Текст книги "ЛЮБЛЮ "

141

Часть четвертая.

Суббота. Двадцатое июня

189

Часть пятая.

Воскресенье. Двадцать первое июня

245

Часть шестая.

Понедельник. Двадцать второе июня

293

Часть седьмая.

Вторник. Двадцать третье июня

355

Часть восьмая.

Среда. Двадцать четвертое июня

373

Часть девятая.

Четверг. Двадцать пятое июня

415

Часть десятая.

Пятница. Двадцать шестое июня

429

– 3 –

П р о л о г

Павел Поспелов

1

Чай пили с клубничным пирогом. На столе было варенье, мар-

мелад и печенье. Звали на чаепитие и Евфросинию Герасимовну, но

она, обычно отзывчивая в таких делах, на этот раз от приглашения от-

казалась. Впрочем, кусок пирога Галина ей отнесла.

За столом сидели молча, каждый думал о своём. Максим о Жан-

не, Степан о Марине, Карл о Галине, Галина о Карле.

Анна радовалась тому, что всё закончилось благополучно, все

живы-здоровы и Фёдору, сидящему с ней рядом, не нужно пережи-

вать. О том, что ему предстоит завтра, она не знала. Она не думала о

том, как будут развиваться и складываться их отношения, точно знала

только одно, – что никогда не бросит этого человека и всегда, по пер-

вой его просьбе, придёт к нему на помощь.

Так же думала и о детях, сидящих у них с Фёдором на коленях,

и о Матрёне Васильевне, и о Медведице, и о Пистолете, и о сестре.

Обо всех, кому, хоть чем-нибудь, могла бы быть полезной.

Сидящий с ней рядом Фёдор, старался ни о чём не думать.

Слишком много забот навалилось с утра. И это почти получилось, но

лицо больного, потерявшего силы Пашки, так и стояло перед глазами.

«Надо быть рядом с ним, – думал Фёдор. – Сейчас немного от-

дохну и пойду».

Дети, сидевшие на коленях у Анны и Фёдора, беспрестанно ша-

лили. Они объелись пирогом и занимались тем, что опускали пальцы в

варенье, мазали этим вареньем носы, а затем друг у друга с носа это

варенье слизывали.

– 4 –

Им было весело, они беспрестанно смеялись. Впереди у них была

целая жизнь, казавшаяся большой и красивой, похожей на стол, за ко-

торым сидели, в которой всегда будет вдоволь клубничных пирогов,

варенья, мармелада, а главное, – добрых людей. И они были правы.

2

История, которую хочу рассказать, началась 13 июня 1987 года.

Придя домой поздно вечером, Пашка с порога услышал праздничный

шум в родительской комнате, почувствовал запах застолья. Спрятав

ключ от входной двери в карман брюк, он стал на цыпочках проби-

раться к себе.

– Да говорю, Павло, – доносилось из-за стола, и вскоре Пашка

увидел перед собой мать.

– Ну, что я говорила, пожаловал! – Крикнула она гостям и, при-

глушая голос, добавила. – Фу, провонял, как чёрт. Костёр опять жёг?

Смотри, поджигатель – поймают, пришлют штраф, сама тебя подож-

гу. Чего стоишь? Иди к гостям.

– К экзамену надо готовиться, – попробовал он отказаться.

– Надо же, вспомнил. К экзамену ему нужно готовиться. Все

ждут его, не расходятся, а он тут заявления будет делать.

– Зачем меня ждать?

– Затем. Интересно. Все хотят посмотреть на встречу.

– Какую встречу?

– Торжественную. Иди, узнаешь.

Робко ступая, Пашка вошёл в комнату, где за накрытым по по-

воду наступающего Дня Медика столом сидели гости. Это были зна-

комые матери, с которыми она в мае месяце познакомилась на курор-

те, и её коллеги по работе. Все были пьяны, галдели, гремели ножами

и вилками, и от дыма сигарет не видели друг друга. Заметив Пашку,

загалдели громче, кое-кто даже затопал ногами. Он смущённо улыб-

нулся и опустил глаза.

– Вот и сам, – торжественно произнёс Пацкань, Пашкин отчим,

который был особенно пьян и против обыкновения даже не встал из-за

стола, говоря своё знаменитое «Прошу наливать, буду речь держать».

– 5 –

Гости засуетились, стали хватать со стола бутылки и разливать

их содержимое по стаканам и рюмкам. Подняв, до краёв наполнен-

ный, стакан, отчим терпеливо ждал.

– Все что ли? – Спросил он.

– Да. Давно уже. Готовы! – Неровно отвечали гости.

– Тогда контакт! – Приказал Пацкань, опуская свой стакан и ка-

саясь им края стола.

Все последовали его примеру, каждый в свою очередь рапортуя:

– Есть. Есть контакт.

– Нет. Я вижу – там нет контакта! – Строго следил тостующий

красными, как у окуня, глазами. – Вижу, нет! А, теперь, есть! Теперь,

вижу, что есть!

– Речь, Фарфорыч. Давай речь! – Требовал сидевший напротив

командовавшего, Мирона Христофоровича, его двоюродный брат

Глухарёв.

Глухарёва поддержали, и, как ни тяжело было подниматься на-

пившемуся отчиму, он всё же встал. Впрочем, сделал это не из уваже-

ния к обществу и не из-за торжественности тоста, а от того, что понял:

сидя содержимое стакана в него не войдёт.

Речь, которую так ждали, говорить не стал. Прошептав: «За

встречу», просто опрокинул стакан. Гости последовали его примеру.

Предчувствие отчима не обмануло, водка не пошла, не помогло

даже вставание. Запрокинув голову и прогнувшись, как солдат, полу-

чивший пулю в спину, Мирон Христофорович, привлёк к себе внима-

ние сидящего рядом мужчины пощёлкиванием пальцев, и получил за-

ранее приготовленный бутерброд, состоящий из куска чёрного хлеба и

толстого слоя горчицы. Пока отчим его пережёвывал, Глухарев, вос-

седавший напротив, затрясся от смеха.

– Чего хохочешь? – Спросил Пацкань, слабым голосом. – Сей-

час фонтаном бы, да всё на тебя. Устроил бы День Победы, с салютом

из винегрета.

– Не пошла? – С неожиданным участием, осведомился Глухарёв.

– Легла зараза, – стал объяснять Пацкань. – Вот туда-сюда и гонял.

Пашку посадили за стол с краю, на самый угол. Только сидя за

столом, после перебранки отчима с Глухарёвым, он, как следует,

– 6 –

вдумался в смысл слов, вертевшихся на пьяных языках и понял, о

чём шла речь.

«Как же так? – Думал он. – Я, всю жизнь только и ждавший этого

часа. Десять лет о встрече мечтавший, стороживший каждую минуту,

вдруг взял да прозевал».

С волненьем и тревогой он стал осматривать гостей и нашёл его,

бесконечно далёкого и такого близкого, своего дорогого, родного отца.

Отец, как оказалось, сидел рядом, смотрел на сына и молча пла-

кал. Представляя эту встречу тысячу раз, с объятиями, поцелуями,

сердечными словами, Пашка видел, что случилось всё не так. При чу-

жих людях, напоказ, под тосты. Он боялся: «А вдруг отец что-нибудь

спросит и придётся отвечать». Чувствовал, что говорить не сможет, а

если и сможет, то, разрыдается. Но отец, стирал катившиеся по щекам

слёзы, и спрашивать ни о чём не собирался.

– Обними же отца! – Крикнул отчим с другого края стола и, из-

виняясь перед седым человеком, который от его крика вздрогнул, ска-

зал. – Он робкий у нас. Но, не беда. Вам в одной комнате ночевать,

успеете поболтать. Правда, у Павла завтра экзамен, и ему не болтать, а

выспаться надо. Да, о чём это я? А, всё равно. Не знаю, как жена, а я

вам рад. А вы куда? – Меняя объект внимания, грубо обратился он к

гостям, поднимавшимся из-за стола и собиравшимся уходить.

– Ну, ладно, – смягчился он после замечания жены, сказавшей

«не груби», – пойдёте, успеете, никто силком не держит. Но без посо-

ха не отпущу. Давайте, наливайте, можно стоя. На посошок, чтобы

легче шагалось!

Гости повиновались, наливали и стоя ждали, держа наполнен-

ные ёмкости в руках.

– За встречу отца и сына, – ободрившись к концу застолья, ска-

зал отчим.

– И святого духа, – вставила тётка с двумя подбородками и за-

лилась звонким продолжительным смехом. Многие последовали её

примеру.

Оставшись с отцом наедине, Пашка молчал, не решаясь загово-

рить. Он не видел отца десять лет и представлял его другим. Расстав-

шись в раннем детстве, запомнил отца молодым, черноволосым. И

очень удивился, увидев старым, седым.

– 7 –

Но не только это смущало. Он хотел отца о многом расспросить,

рассказать ему своё. А как начать? С чего? В этом и заключалась

главная, неразрешимая, задача.

Комната, в которой они находились, была небольшая и принад-

лежала когда-то бабушке. После её смерти в комнате практически ни-

чего не изменилось. Осталась допотопная тахта, с откидными валика-

ми и жёсткими подушками, заменяющими спинку. Тёмный, почер-

невший от времени комод, с громоздкими ящиками для белья и такая

же старая тумбочка, на которой стоял огромный ламповый приёмник.

Стену над тахтой закрывал ковёр с изображением картины «Охотники

на привале». В углу, под потолком, на полочке, икона Спасителя.

С приходом Пашки в комнате появился письменный стол, два жёстких

стула и политическая карта мира, облюбовавшая свободную стену.

– Будем спать? – Спросил отец, нарушая тишину.

– Да, – согласился Пашка и, достав бельё из комода, стал сте-

лить постель.

Наблюдавший за ним отец, тяжело вздохнул и сказал:

– Жизнь прожил, а стою перед тобой гол, как сокол. Ничего нет,

кроме креста нательного. Даже на память оставить нечего.

– А крест? – Неожиданно для себя, сказал Пашка и тут же, по-

краснев до корней волос, отвернулся.

Отец снял с себя медный, позеленевший, видавший виды на-

тельный крестик, и собственноручно одел его на сына. Пашка расцвёл

на глазах и тут же, осмелев, спросил:

– У Макеевых ещё не были? Давайте, завтра вместе пойдём?

Отец светло улыбнулся и ответил:

– Теперь только вместе.

3

Экзамен по устной математике принимала Трубадурова, препо-

даватель алгебры и геометрии в старших классах, по совместительст-

ву занимавшая должность заведующей учебной частью.

Русский язык, устный и письменный, Пашка благополучно сдал.

По геометрии, математике письменной, проблем так же не возникло.

Написав варианты на доске, Трубадурова ушла из класса и два часа не

– 8 –

показывалась. Все воспользовались шпаргалками. Те, кто шпаргалок

не заготовил, списали у тех, кто их имел. Всё говорило за то, что учи-

тель не собирается никого топить, тем более класс «Б», сдавший уст-

ную математику, со смехом рассказывал, как их, лоботрясов, изо всех

сил тянули за уши.

Успешно решив задачи и примеры, предложенные по билету,

Пашка спокойно дожидался очереди. Перед ним были Маргулин и

Кочерыгин. Оба сидели на первых партах и на вопросы учителя о го-

товности отвечали «Нет». Потеряв терпение, Тамара Андреевна по-

дошла к парте, за которой сидел Маргулин, посмотрела на его чистый

лист и, разминая пальцами переносицу, села с ним рядом.

– Нарисуй-ка ромб, – попросила она, тяжело вздыхая.

– Чего? – Как бы просыпаясь и не понимая спросонья, чего от

него хотят, переспросил Маргулин.

– Ромб, ромб, – сдерживая раздражение, повторила учительница.

– Ромб? Это, пожалуйста, – с вызовом в голосе, ответил он и

принялся за работу.

Пашка видел, как Маргулин, сидевший прямо перед ним, не-

твёрдой рукой обвёл одну из клеточек, в которые был разлинован тет-

радный лист, из чего получился крохотный квадратик. Тяжело зады-

шав, взяв лист в руки и повернув его так, чтобы квадратик можно бы-

ло видеть стоящим на одном из углов, учительница сказала:

– Ну, что ж. В общем-то, верно.

Она шепотом спросила о чём-то у экзаменуемого, на что тот от-

ветил: «Хочу в ПТУ попробовать», и вынесла свой вердикт:

– Ставлю тебе тройку. Иди и не попадайся мне на глаза.

С первой стипендии купишь мешок семечек.

Встав, чтобы подойти к такому же чистому листу, лежащему на

парте перед Кочерыгиным, Тамара Андреевна обернулась, заметила у

Пашки цепочку, и, еле сдерживая гнев, спросила:

– Что это, Поспелов, у тебя на шее висит?

Не дожидаясь ответа, она попыталась расстегнуть пуговицу на

рубашке, но вместо этого оторвала её.

– Зашьёшь, я не специально, – прошипела она и, забравшись под

рубашку, взяла грубой рукой крест.

– 9 –

Мысль о том, что крестик, подаренный отцом, окажется в чужих

руках, подвигнула Пашку взяться за руку учительницы.

– Не бойся, Поспелов, не отниму, – сказала Тамара Андреевна,

изо всех сил сдерживая злобу.

Выпустив крест, и, несколько раз громко чихнув, она зашлась в

нравоучении:

– Добро бы, верили. Ещё можно было бы понять. А то наденут,

из-за того, что мода пришла. Ну, скажи, Поспелов, что тебе в нём? Ты,

что в Бога веришь? Ну, давай, скажи: «Я, Тамара Андреевна, верю в

Бога», и я отстану, и больше слова не скажу. Молчишь?

– Это бабуля ему повесила, на счастье, – заступился за Пашку

весёлый и ещё не ушедший Маргулин.

– Что? На счастье? – Переспросила Дубадурова у заступившего-

ся и, стараясь говорить равнодушно, продолжала. – Это не поможет.

Я лично ни в каком качестве крест принять не могу. Понимаю, когда

носят медальон с маленькой фотографией матери или с фотографией

любимой. Это естественно. А – это. – Она показала пальцем Пашке на

грудь. – За это, – повторила она, исправляясь и возвышая голос, буду-

чи не в состоянии более сдерживаться. – За это я ставлю тебе «два» и

ты мне будешь ходить пересдавать и всякий раз говорить так: «Вот я

пришёл без креста. Показываю. Разрешите, Тамара Андреевна, взять

билет?». И когда увижу и своими собственными глазами, убеждусь...

Убедюсь... Как правильно? Когда я увижу, что пришёл ты на экзамен,

как нормальный человек, с чистой грудью и без всякой дребедени, ви-

сящей на шее. Вот тогда буду с тобой разговаривать. А сейчас – давай,

иди домой и скажи своей бабушке спасибо. И знай, что «двойку» по-

ставила не за математику, а за крест. И то, что ты тут на листке нако-

лесовал, можешь взять с собой на память!

Окликнув Пашку ещё раз у самой двери, разошедшаяся завуч

добавила:

– Так ты понял, Поспелов, что должен дома сказать? Ты должен

подойти к тому, кто повесил крест тебе на шею, бабушка ли это или

соседка, меня это не интересует, и сказать, что Тамара Андреевна за

крест поставила «два».

Всё произошло так стремительно, что казалось неправдоподоб-

ным. Выйдя из класса, Пашка долго ещё стоял и перебирал в уме де-

– 10 –

тали случившегося, а о том, что всё было не во сне, говорила оторван-

ная пуговица.

Из раздумий его вывел Марков, получивший за экзамен «пять».

Он прибывал в весёлом настроении и собирался зайти к тётке, жив-

шей в одном доме с Пашкой. Когда-то их объединяло общее увлече-

ние, оба коллекционировали марки. Но, с тех пор, как Пашка это ув-

лечение оставил и перестал ездить вместе с Марковым на толкучку к

«Филателии», они отдалились друг от друга. Друзьями же никогда не

были. Временами Марков по привычке приходил и показывал новые

приобретения, уговаривал кое-чем обменяться, и так в одно время за-

частил, что Пашка был вынужден, для того чтобы избавиться от его

назойливости, подарить ему все свои марки вместе с альбомом.

Марков переходил в новую школу, со специальным языковым ук-

лоном и день экзаменов, был последним днём их совместного обучения.

Всю дорогу от школы до дома Марков ругал Трубадурову послед-

ними словами и, прощаясь, уверял, что она подохнет, как собака в яме.

– Это я тебе говорю, – весело крикнул он, отбежав несколько

шагов по направлению к тёткиному подъезду.

Пашка кивнул, демонстрируя товарищу, что утешения не про-

шли впустую, и поднялся к себе.

4

Скинув в прихожей ботинки, поискав и не найдя тапочки, он в

носках вошёл в комнату.

Отец ещё спал. «Наверно, сильно устал, до нас добираясь», – ре-

шил Пашка и представил неудобную, длинную дорогу, выпавшую отцу.

Пётр Петрович лёг, не раздеваясь, ближе к стене, чтобы не мешать

Пашке утром. Лёг на спину и в таком положении оставался до сих пор.

– Я тебя утром проводила, – раздался за спиной голос матери, –

зашла, чтобы его разбудить, а он уже – всё. Думала, крепко спит, хо-

тела растолкать, дотронулась, а он холодный. Повезло. Хорошая, лёг-

кая смерть, уснул и не проснулся.

Всё это Лидия Львовна говорила стоя у Пашки за спиной, и при

этом щёлкала семечки.

– 11 –

Пашка от услышанного остолбенел, матери не поверил. Он был

уверен, что она обманывает. «Она всегда так поступает. Всегда делает

больно. И теперь решила посмеяться, потому что знает – с ней я не ос-

танусь. Мы будем жить вдвоём с отцом. Обманывает, – думал он. –

Ведь я вижу, отец дышит, у него поднимается грудь, шевелятся губы,

рука. Она обманывает, потому что знает – нам сегодня идти к Макее-

вым. Вот и злится. Но отца нужно будить. Как ни устал он в дороге,

надо поднять, доказать ей, что она обманывает».

Пашка подошёл к лежащему на тахте отцу и тихо позвал:

– Пап, ты меня слышишь? Ты спишь? Вставай. Помнишь, мы

сегодня хотели к Макеевым идти?

Мать, продолжавшая стоять в дверном проёме и поначалу прыс-

нувшая смешком, как только услышала о Макеевых, смеяться пере-

стала, свернула кулёк с семечками и спрятала в карман.

– Ну, ты что, глухой? – Сказала она. – Или слов русских не

понимаешь? Я же сказала – помер твой отец. Возьмись, дотронься.

Из него всё тепло уже вышло. Холодный, как ледышка, видишь,

окоченел.

Пашка с удвоенным напряжением стал всматриваться и ясно

увидел, что грудь у отца поднимается и опускается, а губы шевелятся.

«Вот верхняя губа приподнялась, – думал он, – а вот опусти-

лась. Живой! Она обманывает». Пашка протянул руку для того, что-

бы пальцами закрыть ему нос. «Дышать будет нечем, и проснётся», –

решил он, и вдруг, коснувшись нечаянно мизинцем отцовской щеки,

со страхом, как будто обжёгся, отнял руку и, прижимая её к груди,

понял, ощутил всем существом, что на этот раз мать не солгала.

«А как же я? – Мысленно спрашивал он у отца. – Да, и разве можно

так умирать, лёг спать и не проснулся».

– Ты бы поплакал, как полагается, – сказала мать, вынимая из

кармана кулёк, – бессердечным растёшь.

Она поглядела на сына с упрёком и как бы между прочим спро-

сила о том единственном, что могло её ещё в нём интересовать:

– По экзамену-то что получил?

– Двойку, – помолчав, ответил Пашка, не сводя глаз с отца.

Мать вскрикнула и, схватившись руками за грудь, словно её но-

жом кольнули, из рук на пол посыпались очистки и семеч-

– 12 –

ки, запричитала, – Как же я людям об этом скажу? Как на работу пой-

ду? У меня спросят... Постой, ты за отца мстишь? Обманываешь?

– Нет. Двойка. За крест поставили, – сказал Пашка, стараясь

смотреть в глаза матери, пытаясь уловить прыгающие её зрачки, пыт-

ливо всматривающиеся то в один его глаз, то в другой.

– Какой ещё крест? – Вскричала мать. – Ты что, с ума сошёл?

Она схватила сына за волосы, повалила на пол и стала бить ла-

донями по телу и лицу.

– Ах, ты, гадёныш! Как же тебя из школы рассчитывать будут?

Восемь лет ходил туда и всё насмарку – волчий билет! Куда ж тебя с

«двойкой» возьмут, дурака? Ни в какую тюрьму, ни на завод, никуда

не примут! Ах, ты, гад! Скотина! – приговаривала она себе в помощь.

Приёмная Пашкина сестра, дочь Пацканя, учившаяся в специ-

альном интернате, в классе коррекции, для детей с заторможенной

психикой, и по причине простудной болезни не поехавшая с интерна-

том на дачу, видя, как брата бьют, по-детски открыто радовалась, и

издавала звуки «гы-гы», что было у неё вместо смеха.

Пытаясь уйти от побоев и как-то высвободиться, Пашка рванул-

ся. Лидия Львовна ухватившись за рубашку, порвала её. Тут-то роди-

тельскому взору и предстал крест. Но, на Пашкино счастье, мать ус-

пела уже забыть, в чём был крест виноват, на всякий же случай, при-

поминая, что что-то нехорошее с ним связано, она сорвала его и

вместе с цепочкой бросила на пол. Ей было не до креста. Её ярость

получила новую пищу в лице разорвавшейся рубашки, за что она с

новой силой на сына и накинулась.

– Праздничная! Белая! Она же одна у тебя. В чём к людям те-

перь пойдёшь? Убить, гада, мало!

Она схватила сына за волосы и, решив, что не совсем удобно

бить сына в комнате, в которой лежит его мёртвый отец, потащила в

другую, где в сопровождении бранных слов, избиение продолжилось.

Милка подобрала крест с цепочкой, осмотрела и то и другое,

цепочку оставила себе, а крест отнесла на кухню и бросила в мусор-

ное ведро.

Побив сына всласть, и устав от этого занятия, Лидия Львовна

выпила водки и легла спать.

– 13 –

Пашка, смыл с разбитой губы кровь, вернулся в свою комнату и

стал искать крест.

– Милка, крест не видела? – Спросил он сестру, заглянувшую

в комнату.

– Видела, не видела – тебе не скажу – гримасничая, ответила она.

– Скажи, – слабым голосом попросил он. У сестры внутри что-

то дрогнуло.

– Его мама в помойку выбросила, – сказала Милка и, разжав ку-

лак, показала цепочку. Показав, тут же спрятала, опасаясь того, что

брат цепочку у неё отнимет.

Пашка пошёл на кухню и отыскал свою пропажу. Отнимать у

Милки цепочку не стал, обошёлся суровой ниткой, с успехом её заме-

нившую. И, только ощутив на разгорячённой груди холодок металла,

он облегчённо вздохнул и успокоился, насколько это было возможно в

его положении.

После того как Лидия Львовна проснулась, проспав ровно полча-

са, она приняла надлежащие меры, чтобы убрать тело бывшего мужа из

дома. В тот же день тело покойного перевезли в больничный морг.

Друг юности отца, вместе с ним учившийся и работавший, узнав

о смерти Петра Петровича от Пацканя, все хлопоты взял на себя. При-

хватив на всякий случай Пашку, стал ездить и улаживать дела. Пашке

пришлось с отцовским другом юности, которого звали дядя Коля

Кирькс, поехать на приём к главному похоронщику, сидевшему в пе-

реулке не далеко от Кремля, в чьём подчинении находились все клад-

бища и могильщики. В его приёмной дядя Коля, дрожащей рукой на-

писал прошение, в котором просил продать гроб. Главный быстро

расписался, поставил печать и направил в контору, располагавшуюся

недалеко от Москвы-реки. В той конторе на прошении появились но-

вые подписи, печати и номер магазина, в котором были обязаны гроб

продать. Магазин находился на территории Ваганьковского кладбища.

Прямо от конторы дядя Коля Кирькс позвонил в гараж, где был

заведующим, и сказал:

– Езжайте на Ваганьково.

Как стало потом известно, он, заранее всё обговорив, выговорил

для этого случая грузовую машину с крытым брезентовым кузовом и

в придачу трёх молодцов. Войдя в магазин, находящийся на террито-

– 14 –

рии Ваганьковского кладбища, торговавший всем необходимым для

похорон, дядя Коля спросил у Пашки, какой гроб покупать. Пашка

показал на самый дешёвый, обтянутый красным сатином, стоявший

19 рублей. Кирькс с ним согласился, но гроб на Ваганьково им не

продали, отослали на Минаевский рынок.

На Минаевский рынок ни Пашка, ни отцовский друг не поехали,

отправились одни молодцы. В их обязанность входило взять гроб, за-

ехать за телом, а затем подъезжать к известному им больничному

моргу. Пашка же с дядей Колей отправился сразу в больницу, чтобы

договориться обо всём с главным врачом, на что имелась специальная

записка от Лидии Львовны.

Главного врача на месте не оказалось, заместителю записка ока-

залась не указ, и только после его звонка главврачу на дом и перечте-

нии написанного в ней, Пашке и дяде Коле было дано разрешение по-

ставить гроб с покойным в больничный морг.

Грузовую машину с телом Петра Петровича ждали долго, за-

минка произошла на Минаевском рынке. К приезду машины морг ра-

боту закончил, и ключи от него покоились у дежурной медсестры. Ко-

гда тело привезли и Пашка прибежал к ней, затем, чтобы она шла и

открывала, медсестра, разговаривавшая в это время по телефону, на

секунду оторвавшись от трубки, объяснила, какой ключ от какой две-

ри, а сама открывать не пошла. Пашка сам отпирал и сам открывал

обитую оцинкованным железом массивную дверь, и сам же, с помо-

щью дяди Коли и двух молодцов (третий сказал, что боится и заперся

в кабине машины) вносил гроб в помещение, ставил его на кафельный

пол. Гроб показался непосильно тяжёлым. Мальчишки, сидевшие и

курившие на скамейке, стоявшей не далеко от морга, подбежали к от-

крытой двери и стали с интересом заглядывать внутрь, стараясь вы-

смотреть что там и как. Заметив такое чрезмерное любопытство, мо-

лодец, отказавшийся вносить гроб, выскочил из кабины и матерно ру-

гаясь, прогнал их. Дав молодцам по десять рублей из своего кармана и

поблагодарив, Кирькс отпустил машину.

На другой день Пашка со справкой, выданной ему заместителем

главного врача и с паспортом отца, поехал в ту самую контору, что

располагалась недалеко от Москвы-реки, и в обмен на справку и пас-

порт получил «Свидетельство о смерти». Сразу после этого был вы-

– 15 –

зван похоронный агент, сутулый не красивый человек в очках с тём-

ными стёклами и с приятным, не подходящим его внешности голосом.

Он оформил все необходимые бумаги касательно места на кладбища и

траурного автобуса, показывал альбом с цветными фотографиями, на

которых красовались надгробия, уговаривал нанять музыкантов, мо-

тивируя это тем, что с музыкой будет легче.

– Похоронный марш, – говорил он, – только для постороннего

уха противен, а для тех, кто в горе – это подмога, утешение, помогает

выплакаться, успокаивает.

Агенту не поверили, и он, сдав сдачу до копейки, ушёл.

После его ухода, Пашке дали новое задание. Съездить на Ва-

ганьково и купить всё необходимое из мелочей, что полагается для

человека, уходящего в последний путь. На это он получил двести

рублей в двадцатипятирублёвых купюрах.

В магазине сдачу сдавать не захотели. Вместо семи рублей, ко-

торые ему причитались, продавщица красноречиво показала стопку

одних четвертных билетов, что по её мнению должно было всё объяс-

нить и исключить всякий спор на подобную тему.

– Совести у вас нет, вы же старая женщина, вам самой скоро

умирать, – сказал стоявший за Пашкой мужчина и хотел было ещё по-

совестить бессовестную, но сдержался и обратился к Поспелову. –

Погоди, паренёк. У меня есть мелкие, я тебе разменяю.

Вернувшись домой, Пашка увидел ящики с водкой, стоявшие на

кухне, купленные под «свидетельство о смерти» отчимом и дядей

Колей Кирькс. Водка была «Столичная» в бутылках по восемьсот

пятьдесят грамм, одну из которых открыли для ужина.

– Зачем столько? – Спросил Пашка, удивляясь.

– Не твоего ума дело, – закричал Пацкань, сидевший за столом

вместе с матерью, дядей Колей Кирькс и Полиной Петровной Макее-

вой, которая не ела, не пила и, увидев Пашку, тотчас расплакалась.

– Павлик, миленький, где же ты был? – Говорила она, подходя к

нему и стирая с глаз слёзы. – Я всё ждала тебя, дождаться не могла.

Переживала.

– Вчера в морг ездил, гроб заносил. А сегодня в магазине был.

Зачем вам не сказали? И я уже большой, крёстная, не надо за меня

волноваться.

– 16 –

Пашка говорил дрожащим голосом, чувствуя в себе нарастаю-

щее желание заплакать.

– Как, гроб заносил? – Спросила Полина Петровна. – Сам нёс?

Нельзя близким родственникам.

Полина Петровна посмотрела на Лидию Львовну и та, чувст-

вуя себя виноватой, голосом, которого давно уже Пашка не слышал,

тихо сказала:

– Не смотри так, Полина. Кому же, как не сыну?

– Да. Нашей вины нет. Всё неожиданно случилось, – поддержи-

вая жену, добавил отчим и стал пасынку отвечать на вопрос, задевший

его за живое.

– Вот ты спрашиваешь, водка зачем? Спрашиваешь, не подумав.

А, к примеру, если люди придут, что, Павел, я на стол им поставлю?

Запомни, Павел, нельзя перед людьми лицом в грязь падать. Нельзя

никогда, ни в каком случае.

Два месяца назад у Пашки умерла бабушка, единственный че-

ловек в доме, который его понимал. Первым ударом после её смерти

было для него увидеть Лидию Львовну, жадно обыскивающую без-

дыханное тело своей матери. «У неё золото должно быть, и крест се-

ребренный, тяжелый», – кинула она в своё оправдание. Золота и се-

ребра не нашла, а сына своего в тот день потеряла.

На бабушкиных похоронах Пацкань напился так, что упал в

выкопанную могилу. Пашка этого не видел, рассказывали. А, на по-

минках пел и не раз порывался пуститься в пляс. В тот же день вече-

ром, в комнату, отданную Пашке, зашла целая ватага из числа при-

шедших помянуть, и, не стесняясь его присутствием, стала делить то,

что после бабушки осталось.

Делить особенно было нечего, но так пришедшим этого хоте-

лось, что никак не возможно было без этого обойтись. Родная сестра

Лидии Львовны, прилетевшая на похороны аж из Благовещенска, не

могла же вернуться домой с пустыми руками. Забрала шёлковые за-

навески и капроновую тюль. Кто-то забрал фарфорового воробья,

стоящего на трюмо, кто-то трюмо, напольный коврик и люстру. Сло-

вом, кому что досталось.

Пацкань в разделе имущества тоже принимал живейшее уча-

стие, а так как ничего тёще не дарил и забирать назад было нечего, да

– 17 –

и куда забирать из собственного дома, то по разделу, самым серьёз-

ным образом, получил старое, потёртое бабушкино платье.

У находившейся на поминках Тоси, жены Глухарёва, он тут же, со

свойственной ему практичностью, стал справляться, что из этого

платья можно сделать.

– Брюки сошьёшь?

– Не получится, – прикидывая платье к ногам Мирона Христо-

форыча, серьёзно отвечала Тося, – материала не хватит.

– А трусы?

– Для трусов материал не подходящий. Хотя можно попробовать.

– Попробуй. Да? Попробуешь?

Этот разговор стал для Пашки последней каплей. Он тихо вы-

шел из комнаты, оделся и побежал к Макеевым. В тот же день у него

поднялась температура, он заболел и ночевал у них. Утром за ним

пришла Лидия Львовна.

– Домой не вернусь, – при всех сказал он.

И пока температура не спала, действительно жил у крёстной.

Но, как только температура прошла, его стали убеждать и уговаривать

вернуться к матери, на что пришлось ответить рассказом про бабуш-

кино платье, которое пошло отчиму на трусы.

После рассказа от него отстали, а Полина Петровна имела с

пришедшей за ним матерью, долгий разговор, который закончился

ссорой, угрозами Лидии Львовны прийти в другой раз с милицией и

хлопаньем дверью. Угрозы её никого не напугали, но когда, через

день Лидия Львовна пришла за ним во второй раз, то все в семье Ма-

кеевых как-то виновато молчали, а она чувствовала себя победитель-

ницей. Галина, дочь Полины Петровны, его двоюродная сестра, ска-

зала, что жить ему надо дома, у матери, что у него теперь своя комна-

та, и никто не будет мешать.

– Не упрямься, Пашкин, ты не маленький, – такими словами се-

стра закончила свою речь и надела на него куртку.

Пашка понял, что жизнь его в доме у Макеевых закончилась.

– Я вас люблю, а вы меня не любите, – сказал он тогда и запла-

кал. – А ты, Галя, самая злая! – Крикнул он, уходя и глотая горячие

слёзы.

– 18 –

Кроме бабушкиной смерти и всех страданий, выпавших на его

долю, с её смертью связанных, более всего огорчала Пашку ссора с

Макеевыми, с дорогими сердцу людьми. И огорчала тем сильней, что

не видел возможности помириться. «Вот если б вдруг вернулся отец, –

думал он, – тот человек, которому можно рассказать всё, и о матери, и

о несправедливостях, которые он претерпел. И с ним, конечно, можно

пойти к Макеевым и всё объяснить. А когда отец им всё объяснит, то

они обязательно простят его и перестанут ненавидеть». А что теперь,