки подлетели вверх, будто крылья, на мгновение застыли в воздухе и опали. Весницкий встал, пошатываясь двинулся к кустам, его взгляд упал на свою куртку, заляпанную кровью Глеба, затем на руки, усеянные мелкими алыми капельками. Чтобы упырь уснул навеки, следовало подрезать жилы и отрезать трупу голову. До того казалось, сделать это будет просто, но теперь, когда в стороне валялся труп, а сам Весницкий словно мясник измазан человеческой кровью, решимость куда-то подевалась.

Он робко обернулся. Нет, не сон, Глеб и правда мертв, лежит на животе, совсем не похож на упыря. Обычный парень, убитый психом. На секунду Весницкий пришёл в ужас от содеянного. Он подскочил к трупу, стал вопить, просил его прекратить притворяться и встать, молотил по нему кулаками, но чуда не произошло, сделанного было не воротить. Глеб убит.

– Они решат, что я псих, псих! Но я-то знаю правду, он был упырём, он убил деда, убил Аню, меня бы убил, если бы я не оказался проворнее, убил бы, убил, убил! – бормотал Весницкий себе под нос и плакал. А потом лёг на землю и зажмурился, умоляя себя проснуться. Но всякий раз открывая глаза, он видел кровь на своих руках и труп Глеба у дороги.

Карточка.

Когда сердцебиение успокоилось и пришло осознание реальности происходящего, Павел Андреевич видел только небо. Барашки облаков неторопливо перетекали в воздушной реке, по-девичьи скромно из-за серой тучки выглядывало солнце. Идиллию беззастенчиво нарушил пронзительный крик, до неприятного тихое перешептывание. Павел Андреевич лениво повернул голову направо, отвлекаясь от белоснежно-чистых небесных сугробов. Красно-серая масса односельчан толпилась в стороне. Они глупо моргали глазами, шевелили своими губами, подталкивали друг друга в спину. А на лицах застыло бездумно уродливое выражение страха. Павел Андреевич не знал, за кого уцепиться своим блуждающим взглядом, снова посмотрел на небо. Там, наверху, лучше. Стать бы облаком, плыть себе неторопливо, поплевывать на букашек людей.

– Паша, Паша, ты меня слышишь? – грубый, злобно-суровый голос вернул Павла Андреевича на землю. – Ты понимаешь, что натворил?

То был Дмитрий Астахов, отец Ани. Павел Андреевич предупреждал его, просил помочь. Белокурая, некрасивая, но очень обаятельная, веселая, общительная. А он предал родную дочь. Испугался, волновало его мнение односельчан, размазанной неприлично глупой массы. Должно быть, когда узнают, из-за чего случилась беда, станут хохотать своим бесчувственно сухим лошадиным смехом. Скажут: "Старый дурак, и как мы ему детей доверяли-то?"

Нестерпимо больно переживать моральные терзания теперь, когда и сам начнешь сомневаться, правильно ли поступил. Пускай лучше не трогают его, позволят вернуться обратно, на небо, полетать ещё чуть-чуть в синеватой дымке, набрать полную грудь свежего воздуха. Свободно мыслить, наслаждаться волей, может в последний раз в жизни. И вправду, умереть сейчас лучше всего. Пусть так, чём услышать вердикт врачей, официально-пустым тоном объявляющих несправедливый, незаслуженный приговор.