Текст книги "Прямой дождь. Повесть о Григории Петровском "

Автор книги: Алексей Савчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Мне ненавистно правительство, которому я вынужден был служить. Теперь я с чистым сердцем передаю власть в руки избранника народа, депутата Государственной думы Григория Ивановича Петровского. – Барон торжественно протянул шпагу Петровскому и под громкие аплодисменты сошел со сцены.

Произошло то, чего больше всего опасался полицмейстер: Петровский назвал его имя. Хотя Рубцов все время ждал этого, его бросило в холодный пот, он побелел. «Что говорить?» – лихорадочно соображал он. В президиуме сидели те, кого еще вчера он мог одним мановением руки отправить на тот свет. К счастью, он никого не обидел, никого из них. Даже с Петровским обошелся корректно: только сутки держал в тюрьме, а на другой день отдал на поруки.

Рубцов поднимался на трибуну, как на эшафот. Заговорил неуверенно, заикаясь:

– Что я могу сказать?.. Я… я… тоже служил… Служил, потому что нужно было существовать… У меня ж-ж-жена, д-д-дети. Но я никого не притеснял, разве я кого-нибудь об-бидел?

Вытирая вспотевший лоб, он по очереди обращался к каждому, кто сидел в президиуме:

– Ведь я вас не об-бижал?

Дрожащими руками тоже отцепил шпагу и положил ее на стол.

Григорий Иванович мягко сказал:

– Садитесь, пожалуйста.

Рубцов быстро спустился со сцены, сел и с облегчением вздохнул.

Настал черед полковника Попова. Он четким военным шагом поднялся на трибуну, погладил седую бородку и сказал:

– Я не оратор и не политик. Я солдат и всю жизнь умел только отдавать и выполнять приказы. Я не желаю разбираться в том, кто прав, кто виноват. Царское правительство свергнуто, но есть новое… и, пока я не получу указания военного министра, ничьих приказов выполнять не буду…

Петровский встал:

– В Якутске и области народ отдал власть нам. Если вы не признаете народную власть, мы вынуждены будем поступить с вами так, как считаем нужным…

– Я подчинюсь только приказу министра, – упрямо повторил Попов.

Он презирал своих бывших друзей, так легко и просто переметнувшихся на сторону Петровского. В его солдафонской голове не укладывалось, как можно предпринимать что-либо без приказа свыше… Сейчас самое главное – не допустить разложения вверенной ему воинской части.

– Вы можете сесть, господин полковник, – сказал Петровский. – Но для размышлений мы вам даем всего один час.

Григорий Иванович через головы собравшихся в зале озабоченно поглядывал на дверь: вдруг солдат не удастся склонить на сторону революции?.. Нагнулся к Орджоникидзе, сказал ему об этом. Вдруг лицо Петровского просияло: в коридоре военный духовой оркестр заиграл «Марсельезу». Это поразило Попова больше, чем внезапный пушечный выстрел. Вскоре он увидел, как сквозь толпу протискиваются люди в серых шинелях, а над их головами пылает красный флаг. Все вскочили, приветствуя солдат.

Полковник, не успевший еще спуститься со сцены, немного помешкал, потом решительно отстегнул шпагу и положил ее перед Петровским.

10

Зима в Якутии бесконечна и однообразна, как пожизненная каторга. Скупое, бледное солнце едва выглянет из-за горизонта и тут же спрячется. Снежные пустыни тонут в белом молоке бесконечной зимней ночи.

В апреле солнце поднимается высоко, слепит глаза, но прочный снежный покров лежит нерушимо, трещат лютые морозы. Лишь с первыми ветрами в край вечной мерзлоты робко, украдкой подбирается весна. И, откуда бы в это время ни подул ветер, он несет с собой тепло и туманы. Съеживается, оседает снежный наст, оголяются, темнеют холмы и вершины, деревья перестают издавать хрустальный ледяной звон, стволы и ветви темнеют.

Сплошняком по реке идет лед. Огромные ледяные глыбы, догоняя и кроша друг друга, поднимают невообразимый грохот, на островах кричат встревоженные гуси.

Но только в начале июня на Лене открывается навигация.

С наступлением теплых дней Петровский еще энергичней взялся за работу. Перед отъездом в Якутске нужно подготовить надежную смену. Григорий Иванович крепко подружился с молодежью, учил ее деликатно, но настойчиво, так, как в свое время учили его самого Бабушкин и Лалаянц в Екатеринославе, а затем Ленин при кратких встречах за границей.

И вот он настал – час прощания с Якутском. Пароход стоял у пристани. Сюда со всех сторон спешил народ. Пароход в Якутске всегда большое событие, и особенно если уезжают друзья.

На берегу шумели, прощались, записывали адреса. Петровский крепко обнял своих молодых якутских друзей.

– Теперь, товарищи, вся надежда на вас! – сказал он якутам.

– Сил не пожалеем! – с жаром ответил Максим Аммосов.

– А ты, Платон, – Григорий Иванович посмотрел на Слепцова, – пиши стихи. Народу нужны свои поэты.

Платон смутился – какой он еще поэт: сочинил всего несколько стихотворений для листовок.

Уже вечер, а светло как днем: начались белые ночи.

Пароход медленно отваливает от берега. Мелькают в воздухе платки, шапки. Прощально машут бывшие ссыльные.

Вдали теряется из виду город Якутск. Григорий Иванович долго, задумавшись, стоит на корме. Вся Россия кажется ему сейчас похожей на гигантский корабль, что плывет среди вздымающихся волн революции. Каким же умелым нужно быть кормчим, чтобы управлять этой исполинской громадиной! Каким умом, каким политическим чутьем нужно обладать, чтобы разобраться во всех течениях и ручейках, впадающих в могучую реку.

Всю ночь плыли вверх по Лене. Вокруг ненадолго потемнело, но и тогда можно было даже читать.

На рассвете из багряного зарева выкатилось огромное красное солнце.

Мелькали изумрудные в своей нетронутой красоте берега. Спокойно дышала могучая Лена. Родившись на западном склоне Байкальских гор, она с каждой верстой набирала силу и становилась шире, радостно принимая в свое лоно речки и ручьи и неся прохладные воды к морю-океану…

Между селениями Покровским и Олекминским, вдоль левого берега реки, верст на двадцать растянулись так называемые «Ленские столбы» – исполинские каменные скалы разных размеров и самой причудливой формы. Величавые, гигантские колонны отражались в зеленоватой воде: одна из них казалась таинственным старинным замком, другая – рыцарем, крепко упершимся обеими ногами в землю и зорко всматривающимся вдаль, третья похожа на влюбленных, обнявших друг друга. Когда «столбы» поредели, они вдруг напомнили Петровскому Помпею, около двух тысяч лет тому назад разрушенную извержением Везувия.

Природа Сибири поражала его своей первозданной, буйной и дикой красотой.

На пристанях пассажиры выходили на берег, собирали яркие лесные цветы, купались в прохладной, чистой воде.

Пароход шумно встречали местные жители: народ хотел знать правду о революции, хотел услышать живое слово бывшего депутата Думы Григория Ивановича Петровского.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

1

Петровский и Орджоникидзе спешили в редакцию «Правды», Первым, кого они там увидели, был Свердлов.

– Прекрасно, прекрасно, товарищи! Немедленно к Владимиру Ильичу, он очень хочет вас видеть, – обрадовался Яков Михайлович.

Идут улицей Широкой, поднимаются на третий этаж, где в квартире своей старшей сестры Анны Ильиничны Елизаровой их ждет Ленин.

– Приехали, замечательно! – радостно воскликнул Владимир Ильич. – Садитесь, рассказывайте.

Дополняя друг друга, рассказывают о Якутии, о своей работе среди местного населения, о долгой дороге…

– Люди истосковались по свободе, – оживленно говорит Ленин, расхаживая по комнате из угла в угол. – Но за свободу еще придется воевать. Отдохнете с дороги – и за дело!

Отдохнуть Григорию Ивановичу не пришлось: надо было ехать в Донбасс и Екатеринослав. Как депутат Думы он должен был присутствовать на собраниях и митингах, чтобы узнать, чем дышат и о чем думают люди.

Доменика уже привыкла, что муж постоянно занят и вечно куда-то спешит, и все-таки после такой долгой разлуки ей очень не хотелось отпускать его.

– Ленин одобрил мою поездку, – начал Григорий Иванович, – вот съезжу в последний раз…

– …а потом мы заживем, – смеясь, закончила Доменика.

Он тоже рассмеялся и нежно обнял жену.

Григорий Иванович стоял на перроне с палочкой, которую лишь недавно стал брать в спутницы и по поводу которой шутил:

– Мне эту дубинку дал в руки народ, чтобы я ею колотил больших и малых его врагов.

Лето, осень, прохлада, сизый туман, серый дым… Вокзалы, города, станции… Юзовка, Горловка, Мариуполь, Екатеринослав, Александровск…

Здесь, на местах, большой властью пользовались комиссары Временного правительства, а созданная после Февральской революции буржуазно-националистическая Центральная рада нашла общий язык с эсеро-меньшевистскими лидерами в Советах.

…Комиссары требовали продолжения войны до победного конца.

…По призыву большевиков в дни подавления корниловского мятежа украинские рабочие организовывали отряды Красной гвардии…

…Шахтеры по собственной инициативе задержали и обезоружили в Донбассе белоказаков, которые эшелонами добирались до центра Украины.

2

За окном брезжило южное осеннее утро, растворяя ночную тьму и вместе с ветром прогоняя ее куда-то вдаль. На невысоких столбах качались уличные фонари. Один из них глядел прямо в окошко, слабо освещая стол, за которым, склонив голову на руки, сидел Григорий Иванович. Он пришел сюда недавно, дав слово сопровождавшим его рабочим-большевикам, что обязательно воспользуется их гостеприимством и отдохнет. В свежевыбеленной комнате стоял деревянный топчанчик, сияя чистыми простынями и наволочкой. Уже много ночей Петровский не смыкал глаз. Хотел надеть очки, но тут же вспомнил, что спрятал их в портфель, намереваясь лечь и поспать, а потом задремал прямо за столом. Вслушался в предрассветную тишину: донесся знакомый перестук колес, и показалось даже, что запахло паровозным паром…

Посмотрел на белый циферблат часов. Около четырех утра. Нехорошо – дал слово и не прилег. Эти дни вообще были трудными. Только приехал сюда, в Никитовну, как из Петрограда поступили первые декреты Советской власти – о мире и о земле. Он выступил здесь на партийной конференции с сообщением о победе социалистической революции, о том, что власть взяли в руки Советы рабочих и солдатских депутатов, что сейчас надо ликвидировать власть Временного правительства на местах, создавать ревкомы, организовывать земельные комитеты и отбирать у помещиков землю. Петровского растрогал один рабочий, который, сняв кожаную кепку, подошел к столу и положил ржаную хлебину с остюками и соломой пополам.

– Хлеб питерскому пролетариату! – громко сказал он, и все захлопали…

Из дома, где поселили его рабочие Никитовки, во все волости донецкого края летели телеграммы о том, что в Петрограде власть перешла в руки рабоче-крестьянского правительства, что первыми декретами этого правительства стали декреты о мире и о земле. До самого сердца простого труженика доходили огненные слова: «Хлеб для революции! Хлеб для питерских рабочих! Хлеб для Советской власти!»

…Уходящая ночь уносила с собой из комнаты тепло, и вскоре Григорий Иванович почувствовал, как мелкая дрожь охватывает его плечи и спину. Особенно немели пальцы левой ноги, отмороженные в Якутии. Начало пятого. И вдруг подумал: надо обязательно проверить на станции, отправлены ли в Петроград эшелоны с хлебом. Если не отправлены, сегодня уехать не удастся.

Взглянул на старый портфель, такой потрепанный и такой ему дорогой. Всегда с ним, всегда в нем какая-нибудь книга. Достал из портфеля очки, блокнот, подошел к входной двери – стал нащупывать выключатель, но он почему-то оказался в простенке между окнами – болтался на белом скрученном проводе. Придерживая рукой розетку, включил свет и подумал: «Надо бы исправить». На середине потолка засветилась небольшая круглая лампа под эмалированным абажуром. Увидел умывальник – холодная вода освежила и ободрила.

Ожидая шахтерского гудка, подошел к окошку и задумался: что же сегодня записать в дневник? Можно ли все пережитое здесь передать краткой блокнотной записью? Перечитал страницу, где описал, как враждебны и агрессивны были здешние меньшевики и эсеры, чувствуя, что падает их влияние в массах. Как они пытались срывать митинги и собрания.

Сейчас по волостям уже разосланы первые декреты Советской власти. Напрасно меньшевики и эсеры призывают дожидаться решений Учредительного собрания. Крестьяне единодушно требуют земли. Они говорили об этом на митингах Верхнеднепровского и Новомосковского уездов. Хлеборобы Архангельского, Екатеринославского, Александровского и Павлоградского уездов сами отобрали землю у помещиков, а в некоторых селах – даже у кулаков.

Григорий Иванович посмотрел на улицу и увидел прямо перед домом нескольких железнодорожников, которые направлялись к нему. Они сообщили, что эшелоны с хлебом вовремя ушли в Петроград…

Значит, и он уезжает сегодня в столицу.

– А мы вас очень ждем! – радостно приветствовал Петровского в Смольном Владимир Ильич. – Вы назначаетесь наркомом внутренних дел.

– Владимир Ильич! Меня наркомом? Да еще внутренних дел? Может, другого товарища, а я буду его заместителем? – растерянно произнес Петровский.

– Во время революции от назначений не отказываются, товарищ Петровский, – серьезно сказал Ленин. Затем, улыбнувшись, добавил: – Дадим вам двух выборгских рабочих с винтовками, и они отведут вас в Министерство внутренних дел, попробуйте тогда отказаться.

«Ну что ж, коль с отказом ничего не вышло, надо приниматься за дело», – пришел к заключению Петровский. Вместе с членами на ходу созданной коллегии наркомата – Дзержинским, Лацисом и Уншлихтом – отправился прямо из Смольного в Министерство внутренних дел. Но оказалось, что никто из них толком не знал точного адреса министерства, и поначалу они попали на Фонтанку, где помещалась книжная палата, наименее значимый отдел министерства. Главные корпуса его располагались на Театральной улице, и туда они решили пойти на следующий день.

Длинное здание с множеством подъездов. Парадная дверь закрыта, двери в других подъездах тоже на запоре. Поблизости ни одной живой души. Зашли во двор, разыскали дворника, который охотно объяснил, что все начальники и чиновники министерства какой уж день не являются на службу.

– А как войти в помещение? – спросил Петровский и тут же пояснил: – Мы теперь здесь будем работать, и нам необходимо сейчас же попасть в министерство.

– Ключи у старшего дворника.

Невесть откуда начали появляться люди – дворники в фартуках, уборщицы в поддевках, швейцары в мундирах с галунами, курьеры… С нескрываемым интересом рассматривали они пришельцев, один из которых назвался министром, то бишь народным комиссаром. Критически оглядели его поношенное пальто, старую шляпу. Некоторые из них помнили и Горемыкина, и Сипягина, и Плеве, и Дурново, и Столыпина – то были представительные сиятельные господа, видные генералы да князья, строгие, только взглянет – по спине мурашки бегут… А эти – обыкновенные разночинцы или вечные студенты. Вон тот высокий, сухощавый, тонколицый, с остроконечной бородкой Дзержинским назвался. Руки тонкие, барские. А вот совсем молодой, плотный, с простым крестьянским лицом Лацис, должно быть нерусский, а вот стоит, поправляя пенсне на широком лице, похож на бухгалтера, Уншлихт…

Разыскали старшего дворника.

– Не велено никому постороннему открывать, – держа в обеих руках груду металлических ключей, растерянно говорил он.

– Да это же новое начальство, документы же имеются, – убеждали его окружающие.

Тыкая ключ в замочную скважину, он заискивающе, со страхом просил Петровского:

– Коли что, заступитесь за меня…

В распахнутую дверь вошла четверка, за которой проследовала вся толпа любопытных.

Залы и общие комнаты открыты, на полу валяются обрывки каких-то бумаг, пустые папки, кое-где из столов вытащены ящики, и они зияют темными дырами. От всего веет тоской и запустением… Кабинеты министра и его товарищей, директоров департаментов и других высокопоставленных лиц заперты.

– А что, адреса, где живут начальники, есть у вас? Или по крайней мере их телефоны? – спросил, осмотревшись, Петровский.

– Книга где-то должна быть, но сейчас ее вряд ли разыщешь, но адреса мы и так знаем, – сказал один из курьеров, поддержанный другими собратьями.

– Мы ведь по целым дням снуем от их квартир до министерства.

– А что, если мы попробуем позвать директоров департамента и товарищей министра сюда? – как бы подумал вслух Петровский, вопросительно поглядывая на своих товарищей.

– А что, это идея, – поддержали его.

Курьеры охотно отправились во все концы города сзывать к новому начальству чиновников министерства. Но вскоре возвратились ни с чем: ни одного из влиятельных особ дома не оказалось, застали только некоторых помельче, но и те отказались явиться.

Никто из курьеров, дворников и даже уборщиц не покидал зал, немного приведенный в порядок, все с любопытством ждали, как поведет себя новое начальство.

– Без силы, пожалуй, не обойтись, – проговорил Петровский. – Феликс Эдмундович, а что, если вызвать небольшой отряд моряков и попробовать «пригласить» этих деятелей?

– Хорошо.

Вскоре моряки уже были в министерстве, получили список чиновников с адресами. И через некоторое время вернулись с «приглашенными». Когда хмурые, но несколько растерянные чиновники расселись на стульях, Петровский сказал:

– Центральный аппарат должен работать безупречно. Я прошу вас приходить на работу, не ожидая напоминания. Если же вы будете уклоняться, мы вынуждены будем ежедневно приводить вас под конвоем. Но согласитесь, это не лучший метод. А теперь по рабочим местам…

Но на другой день никто из них все-таки не явился на службу, и по наркомату был отдан приказ:

«Все чиновники и служащие всех отделов бывшею министерства внутренних дел, бросившие работу, считаются уволенными с того же дня, когда они оставили работу. Служащие, оставшиеся на своих местах, сохраняют прежнюю должность за собой.

Народный комиссар внутренних дел РСФСР —

Петровский».

Курьеры, дворники, весь обслуживающий персонал – все подходили, читали, одобрительно кивали головами: они были на стороне новой власти, им даже нравилось, что не надо теперь дрожать и вытягиваться перед «их превосходительствами». Они старались помочь «новым хозяевам», чем только могли.

Третий день вчетвером разбирали они министерские бумаги: картотеки, папки – разноцветные, толстые и тонкие… Переходя от одного стола к другому, от одной картотеки к другой, вслушивались в благожелательные советы курьеров, которые рассказывали, с чего начинал тот или иной высокопоставленный чин, в какие часы являлся на службу, куда и кому посылал с бумагами, с кем чаще всего встречался. «Все это пригодится, – думал Григорий Иванович, – науку за плечами не носить. Но как поступить с воинским присутствием? Как быть с беженцами, которых с каждым днем все больше и больше? Что делать с выдачей пенсий? Как быть с эвакуированными из западных губерний учреждениями? С земскими и городскими управами? Как поступить с комиссарами Временного правительства, которые во многих губерниях имеют еще реальную губернаторскую власть? Как связаться с Советами на местах, укрепить их, а где нет, создать?»

Никто на эти и десятки и сотни других вопросов не имел не то чтобы готовых, но даже приблизительных ответов. Надо их выуживать, выхватывать из быстротечной, бурлящей жизни.

Необходимо самому побывать во многих местах, сейчас первейшее дело – живая связь с рабочими, крестьянами, солдатами. Надо подумать о штабе агитаторов и организаторов, которые стали бы надежными проводниками законов Советской власти на местах.

На второй или третий день Петровский предложил распределить обязанности между членами коллегии.

– На меня возложено общее руководство, – сказал он.

– Я мог бы заняться работой органов власти на местах, – предложил Лацис.

Уншлихту был поручен иностранный отдел и финансы, а Дзержинский занялся борьбой с саботажем и бандитизмом.

На места из Народного комиссариата внутренних дел полетели телеграммы:

«Немедленно прислать сметные предположения на 1918 год»,

«Немедленно принять экстренные меры над имуществом всех организаций помощи беженцам, в целях предотвращения хищений»,

«Все средства губернских присутствий отходят Советам. Займы земствам, городам, Советам будут предоставлены лишь на то уполномоченным лицам, снабженным протоколами общих собраний Дум, земств, Советов».

И снова:

«Советы, как органы власти на местах, имеют право увольнять всех чиновников и служащих правительственных учреждений, независимо от чина и продолжительности службы, уплачивая не участвующим в саботаже за месяц вперед».

И еще:

«Взять под контроль выдачу пенсий, временно выплачивать не свыше ста рублей на пенсионера. Контрреволюционеров и саботирующих пенсии лишить».

Губернии, округа, уезды, волости, города и села призывались к широкой инициативе:

«Ввиду саботажа чиновников в центре проявлять максимум самодеятельности на местах, не отказываясь от конфискаций, реквизиций, принуждения и арестов. Не забывать беженцев и запасных».

По всей республике враг выпускал ядовитое жало, контрреволюционное подполье в своих золоченых норах готовило вооруженные выступления против Советской власти. В Петрограде распространялись листовки, внешне похожие на большевистские, с лозунгом наверху: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», но призывавшие под видом свободы чинить разбой, громить винные склады, убивать и грабить. «Свобода, свобода!»

В самой столице с наступлением ночной темноты разгуливали по улицам ряженные в солдатские шинели толпы громил и хулиганов, разбивали винные склады, витрныы магазинов, врывались в частные квартиры, грабили и наводили ужас на обывателей. Вновь созданная рабоче-крестьянская милиция могла выставить редкие посты лишь на центральных улицах.

Коллегия наркомата по важнейшим вопросам заседала официально не часто, чтобы экономить время. Товарищи советовались, находили коллективное решение. На одном из таких заседаний Петровский сказал:

– От нас уходит Феликс Эдмундович. Он возглавит Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, саботажем и бандитизмом. – Улыбнувшись, добавил: – Теперь и нам будет легче!

3

Поезд, в котором ехала советская мирная делегация – Сокольников, Карахан, Петровский и Чичерин – в Брест-Литовск, где стоял штаб германских войск, вышел из Петрограда и медленно покатил на юг, к Пскову, только накануне захваченному немцами.

За окном бушевала февральская метель, кружа густым снегом, грозила снежными заносами, а поезд и без того полз неуверенно, с опаской, готовый ежеминутно остановиться, и своей медлительностью добавлял в душу Петровского тоску и горе.

Григорий Иванович садился, вставал, снова садился. На его глазах вот уже столько времени тянется жестокая внутрипартийная борьба вокруг мирного договора с Германией. «Старой армии нет, – убеждал Ленин. – Новая только-только начинает зарождаться».

«„Левые коммунисты“ за продолжение войны, а Троцкий со своим лозунгом „Ни мира, ни войны“ играет на руку империалистам… И как этого не понять! В самом начале можно еще было заблуждаться, но не теперь, когда Антанта начала в открытую толкать на войну, предлагая техническую помощь», – думал Петровский.

Предательство Троцкого дорого обошлось стране, когда он 10 февраля 1913 года прервал переговоры в Бресте, заявив: «Мира не подписываем, из войны выходим, армию демобилизуем». Спустя несколько дней после отъезда в Петроград возглавляемой им советской делегации немецкое командование объявило Совету Народных Комиссаров, что с двенадцати часов 18 февраля Германия начинает военные действия против России.

И даже это не отрезвило горячих поборников «революционной» войны, снова на заседании ЦК предложение Ленина не собрало большинства голосов.

Двадцать девять германских дивизий, стоящих на границе, были пущены в ход: от устья Дуная до Ревеля задрожала от пушечных взрывов земля. Враг захватывал русские города. 23 февраля немцы выставили еще более тяжелые для Советской России условия мира, потребовав ответа на ультиматум в течение сорока восьми часов.

– Условия, которые предложили нам представители германского империализма, неслыханно тяжелые, безмерно угнетательские, условия хищнические, – говорил Ленин на заседании ВЦИК. – И при таком положении мне приходится…

Ленинская точка зрения победила. ЦК большинством голосов принял решение о немедленном подписании мира. Советское правительство срочно сформировало уже третью мирную делегацию и направило в Брест-Литовск. Скорее, скорее – торопил Владимир Ильич.

У Петровского от бессонных ночей, недоедания и нервного перенапряжения кружилась голова. Сел, склонил ее на руки и задремал. Проснулся от громкого шума, возгласов, стука.

– Господа-товарищи, граждане! – выкрикивал кондуктор. – Я же вам говорю: не волнуйтесь, поезд дальше не пойдет…

– Почему?

– Что еще за новости?

– Когда эти порядки кончатся? – запротестовали со всех сторон.

Ворча и бранясь, пассажиры освобождали состав. Петровский и его товарищи вышли из вагона и отправились в Псков пешком.

В немецкой комендатуре им сообщили, что ночью на Брест-Литовск поездов не будет, и предложили переночевать в гостинице «Лондон». Около номера русских была выставлена вооруженная охрана: нельзя было допустить контактов между советской делегацией и немецкими солдатами.

Осмотрелись вокруг, взглянули друг на друга, как бы спрашивая: уж ненароком не арестовали ли нас?

– Все может быть, хотя мы и неприкосновенные.

– Я уже был однажды «неприкосновенным», – улыбнулся Петровский.

– Командование, безусловно, уже сообщило о нас в Брест и оттуда ждет распоряжений.

– Неизвестно еще, что это будут за распоряжения.

– Неизвестно, – заключил Сокольников, – но не будем гадать, как говорят, утро вечера мудренее.

Пожелав друг другу спокойной ночи, легли, старались уснуть. Петровскому казалось, что ему никогда еще не было так тяжко, даже в самые трудные минуты его нелегкой жизни… Даже тогда, когда он почти умирал в полтавской тюрьме, когда сидел в петербургской одиночке перед процессом большевиков-думцев, а буржуазные газеты ежедневно требовали для них смертной казни. И тогда, когда он задыхался в тесном вонючем трюме баржи, тащившей его на вечную каторгу в далекий якутский край… Тогда подвергалась опасности только жизнь его одного, а теперь под угрозой российская революция, добытая трудом и кровью борцов многих поколений…

Утром пришел офицер – молодой веснушчатый блондин в очках и с улыбкой на бледных губах, сообщил, что еще не явился на службу генерал и, естественно, поэтому пока нет никаких указаний.

– Мы пользуемся дипломатическим иммунитетом и решительно протестуем против нашей задержки…

– Да что вы, господа, никто вас не задерживает, – искренне удивился офицер. – Немцы – народ точный, мы любим порядок. Пока вы позавтракаете, на службу явится господин генерал, и, без сомнения, вы спокойно уедете. Честь имею, – и, стукнув каблуками, быстро удалился.

– Должно быть, еще нет ответа из Бреста, – подытожил этот визит Сокольников.

– Очевидно, – подтвердил Чичерин.

– И мы, к сожалению, еще не едем, – добавил Петровский.

Неопределенное положение волновало и беспокоило всех.

По тротуарам гордо шагали вражеские солдаты, одетые в серо-зеленые шинели и стальные шлемы, победно осматривая дома и улицы завоеванного города.

После завтрака делегация возвратилась в гостиницу, здесь уже ждал знакомый офицер. Расплылся в улыбке:

– Вот видите, господа, напрасно вы беспокоились, генерал распорядился посадить вас на поезд. Поезд будет через полчаса.

Все облегченно вздохнули – первый рубеж трудной дистанции благополучно преодолен.

В Бресте было сыро и слякотно: таял снег, чернели деревья, оккупированные вороньем с острыми, длинными клювами. Четверка русских делегатов прошла по мокрому снегу в офицерское собрание и заняла место за зеленым столом переговоров. Здесь расположились военные и дипломаты четырех государств-союзниц – Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции.

– Начнем обсуждение, господа?

– Не будем обсуждать. Подпишем без обсуждения, – поднимаясь, сдержанно сказал Сокольников, как председатель советской делегации.

В Петроград возвращались с тяжелым сердцем – слишком унизительный и тяжкий договор они подписали, но иного пути не было. Только этот шаг мог спасти русскую революцию, и они его сделали, вспоминая горькие слова Ленина: «Мы вынуждены пройти через тяжкий мир…»

Вернулся Григорий Иванович в наркомат – и сразу за дела. Переживать не время, для работы и суток не хватает. Неотложной задачей являются организация и укрепление Советской власти на местах: надо ликвидировать земства, городские думы, заменить нх Советами рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов. С переводом столицы в Москву стало легче осуществлять живую связь с местами, так как Москва, в отличие от Петрограда, находится в экономическом и географическом центре страны. «Опыта и людей прибавилось, дело подвинулось», – думал Григорий Иванович, перечитывая доклад Совнаркому о первом периоде работы народного комиссариата внутренних дел: «Ломались прогнившие своды отживших и трухлявых строений и вместо них возводились другие. Этот период строительства новых зданий уже заканчивается… Аппарат управления почти всюду налажен. Нужно пустить его в ход по самому крепкому, верному пути, который ведет к укреплению в стране диктатуры пролетариата. В этом и заключаются ближайшие задачи рабочего правительства в области внутренней политики».

Тем временем партия готовила для Петровского новое трудное задание.

4

Григорий Иванович Петровский, в марте 1919 года избранный III Всеукраинским съездом Советов председателем Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета, простился с Москвой и отправился на Украину.

Поезд приближался к Киеву, где уже около недели находилась Доменика, привезшая в госпиталь раненых. Она подыскала в Липках, недалеко от госпиталя, приличное жилье и теперь с минуты на минуту ждала мужа, то и дело поглядывала в окно.

Григорий Иванович тоже торопил время. «И чего так медленно ползет поезд?» – думал он, стоя в тамбуре.

Но вот на правом берегу Днепра заблистала золотыми куполами Киево-Печерская лавра. Поплыли мимо, одетые в изумрудный убор, крутые днепровские кручи. Поезд, замедлив ход, прогрохотал по железнодорожному мосту. С обеих сторон, окутанные ажурной весенней зеленью, мелькали одноэтажные домики киевской окраины.

… А на следующий день, едва забрезжило, Петровский уже был на ногах. Тихой и пустынной Левашовской улицей дошел до крутой Институтской, свернул налево и стал спускаться вниз. Миновал роскошный дом известного богача, длинное желтое здание бывшего института благородных девиц и вышел на центральную магистраль города – Крещатик.

Раннее весеннее утро дышало свежестью. Все благоухало, цвело, тянулось к солнцу. Даже сквозь трещины в камне пробивалась трава…