Текст книги "ЛЮБЛЮ "

Автор книги: Алексей Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

после обвинений в предательстве, они его ненавидят – в этом он не

сомневался и очень от этого страдал.

Какая же была радость, когда то, о чём мечтал, произошло –

отец вернулся. Отец! Не такой, каким помнил, но живой, настоящий,

не вымышленный. Сколько надежд сразу зажглось в его сердце.

С Макеевыми помирится, с отцом не расстанется, начнётся новая,

счастливая, состоящая только из праздников жизнь. И вот, всё пропа-

ло самым невероятным, неожиданным и страшным образом. Вместо

счастья и радости выходили горе и слёзы. Кому теперь поведать свои

душевные муки? Кто теперь помирит с Макеевыми, с людьми, кото-

рых он любит, и которые его ненавидят? Некому поведать, никто не

поможет, он сирота, один на земле и несчастен в своём одиночестве.

Пришло время объяснить, почему главный врач разрешил

поставить гроб с покойным в больничный морг, зачем было куп-

лено отчимом столько водки и подробнее представить Пашкиных

родителей.

Лидия Львовна, по второму мужу носившая фамилию Пацкань,

работала врачом в Наркологическом центре, а с главным врачом той

больницы, в морге которой стоял теперь гроб, была в дружеских от-

ношениях ещё с медвуза. Статная, высокая, коротко стриженая. Для

своих сорока хорошо сохранилась и с тридцатилетним мужем смот-

релась ровней, тем более, что Пацкань был потрёпан, истаскан и вы-

глядел гораздо старше своих лет.

Первый муж у Лидии Львовны был старше её на десять лет,

второй на десять лет моложе, она всем об этом рассказывала. Если

говорить о последних её пристрастиях, то нельзя обойти любовь к

получению подарков, которые часто принимала и в виде денег. Гор-

дилась тем, что пока продаётся спиртное, без работы не останется.

– 19 –

О том, как получила своё хлебное место, скажем её словами: «Как

мне всё это досталось, и сколько сил я на это потратила, одному

только Богу известно».

В последний год полюбила весёлые компании, где не гнушалась

напиваться до бесчувствия, что тоже делалось не просто так, а в целях

профилактики – «дабы снять накопившееся». С Пацканём познакоми-

лась давно. Познакомил бывший муж, Пётр Петрович, когда вместе с

«Мирошей» работал в гараже при заводе. Затем Пацкань уходил в

таксисты, снова возвращался на завод, и только после второго своего

возвращения женился на свободной тогда уже Лидии Львовне.

Мирон Христофорыч был человеком чрезмерно преданным ви-

нопитию и единственно, в чём с супругой безоговорочно сходился,

так это в страсти к застольям. Это была главная статья расхода, на ко-

торую денег не жалели. Пашкин отчим был полноват, когда говорил

или дышал – раздавалось сопение. Роста был невысокого, одна нога

короче другой. Он носил обувь с разными по толщине подошвами, так

с изъяном справлялся. Рыжеволосый, краснощёкий, с бурыми усами и

бледно-зелеными, кошачьими, глазами. Работал водителем и числился

в штате гаража при известном в районе, оборонном, заводе.

В основном трудился на погрузчике, развозил грузы по террито-

рии предприятия. Но, после того, как заместителем директора стал

Цекатун Валериан Захарыч, Пацкань частенько, раз восемь в месяц, на

чёрной волге ГАЗ – 24, стал ездить в «спец холодильник», а оттуда – к

Валериан Захарычу домой, отвозя приобретённые в холодильнике

продукты. В гараже, которым заведовал не любивший «Фарфорыча»

Кирькс, не без звонка того же Цекатуна, у Пацканя появился собст-

венный сейф, якобы для хранения смазок и инструмента, необходи-

мых всякому автослесарю, в которые Пацкань якобы думал перехо-

дить. Но, в автослесаря он не перешёл, а смазки и инструменты в его

сейфе стали занимать более чем скромное место.

В сейфе Пацкань стал хранить спиртопродукты, которыми тор-

говал в рабочее время, запрашивая за них в зависимости от настрое-

ния, двойную, тройную, а то и четвертную цену. Терпеливые его кол-

леги, время от времени теряя терпение, ломали в сейфе замок, забира-

лись в недра и лакомились спиртопродуктами бесплатно, как бы ком-

пенсируя этим свою переплату. Единицы, из особо негодующих, по-

– 20 –

догретые этим самым спиртопродуктом, ловили Пацканя и били кула-

ками. На вопрос Мирона Христофорыча: «За что?». Отвечали: «За

жадность и за то, что стучишь». Услышав, что бьют за дело, ибо знал,

что повинен в этих грехах, Пацкань успокаивался. Отведя душу, успо-

каивались и коллеги. И жизнь в гараже очень скоро принимала свой

прежний ход.

Пацкань менял сломанный замок на новый, опять запасался

спиртопродуктами и в те дни, когда ему не нужно было ехать в холо-

дильник, открывал свою лавочку. Коллеги, ещё вчера грабившие и из-

бивавшие, подходили, жали руку, просили не помнить зла и называя

про себя его сукиным сыном, снова платили втридорога.

Три ящика "Столичной", купленной благодаря свидетельству о

смерти, предназначались, разумеется, не для поминок, а для сейфа.

О поминках по началу и разговора не заходило, должно быть, и не

было бы, если бы не Полина Петровна и не дядя Коля Кирькс, кото-

рые взялись за их подготовку с сердечным участием и втянули в этот

процесс Пацканя и Лидию Львовну. Так не прошло и получаса, как

пришли Фёдор и Максим, принесли с собой картошку и сразу стали

чистить её, кидая очищенную в ванну с водой. Пришла старшая дочь

дядя Коли Кирькс, принесла индюка и две трёхлитровые банки само-

гона. Заговорили о рисе и изюме для кутьи и о муке для блинов.

Утром следующего дня, выйдя на кухню, Пашка увидел четырёх

женщин и огромную работу по приготовлению пищи. Старшую дочь

дяди Коли Кирькс, крестную и Галину он сразу узнал. Заметив при-

стальный взгляд сестры, он покраснел и опустил глаза. Незнакомая

девушка хохотнула, глядя на это.

– Да, такой вот брат у меня, – гордо сказала Галя. – А, это под-

руга моя, Ванда, она поможет.

– Ой, Павлик проснулся, – очнувшись от своих мыслей, сказала

Полина Петровна, – иди, сходи к маме, миленький. Она тебя что-то

спрашивала.

Крестная подошла к нему, погладила по голове и поцеловала.

Пашка заметил, что голос у крестной дрожит, а веки красные, при-

пухшие. Ему хотелось побыть с ней, но приходилось идти к матери.

– Одевайся и дуй в больницу, – сказала Лидия Львовна, когда он

нашёл её в комнате.

– 21 –

– Зачем в больницу? – Не понял он.

– В морг! – Повысив голос, уточнила мать. – Отнесёшь вещи.

Тут Полина костюм принесла и всё, что полагается. Давай, это заранее

нужно сделать.

– Хорошо, – безропотно согласился Пашка и взял из рук ма-

тери сумку.

– Да, погоди ты! Не сразу сейчас. Через полчаса, через час. Иди,

поешь пока.

На кухне, положив в глубокую тарелку большую порцию салата

с горошком, Галина подсела к Пашке и стала есть вместе с ним из од-

ной тарелки.

– Ничего? – Осторожно спросила она. – Тарелок больше нет, по-

суду из кухни всю вынесли, – попыталась она оправдываться, но по-

чувствовав, что это лишнее, замолчала и стала есть спокойно.

Пашке было приятно, что примирение произошло так просто и

так красиво. Отец всё-таки сделал то, чего он от него ждал. Примирил

с Макеевыми и особенно с Галей. Какая-то необъяснимая радость раз-

лилась по сердцу.

– Ешь, ешь, – говорил он всякий раз Галине, которая ела с аппе-

титом, но временами останавливалась и вопросительно смотрела на

него. И Галина ела, слушалась, его, самого младшего. И от этого на

душе становилось особенно светло, вспоминались те вечера, в кото-

рые Пашка по каким-либо причинам должен был ночевать у Макее-

вых. Фёдор с Галей рассказывали им с Максимом придуманные сказ-

ки, устраивали между ними соревнования: кто скорее прожуёт и про-

глотит варёное яйцо целиком, засунутое в рот. Они с Максимом ста-

рались, а Галя с Фёдором, глядя на них, смеялись.

Пашке у Макеевых всегда было весело. Летом с балкона пускали

бумажных голубей, смотрели – чей выше поднимется и дальше улетит,

за голубями шли мыльные пузыри, переливающиеся всеми цветами ра-

дуги, прозрачные и красивые, они быстро появлялись на свет и так же

быстро исчезали. Следом за пузырями брызгалки, с направленными

твёрдыми струями воды и непременным смехом. Зимой играли в

жмурки, в карты и в домино, все вместе раскатывали тесто и готовили

пельмени. Они не скучали, всегда что-нибудь да придумывали, у них

всегда в квартире было много смеха, всегда царило веселье.

– 22 –

Через полчаса, взяв сумку с вещами, Пашка направился к моргу,

рядом с которым должен был ждать его Фёдор.

– Кто тебе губу разбил? – спросил Фёдор, протягивая брату руку

для рукопожатия.

– Не знаю, – опуская глаза, сказал Пашка.

– Побили. Отчего Максиму с Назаром не скажешь? Чего они те-

бя не защищают? Или ты сам не хочешь?

– Не хочу, – ответил Пашка и, чтобы переменить тему, при-

поднял и показал брату сумку с вещами, которую надо было отдать

санитарам.

Войдя в помещение морга, через дверь находящуюся с другой

стороны от той, в которую вносили гроб, они оказались в приёмной.

Объяснившись со стоящими и чего-то ожидавшими там людьми,

Пашка постучался и вошёл к санитарам. Два молодых человека, как

раз завтракали в этот момент. На большой, чёрной, чугунной сковоро-

де, только что снятой с плитки и поставленной на стол, ещё шипели в

масле жареные яйца, которых было не меньше дюжины. Расспросив

для кого и не спросив, как того ожидал Пашка, денег, которых у него

с собой и не было, они взяли сумку и сказали, что всё сделают, как

надо. Даже тогда, когда вошедший вслед за ним Фёдор спросил не-

кстати, не нужно ли заплатить, они наотрез отказались, уверяя, что

совершенно не нужно.

Выйдя из морга на улицу, Пашка с Фёдором зашли в малень-

кий жёлтый автобус, ПАЗик, к ним приписанный и к тому времени

уже подъехавший. Этот маленький жёлтый автобус должен был вез-

ти гроб на кладбище. Сидя в тишине на прохладных сидениях, из-

редка отвечая на вопросы водителя, они дожидались своих. Свои по-

дошли к половине одиннадцатого и их, как показалось Пашке, было

слишком уж много.

Из тех, кого узнал и кого никак не ожидал увидеть, были: Назар,

пришедший вместе с Максимом, Степан Удовиченко, пришедший

вместе с Галиной, люди со двора, как то: повар, фамилию и имя кото-

рого Пашка не знал, известный тем, что посадил когда-то клён во дво-

ре и дарил чуть ли не каждый день детям карамель, Гульканя, человек

знаменитый своим пристрастием к скачкам и тем ещё, что имел пла-

стмассовое горло и говорил шёпотом. Мелькала фигура Валентина,

– 23 –

грузчика из продуктового, которого все называли милиционером, так

же проживающего в их дворе. Была дальняя родня, которую Пашка,

как-то видел в доме у тёти, но это было так давно, что он теперь их

еле узнавал. Из тех, кого предполагал видеть, были: отчим, мать,

Милка, крёстная, Максим, Галина, дядя Коля Кирькс и вчерашние мо-

лодцы, помогавшие перевозить тело отца. Было так же очень много

совсем незнакомых. Увидев такое количество людей, Пашке захоте-

лось от них спрятаться.

И странно, чтобы не думать обо всех этих близких, чужих, зна-

комых и не знакомых, не думать о главном, самом страшном, что ему

предстояло и было неотвратимо, он стал вдруг думать о грузчике Ва-

лентине и ушёл в эти думы целиком.

Валентин, работавший теперь грузчиком в продуктовом и хо-

дивший повсюду в синем промасленном халате, был толстым и суту-

лым. Этот Валентин совсем ещё недавно был милиционером, но ми-

лиционер из него был никудышный. Он стеснялся своей формы, до

ужаса боялся хулиганов. Пашка видел однажды, как он ехал в одном

автобусе с хулиганами, те ругались, курили, обижали пассажиров.

Пассажиры вопросительно смотрели на Валентина, а тот, бедный, не

знал, куда б ему спрятаться. Съёжился, забился в уголок, отвернулся и

делал вид, что смотрит в окно. Жалкое было зрелище.

То ли дело участковый Шафтин, тот и без формы ходил мили-

ционером, и голосил почём зря. Когда мужики во дворе заигрывались

в домино, мешали людям спать, он выходил и командовал: «Конец иг-

ре». И его все слушались, а выйди Валентин и скажи так, все бы толь-

ко рассмеялись.

Хорошо, что в милиции Валентин работал недолго и оттуда по-

шёл прямо в грузчики. Изменился человек, как заново народился, что

значит, не играть чужую роль. Стал твёрдо шагать, громко говорить, в

каждом жесте стал виден хозяин. Правда, с тех пор, как устроился в ма-

газин, обнаружилось в нём много странностей. Время от времени стал

подпадать под влияние различных увлечений. То, взялся склеивать мо-

дели, а то вдруг заболел идеей физического бессмертия, говорил о ка-

ких-то учителях, пьющих свою мочу так же запросто, как воду из-под

крана, называл мочу «водой жизни», но сам больше водку пил. Ел про-

росшие зёрна, какие-то коренья, на ночь привязывал к ноге проволоку,

– 24 –

а другой конец проволоки к батарее, чтобы старость, накопившаяся в

нём за день, в течение ночи ушла в землю. Очень во всё это верил, но

вера его была не твёрдой. Как с моделями, так и с долгожительством

скоро завязал, стал беспробудно пить и этим утешился.

Отчим, как только пришёл, так сразу же осведомился – не в

обиде ли санитары?

– Они не взяли, Федя предлагал, – ответил Пашка лишь затем,

чтобы тот от него отстал.

Когда санитары впустили всех в комнату, в которой стоял на не-

высокой подставке открытый гроб с телом отца, Полина Петровна, не

сдерживая себя, заплакала навзрыд, за нею следом стала плакать Галя

и некоторые из подошедших к гробу женщин. Было неожиданностью

для Пашки увидеть, что некрасивое лицо грузчика Валентина и благо-

образное лицо дяди Коли Кирькс тоже покрыты слезами. Сам Пашка,

какое-то время боялся смотреть на отца, но, пересилив этот страх, за-

ставил себя взглянуть. Отец, лежащий в гробу, был непохож на того

отца, которого он видел лежащим на тахте, и дело было не в костюме,

в который отец теперь был наряжен. Выражение лица за этот корот-

кий срок изменилось и стало другим. Лицо имело теперь печать бла-

женства и умиротворённости, а глаза из закрытых превратились в со-

щуренные, приоткрытые. Казалось, что он в щелочки между ресниц

смотрит за всем, что происходит вокруг и, видя Пашку, тихо и ласко-

во ему улыбается. К Пашке подошёл Мирон Христофорыч и спросил,

нужна ли панихида.

– Чего? – Испугался Пашка и попытался от него убежать.

– Говорить что-нибудь надо? – Поймав его за плечо, объяснил

отчим и добавил. – Если хочешь на ту сторону, то обходи через голо-

ву. Никогда не пересекай покойнику его последнюю дорогу. Ну, так

как? Панихида нужна или нет?

– Не нужна, – ответил Пашка, высвобождая плечо.

Мирон Христофорыч понимающе закивал головой, отошёл в

сторону и объявил гражданскую панихиду. Стали один за другим вы-

ходить незнакомые люди и говорить речи.

Один нервный худой гражданин с длинными волосами, которо-

го, как потом оказалось, никто и не знал, говорил хоть и пространно,

– 25 –

но зато так искренне, что даже ушедшие санитары вернулись, чтобы

его послушать.

Заметив санитаров, отчим кинулся к ним, спрашивал, не в обиде

ли? Санитары ответили, что всё в порядке и от червонца, который от-

чим им старался всучить, отказались. За исключением пламенной ре-

чи, произнесённой никому не известным гражданином, речи других

ораторов состояли из пустых и бесцветных фраз, которые и всегда ко-

робят, ну а в настоящий момент казались просто чем-то неприличным

и вызывали в Пашке сильное негодование. Однако на женщин эти

лживые речи действовали иначе, успевшая уже успокоиться Полина

Петровна вдруг снова в голос заплакала.

После панихиды гроб накрыли крышкой, вынесли из помеще-

ния, в котором находились, и внесли в автобус. Часть пришедших села

в этот же крохотный ПАЗик, часть в большой «Львовский», специаль-

но для этого случая выписанный дядей Колей. Многие из пришедших

проститься на кладбище не поехали.

Приехав на кладбище, первым делом купили железный краше-

ный крест, написали на нём фамилию и инициалы, год рождения и год

смерти. Крест со свежими надписями впереди всей процессии с гор-

достью понёс дядя Коля Кирькс. За ним на специальной высокой же-

лезной тележке с колёсами повезли закрытый гроб, а уж за гробом

пошли все те, кто приехал.

Свежие ямы под могилы, очень часто вырытые, мимо которых

они шли, походили на окопы, их было не менее двадцати и могильщи-

ки, молодые краснощёкие парни, всё продолжали их рыть. Распоряди-

тель, стоящий там же, с красной повязкой на рукаве, указал место и

сказал, что можно снять крышку и попрощаться.

Всё напоминало конвейер. К следующей могиле распорядитель

проводил другую процессию, за ними третью, четвёртую, пятую. Ог-

лядывая всех с высоты своего двухметрового роста, он опытным гла-

зом подмечал тех, кто уже простился и парням, копавшим новые мо-

гилы, давал сигнал, известный лишь ему и им, после которого они тут

же бросая рыть, шли закапывать. Мастерства у них было не отнять,

при этом никто не позволял себе никаких неточностей, способных ос-

корбить чувства родственников покойного. Механизм погребения был

совершенен и работал, как часы.

– 26 –

Дядя Коля Кирькс, поставив крест так, чтобы тот мог опереться

на гроб, достал из внутреннего кармана пиджака полоску бумаги с на-

писанной на ней молитвой и положил её на лоб Петру Петровичу.

Стали подходить и по очереди прощаться, целовать через бумажную

ленту покойного в лоб. Последним подошёл дядя Коля Кирькс, достал

из того же внутреннего кармана другую бумажку, которая оказалась

свёртком с песком, развернул его и находившийся в нём песок рассы-

пал по телу покойного в виде креста. После чего и саму бумажку су-

нул в гроб, где-то в ногах, а сам подошёл к изголовью. Склонившись

над другом юности, коснулся его лба троекратно, приложившись по-

очерёдно губами, щекою и лбом. Сделал это со знанием дела, излишне

не торопясь, с внутренним проникновением. После того, как простил-

ся, гроб закрыли, забили гвоздями и опустили в могилу.

Очень быстро, практически в одно мгновение, могильщики за-

сыпали красный сатин землёй, а в образовавшийся холмик воткнули

крест и цветы, длинные стебли которых обрубили лопатой. Пашка не

плакал и, как ему казалось, его вообще никто не замечал. Но, когда,

после ухода могильщиков, он направился к холмику, все разом кину-

лись к нему и аккуратно схватили, видимо опасаясь того, что начнёт-

ся истерика. «Значит, помнят», – подумал он и объяснил схватившим,

что хотел ком глины раскрошить. После объяснения Пашку отпусти-

ли, терпеливо ждали, пока крошил он ком, ну, а потом тихо отвели в

сторону.

Дядя Коля Кирькс дал Пашке десять рублей, чтобы тот отдал их

распорядителю. Распорядитель, увидев деньги, очень быстро сказал

«нет», но тут же, воровато оглядевшись по сторонам, взял их и сказал

«спасибо». На этом похороны закончились, впереди были поминки.

Пашка боялся, что из поминок сделают балаган, как это было на

поминках у бабушки, но этого не случилось.

Присутствие Полины Петровны, Фёдора, Гали, дяди Коли

Кирькс и других серьёзных людей способствовало тому, чтобы отчим

не плясал, не пел песен, и остальные сомнительного вида граждане не

вели себя на поминках так, как на свадьбе.

Пришёл старший по дому, знавший Пашкиного отца. Ему осво-

бодили место, щедро обставили тарелками со студнем, сыром и сель-

дью, вооружили стаканом, до краёв наполненным сорокоградусной.

– 27 –

Выпив за упокой души, обращаясь к Пашкиной крестной, старший по

дому, сказал:

– Вот, Полина, вспоминая сейчас Петра, светлая ему память,

скорблю и плачу, а вернусь домой, буду смеяться и плясать. Свадьба у

меня, веселье в доме. Дочь замуж отдаю. Ничего не поделаешь, такая

жизнь. Всё рядом и горе, и радость.

Задерживаться он не стал, посидел несколько минут, как обе-

щал, поплакал и, утерев слёзы мятым носовым платком, распрощался

и пошёл на танцы.

За столом, справа от Пашки, сидели Максим с Назаром, пили

водку как взрослые. Слева Валентин-грузчик, одетый в костюм с за-

пахом сырого подвала. Валентин грыз ногти на руке, больше похожие

на щепки и, дыша в ухо спиртным перегаром, нашёптывал по-своему

добрые, имевшие цель утешить, слова. И хотя выбрал не самый под-

ходящий приём, Пашке было приятно, что жалеют и утешают.

– Твой ещё пожил, – говорил Валентин, – а мой в тридцать два

помёр. Как говорится, только бы жить да радоваться, а он возьми, да

помри. Мне три года было, поднесли с ним прощаться, а отец небри-

тый, я кричу: «не хочу целовать, он колючий». Не помню его совсем.

Был на кладбище года два назад, натаскал земли из леса, а в этом году

приехал – на могилке ландыши, земляника. Красота. Всё из-за земли

лесной. Я ведь тоже семьи хотел, чтобы как у людей, а жена ушла к

тому, у кого машина. У меня машины тогда ведь не было, её и теперь,

машины, даже нет, и никогда даже больше не будет... А дочке сказали,

что я умер и повели, показали мою могилку. Я даже очень сильно то-

гда переживал. Я в милиции работал на «Урале». Был у меня такой

мотоциклет с коляской, гонял на нём, хотел разбиться. Перевернулся

один раз, но об этом никто не знает. Знает один человек, но он никому

об этом не скажет, он настоящий мужик. Да, навредил я тогда себе,

позвонки расширились, с тех пор нервничать много стал. Вот пояс по-

стоянно ношу (он ударил себя рукой по животу), летом жарко, а ниче-

го не поделаешь.

– Тебе нельзя работать грузчиком. Тяжести поднимать, – сказал

Пашка, серьёзно обеспокоенный здоровьем собеседника.

Глаза у Валентина заметались по сторонам, он успел уже забыть

о крушении и травме позвоночника, но тут же нашёлся:

– 28 –

– Нет, это же гимнастика. Это помогает. Только поэтому в мага-

зин и пошёл.

Пашка понял, что мотоцикл, травма – это скорее выдумка, спро-

сил про дочь.

– Дочь? Нет, совсем не вижу. Один раз, когда дочка к тёще при-

езжала, тогда видел издалека, но не подходил. Постоял, посмотрел.

Тёща меня в тот день в магазине увидела, говорит, дочка здесь, чего не

заходишь? А я говорю – вы же меня похоронили и дочке могилку пока-

зали, она сразу заткнулась и ушла.

Валентин рассказывал о своих горестях легко, весело, и от этого

Пашке становилось его ещё жальче. Он смотрел на синие ногти боль-

ших его пальцев, видимо раздавленные на работе ящиками или дру-

гими тяжёлыми грузами, и своё горе уже не казалось таким тяжёлым.

Да, и нужно было признаться, на поминках его охватило неведомое

дотоле ощущение счастья. Нет, о смерти отца он ни на мгновение не

забывал, но все вокруг его так утешали, так жалели, так любили, что

противиться чувству радости просто не было сил.

А главное – в своих чувствах все были искренни. Мог ли он по-

думать, что будет счастлив в день похорон отца? Да, и хоронили ли?

Умирал ли? В смерть теперь не верилось. Казалось, что отец всех об-

манул и снова ушёл, на долгие десять лет. А приходил лишь затем,

чтобы помочь ему, своему сыну, примирить его с миром. Отец помог

и конечно, не умер, а иначе сердце бы так не ликовало. Пашка чувст-

вовал это и знал.

5

На следующий день Пашку на улице остановила женщина.

– Извините меня, пожалуйста, – сказала она, – это правда, что

Вы – сын Петра Петровича Поспелова? И, что сам Пётр Петрович...

Женщина сильно волновалась и беспрестанно мяла в руках ма-

ленький носовой платок, которым время от времени отирала сухие

щёки, так, как будто по ним текли слёзы.

– Да, я его сын, Павел, – ответил Пашка, видя, что это не празд-

ное любопытство, – и то, что Пётр Петрович... Тоже правда, – грустно

добавил он.

– 29 –

– Неужели опоздала? – Спросила женщина у неба. Казалась, вся

жизненная сила ушла из неё, после Пашкиных слов.

– Как это случилось? Где? – Стала расспрашивать она слабым,

дрожащим голосом.

Умилённый видом горя незнакомой женщины, Пашка стал

рассказывать:

– Дома. Никто не ожидал. Вечером легли спать, он как раз перед

этим подарил мне свой крест, а утром...

– Крест? – недослушав, переспросила женщина оживляясь. –

Как? Пётр Петрович передал вам свой крест?

В потухших её глазах появилась надежда.

– Да, – подтвердил Пашка, сказанные слова.

– Так это же меняет дело! Видите ли, – стала взволнованно объ-

яснять незнакомка, – дело в том, что у меня сын погибает, – она под-

несла платок к лицу и привычным жестом смахнула выкатившуюся на

щеку слезу, – понимаете? Погибает теперь, в это самое время, а я,

мать, не в силах ему помочь. Искала Петра Петровича, сказали, в Мо-

скве. Приехала в Москву, отыскала квартиру и вдруг – такое известие.

Я не знаю, за кого меня приняли, женщина с вязаной ленточкой на го-

лове, открывшая дверь, так странно на меня смотрела. И вы простите,

я ей не поверила. В сердце закралось сомнение. Знаете, всякое бывает.

Чего только не скажешь из ревности. А, он мне нужен. Так нужен

был. Простите, что решила вас дожидаться, всё-таки в крайнем поло-

жении нахожусь, и потом, вот, не ошиблась.

Она снова вытерла не появившуюся на щеке слезу. Вслед за

этим произошла сцена, поразившая и напугавшая Пашку. Женщина,

извиняясь, попросила показать ей крест Петра Петровича. Пашка, со-

вершенно не представляя себе последствий, расстегнул на рубашке

верхнюю пуговицу и показал. Увидев крест, женщина прошептала:

«Спасён. Теперь спасён» и поверглась перед Пашкой на колени. При-

чём, встав на них, поклонилась, касаясь белым напудренным лбом

грязного асфальта.

Напуганный до смерти Пашка, внимательно следил за тем, как

она это делает, опомнившись, хотел убежать, но поднявшая голову

женщина его остановила.

– Подождите, прошу вас! – Умоляюще возопила она, вставая с колен.

– 30 –

– Что вам нужно? – Спросил Пашка. – Крест? Не отдам.

– Нет, нет. Боже упаси, что вы, – поспешила успокоить его

женщина, – зачем? Я за сына хочу просить.

– Какого сына? Чем я могу помочь? – Не понимая смысла

просьбы, начиная смотреть на женщину с подозрительностью, спро-

сил Пашка.

– Молитвой, – с готовностью ответила женщина. – Вашей молитвой.

– Я не знаю молитв. И не умею, – стал виновато объяснять он.

– Особенного умения здесь не требуется. Вам, Павел Петрович,

с такой реликвией... Да, исходящей от неё благодатью, достаточно бу-

дет простого желания помочь. Придёте домой, выберете тихую мину-

ту, более не потребуется, и помолитесь. Скажите по-своему несколько

слов. Здесь главное не знание, а желание помочь. Как мать, прошу,

помогите. С сыном моим, Андреем, беда.

Женщина говорила тихо, но уверенно и, услышав «попробую»,

тут же, поблагодарила и ушла, оставив Пашку в недоумении.

Придя домой, он стал размышлять: оставить ли просьбу без

внимания или же сделать то, о чём женщина просила? Хорошенько

подумав и вспомнив, с каким состраданием она расспрашивала о

смерти отца, он остановился на последнем. «Тем более, – решил он, –

что это не составит большого труда». Посмотрев на бабушкину икону,

пыльную и всеми в доме забытую, он решил, что слова короткой мо-

литвы, которую уже придумал, будет удобнее произносить, глядя на

неё. Встал лицом к запылённому лику, перекрестился, как это делают

верующие во время молитвы, и стал говорить:

– Господи, прошу тебя...

Договорить не получилось. Он вынужден был прерваться, ус-

лышав за спиной знакомое «гы-гы». Неприятно было узнать, что

сводная сестра находилась дома, наблюдала за ним сквозь щель при-

открытой двери и всё видела.

– Милка, что ж ты гулять не идёшь? – Спросил Пашка, краснея,

как человек, замеченный на чём-то постыдном, и вспомнив характер-

ный ответ сестры на этот, часто задаваемый ей, вопрос, тут же сам се-

бе ответил. – Ну, да. Дома веселей.

– Гы-гы... Молишься? – В нос произнесла Милка. – Всё маме

скажу!

– 31 –

– Чего – всё?

– А то, что ты молишься, и ещё скажу, что ты крест, который

она выбросила, подобрал и носишь.

Пашка представил себе сцену, как мать и отчим, выслушав рас-

сказ Милы, будут дразнить его «баптистом», как величали без разбора

всех верующих, как будут смеяться, а возможно силой попробуют

отобрать у него крест. Стало до того стыдно, что готов был прова-

литься под землю. Проклинал и себя, решившегося играть роль мо-

лельщика, говорящего придуманные слова, и Милку, с её отврати-

тельным смехом, которая всё время следит за ним, и незнакомку, ко-

торая, скорее всего, над ним подшутила. Но делать было нечего. «Что

будет, то будет»,– решил Пашка и слегка успокоившись, уверил себя в

том, что крест в любом случае не отдаст, в конце концов, его на время

можно будет даже спрятать, а будет мать с отчимом дразнить – что ж,

это можно и потерпеть.

И ещё Пашка принял одно твёрдое решение – не верить незна-

комым, посторонним, людям и не исполнять их подозрительные

просьбы. И припомнив любимую поговорку Трубадуровой: «А если

бы тебе сказали – прыгай в колодец?» – уверил себя в том, что это ре-

шение не только твёрдое, но и окончательное.

Милка сдержала слово, данное брату о том, что расскажет о кре-

сте и молитве, но как это было не странно, последствий жалоба не во-

зымела. То ли потому, что от похорон и поминок Лидия Львовна ещё

не отошла, то ли от того, что голова её в тот момент была занята со-

всем другим, более важным делом. Как бы там ни было, сыну не ска-

зала ни слова. Быть может, ещё и потому не сказала ни слова, что

двойку за экзамен никак не связывала с сомнительным сыновним объ-

яснением, в котором фигурировал крест. Неудовлетворительную

оценку, сама для себя, объясняла просто – сын робкий, замкнутый и

конечно, как следует не смог рассказать того, что знал. А что он знал,

в том сомнений не было. За два месяца до экзамена она ежедневно за-

ставляла сына сидеть и учить экзаменационные билеты, а затем пере-

сказывать их ей наизусть, за чем сама следила по тетрадке.

«Там, где не нужно говорить, – думала она, – в математике

письменной, там, пожалуйста, на четвёрку написал. Та же картина с

русским. Письменный экзамен на пять, а за устный еле-еле тройку по-

– 32 –

ставили. А почему? Потому, что молчун, слово из него клещами не

вытянешь».

На другое утро, когда Пашка пошёл в школу для пересдачи эк-

замена, первым, кто на улице попался ему на глаза, была та самая

женщина, что накануне просила за сына.

Опустив глаза, Пашка направился мимо неё. Она поняла, что он

к разговору не расположен и, сделав по инерции движение вперёд,

робкую попытку подойти, осталась стоять на месте. Наблюдая за всем

этим краем глаза, Пашка остановился и повернулся к ней. Женщина

подошла и одними глазами спросила: «Как»? Пашка понял её так хо-

рошо, что, не колеблясь, ответил: «Пока нет». И, оставив женщину,

продолжил свой прерванный путь в школу. Решил, что сегодня же

сделает то, о чём она просит. Пусть это глупо, бессмысленно, но раз

уж ей это так важно.

В школе начался ремонт, ходили маляры, по рекреационным за-

лам с шумом бегали малолетние дети тех учителей, которые вынуж-

дены были, по тем или иным причинам всё ещё находится в школе.

Он прождал Трубадурову, стоя у дверей учительской, два часа.

От запаха краски заболело сердце. Дубовый паркет, натёртый рыжей