Текст книги "Крылья победы"

Автор книги: Алексей Шахурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Чанэй, которого на выводили из равновесия и хорошего расположения духа нападки Бальфура, не считал нужным спорить во время заседаний и отвечал на все эти резкости добродушной улыбкой:

– Ну хорошо, хорошо, мы еще посмотрим.

Так проходили наши заседания.

А вечером я приезжал к Сталину и в кабинете или на его квартире докладывал о ходе переговоров. Докладывали о том. как идут переговоры, и другие члены делегации. Сталин никогда не был огорчен нашими сообщениями, видимо полагая, что это только начало, что если о чем-то и не удастся договориться, то это не главное. Сейчас идет разведка, выяснение наших возможностей к сопротивлению, стойкости нашего духа. нашей потенциальной мощи. Сумеем ли мы оказать необходимый отпор фашистской армии, которая перед этим сокрушила все на своем пути?

Мы, члены советской делегации, хорошо видели, что американцы и англичане изучают нас, русских, советских людей. Они, что называется, рассматривали нас под лупой, взвешивая наши силы, возможности, определяя, на что мы способны. Они видели нас в таких тяжелых и сложных обстоятельствах впервые, за исключением, может быть, тех времен, когда, участвуя в интервенции, стремились сами задушить Советскую республику. И вот теперь, когда Советская власть не только выжила, но и противостояла фашистской Германии, спасая от смертельной угрозы и англичан и американцев, они смотрели на нас, возможно, удивленно, пытаясь понять, что же собой представляет наше государство. Это было тем более важно, что Гитлер, покоривший большую часть Европы, давно обещал уже быть в Москве. Ну не интересно ли посмотреть на людей, которых не удалось сломить Гитлеру!

Да и мы сами до этих грозных испытаний не знали до конца своих возможностей, всего того, что в нас заложили идеи Октября. Мы и сами еще только познавали свой могучий дух, свою стойкость и мужество, которые изумили мир. Участники конференции в течение нескольких дней наблюдали членов советской делегации – спокойных, гостеприимных, уверенных и в себе, и в силах своей страны и народа.

Американские и английские дипломаты побывали на некоторых московских заводах, в военном госпитале, в Центральном аэрогидродинамическом институте.

Авиационная промышленность очень интересовала наших союзников. Незадолго до московских переговоров на одном из авиационных заводов побывали посол Соединенных Штатов Америки в СССР Стенли и английский вице-маршал Кольер в сопровождении английских и американских офицеров. Гости проявили большой интерес к заводу и самолетам, которые там изготовляли. Подобные посещения убедительно показали нашим союзникам, на что способен советский человек. Они увидели спокойных и деловых людей, убедились в их вере в победу над врагом.

В той обстановке наша моральная стойкость была обстоятельством немаловажным. Во время переговоров, как стало известно позже, английский и американский военные атташе советовали главам своих делегаций "свернуть" переговоры и поскорее покинуть Москву по той причине, что она вот-вот будет сдана немцам. Думаю, что встречи с руководителями нашей страны и все, что увидели в Москве союзники, убедили их в обратном.

О некоторых необходимых поставках мы договорились. Однако правящие круги США и Англии решили еще некоторое время выждать. Но так как наше сопротивление гитлеровским полчищам постоянно возрастало, поставки постепенно стали поступать, хотя и с перебоями. Наша помощь Соединенным Штатам Америки и Англии была куда более значительной, ибо именно мы приняли на себя главный удар фашистских полчищ.

На заключительном заседании глава советской делегации В. М. Молотов подчеркнул, что на долю Советского Союза выпала тяжелая задача – испытать на себе наиболее сильные удары гитлеровских захватчиков. Великое значение нашей трудной борьбы находит все большее признание среди народов всего мира. Придет время, и эти народы скажут свое веское слово о той освободительной роли Советского Союза, которую он теперь выполняет не только в интересах раскрепощения народов Европы, но и в интересах свободы народов всего мира.

Выступил и А. Гарриман, который подчеркнул, что Советский Союз снабжает Великобританию и Соединенные Штаты большим количеством сырьевых материалов, в которых эти страны очень нуждаются.

– Лорд Бивербрук и я,– отметил он,– от имени наших правительств подтверждаем получение от Советского правительства крупных поставок русских сырьевых материалов, которые значительно помогут производству вооружения в наших странах.

На этом же заседании был подписан протокол о поставках и согласовано коммюнике об окончании работы конференции. В нем говорилось, что конференция представителей трех великих держав – СССР, Великобритании и Соединенных Штатов Америки – "успешно провела свою работу, вынесла важные решения в соответствии с поставленными перед нею целями и продемонстрировала полное единодушие и наличие тесного сотрудничества трех великих держав в их общих усилиях по достижению победы над заклятым врагом всех свободолюбивых народов".

Запомнился прощальный тост Сталина на обеде, который был дан в Кремле поздно вечером 1 октября 1941 года:

– За успешное сотрудничество союзников и за их победу над общим врагом!

Вернувшись домой, я повесил на место свой штатский костюм, который не надевал почти до конца войны.

На восток

Так мы работали до момента, когда возникла необходимость снимать со своих мест заводы, расположенные в европейской части СССР.

Больше ста предприятий авиационной промышленности и более тысячи заводов других отраслей перебрасывались в Заволжье, на Урал, в Сибирь, Среднюю Азию, на Дальний Восток. В числе авиационных предприятий были крупные самолето– и моторостроительные заводы, заводы по производству приборов и агрегатов. Они имели сложное оборудование, большие запасы сырья и материалов. Все это требовалось демонтировать, погрузить в железнодорожные вагоны или на речные суда и баржи и отправить за тысячи километров в глубь страны. Вместе с авиапредприятиями эвакуировались в тыл коллективы рабочих, служащих, их семьи. А эвакуировать только один самолетный или моторный завод – значит демонтировать и погрузить 3-5 тысяч единиц оборудования, от простого до самого сложного, включая гидравлические прессы, котлы, прецизионные станки и т. д., и 10-15 тысяч, а то и более работающих, а с семьями – до 50 тысяч человек. По сути, перебрасывали в далекие дали только с одним заводом население небольшого города. На колесах и в движении оказалась почти вся авиапромышленность.

Эвакуацию осуществляли в кратчайшие сроки. Если учесть, что гитлеровское командование стремилось перерезать транспортные магистрали, разбомбить эшелоны, не допустить вывоза материальных ценностей, то станет ясно, насколько сложна была эта задача, какая исключительная организованность и оперативность требовались от партийных, советских и хозяйственных организаций, какой высокий патриотизм и трудовой героизм проявляли рабочие, инженерно-технический состав и служащие авиационных предприятий.

В целом эвакуация проходила планомерно и организованно. Общее руководство ею осуществлял Совет по эвакуации, созданный при Государственном Комитете Обороны. Каждое перебазирующееся предприятие составляло план, в котором определялось, что подлежит эвакуации, ее порядок, сроки свертывания и погрузки оборудования, необходимое для перевозки количество вагонов и платформ. В первый период войны, когда каждый выпущенный самолет представлял большую ценность, нередко демонтаж оборудования заканчивали под огнем врага.

Так эвакуировались запорожский и таганрогский заводы, успев под артиллерийским обстрелом погрузить в эшелоны и отправить по назначению все до последнего винтика. Рассказывали, что гитлеровцы жестоко бомбили железнодорожные пути близ запорожского завода, но сразу после бомбежек военные железнодорожники восстанавливали пути, и эшелоны с оборудованием ночью уходили на восток. Наутро картина повторялась. Бомбежка. А ночью снова отправлялись эшелоны. Когда гитлеровцы заняли остров Хортицу, территория завода обстреливалась даже из минометов. Однако эвакуация не прекращалась ни на минуту. Под огнем противника грузили станки, плавильные печи, термическое оборудование, прессы и другие материальные ценности. На восток ушло почти 3 тысячи вагонов.

В эти дни группа работников Запорожского обкома партии (здание обкома находилось под непрерывным обстрелом) очень помогла своевременной переброске завода в тыл страны. Один из работников обкома был удивлен, увидев, что в эшелоны грузят не только оборудование, оснастку и многое другое, но и бракованные алюминиевые головки цилиндров, а также разнообразную сантехнику. Кто-то уже подумал о том, что на новом месте придется строиться, будет трудно с сырьем, снабжением. И вместе с оборудованием в тыл отправили запас алюминия и многое другое. Все это помогло ускорить на новом месте выпуск авиапродукции.

29 сентября 1941 года все, что можно было вывезти, отправили на восток. Врагу не оставили ни одного станка, а все наиболее важные объекты завода котельные, электроподстанция, бензохранилища – были взорваны. Уезжавший с последним эшелоном старый кадровый работник завода П. В. Филоненко вспоминает:

"Трудно было расставаться со своим родным детищем. Ведь многие из нас проработали на заводе по двадцать и более лет, многие своими руками восстанавливали завод после гражданской войны. Здесь было нам все знакомо каждый уголок, каждый кирпичик. Никогда не забуду одного из последних разговоров с Москвой. Звонил нарком. Я доложил ему, что эвакуация полностью завершена, выезжаем сами.

– Как настроение? – спросил нарком.

– Какое может быть настроение, обидно и жалко расставаться с заводом.

– Ничего, товарищ Филоненко, не навсегда расстаетесь. Поверьте, придет время и вас откомандируем в Берлин за оборудованием для вашего завода. Обязательно откомандируем. Желаю успеха.

Между прочим, эти слова оказались пророческими. В 1945 году, после разгрома фашистской Германии, я был включен в состав группы специалистов по отбору трофейного оборудования для авиазаводов и командирован в Берлин. Но это было почти четыре года спустя, а тогда, в 1941 году, нам надо было работать, работать и работать для разгрома врага".

Так эвакуировался и таганрогский завод. Оборудование грузили в вагоны и на платформы под бомбежками и обстрелом, а последние эшелоны уходили, когда к заводу прорвались вражеские танки. Эвакуации завода помогал замнаркома А. И. Кузнецов. Он вспоминает:

"Немецкие войска подошли к железнодорожной станции, в случае взятия ее Таганрог мог быть отрезан. Наши стойко отстаивали станцию, буквально любой ценой, благодаря чему удалось за 10 суток вывезти таганрогский завод. Помню, после начала эвакуации нам позвонил А. Н. Поскребышев и спросил:

– Сколько вам надо еще времени на вывоз завода?

– При самом усиленном нажиме три дня,– ответил я.

– Это много. Поторопитесь. Надо уложиться за один день.

Фактически мы уложились за четыре дня".

В октябре началась эвакуация заводов Москвы – напряженнейшая, почти круглосуточная работа. Однако каждый выезд на эвакуировавшиеся заводы подтверждал, что все делается разумно и организованно, как будто людей специально этому обучали. А ведь все произошло так неожиданно – к эвакуации предприятий в Москве никто не готовился.

И вот снимаются со своих мест огромные заводы. Люди собранны, ни суматохи, ни сутолоки. Между цехами и корпусами проложены железнодорожные пути. Оконные проемы разобраны до уровня вагонов. Сделаны погрузочные эстакады. Станки и оборудование подают на погрузку по определенному плану. На каждом участке ответственные командиры производства. Есть ответственный за вагон, платформу, эшелон, за их охрану. А в это время в цехах еще выпускают самолеты и моторы из деталей и заготовок, которые обрабатываются на действующих станках.

Как и в других местах, с московских заводов вывозили все. Снимали даже световую арматуру. В стенах электроподстанций зияли отверстия из-под выключателей, трансформаторов, изоляторов. Грузили конторские столы, тумбочки, табуретки. В цехах оставались лишь груды битого стекла и ненужной бумаги. Благодаря особому вниманию к авиационной промышленности со стороны ЦК ВКП(б) и Совета по эвакуации подвижной состав поступал на заводы бесперебойно. Погрузка шла днем и ночью.

Вспоминает один из старейших работников авиационной промышленности П. П. Кочеров:

"Люди работали до изнеможения, иногда буквально засыпали на ходу. Если бы до войны спросили о сроках переброски завода на новое место, ответ был бы один – не менее года. Практически за десять дней октября мы отправили не менее восьмидесяти процентов оборудования. Трудовое мужество опрокинуло все. А ведь одновременно выделялись люди для строительства оборонительного рубежа от Можайского шоссе до линии Белорусской железной дороги".

Чтобы ускорить эвакуацию, на одном из московских заводов более ста автомашин, почти весь транспорт, перевели на круглосуточный график. Станок за станком устанавливали на платформы при помощи двух больших портальных кранов. Слесари, медники, токари стали на время такелажниками и грузчиками. Директор завода появлялся всюду, где возникали какие-либо трудности. Погрузочные площадки были связаны телефоном со штабом эвакуации завода.

На одном из заводов при упаковке шлифовальных кругов не хватило древесном стружки. Тогда рабочие принесли книги из личных библиотек, и они пошли на прокладки, чтобы предохранить абразивы от поломок в пути.

Не говоря уже о круглосуточной работе в дни эвакуации, когда отдыхали поочередно по 2-3 часа прямо в цехах, нужно еще представить, что в большинстве своем демонтировали заводы люди, которые родились и выросли в Москве, работали на том или ином предприятии целыми семьями. Как же трудно было им отрываться от родных мест, с какой болью в сердце прощались они со всем, с чем была связана их жизнь! Уезжали по-солдатски, захватив только то, что могли унести их руки,– несколько узелков с самым необходимым, главным образом для детей.

Основную массу людей отправляли по железной дороге. Товарные вагоны оборудовали деревянными нарами. Устанавливали железные печки-"буржуйки", как в годы гражданской войны. Их топили углем, шпалами, всем, что попадало под руку. Но разве нагреешь такой печкой вагон? Трудно было с питанием. Путь долгий, а запасов продуктов – почти никаких. Сколько ехать, никто не знал. Поезда шли медленно, стоянки долгие. На больших станциях, простаивая в очередях, старшие вагонов получали по продовольственным карточкам хлеб или муку, а также некоторые другие продукты. Но никто не падал духом. Заботы и горести переносили стойко.

Частично эвакуация шла по рекам. Люди и заводское имущество отправляли пароходами и на баржах. Так уезжали на восток многие рабочие и их семьи с завода, производившего двигатели Климова.

Капитан парохода, буксировавшего баржи, впервые шел по Волге и не знал ее фарватера. А все бакены с наступлением холодов уже сняли. Поэтому плыли только днем, а ночами стояли. Мороз начал сковывать реку. А тут еще пароход вышел из строя. Пришлось вызывать буксиры. В общем, караван застрял в одном из волжских затонов: дальше плыть было нельзя. На колхозные подводы погрузили вещи, посадили детей и стариков, остальные пошли пешком. Ночевали в деревнях. Колхозники старались всех приютить. Лишь через некоторое время поступили вагоны, и рабочие отправились к месту назначения.

А враг приближался. К середине октября 1941 года на московском направлении сложилась крайне серьезная обстановка. 15 октября в одиннадцать часов утра находившихся в Москве наркомов вызвали в Кремль. Молотов стоя сказал, что все мы сегодня должны покинуть Москву и выехать в те места, куда перебазируются наши наркоматы,– в города Заволжья, Урала, Сибири. В Москве остаются лишь оперативные группы наркоматов по 20-30 человек. Некоторые стали спрашивать, как быть, если аппарат наркомата не может уехать из-за нехватки вагонов и по другим причинам? Ответ был таков: самим выехать при любых обстоятельствах сегодня, а дальнейшую эвакуацию поручить кому-либо из заместителей.

Вернувшись в наркомат, позвонил Сталину:

– Только что, как и другие наркомы, получил указание о выезде из Москвы. Но наши предприятия еще не закончили эвакуацию. Прошу разрешить остаться. Сталин сказал:

– Хорошо, оставайтесь.

Остаток дня ушел на то, чтобы получить побольше вагонов. Затем побывал на заводах. Докладывают везде коротко, четко, по-военному. И только когда подойдешь к вагонам, куда уже погрузились или грузятся семьи – женщины, дети,другой разговор:

– А как там будем жить? Будет ли где учить детей?

Говорю правду, объясняю, что очень трудно будет вначале и с жильем, и с лечением, и с питанием, и со школами. Но посылаем в районы переброски заводов строительные организации. Будем строить. Самолеты нужно начать выпускать как можно скорее. Сначала из заделов, потом уже полностью производя их на месте.

Кивали головами. Даже дети понимали, что сейчас самое главное.

Вернувшись в наркомат, вызвал заместителей и начальников главков. Разговор шел о том, как еще ускорить эвакуацию заводов прифронтовой полосы и Москвы. Некоторые заместители и начальники главков отправляются самолетами на заводы в качестве уполномоченных наркомата для оказания помощи в эвакуации. Проверил, как обстоит дело с выездом из Москвы ученых и главных конструкторов авиационной промышленности. Им тоже приказано сегодня покинуть столицу. Но оторвать людей от места, на котором человек работал годами, где столько сделано, было трудно. Иногда приходилось говорить приказным тоном. Вместе с тем старался, чтобы люди до конца сами все поняли. Александр Александрович Архангельский, заместитель Туполева, просил разрешения остаться на день-два: ему обязательно нужно еще кое-что сделать. У другого оказались больные родственники, которых он не может сейчас оставить, и т. д. и т. п.

Ночью еду по темной Москве в Кремль, в Совет по эвакуации, "выбивать" эшелоны и вагоны под погрузку. Докладываю, сколько погрузили за день и сколько нужно на завтра. Для авиации – первая очередь, но ведь вагоны нужны и другим. Поэтому строгая проверка: весь ли транспорт использован, насколько обоснована новая заявка. Возвращаюсь в наркомат, выясняю, все ли, кому надлежало, покинули Москву. Диспетчерский отдел докладывает о работе авиационных предприятий за истекшие сутки. Связываюсь по телефону с некоторыми заводами, где что-то не ладится. В пять утра заканчиваю работу. Ложусь спать в кабинете. Сон в эту ночь особенно короткий. 16 октября 1941 года. Первый звонок. Как ни странно, он не по авиационным делам. Валентина Степановна Гризодубова говорит, что в городе не ходят трамваи, не работает метро, закрыты булочные. Я знал Гризодубову как человека, которого касается все. Однако на этот раз, выслушав Валентину Степановну, спросил, почему она сообщает о неполадках в Москве мне, а не председателю Моссовета Пронину или секретарю Московского комитета партии Щербакову?

– Я звонила им обоим и еще Микояну,– отозвалась Гризодубова,– ни до кого не дозвонилась.

Пообещал Валентине Степановне переговорить с кем нужно, а у самого беспокойство: что делается на заводах? Решил сразу поехать на самолетный завод, где раньше работал парторгом ЦК. Сжалось сердце, когда увидел представшую картину. Вместо слаженного пульсирующего организма, каким всегда был завод, распахнутые ворота цехов, голые стены с вынутыми рамами и разобранными проемами, оставшиеся неубранными помосты, вскрытые полы на местах, где стояли станки. Щемящая сердце пустота. Лишь в механическом цехе несколько станков, а в цехе сборки – последние самолеты на стапелях.

Рабочие подошли ко мне. У одной работницы слезы на глазах:

– Мы думали, все уехали, а нас оставили. А вы, оказывается здесь! Говорю:

– Если вы имеете в виду правительство и наркомат, то никто не уехал.

Говорю громко, чтобы все слышали:

– Все на месте. На своем посту каждый, а отправляем заводы туда, где они смогут выпускать для нашей армии современные боевые самолеты, чтобы мы могли дать сокрушительный отпор врагу. У вас пока организуем ремонт боевых машин, а дальше будет видно. Когда отгоним врага, снова будем на вашем заводе выпускать самолеты. Так что давайте ковать победу: те, кто уехал – там, а вы – здесь.

Еду на другой завод. Мысленно отмечаю – Москва та и не та. Какой-то особый отпечаток лежал на ней в это утро. Гризодубова оказалась права: не работал городской транспорт, закрыты магазины. На запад идут только военные машины, на восток – гражданские, нагруженные до отказа людьми, узлами, чемоданами, запасными бидонами с бензином.

На этом заводе застал возбужденно беседующих рабочих. Спросил, в чем дело. Молчат. Потом один говорит:

– Вот директор уехал и забрал деньги. Не хватило выдать зарплату.

В те дни на эвакуируемых заводах всем работающим кроме уже заработанных денег выдавали еще и за две недели вперед. Спросил исполняющего обязанности директора, почему не хватило денег? Объясняет: не дали в отделении Госбанка, сказали – денег нет. Я успокоил рабочих, объяснил, что директор выехал по указанию наркомата на новое место базирования завода. Туда скоро уедете и все вы. А деньги выдадут сегодня или в крайнем случае завтра.

Только вернулся в наркомат – звонок: срочно вызывали в Кремль, на квартиру Сталина.

Кремль выглядел безлюдным. Передняя квартиры Сталина открыта. Вошел и оказался одним из первых, если не первым: вешалка была пуста. Разделся и прошел по коридору в столовую. Одновременно из спальни появился Сталин. Поздоровался, закурил и начал молча ходить по комнате. В столовой мебель на своих местах: прямо перед входом – стол, налево – буфет, справа по стене книжный шкаф. Но в этот день книг в нем не было. Отступление от обычного я подметил и в костюме Сталина. На нем, как всегда, были куртка и брюки, заправленные в сапоги. Я увидел, что в месте сгиба они были худые. Сталин поймал мой удивленный взгляд и неожиданно сказал:

– Обувку увезли.

В этот момент в комнату вошли Молотов, Маленков, Щербаков, Косыгин и другие. Сталин поздоровался, продолжая ходить взад-вперед. Все стояли. Сесть он никому не предложил. Внезапно Сталин остановился и спросил:

– Как дела в Москве?

Все промолчали. Посмотрели друг на друга и промолчали.

Не выдержав, я сказал:

– Был на заводах утром. На одном из них удивились, увидев меня: а мы, сказала одна работница, думали, что все уехали. На другом – рабочие возмущены тем, что не всем выдали деньги; им сказали, что увез директор, а на самом деле не хватило в Госбанке дензнаков.

Сталин спросил у Молотова:

– А Зверев где?

Молотов ответил, что нарком финансов в Горьком.

Сталин сказал:

– Нужно немедленно перебросить самолетом дензнаки.

Я продолжил :

– Трамваи не ходят, метро не работает, булочные и другие магазины закрыты.

Сталин обернулся к Щербакову:

– Почему?

И, не дождавшись ответа, начал ходить.

– Сам не видел, но рассказывают, что на заставах есть случаи мародерства,закончил я,– останавливают машины и грабят.

Сталин еще походил немного и сказал:

– Ну, это ничего. Я думал, будет хуже.

И, обратившись к Щербакову, добавил:

– Нужно немедленно наладить работу трамвая и метро. Открыть булочные, магазины, столовые, а также лечебные учреждения с тем составом врачей, которые остались в городе. Вам и Пронину надо сегодня выступить по радио, призвать к спокойствию, стойкости, сказать, что нормальная работа транспорта, столовых и других учреждений бытового обслуживания будет обеспечена.

Помолчав еще немного, Сталин поднял руку:

– Ну, все.

И мы разошлись, каждый по своим делам.

Забот и нерешенных вопросов у всех было так много, что краткость встречи никого не удивила. Удивило лишь молчание Берии, который отвечал по должности за информацию и обеспечение порядка.

В последних числах октября, поздно вечером, мне позвонил Сталин и спросил:

– Как дела?

Я сказал, что московские и подмосковные заводы в основном эвакуированы, эвакуируются и другие предприятия, а многие уже разместились на новых местах. Попросил разрешения слетать в Куйбышев, посмотреть, каково положение там.

Сталин согласился:

– Летите. Помогите разместить заводы. Ускорьте строительство. Очень нужны самолеты.

На площадке, куда я прибыл прямо с аэродрома, творилось что-то невообразимое. Картина, открывшаяся глазу, в первый миг походила на хаос, в котором трудно было что-либо понять. Но стоило приглядеться к этому "муравейнику", как первое впечатление исчезало, все становилось на свои места. На площадке работало более 50 тысяч строителей. Действовала большая слаженная трудовая армия. Однако строительство было очень далеко от завершения.

На одном заводе уже большая часть зданий была готова, но не закончено строительство кузницы, компрессорной, экспедиционного корпуса, места для испытаний вооружения самолетов и некоторых цехов. Ни в одном из них не было отопления, воды, проводов силовой энергетики, остекленных окон и подготовленных полов. А о столовых, кухнях, санитарных узлах и говорить нечего. Не лучшим оказалось положение и на другом заводе. Там еще строили литейный цех, испытательную станцию, административные корпуса, бытовые помещения и т. д.

Вместе со строителями трудились на площадках рабочие и инженеры эвакуированных заводов. Они прокладывали временные железнодорожные пути для продвижения эшелонов с оборудованием в цехи и начинали разгружать это оборудование. В некоторых корпусах оборудование уже устанавливали, хотя крыш еще не было. Работа под открытым небом шла на нескольких уровнях. Внизу размещали станки и прокладывали силовой кабель. По стенам крепили отопительную арматуру, тянули проводку осветительной сети. Вверху сооружали кровлю и сваривали балки.

В октябре и ноябре день, как известно, короток. Работать становилось все труднее и труднее. На территории освещение слабое. Грязь. Холод. К ночи лужицы подергивались льдом. У разведенных тут же костров кипятили чай (вернее, шиповник), обогревались и строители, и авиационники. Надо сказать, что все кадровые рабочие помогали строить и оборудовать свои рабочие места. Приехавшие сюда загодя главные инженеры, главные технологи и механики очень точно распределили все заранее. Любой начальник цеха тотчас после прибытия знал свое место, вместе с рабочими помогал строителям поскорее сдать цех.

Всматриваясь в битву на строительных площадках, я проникался гордостью за наших людей, выполнявших работу невиданного масштаба, причем делавших все спокойно и уверенно. Казалось, можно было растеряться от всего этого, но у любого объекта к нам подходили строители или производственники и четко докладывали, кто и чем занят, какие сроки окончания работ и что может помешать выполнению плана. Никакой суматохи и бестолковщины. Как я убедился, люди были готовы показать, на что они способны в такое трудное время.

На одном из эвакуированных заводов многие рабочие, увидев меня и как бы подбадривая, говорили:

– Смотрите, Алексей Иванович, цех-то какой, лучше московского будет!

И действительно, цех-красавец был высок и светел, задуман с размахом, перспективой.

Работали от темна до темна, где не было освещения, и посменно, круглые сутки, если электросеть уже провели. Страшно неловко себя чувствуешь, зная, что при такой напряженной работе не можешь дать людям не только нормального отдыха в тепле, но даже не имеешь возможности накормить их горячей едой. Начал говорить об этом с женщинами– работницами, эвакуированными из Воронежа, стал объяснять, когда будет столовая, нормальное жилье, хотя бы по комнате на семью. А они: потерпим. На фронте еще труднее. Скорее бы начать выпускать самолеты.

Скорее! Это было наше общее желание. Будущие заводы не позднее чем через два-три месяца должны были дать фронту боевую технику.

Уезжая из Москвы на восток, я знал, что меня ждет много работы, но то, что оказалось на деле, превзошло все ожидания. За день, обходя строительные площадки и цехи, услышишь столько требований и просьб, что впору с ними успеть разобраться за ночь. Когда темнело, вместе с директорами и главными инженерами заводов мы прямо на строительной площадке решали, какие изменения нужно внести в график строительства и монтажа оборудования, чтобы ускорить дело.

Если оставались нерешенные вопросы, часов в десять-одиннадцать вечера ехали в город. Здесь в одном из зданий помещался филиал Совнаркома, которым руководил заместитель Председателя Совнаркома и председатель Госплана СССР Н. А. Вознесенский. Каждому наркомату было отведено по одной-две комнаты, оборудованные телефонной связью. Независимо от того, в какой город эвакуировался тот или иной наркомат, в Куйбышеве находились его представители.

Приезжая для телефонных переговоров с Москвой и с другими городами и заводами, от которых зависела помощь нашим стройкам, я не раз встречался здесь с Вознесенским. Подобно большинству руководителей, он в это время перешел на полувоенную одежду. Вместо обычного костюма и сорочки с галстуком на нем были темная гимнастерка с широким военным ремнем и сапоги. Однако, как человек сугубо штатский, Вознесенский в такой одежде чувствовал себя, видимо, не совсем удобно. Помню его расхаживавшего ночью по полутемному зданию, с заложенными за ремень руками, сосредоточенного и строгого. Вознесенский всегда был человеком принципиальным, не терпел сделок с совестью, требовательно относился к себе и к подчиненным.

А в такое время и подавно. Однако, проявляя строгость и взыскательность, ценил людей и заботился о них.

Телефонные переговоры из Куйбышева занимали много времени – в три-четыре раза больше, чем из Москвы. К тому же слышимость плохая, связь часто прерывалась. Иногда и вовсе нельзя было по тем или иным причинам переговорить с каким-либо заводом. Приходилось посылать телеграммы или звонить в Москву, в наркомат, а оттуда уже связываться с этим предприятием или поставщиками. В результате я пришел к твердому убеждению, что в интересах дела наркомат должен оставаться в Москве. И с этим доводом согласились. В предназначенное для перебазирования место мы эвакуироваться не стали, а перевезли только архив и отправили небольшую часть сотрудников с одним из заместителей наркома. Весь основной состав оставался в столице.

Пришел к выводу: поскольку там, далеко на востоке, сосредоточивался целый комплекс наших заводов – самолетные, моторные, агрегатные и другие специализированные предприятия, следовало создать здесь межотраслевой главк, который бы занимался общими для этих заводов вопросами, главным образом снабжением, бытом, непосредственно контактируя с местными организациями. Начальником этого главка назначили Давида Ефимовича Кофмана, крепкого хозяйственника и руководителя, который хорошо понял свою роль. Не вмешиваясь в компетенцию главных управлений наркомата, не подменяя их руководителей, он сосредоточился на тех вопросах, которые необходимо решать на месте, и решать немедленно. Забот было много, прежде всего бытовых. Они приобретали чрезвычайную остроту. Гораздо большую, чем в условиях мирного времени.