Текст книги "Новый учитель (СИ)"

Автор книги: Алексей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Вы дозвонились в скорую или нет? – перво-наперво спросил он.

Астахов отрицательно мотнул головой.

– Нет, побежал к тебе.

– Нужно позвонить, – сказал Глеб.

Они выбрались с Ульянова и попросили разрешения позвонить в первом доме с телефонной связью. Вызвав скорую сразу же отправились домой к Астаховым. За время отсутствия отца Аня немного пришла в себя. Увидев Глеба, она слабо улыбнулась.

– Видишь, как всё вышло. Думала, свадьбу сыграем, детей тебе нарожаю. А до свадьбы-то я не доживу, – промямлила она и лишилась чувств. Слова девушки буквально разорвали душу отца.

– Анечка, Анюточка, говори, пожалуйста, девочка моя, поговори с папой! – Он рыдал, убивался, не знал, куда себя деть.

Если дочь, его сокровище, его продолжение, единственная, ради кого он жил, умрёт, что тогда ему останется? Астахов ощущал себя беспомощным, как когда-то давно в детстве, когда упал в речку и чуть не утонул. Течение не пускало его, затягивало вниз, потом швыряло вверх, ребенку не хватало сил побороть его, оставалось барахтаться и надеяться на чудо.

Теперь он снова ощущал себя точно так же, отданный на волю течению судьбы. Вся его жизнь разрешалась сейчас, в это самое мгновение. Он никак не мог повлиять на процесс выздоровления дочери, знал, что сейчас имеет дело не с хулиганами, которые хотят обидеть её, а с явлением иного рода. Вдруг скорая не успеет, его любимая девочка умрёт прямо сейчас на его руках? Мысль эта настолько напугала Астахова, что он впал в ступор.

Скорая успела. Эти волшебники в белых халатах явились вовремя. Увидев их, Астахов отчего-то обрадовался, поверил, что теперь дочь обязательно спасут и заплакал, но на этот раз от счастья. Врач поверхностно осмотрел Аню, велел уносить её в машину. Пока санитары ходили за носилками, Дмитрий жал доктору руку и нёс всякие благоглупости. Видимо, сболтнул и что-то лишнее, потому что Глеб отвёл его в сторону и напоил водой с валерьянкой.

После все вместе они отправились к машине. Аню занесли в скорую, следом залезли остальные, после чего автомобиль дернулся и, набирая скорость, поехал в больницу. Девушку отвезли в инфекционное. Астахов мотался по коридору из стороны в сторону, Глеб сидел, уткнувшись в пол. Бездействие делалось невыносимым, Дмитрий не выдержал и решил подняться к дочери, но его не пустили.

– Мы подозреваем гепатит, – успокоила отца врач, – но пока ничего нельзя утверждать наверняка.

– Был тут один, говорил у нее анемия, – сквозь зубы процедил Астахов, однако, спорить не стал, вернулся обратно, где Глеб уже общался с дармоедом, который разрешил забрать Аню. Астахов вышел из себя, твердым шагом направился к доктору, ухватил его за шкирку и, не вникая в смысл слов, которые выкрикивал врач, ударил его прямо в челюсть. Тот рухнул как подкошенный и, лежа на холодном грязном полу, заскулил почти по-собачьи.

– Что вы наделали? – перепугался Глеб.

– Я этого так не оставлю, – бормотал оскорблённый доктор. – Я подам на вас в суд.

– Если дочка не переживёт, суд тебе не поможет! – рявкнул Астахов. – Я тебя... -тут он грязно выругался, – понял?

Глеб пытался как-то сгладить конфликт, но ничего не вышло. Доктор посмотрел на Астахова, не выдержав пылающего взгляда Дмитрия, благоразумно отвел глаза, и чуть ли не на карачках покинул отделение.

– Он извиняться пришёл, – сказал Глеб. – Говорит, такого никогда не случалось, чтобы железодефицитную анемию с гепатитом перепутали. Понять, говорит, ничего не может, заболевания различной природы.

– Я этого шарлатана слушать не собираюсь! – отмахнулся Астахов и снова принялся нарезать круги.

– Дмитрий Леонидович, поймите, Ане не поставили диагноз, и, боюсь, в ближайшее время не поставят. Нам нужно, чтобы врачи помогали нам из сочувствия к ней, а не из страха перед вами. Они ведь как учителя – народ мстительный, – заверил Глеб. – Я бы и сам врезал ему с превеликим удовольствием, но нужно держаться. В первую очередь это нужно Ане. Прошу вас, больше никого не бейте, сдерживайте себя.

Астахов секунду поразмыслил над его словами, затем кивнул, в который раз отметив про себя, что парнишка соображает. И тут же вспомнились последние дни его жены. Он тогда тоже вспылил, бросился в драку с одним врачишкой, который посмел усомниться в необходимости продолжения курса лечения.

– Вы останетесь без средств к существованию с дочерью, которую нужно кормить, а жену всё равно не спасёте, – сказал этот высокомерный очкарик с холодностью и безразличием. Астахов бросился в драку и пару раз задел врачишку, но как следует ударить не смог – успели разнять, да и сам доктор оказался вертлявым. Зато после к его жене боялись подходить, Астахова засыпали термина, значения которых он не понимал и отказывали в помощи, а его любимая страдала из-за его, дурака, несдержанности. А что если и теперь его действия приведут к тому, что Аня умрет?

"Не думай об этом, даже не смей!" – пронеслось у Астахова в голове.

Она совсем молодая, такие не умирают. Всё должно быть наоборот – он уступит место дочери и внукам, он подвинется, чтобы им было где жить. Она не может, просто не может умереть. А потом снова вспомнил жену. Ей не было и тридцати пяти, а она погибла – в страшных муках, проклиная себя, дочь, мужа, весь белый свет, корчась и требуя очередную порцию наркотиков, которые запретили давать часто. А теперь та же участь постигнет Аню.

"Нет! – твердо решил про себя Астахов. – Я найду любые средства, влезу в долги, продамся в рабство, но спасу тебя, доченька, спасу".

Та уверенность в выздоровлении дочери, с которой он выезжал из дома, окончательно растворилась. После слов Глеба о том, что диагноза Ане так и не поставили, безотчетный страх перерос в осознаваемый ужас лишиться последнего родного человека. Думать об этом было нельзя, иначе сойдёшь с ума, не думать об этом невозможно, другие мысли просто не умещались в голове. Хотелось одного – определенности.

– Дмитрий Леонидович, – погрузившийся в свои мрачные мысли Астахов не заметил, как к нему подошёл Глеб.

– А, – он посмотрел на учителя дикими, полными животной боли глазами.

– Я тут позвонил одному своему давешнему приятелю, у него есть друг, который работает в районном центре врачом. Объяснил ситуацию и так вышло, что нам готовы выделить место в центральной больнице. Сами понимаете, здесь её лечить дело гиблое, после того диагноза и... – Глеб запнулся, – и вообще, там врачи лучше.

Астахов догадался, что Глеб хотел упомянуть драку, но одернул себя. За это Дмитрий был ему признателен.

– Конечно, так будет лучше, – согласился Астахов.

– Просто понимаете, нужны будут деньги. Боюсь, я один не потяну.

– Деньги? – Астахов сначала не понял, а когда дошло, о какой мелочи идёт речь, чуть не засмеялся. – Конечно, я достану деньги, любые деньги, прямо так и передай своему другу.

Глеб кивнул.

– Любые не понадобятся, не волнуйтесь. Тогда я всё устрою, – сказав это, Глеб куда-то ушёл. Дмитрий проводил его взглядом и в который раз поблагодарил небеса(а ведь раньше считал себя убежденным атеистом), за то что послали его дочери такого парня. Робкая надежда снова затеплилась в душе. Немного успокоившись, он задремал прямо на лавочке, тихонько похрапывая.

Через три часа его растолкал Глеб.

– Дмитрий Леонидович, с нами хочет поговорить врач.

Астахов разлепил глаза, зевнул, сонно осмотрелся и вопросительно уставился на Глеба.

– Врач нас позвала, – сказал Глеб.

Астахов кивнул, не до конца понимая, что от него хотят, встал и пошёл следом за Глебом. На улице уже совсем стемнело, в больнице почти никого не было, лишь изредка попадались санитарки, наводившие порядок. Врач встретила их у входа в инфекционное отделение, отвела в сторонку и усадила на установленные в ряд кресла.

– Первые анализы обнадеживающие – гепатита у Ани нет. На лицо все признаки злокачественного малокровия. Иногда это является симптомом рака желудка или указывает на другие заболевания желудочно-кишечные заболевания, но анализы не подтверждают ни того, ни другого. Основной остается версия проблем с печенью. Есть подозрение, что это лекарственный гепатит. Вы ведь лечились от железодефицитного малокровия. Возможно, некоторые препараты могли вызвать такую реакцию печени. Но если быть до конца честным, мы не знаем, чем больна ваша дочь, – закончила врач.

– А какой прогноз? – спросил Глеб.

– Сейчас ей ничего не угрожает. Нужно провести ряд дополнительных анализов, но скорее всего мы переведем её из инфекционного отделения. Часы посещения уже закончились, но я понимаю вашу ситуацию и могу вас провести к Ане, если хотите. Правда, она спит и тревожить её не стоит.

– Просто посмотреть, – попросил Астахов.

Врач кивнула.

– Пойдемте.

Она проводила их к палате. Последняя была полупустая, голые сетчатые кровати и бледно-голубые стены, освещаемые холодным люминесцентным светом из коридора, навевали мрачные мысли, запах лекарств витал в воздухе. Не смотря на то, что внутри пациентов было немного, Астахов не сразу увидел свою дочь. Врач, приложив палец к губам, взяла Дмитрия за руку и на цыпочках прокралась к кровати у окна. Аня крепко спала. По блуждавшей на её лице улыбке было понятно, что ей видятся приятные грезы. Она была уже не такой бледной, как дома, но казалась сильно похудевшей. Дмитрий наклонился и тихонько поцеловал дочь в щеку. Оказалось, жар тоже спал.

Они простояли у кровати несколько минут, после чего врач постучала указательным пальцем по запястью левой руки, намекая, что пора уходить. Астахов кивнул, прикоснулся ладонью к соломенным волосам дочери и направился к выходу. Врач вывела их с Глебом из отделения, закрыв двери, развернулась к ним и сказала:

– Сейчас вам нужно отдохнуть. Понимаю, домой вы не поедете, поэтому я договорилась устроить вас в одной из свободных палат.

– Спасибо вам! – Дмитрий был искреннее признателен врачу.

Глеб отмалчивался. Врач отвела их в палату на другом этаже, помогла устроиться и ушла. Они с Глебом немного поговорили и, пожелав друг другу доброй ночи, легли спать. Дмитрий думал, что будет долго ворочаться, но словно загипнотизированный, он провалился в сон сразу же, как только коснулся головой подушки. Глеб разбудил его днём, солнце уже светило во все окна палаты.

– Который час? – спросил Дмитрий.

– Половина двенадцатого.

– Вот это я соснул! – разминая затекшие конечности, протянул Дмитрий. Чувствовал он себя хорошо и не сразу вспомнил, по какому поводу в больнице. А вспомнив, резко переменился в лице. – А Аня? – посмотрел он на Глеба.

– Я из-за этого вас и разбудил, – сказал Свиридов. – Пошла на поправку, сегодня обещали перевести из инфекционного. С врачом я уже поговорил, она утверждает, что это почти наверняка лекарственный гепатит и Аня поправится. Я пока другу в центр больше не звонил, но всё равно считаю, после того, как ей станет лучше, нужно будет пройти обследование там.

Астахов кивнул в знак согласия.

– Аня уже проснулась, поэтому если хотите, можем её навестить, – сказал Глеб.

– Конечно, хочу.

Астахов подхватился и, ведомый Глебом, направился в палату к дочери.

Вчера он не заметил окружение, между тем как сегодня больничная обстановка додавливала его – грязно-серые стены, резкие запах моющих средств и лекарств, понурые лица пациентов, бродивших в коридоре, наконец, вход в палату дочери. Аню устроили на койке у окна, рядом с батареей. Дочь выглядела ужасно – бледная, со сморщившимся, сделавшимся похожим на яму ртом( "Могильную яму", – пронеслось в голове Дмитрия), черно-жёлтыми синяками под глазами, заострившимся носом, впалыми щеками, неаккуратно разбросанными во все стороны пожухлыми волосами цвета осенней, умирающей травы. Она пыталась улыбаться, но улыбкаэта вызывала только жалость и боль. Пытавшийся крепиться Дмитрий сломался. Он пересёк палату, коленями упал на мытый, но всё равно нечистый пол, обхватил дочь за ноги, укрытые протёртой простынкой и куценьким одеялом, от которых прямо-таки несло цветочным ароматом отбеливателя, обнял её голени, изо всех своих немалых сил прижал крошечные ступни дочери к своей широченной груди и зарыдал.

События двухлетней давности встали перед глазами так, словно бы они произошли только вчера. Жена умирала, такая же бледная, потерянная, напуганная, а он – огромный глупый истукан – не знал, что делать, стоял и смотрел, даже реветь боялся. И вот все снова повторялось, только хуже, во сто крат хуже. Тогда уходила женщина, а теперь девочка. Она должна была жить, у неё должен был быть муж, дети, внуки, в конце-то концов. А если бы она поступила в университет, стала бы юристом, программистом, экономистом – черт его знает, кем сейчас хотят стать молодые – устроилась бы, построила карьеру, разбогатела бы, уехала куда подальше из деревни, в город, в столицу, а то и за границу, зажила бы там в своё удовольствие. Но нет, ничему этому не суждено сбыться. Она утекала от Дмитрия, казалось, ослабь хватку, и дочь выскользнет, умрет в следующую же секунду. В висках стучали молотки, душу раздирало от страха, хотелось самому умереть, чтобы не видеть гибели дочери – молодой, красивой, сильной, любимой...

Он не знал, как быть, не знал, что делать, куда податься, кого молить. Всю жизнь был атеистом, а после смерти жены в конец разуверился. Не в знахарей и ворожей, в чудеса и избавления он не верил. Потому твердо знал – дочь умрёт, это данность и ничто её не изменит, потому и рыдал, впервые жизни заливался слезами так, как никогда прежде. Всю жизнь терпел – когда его порол отец за мелкую провинность, когда старшие ребята лупили и окунали головой в сугроб, когда мать отвесила пощечину на людях – но больше терпеть не мог и не пытался. Это было унизительно, неправильно, подло по отношению к дочери, и Дмитрий всё это понимал, но ничего поделать не мог. Нужно было дать слезам волю.

В палате зашептались, некоторые больные открыто возмущались, Аня просила его успокоиться, Глеб наклонился и невнятно шептал что-то на ухо, а потом чья-то сухая костлявая рука прошлась по его волосам, цепкие пальцы подобно разъяренной змее вцепились в его ухо. Подействовало – Дмитрий оторвался от ног дочери, попытался обернуться и посмотреть, кто схватил его за ухо. Позади стояла старая санитарка, брезгливо, с укоризной смотрела на Астахова.

– Ишь ты, здоровый мужик, а разнюнился. Здесь тебе не дом плача, а больница. Иди вон-то на улицу, там и заливайся, а здесь чтоб порядок не нарушал, больных не пугал, – строго, без тени жалости потребовала она.

Астахову стало стыдно, он вытер растекшиеся по щекам слезы и кивнул.

– Простите, – прошептал он.

Санитарка ничего не сказала, только одарила его ещё одним строгим взглядом, который почему-то напомнил Дмитрию о матери, и ушла. Больные излишне торопливо вернулись к своим делам, будто бы и не рыдал только что двухметровый детина с сединой в башке. Растерянный Глеб застыл у стены и не шевелился, не зная, куда податься.

– Доченька, ты прости, это я от радости, – выдавил Астахов. – Вчера ты меня так напугала. Он ведь, доктор этот, обещал, что ты на поправку пойдёшь, а тут такое. Может с тобой такая напасть из-за Пал Андреича приключилась? Ты только скажи, я с ним поговорю, он к тебе больше не сунется, – вспомнив о Весницком, Астахов начал закипать.

Дочь снова попыталась улыбнуться, но, видимо заметив какие-то перемены в лице отца – а Дмитрию действительно стало не по себе, когда её рот-яма стал растягиваться и обнажать зубы, от чего лицо девочки становилось похожим на череп – опустила уголки губ.

– Нет, папа, не злись на него, я много передумала и поняла, он просто меня любит какой-то своей, особенной любовью, тоже заботится обо мне, как и вы. Ему непросто, очень непросто, мне даже жалко его. Поэтому не злись на Павла Андреевича, он всегда был добр ко мне.

– Не буду, доченька, не буду! – пообещал Астахов. – Главное, ты поправляйся, а я для этого сделаю всё, что требуется.

Аня поманила отца едва заметным жестом, он озадачено посмотрел на Глеба, по-прежнему стоявшего у стены, тот пожал плечами. Тогда Дмитрий подошёл ближе, наклонился над постелью дочери. Она приподнялась с подушки, ткнулась своим острым носом в его гриву и прошептала ему в ухо:

– Прости, папочка, я не поправлюсь.

В голове снова зашумело, от копчика вверх по спине к самой шее прошла дрожь. Чтобы не рухнуть, Дмитрий ухватился руками за койку, застыл на месте и не шевелился. Дочь затихла, было слышно её дыхание – оно напоминало легкий ветерок, каковой пробегал над степью поздно вечером после засушливого дня, возвещая о приближении ночи.

"Дыхание мертвеца", – подумал Астахов.

На этот раз сумел сдержаться, обнял дочь за голову и прошептал ей в ответ:

– Нет, доченька, нет. Ты поправишься, я тебя не отпущу. Я отпустил маму, но тебя не отпущу. Слышишь меня, не отпущу?

Дочь всхлипнула, обняла его.

– Я тебе верю, папочка. Просто мне страшно, – ответила девочка.

– И мне страшно, и я боюсь, но не смотря ни на что, буду держать тебя, не отпущу. Ты моё золотце, моё сокровище, только ради тебя я и живу, только ради тебя работаю, а понадобится – так и умру ради тебя. Люблю больше жизни, потому не отпущу.

Он не знал, сколько они с дочерью пробыли в объятиях, но когда Дмитрий отстранился, то Глеба у стены не обнаружил – тот куда пропал, видимо, из деликатности ушёл.

– Когда вчера мне стало совсем плохо, – заговорила Аня, – вспомнила маму. А потом она мне приснилась. В школе девчонки говорили – когда снятся покойники, сам скоро умрешь. Вот я и подумала, что умру.

– Глупости, доченька, – Дмитрий положил её кисть в свои большие мягкие ладони. – Глеб обо всем договорился, скоро тебя переведут в другую больницу, тобой займутся хорошие врачи и ты обязательно пойдёшь на поправку.

Аня улыбнулась и на этот раз улыбка её украсила, потому что была искренней.

– Он замечательный, правда? – спросила она.

– Кто?

– Глеб.

Дмитрий улыбнулся в ответ. Свиридов нравился ему всё больше и больше.

– Да, замечательный. За тебя горой, как будто вы уже женаты. Другой бы посмотрел на такое дело, сказал бы "Нафиг оно мне", да смотал бы удочки, а он слово держит. Настоящий мужик. Вон сколько историй рассказывают, как уходят из семей. У них дети маленькие, им плевать. А тут парень, прости за выражение, молокосос, никакими обязательствами с тобой не связан, только пообещал жениться. Рискует работой и репутацией, день и ночь у твоей постели кружится. Я к нему поначалу холоден был, а теперь смотрю, ты с выбором не прогадала. Будешь за ним, как за каменной стеной. Главное, поскорее поправляйся, а там закатим такую свадьбу – вся деревня обзавидуется.

Анино лицо будто бы озарилось: на щеках появился румянец, губки порозовели, глаза сделались живыми, смотрели вдаль, словно заглядывали в будущее. Увидев дочь такой, Дмитрий снова поверил – Аня обязательно поправится. И благодарить за это нужно Глеба. Она любит парня, она хочет быть с ним, а значит, хочет жить.

Воодушевленный Астахов продолжал:

– А там, как знать, переберётесь вместе в город. Он устроится в какой-нибудь школе, ты поступишь, куда хотела, поработаешь немного по профессии, детьми обзаведёшься на радость старику-отцу. Сначала жилье снимать будете, а там накопите, сколько нужно и в свою собственную квартиру переберётесь. Уж я помогу, чем смогу. Доживешь до самой старости, внуков-правнуков нанянчишься, главное перетерпеть эти тяжелые дни, через год о них и не вспомнишь.

Аня кивнула.

– Да, я тебе верю, папа, я поправлюсь. Ты так говоришь, а мне уже лучше становится.

– Тогда пошли выписываться, – усмехнулся Астахов. – Раз тебе лучше.

Аня прильнула к отцу, как в детстве, нежно поцеловала его в щеку. После они болтали о всякой всячине, пока в палату не вернулся Глеб с шоколадом в руках.

– Вот, сбегал в буфет за сладким, – сообщил он, протягивая плитку Ане. – Говорят, поднимает настроение.

– Спасибо, Глеб, – поблагодарила девушка.

– Ещё с врачом разговаривал. Она сказала, что результаты анализов будут днём, но скорее всего у Ани не гепатит и её переведут в общее отделение.

– Глеб, посиди со мной, – попросила Аня, отодвигаясь от отца, который понял намёк и встал с койки.

Свиридов смущённо улыбнулся, извинительно посмотрел на Астахова. Тот пожал плечами, мол, ничего, я понимаю, и вышел из палаты.

...

Павел Андреевич не находил себе места весь день. Он метался из угла в угол, ходил по кругу, мотался в ванную, пил много воды, постоянно перекусывал, время от времени возвращаясь к письменному столику, на котором валялся номер телефона, которые ему дал Глеб.

"Я не сумасшедший!" – твердил себе Весницкий.

Однажды он бывал в психиатрической больнице, но не как пациент. Никаких впечатлений от посещения того места Весницкий не сохранил, помнил лишь некоторые детали, напуган не был. Но тогда речь шла о неблизком приятеле, а сейчас о нём самом. Набравшись смелости, он подхватил листок и набрал на телефоне нужные номер. Гудки, трубку на том конце подняли, Весницкий дрогнул, нажал рычаг. Нет, он не станет туда ложиться.

"Ты сам видел, всё видел своими глазами!" – твердил он, а в голове всплыли детали пугающего сна о Таллине.

"Даже если я прав, – рассуждал он, – как быть? Мне никто не поверит, я ничего не могу поделать!"

Это сущая правда. Даже он сам порой сомневался в верности своей догадки. Вспоминая последний визит Глеба, Весницкий понял, что не заметил притворства в поведении парня.

"Не стану ничего предпринимать, посмотрю, подумаю, может и правда выдумал", – рассудив так, Павел Андреевич на некоторое время успокоился и стал ждать новостей из дома Астаховых.

...

– Тихий час, папочка, – окликнула Дмитрия санитарка.

Астахов, сидевший с Аней и пересказывавший ей разговор со знакомым Глеба, улыбнулся дочери.

– Так что ты не волнуйся. Завтра отсюда переведут в общее, а там мы договоримся и отправим тебя в новую больницу. Уже получше себя чувствуешь?

– Да, – ответила порозовевшая под вечер Аня.

– Ну и хорошо. Добрых снов.

– Спасибо, папочка. И поблагодари Глеба.

– Завтра сама поблагодаришь.

Они чмокнулись и Дмитрий ушёл. Глеб встретил его у выхода.

– Не успел!– всплеснул руками он.

– Не расстраивайся, завтра увидишься.

– Поедемте домой, – предложил Глеб. – И нам нужно отдохнуть – завтра много мотаться придётся.

Дмитрий кивнул. Глеб провел его к своей машине, застыл на месте.

– Знаете что, вы садитесь, а я все-таки сбегаю, вдруг пустят.

– Смотри их не разозли, – предупредил Дмитрий, устраиваясь на пассажирском сиденье.

– Не разозлю, – пообещал Глеб и побежал обратно, к больнице. Вернулся он минут через десять.

– Ну что, пустили?

– Да. Я на уши присел, мол, поздно с работы, пустил в ход всё своё обаяние, дежурная медсестра разжалобилась.

Глеб завёл машину, и они уехали обратно в деревню. Астахов не знал, что видел дочь в последний раз. Наутро девушка умерла.

...

Впоследствии Дмитрий часто рассуждал над тем, какой смысл люди вкладывают в простую фразу "как в тумане". До дня смерти Ани для Дмитрия это была лишенная смысла фигура речи. После – наиболее точное выражение собственных ощущений, испытанных им в тот период.

Когда его пустили в больничный морг, и он увидел свою белую, холодную дочь на столе, внутри всё сломалось. Дмитрий рыдал, выкрикивал проклятья, рвал на себе волосы. Его попытались увести, выволокли в коридор, там медсестра вколола ему какую-то гадость, от которой голова пошла кругом, а мысли стали путанными. Потом ему подсунули стакан, от которого несло валерьянкой. Глеб куда-то пропал, но по правде говоря, Астахов о нём и не вспоминал.

"Умерла, не вернуть. Жена, теперь дочь", – свербело в его мозгу.

Нужно было готовиться к похоронам, покупать гроб, венки, нанимать людей копать могилу, но у Астахова не было сил. Он утратил волю, позволил лекарствам затуманить рассудок, сидел на лавочке и пялился в стену. Именно белая больничная стена будет всплывать у него в памяти всякий раз, когда он будет пытаться вспомнить о смерти дочери. Он не знал, сколько он просидел, но видом своим Астахов напоминал умалишенного – пустые глаза, приоткрытый рот, слюна стекает по щеке, поникшие плечи. К нему подходили врачи, что-то говорили, он умудрялся отвечать впопад, но смысла слов не улавливал.

Расшевелил его Глеб. Бледный, испуганный он явился в больницу после полудня. О чём-то переговорил с врачами, Дмитрию сделали ещё один укол и заставили выпить вторую порцию валерьянки. Сонному Астахову помогли добраться до "Москвича", положили на заднее сиденье, где он, упираясь спиной и коленями в плотно закрытые дверцы, и задремал.

Когда его повезли, как довезли и вывели, он вспомнить не мог. В себя пришёл уже дома, лежа на постели, поздним вечером того же дня. Аню тоже привезли, она лежала в своей комнате на широкой лавке, которую Глеб достал неизвестно откуда. Со стороны могло показаться, что девочка спит. И если бы не громоздкий гроб, стоявший чуть поодаль, у стены, иллюзия была бы правдоподобной.

На этот раз Астахов не стал заливаться горючими слезами, просто сел над телом дочери, взял её руку, как день тому назад в больнице, стал поглаживать своими пальцами, целовать, тереться щекой. Девочку уже переодели в белое, поэтому Дмитрий старался не смотреть на неё. Он хотел обмануть сам себя, глядя на нагретую им ручку, поверить хотя бы на мгновение, что дочь спит. Ему это удалось, он слабо улыбался и не отводил глаз от крошечных пальчиков Анечки.

Вот сейчас она пошевелит ручкой, расчешет его непослушные волосы, обовьется вокруг шеи, прильнет к груди, сожмётся в комочек, снова станет маленькой, невинной девочкой, больше всего на свете любившей своего отца. Ему стал слышаться голос Ани, он отзывался, разговаривал с ней, рассказывал какие-то несуразности, неинтересные, сто раз слышанные дочерью истории из своей жизни.

Потом к нему кто-то подошёл из-за спины, положил руку на плечо.

– Митя, хватит, не мучай себя, – донёсся голос сестры. Когда она успела приехать, кто её пригласил, так и осталось для Дмитрия загадкой.

Сестра увела его от тела дочери, сунула третий стакан с тридцатью каплями валерьянки, заставила выпить и, поцеловав в губы, уложила в постель, попросила постараться уснуть. Беспомощный, как ребёнок, Дмитрий слабо кивнул и закрыл глаза.

Снова тот же сон – он с запеленатым ребёнком в руках, качает, напевает колыбельную. Вдруг роняет комочек, простыни оказываются пустыми, а внутри них всё залито кровью – яркой, насыщенно-красной. Это был первый цветной сон, который видел Астахов.

Он проснулся рано утром, около пяти, резко подхватившись на кровати. В сторонке на раскладушке дремал отец, сестра спала сидя в кресле рядом с кроватью. Дмитрий не стал их будить, сразу пошёл в комнату к дочери. Девочку уже уложили в гроб, мать Астахова сидела над телом и заливалась горькими слезами. Когда вошёл Дмитрий, она подняла заплаканные глаза.

– Митенька, да как же так, – прошептала она.

Астахов подошёл ближе, заглянул внутрь. Гроб был чересчур просторным, из-за этого Аня казалась совсем маленькой. Увидев её на темно-красной ткани в свадебной фате, Астахов понял, что теряет рассудок.

– Нет, нет, нет, – затараторил он. – Не будет этого. Этого не будет. Нет, нет, нет...

Он повторял и повторял, мать подхватилась с места, хотела подойти и успокоить сына, но Астахов так поглядел в её сторону, что женщина испугалась и бухнулась обратно на стул. Дмитрий говорил всё громче и громче, потом наклонился и выхватил дочь из гроба, прижал к груди, бросился к выходу.

– Я им тебя не отдам! – заголосил он.

– Лёня! – позвала мать.

– Что такое?! – донесся голос отца, но Дмитрий не обращал внимания, он выскочил на кухню, добрался до выхода открыл дверь и застыл на месте – в проёме стоял Глеб.

– Отдайте мне её, Дмитрий Леонидович,– попросил он. В голосе юноши чувствовалась сила и властность, нехарактерная для человека его возраста. По глазам было видно, что он невероятно устал и с трудом держится на ногах, от него пахло алкоголем, но в тот момент он один – ни мать, ни отец, ни сестра – мальчишка, которого Астахов почти не знал, сумел подчинить себе Дмитрия. Двухметровый мужчина отступил на два шага назад, парень, который был меньше его на двадцать сантиметров, прошёл вперёд на эти же два шага.

– Отдайте мне её, – повторил Глеб. – Или отнесите обратно сами.

Лицо Дмитрия скривилось, по щекам потекли слёзы, он передал тело дочери Глебу. К тому моменту в кухню уже прибежали родственники и молча наблюдали за этой сценой. Глеб попросил их дать пройти, отнёс девушку обратно в гроб.

– Димочка, бедненький мой, – захныкала мать, обнимая Астахова. Едва сдерживал слёзы отец, беззвучно плакала сестра, а на лице Глеба, вернувшегося обратно в кухню, застыло мрачное, но спокойное выражение. Ему каким-то образом удавалось сохранять присутствие духа.

– Дмитрий Леонидович, – обратился он к Астахову. – Соберитесь, пожалуйста. Я всё устроил, обо всём договорился и всё подготовил. Вам осталось одно, самое главное -собраться с духом и проводить дочь в последний путь. Сделать это нужно не ради меня или себя, а ради неё.

Он отвёл взгляд в сторону, вздохнул, а когда снова заговорил, голос его предательски дрожал:

– Я любил её, может и греховной любовью, но искренней. Мне тоже тяжело. Очень тяжело. Я понимаю, вам во сто крат хуже – она ваша дочь. Но как раз поэтому именно вы должны собраться. Ваша дочь заслужила уйти достойно, без скандалов и истерик. Прошу вас, возьмите себя в руки.

Договорив, Глеб ушёл, Леонид Астахов, проводил его взглядом, посмотрел на сына и сказал:

– Дело парень говорит, Дима. Нам сплотиться нужно и пережить беду.

Дмитрий кивнул, крепко обнял мать и заплакал. Отец побежал куда-то и вернулся со стаканом валерьянки, а когда вернулся, то рыдал не только Митя, но и жена с дочерью.

...

Когда гроб вынесли на улицу и поставили в теньке под старой яблоней, Дмитрий, заставивший себя успокоиться, рассеяно кивал людям, выражавшим соболезнования, держался достойно. Но когда к нему подошёл старый бортник с женой, когда их взгляды встретились и в выражении его лица Астахов прочитал немой укор – не уберёг мою дочь, а теперь внучку – Дмитрий снова заплакал.

– Крепись, – только и сказал бортник.

– Как же так, как же так, – причитал его жена. – Сначала Таня, а теперь и Анечка. Димочка, как же так вышло?

Астахов не знал, что сказать. Они ушли к гробу и сели рядом с родителями Дмитрия. Астахов подходить туда не решался. После того, как он пытался вынести Аню из дому, Дмитрий старался не подходить к дочери близко, боялся снова обезуметь от горя. В самом конце панихиды на дворе появился Весницкий. Взмыленный, возбуждённый, он целеустремленно направился к Астахову. Взгляд Дмитрия пересёкся с его безумным взглядом. Глеб, крутившийся у гроба, заметил это, чуть ли не бегом засеменил к Дмитрию.