Текст книги "ЛЮБЛЮ "

Автор книги: Алексей Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ду. Стану за печником следить на всякий случай, что бы вы здесь со-

вершенно были спокойны. Да?

– Да, – рассеяно сказала Анна и, что-то припомнив, добавила. –

Как вы страшно всё это рассказали. Так перед глазами печник и стоит.

Пьяный, огромный, с блестящим топором в руке. Не ездите к нему,

пожалуйста. А, то... – не договорив, она снова расплакалась.

– Ну, вот, – добродушно сказал Фёдор и рассмеялся. – Я же по-

обещал. Всё будет хорошо. Не верите?

Анна издала губами писклявый звук, который должен был озна-

чать слово «верю».

– Вот. Я же вас не обманывал?

– Нет, – произнесла Анна более отчётливо.

– 170 –

– И на этот раз не обману. Успокойтесь. Никуда по возможности

отсюда не уходите. В любом случае дождитесь меня. А ещё я вам ос-

тавлю свой адрес и телефон.

Анна и Фёдор, решили вдруг прогуляться. Вышли на улицу,

стояла тихая ночь.

– Посмотрите! – Восторженно сказала Анна, показывая на не-

бо. – Какое светлое!

Фёдор поднял глаза и согласился с Анной. Небо действительно

было необычным. Светло-голубое, не ночное. С множеством звёзд и

без единого облачка.

Не сговариваясь, они взялись за руки и тихо пошли по безлюд-

ной московской улице на восток, навстречу новому дню.

*

*

*

Придя в четверг, восемнадцатого, вместе с Фёдором к Черногу-

зу, Степан и всю пятницу провёл у Корнея Кондратьевича.

Двадцатого, прямо от дяди, он собирался ехать в Цихисдзири, а

оттуда в Батуми. Степан любил Кавказ, Черноморское побережье.

В четверг, когда Фёдор, очнувшись в одиночестве за столом,

вошёл в комнату с роялем и увидел Черногуза плачущим, он нисколь-

ко не сомневался в том, что Корнея Кондратьевича растрогала музы-

ка. Но он ошибся. Черногуз плакал не от звуков, издаваемых роялем, а

от рассказа племянника.

Степан рассказал дяде о том, как после поминок Петра Петро-

вича, поехал с Галиной Макеевой, на такси отвозить домой её инсти-

тутскую подругу. Как та подруга, боясь темноты в подъезде, попроси-

ла проводить её до квартиры. Галя осталась ждать в такси.

Выйдя из подъезда через пять минут, совершенно забыв о

Макеевой, он расплатился с таксистом и сказал: «Езжай, шеф, я ос-

таюсь».

И только когда машина с Галиной уехала, Степан вспомнил, что

был не один. Поймав тут же частника, поехал следом, и даже обогнав

такси, был первым в её дворе, но подойти к ней в тот день, а точнее

сказать, в ту ночь, не решился. Не хватило мужества объясниться и на

следующий день.

– 171 –

Смелости хватило только на то, чтобы рассказать обо всём слу-

чившемся дяде, что и вызвало у Корнея Кондратьевича обильные и

крупные слёзы. Но, девятнадцатого, в пятницу, Степан всё же под-

стерёг сестру Фёдора, в своём бывшем дворе. Встретив её у подъезда

и коротко поговорив с ней, понял, что это последний их разговор.

Вечером, крепко выпив вдвоём с дядей в знакомом читателю

кабинете, на Козловке, он рассказывал Корнею Кондратьевичу об

этой встрече:

– Она сказала: «Ты мне нравился, и я думала, что со временем

узнаю тебя лучше, и смогу полюбить. Но, узнав тебя лучше, я поняла,

что любить тебя нельзя. Поэтому прощай». Сосед у неё объявился,

молодой парень, инвалид в коляске. Но, тут дело даже не в нём. Не в

том, что появился новый объект внимания, который, если бы даже и

захотел, не смог бы грешить. Дело не в том, что она так же, как он,

чиста, а я грязен. Дело в том, дядя Корней, что сам я, как ни хотел бы

любить её и быть с ней рядом, не могу. Не могу! А отсюда и все эти

мои выходки с подругами её и прочее.

На самом же деле, разговор у Степана с Галиной был не таким

лирическим, а скорее резким. Галина сразу, как только он к ней по-

дошёл, дала понять, что между ними всё кончено. В качестве дока-

зательства поведала о молодом и красивом соседе и о её якобы чув-

стве к нему.

– Зачем ты хочешь меня обмануть? – Говорил, Степан. – Я же

знаю от Фёдора, что он инвалид. У него, считай, ног нет. Он не человек.

– Ног нет, да совесть есть, – спокойно отвечала Галина, внут-

ренне радуясь, что задела Степана и заставила поверить в свою

выдумку.

– Красиво рассуждаешь. Значит, если есть совесть, то есть уже и

человек. Более ничего и не надо?

– А, по-твоему, человек только тот, у кого есть ноги?

Тут Степан совершенно перестал следить за собой и стал позво-

лять себе грубости.

– Галь, а ты, оказывается, умная. Ты кстати, знаешь, что ум для

женщины – её недостаток?

– Если ты так говоришь, – заражаясь непочтением, отвечала Га-

лина, – то, наверное, осведомлен и о том, что отсутствие ума у муж-

– 172 –

чины тоже достоинством никогда не считалось. И ещё знай, что умно-

го мужчину женский ум никогда не раздражает.

– Благодари Бога, что ты женщина, – скрипя зубами, сказал

Степан.

– Ты что, испугался, что я вместе с умом поставлю под сомне-

ние твою силу и смелость? Не бойся. Я знаю, что для того, что бы

ударить женщину, хватит у тебя и силы и смелости. Тем более меня.

Ты знаешь, сдачи я давать не умею.

– Я на этом с тобой не прощаюсь, – стал грозить Степан,

собираясь уходить, боясь, что на самом деле может не сдержать-

ся и ударить.

– А я прощаюсь, – сказала Галина. – Спасибо за всё, что было.

Прости мою грубость и постарайся понять.

Растроганный рассказами племянника, Черногуз открыл ему и

свою тайну:

– Позавчарась, ты помнишь? Тож не курва, Стэфан, була. Тож

була моя жинка. Обженився я, а спытай зачем, я и сам не знаю. За

Хвилиппом погнався. В него три жинки було, а в мени ни едной. Дай,

думаю, хочь на старости лет семейную жизнь спытаю. Но, ты худо не

думай. Хочь я древний, а вона юная, то пустяк. Вона любит меня, бо-

ится и обмануть не сможет.

Выпив ещё по стаканчику с дядей, в Степане вдруг проснулся

зверь. Он стал просить у Корнея Кондратьича револьвер для того, что

бы пойти застрелить инвалида, разлучившего его с Галиной. Когда тот

ему револьвера не дал, а вместо этого подробно расспросил, где инва-

лид живёт, Степан стал обзывать дядю трепачом и колоть ему глаза

невыполненными обещаниями относительно Богдана.

На Корнея Кондратьевича всё это мало действовало, желанного

Степану скандала не получилось. Тогда Удовиченко взял чемодан и

сказал, что едет ночевать домой. Вот тут Корней Кондратьич, при-

помнив что-то услышанное от Степана, встрепенулся.

– Не надо домой, – сказал он. – Не хочешь в мени ночевать, на

ключи. То пустая квартира на Кутузовском. А завтра езжай к морю.

Купайся, отдыхай и не за шо не переживай. Знай, шо дядя Корней те-

бя любит. Миколу Шафтина ты часом не знаешь? Тем лучше. Ну, ко-

гда уж собрался, так ступай.

– 173 –

На таксомоторе добравшись до дома на Кутузовском и открыв

полученным от дяди ключом дверь, Степан увидел перед собой Ми-

лену. Великолепная, блестящая, полная жизненных сил и желаний,

одетая в вечернее дорогое платье, она была похожа на королеву. Он

видел её в городе и прежде, ещё до встречи у дяди, видел два раза, и

оба раза зимой. В первый раз она попалась ему на глаза в длинной

шубе из серебристой лисы, а в другой раз – в такой же длинной шубе

из норки. И оба раза видел садящейся в машину. Не только он – все

тогда на неё смотрели. Она была в блеске и машины были хороши,

какие-то заморские, очень дорогие.

«Но отчего же в душе к ней так ничего и нет? – Думал Степан,

стоя в дверях и глядя на Милену. – Как же это так быстро всё влече-

нье прошло. То ли дело Марина батьковна. Почему бы мне не изви-

ниться? Не вернуться? В сущности, сам во всём не прав, во всём ви-

новат. А ведь из-за этого-то я на неё и зол. И что это за гордость та-

кая непонятная, ненужная. И откуда она только берётся? Заведётся

она и человек мучается. Живёт с гордостью вместо того, что бы жить

с супругой».

– Ну, входи же. Что ты не входишь? – Сказала Милена, волнуясь.

Она отошла, уступая дорогу.

– Так ты знала, что я сюда приеду? – Спросил Степан, проходя.

– Я не только знала, но и сама просила Корнея Кондратьевича о

возможности встретиться с тобой наедине. Ты, думаешь, чья это квар-

тира? Моя.

– А, зачем ты дядьку об этом просила? – Удивился Степан.

– Ну, как? – Смутилась Милена. – Я влюбилась. Зачем женщи-

ну тянет к мужчине, а мужчину к женщине? Этого не объяснишь. Так

Бог устроил.

– Ты проститутка? – Поинтересовался Степан.

– Нет, – закрывая лицо руками, ответила Милена. – Не обижай

меня. Если хочешь знать, то я ещё девственница.

– Ты так об этом запросто. Так нельзя. Так говорить не хорошо.

– Почему? Я же говорю правду. Что неприличного в том, что я

тебя люблю и в том, что я девственница? Что берегла себя, зная, зачем

и зная для кого?

– А, действительно. Зачем? И, для кого?

– 174 –

– Для любви. Для любимого, – убеждённо сказала Милена и, не

выдержав тона отчуждённости, заговорила, еле сдерживая слёзы. – Не

говори со мной так. Мне неприятно. Я не обманываю тебя. Почему ты

мне не веришь? Помнишь, Корней Кондратьевич спрашивал меня:

«Нравится тебе Степан?». Я сказала – нравится. Сказала правду. Хоть

и знала, что ему это будет неприятно. Сказала при тебе. И я видела в

глазах твоих радость, ответное чувство. А, сегодня ты другой, не по-

хожий на себя, с чемоданом. Там что?

– Вещи, – смягчаясь, ответил Степан. – Я завтра поездом на

Кавказ ехать собрался, а сегодня... Сегодня хотел спокойно поспать,

выспаться. Скажи, если останусь, ты мне не будешь мешать? То есть я

хотел сказать, тебе не помешаю, если переночую?

– Нет, дорогой. Не помешаешь.

– Милена, послушай. Не хорошо так говорить. Ты такая вся...

И такие речи. С чего это ты дорогим меня стала звать? Я что, же-

них тебе?

– А, разве нет?

– Нет.

– Не сердись. Только не сердись. – Заволновалась Милена. – Я

всё буду говорить и делать, как ты захочешь. Что тебе нравится я бу-

ду говорить, а что не нравится не буду. Я богата, здорова, у нас бу-

дет много красивых детей. Мы их вместе будем наряжать, воспиты-

вать. Тебя они будут называть папой, а меня мамой. Видишь, я уже

всё обдумала. И ты не смотри на то, что я так бесстрастно обо всём

говорю. Я страстная, даже очень. Я, хоть и девственница, но я всё

знаю, всё умею.

Степан приставил к её губам палец, прося тишины, посмотрел,

щурясь, на лампу в плафоне, под которой стоял и, поставив на пол че-

модан, который всё это время держал в руке, прошёл на кухню, где не

было такого яркого света, как в коридоре. Милена, последовав за ним,

обошла его, села на край мягкого, обтянутого кожей табурета, и стала

смотреть на Степана, как бы приглашая: «И ты рядом садись».

– Поеду к себе, – сказал Степан, глядя на Милену.

– Корней Кондратьевич домой тебя велели не пускать, – робко

возразила она.

– 175 –

– Я поеду к себе домой! – Повернувшись к Милене спиной, по-

вторил Степан и, не услышав возражения, медленно направился к вы-

ходу. Покорившаяся хозяйка, вскочила с табурета и побежала его

провожать.

– А как же чемодан? – Спросила она у гостя, когда тот уже вы-

шел из квартиры. Степан вместо ответа махнул рукой. Поймав в его

взгляде какое-то страшное и непонятное для себя решение, Милена

испугалась и бессвязно заговорила:

– Куда же? Как же? А я?

Степан остановился, взглянул на неё, и уже близок был к тому,

чтобы отменить решение, остаться, как вдруг на лестничной площадке

появилось новое лицо. Молодая, совсем юная девушка, что называет-

ся первоцвет, одарённая броской привлекательностью.

Остановившись прямо перед прощающимися, она стала громко

смеяться и хлопать в ладоши, стараясь привлечь к себе внимание. По-

смотрев на добивающуюся внимания и догадавшись о мотивах такого

её поведения, Милена нервным голосом сказала:

– Познакомься, Степан, моя двоюродная сестра Лариса.

–Не Лариса, а Лара, – капризно поправила Милену сестра, и,

картинно улыбнувшись, сказала. – Очень приятно познакомиться.

Бесстыдно уставясь на Степана, пожирая его глазами, Лариса

стала рассказывать о себе.

– Я этажом выше живу, а сейчас к другу с ночёвкой еду.

– Не рано ли с ночёвками? – Попробовала пристыдить сестру

Милена.

– Не рано, – бойко ответила Лариса, не отрывая глаз от Степана,

и тут же предложила свои услуги. – Хотите, подвезу? Вы ведь домой,

а я на машине.

– Да. То есть, нет. Спасибо. Действительно еду домой, но вот

только подвозить не надо. Как-нибудь доберусь, – запротивился

Степан.

– Почему? Я с радостью. У меня машина хорошая, – упрашива-

ла Лариса.

Решив, что уважительной причины для отказа не придумать,

Степан согласился и мельком, в качестве прощания, взглянув ещё раз

на Милену, стал спускаться по лестнице.

– 176 –

Идущая за ним следом Лариса, повернувшись к сестре, показала

язык. Милена, нахмурив брови, погрозила пальцем. Кончилось всё это

тем, что Лариса рассмеялась. Погружённый в свои мысли Степан, её

смеха не услышал.

Москва спала. В тихом дворике листья шептались о том, как

сладок ночной воздух. Бродячий пёс, войдя во двор и увидев кошку,

ничего не смог придумать лучше, как взять да и погнаться за ней.

Кошка, убегая от преследователя, спряталась под машину, стоявшую

у подъезда, а затем, улучив момент, перебежала в кусты, где и скры-

лась. Пёс же, упустив из виду последний её манёвр, долго ещё бегал

вокруг автомобиля. Но, вспомнив о неотложных собачьих делах, чих-

нул, и тоже исчез.

Машина, стоявшая у подъезда, под которой скрывалась кошка, и

вокруг которой бегал пёс, принадлежала Ларисе, а двор, дом и сам

подъезд, у которого стояла машина, Степану. Они всё ещё сидели в

машине. Лариса курила тонкие длинные сигареты и без умолку гово-

рила, временами поглядывая на свою не по годам развитую, выпи-

равшую из майки грудь, удивляясь, что собеседник её не замечает. А

тот, к кому были обращены эти страстные речи, был погружён в глу-

бокое раздумье.

«Какая странная штука жизнь, – думал Степан. – Милена гор-

дится тем, что до зрелых лет сохранила девственность, сестра её тем,

что с измальства потеряла. Все чем-нибудь, да горды. А, как было бы

хорошо, когда бы стыдились. Были бы хороши. А может, и не были

бы хороши. Так хоть счастливы в своей гордости до поры до времени.

Широка жизнь, дорог много, а как свою отыскать? Будешь всю жизнь

плутать, мучиться, так и не сыщешь».

Степан вспомнил слепого, жившего в их дворе, и его карманные

часы без стекла. Когда тому нужно было узнать время, а человек он

был ужасно занятой, ему зачем-то постоянно нужно было знать время,

он брал в руки часы, открывал крышку, и поглаживая пальцами

стрелки, на ощупь определяя, который час.

«И жил счастливо, все во дворе ему завидовали. Ездил в биб-

лиотеку для слепых, читал толстенные книги. Знал наизусть Онегина,

умел свистеть соловьём, водил к себе красивых женщин. И почему он,

слепой, мог быть счастливым, а я не могу? Я всю жизнь торопился,

– 177 –

старался успеть, а получилось так, что всё равно опоздал. Опоздал в

чём-то главном, вроде всегда и во всём был первым, а всё равно опо-

здал. Вон Фёдор, и не спешил, и не торопился, а успел. И на заводе

работал, откуда, казалось бы, и вырваться нельзя (завод в понимании

Степана был равен тюрьме строгого режима) а он вот ушёл. Сумел

писать, покой душевный обрёл и образ свой. И не только я, всякий,

кто посмотрит, увидит, что не ломается, не притворяется человек, не

заботится тем, что бы морочить других и себя. Живёт себе, именно

живёт, спокоен и даже счастлив. Какая-то тихая радость поселилась в

нём. Почему не во мне? Нет, пусть и в нём, но пусть и во мне тоже.

Ан, нет. А почему?».

Очнувшись от дум, Степан понял, что всё ещё находится в сало-

не автомобиля. Незаметно посмотрев на часы, высчитал, что с тех пор,

как въехали во двор и остановились, прошло около часа. Вспомнил,

как всё это время Лариса неустанно что-то ему говорила, с явно вы-

раженной целью обольстить. Он поморщился. Придя окончательно в

себя, услышал мелодию, что прежде маячила еле уловимо, соперничая

с обольстительными речами. Это была лёгкая, лирическая музыка,

смешанная с чувственным французским шёпотом и таким же фран-

цузским прерывистым дыханием, грубо обозначающим любовную

страсть. Шёпот временами заглушался гавайской гитарой, а времена-

ми, оттесняя гитару на второй план, шёпот снова брал своё. Эта музы-

ка была заведена всё для тех же, особо нескрываемых целей. Посмот-

рев на Ларису, сидевшую почти вплотную, на огонёк её сигареты,

Степан подумал: «Почему я не ухожу? Неужели боюсь?». Лариса тем

временем, почувствовав оживление происшедшее с собеседником, как

боец перед атакой, затянувшись два раза подряд, затушила сигарету и,

выпуская дым из носа и рта, повела свою длинную речь к финалу.

– Я бы массаж сделала, кофе заварила, петушком бы ходил, – го-

ворила она и вдруг, повысив голос, спросила. – Любишь по-турецки?

– Кофе? Нет. Я чай люблю, – ответил Степан, соображая на ходу.

Обрадовавшись, что с ней заговорили, Лариса чуть было не за-

пела от радости. Перестав ходить вокруг да около и решив, что уже

начались те самые, высокие отношения, в которых всякие обходные

пути только вредят, заговорила открыто:

– 178 –

– И долго мы будем здесь томится? Давно бы уже заварила тебе

твой чай. Такой, знаешь, крепкий-крепкий, что весь сон сразу уйдёт!

Сказав последние слова, она лукаво прищурила глазки и улыб-

нулась так же картинно, как при знакомстве. Что, по её мнению,

должно было окончательно очаровать молчуна. Степану стало невы-

носимо противно.

– Спасибо. Прости. Задержал, – кидал он слова, как кирпичи,

выходя из машины. – Жених твой, должно быть, заждался.

Лариса замолчала и, по-детски надув губы, глядя в спину ухо-

дящему, стала разбираться в том, что было сказано не так и от чего

получился прокол.

Войдя к себе в квартиру, Степан не стал зажигать свет. Пройдя

на кухню, посмотрел в окно. Машина стояла у подъезда.

– Припрётся. Придумает предлог и позвонит, – сделал вывод он

из увиденного.

Из неплотно закрытого крана громко капала вода. Подойдя к ра-

ковине, он завернул кран. Постоял с минуту в раздумье, а затем от-

крыл холодную воду, склонился, и, подставив под струю ладонь, стал

пить с руки. Вдруг ему показалось, что у входной двери послышались

чьи-то шаги. Поспешно завернув кран, он прошёл в коридор и, по-

дойдя к двери, прислушался. За дверью было тихо.

– Не кстати-то как, – сказал он вслух и прошёл в большую

комнату.

Большая комната по праву называлась большой. Длина, ширина,

высота – всё отвечало данному статусу. Обстановка в ней была ари-

стократическая с уклоном в аскетизм. Кроме стола, растянувшегося во

всю длину комнаты и двух дюжин стульев с высокими резными спин-

ками, его окружавшими, в ней ничего не было. И стол, и стулья при

ярком свете луны были хорошо видны, как и то, что люстра была раз-

бита и лежит на полу, а на её месте, на добротном, в палец толщиной,

железном крюке, висит кривая верёвочная петля.

Войдя в комнату, Степан остановился, поднял голову и посмот-

рел на неё. Взор был спокоен. Он смотрел на петлю так, как смотрел

бы на человека, с которым предстоит сделать одно общее дело. На-

– 179 –

смотревшись, принялся прохаживаться вокруг стола, погрузившись в

глубокую задумчивость. Под подошвами хрустели осколки разбитой

люстры, задеваемые при неосторожной ходьбе стулья огрызались не-

приятным визгом. Всё это тянулось и, казалось, не будет ходьбе кон-

ца, когда, наконец, один стул, вышел из строя и преградив дорогу, за-

ставил Степана остановиться.

«Стало быть, время», – решил Степан, ставя стул на стол.

Вытерев со лба вдруг выступивший пот, он вышел на кухню.

Забыв про осторожность, включил свет, подошёл к кухонному столи-

ку и, оторвав от лежащей на нём газеты клочок, стал что-то писать ва-

лявшимся подле простым карандашом. Желая перечесть написанное,

взял клочок в свободную от карандаша руку и поднёс его близко к

глазам, до конца не привыкшим к свету и от этого щурившимся. Не

удовлетворившись написанным, он, скомкав, бросил клочок на пол и,

не забыв выключить свет, вернулся в комнату.

Энергично взобравшись на стол, затем на стул, Степан выпря-

мился в полный рост и сунул голову в петлю. Простояв с головою в

петле полминуты, он так же энергично высвободил голову, слез со

стула и побежал на кухню попить воды. Напившись и взяв с собою до

краёв наполненный стакан, он вернулся к верёвке. Закрыв форточку,

чтобы не слышать шороха листьев и отпив из принесённого стакана

половину, он снова залез в петлю. Не успела вода в стакане успоко-

иться, как случилось нечто непредвиденное, ноги судорожно заходили

ходуном, рискуя опрокинуть стул раньше времени. Руки, испугав-

шись, что это произойдёт, в ту же секунду схватились за верёвку над

головой. Но всё обошлось благополучно, судорога исчезла так же вне-

запно, как и появились. Вслед за этим Степан почувствовал, как по

спине и по груди, как бы сами собой, побежали многочисленные

струйки пота. Лицо вдруг в одно мгновение вспотело настолько, что с

бровей, подбородка и кончика носа стали падать крупные капли, а лоб

и щёки, казалось, покрылись толстым слоем масла.

Он часто задышал и вдруг, так же неожиданно, как дрожь в но-

гах, а за ней обильный пот, обнаружилась внезапная нехватка воздуха.

С каждой секундой ощущалась всё сильней, и это несмотря на то, что

– 180 –

он всеми силами старался захватить его как можно больше, загоняя

воздух в лёгкие резкими вдохами. Дыхание сделалось прерывистым,

сбивалось кашлем и походило на спазмы. Тошнота, так же неожидан-

но появившаяся в верхней части живота, подкатывала комом к горлу.

Рвота казалась неизбежной и должна была наступить вот-вот. Веки

стали свинцовыми и смежились с такой силой, что было ясно, больше

не разомкнутся, глаза словно провалились в глубокую, тёмную, горя-

чую яму. Ноги онемели, стали ватными и совершенно не ощущались,

было непонятно на чём он стоит. Руки, обессилев, безвольно пали.

Шея, единственно сохранившая чувствительность, ощущала на себе

что-то прочное и холодное.

– Верёвка, – подсказал чей-то голос со стороны.

– Верёвка, – повторил Степан мысленно, шевеля при этом сухи-

ми губами.

– Это просто. За тобой только шаг, – снова сказал голос со сто-

роны. – Всё остальное мы сделаем сами.

– Кто вы? – Спросили его губы.

Голос не ответил, а спокойно и твёрдо повторял своё:

– Шагай, мы ждём, – и, почувствовав покорство, стал даже при-

казывать. – Ну, же! Шаго-ом марш!

Губы Степана задрожали, и, прилипая одна к другой, как два

безжизненных осенних листа, повинуясь, ответили:

– Я скоро, сейчас, подождите.

И действительно, словно получив приказ, ноги из ватных пре-

вратились в каменные и, не сгибаясь, поползли к краю стула.

– Сейчас, подождите, я скоро, – шептали губы, с болью сопри-

касаясь, и этим шёпотом двигая ноги.

На каждое слово делался шаг, даже не шаг, шажок. Делался, де-

лался, делался. Всё ближе и ближе пододвигая тело к краю. И вдруг, в

бесчувственную голову Степана молотком ударила и молоком разли-

лась какая-то удивительно красивая, до боли знакомая музыка. Она

звучала громко, отчётливо, с той особенной обострённой ясностью, с

которой он никогда ничего не слышал. Это показалось ему странным,

и помешало тотчас вспомнить и определить, откуда она. А вспомнить

– 181 –

почему-то было необходимо, и он стал напряжённо вспоминать и ду-

мать о том, что это могла быть за музыка, и где он прежде мог её

слышать. Но вместо мыслей в голове, как на экране, он увидел слепя-

щую взор синеву, и было непонятно, что это? Море ли это, небо, цве-

тущее поле, или быть может всё вместе взятое, слившееся в его вооб-

ражении и представшее внутреннему взору в единстве своём. Вдруг

он вздрогнул, озноб молнией прошиб его тело. Всё исчезло.

«Так вот почему мне нужно было вспомнить эту музыку», – по-

думал Степан, легко раскрывая глаза.

Он вспомнил. Музыкой было не что иное, как приветствие, при-

думанное болельщиками для поддержки своей команды, а исполня-

лось оно в данный момент посредством многократных нажатий на его

звонок. А иначе говоря, кто-то давно домогался, чтобы его впустили.

– А кто же, как не Лариса? Она, да с ночевкой, – сказал голос

со стороны, как бы продолжая ещё не оформившуюся в голове Сте-

пана мысль.

– Дзынь-дзынь... дзынь-дзынь-дзынь... дзынь-дзынь-дзынь-

дзынь... дзынь-дзынь! – В очередной раз зазвенело в его ушах и, не

успев закончиться, тут же повторилось.

– Она, – подтвердил голос со стороны и, забравшись Степану в

голову, загудел в ней колоколом, – Она! На! На!

До боли в горле захотелось пить. На подоконнике, в стакане, за-

манчиво блестела вода. Ослабив петелечку и высунув из неё голову,

Степан осторожно погладил шею и, совершенно убедившись в том,

что он свободен от петли, стал слезать со стула. Для чего присел, снял

сначала одну ногу и хотел её поставить на стол, что бы оперевшись на

неё, снять затем со стула вторую. Но, сняв первую, понял, что остав-

шаяся нетвёрдо стоит и попытался снятую ногу вернуть на место, из-

за чего только окончательно потерял равновесие и всем телом, вместе

с непослушными ногами, кубарем полетел вниз, ударившись головой

и об стол и об пол.

Сняв с подоконника дрожащими руками стакан и глотая, став-

шую сладкой, воду, он с удивлением заметил, что сидит на усыпанном

осколками полу, и впервые видит, как это красиво. В лунном свете ос-

– 182 –

колки блестели и походили на звёзды, горстями рассыпанные по не-

босклону.

– Сейчас, сейчас, – думал Степан про себя, стуча зубами о стек-

лянную стенку стакана, слушая неумолкающие звонки. – Ты у меня

заваришь крепкий.

Всклокоченный, злой, оглушённый звонками, готовый с порога

гнать взашей, Степан распахнул входную дверь и вместо предпола-

гаемой Ларисы, увидел нечто неожиданное. Композицию, состоящую

из трёх самостоятельных фигур. Центральная, самая несовершенная,

похожая на живого человека, увидев его, стала тыкать ему в грудь

пальцем и громко смеяться. Перестав тыкать и не переставая смеять-

ся, она взяла в руки две другие фигуры, напоминавшие авоськи с бу-

тылками пива и пошла прямо на него. Степан посторонился.

– А я у генерала сидел! – Донеслось с кухни. – Пришлось с ним

водочку выпить. Мы слышали, как ты пришёл, да неудобно было сра-

зу же из-за стола бежать. Ты только не грусти. – Он снова засмеялся. –

Я сейчас тебе стол накрою, не хуже генеральского!

С этими словами пришедший открыл холодильник и стал в него

ставить бутылки из авосек.

– А я поначалу думал – ехать к тебе или не ехать? Вон тут у те-

бя, как раз по теме, селёдочка. Сейчас запируем!

Он снова засмеялся и, достав из холодильника круглую, пло-

скую, жестяную банку, приладил к ней нож и стал открывать.

Всё кипело и спорилось в его руках. Степан не знал молодого

человека, но гость, живой и предприимчивый, должно быть знал его,

коль скоро сумел так войти и так расторопно хозяйничать. Сделав та-

кое заключение, забыв закрыть входную дверь, забыв убрать с крюка

верёвку, он пошёл в спальню и, не раздеваясь, лёг на кровать поверх

покрывала.

Спать не хотелось, во всём теле чувствовалась неприятная уста-

лость, похожая на боль, которая заснуть не давала. За короткое время

Степан успел вспотеть и просохнуть, его бил озноб, смоченные потом

волосы присохли, приклеились ко лбу. Перед глазами мелькали жи-

вые картины из прожитой жизни, случайные, давно забытые, эпизоды

– 183 –

из раннего детства. Предстал во всех красках день его отъезда из де-

ревни. Отец в новом сером костюме, мама, с утра нарядившая его в

городскую одежду, плачущая, уговаривающая ехать с отцом в город.

Она обманывает его, говорит, что поедет с ним, путаясь, забываясь,

тут же уверяет, что приедет на следующий день. А он слушает её и

уже знает, что не поедет она с ним и не приедет на следующий день.

Сосед, его сверстник, Илюшка, сказал ему накануне, узнав от

своих родителей, что мама и папа его теперь разведены, что у папы в

городе новая жена, и что папа, желающий сделать из него человека,

берёт его с собой в город. Стоит солнечный день. Они втроём идут по

дороге, разделяющей поле цветущего льна, он видит большую, бле-

стящую машину, спрашивает что-то у отца и кидается к ней. Несётся,

к этому блестящему чуду, оставляя за спиной и маму, и деревню, и всё

своё деревенское детство. Слыша радостное отцовское: «тихо, ты,

чёртушка» и мамино «осторожно».

Он видел свою прежнюю, принадлежавшую Галине Андреевне,

городскую квартиру, в которую приехал из деревни.. И саму Галину

Андреевну, называвшую себя его мачехой, всякий раз смеявшуюся,

когда так называл её он. Бледная, болезненная, очень добрая, она на-

зывала его по имени отчеству, постоянно причёсывала и учила играть

на рояле. Вспомнился вечер в конце лета, когда на ночь глядя, после

сильного дождя, он просился гулять, и, боясь, что не отпустят, сказал:

«мама в деревне всегда разрешала гулять». Галина Андреевна, грустно

улыбнувшись, поцеловала его и отпустила, а через неделю умерла.

Степан приподнялся и заложил руки за голову.

«И зачем всё это вспоминается?», – подумал он и увлёкся но-

выми образами.

Вспомнился день похорон. В тот день он проснулся оттого, что

громко тикали часы, и кто-то тихо говорил на кухне. Он встал с кро-

вати и пошёл смотреть – кто там. На кухне было много женщин, все в

чёрном, он никого из них не знал. Испугавшись, он почему-то решил,

что они его зарежут и съедят. К тому времени уже болел, и находился

в бреду. Побежал в комнату, где стоял гроб с Галиной Андреевной и

спрятался за ним. В комнату вошёл отец, достал из шкафчика графин-

– 184 –

чик с водкой и сделал несколько глотков. Степан хотел позвать его,

сказать, что на кухне чужие люди, предупредить, чтобы он успел

спрятаться, а иначе они съедят его, но не успел. В коридоре послы-

шался стук каблучков и в комнату, с ножом в руках, вошла одна из

женщин, одетых в чёрное. С замиранием сердца ждал Степан того

момента, когда она зарежет отца и станет его есть. Отец её боялся,

Степан видел, что как только зазвучали в коридоре каблучки, отец

спрятал графинчик и притворился жалким. Но, она не съела его, и не

зарезала. После нескольких секунд молчания и переглядок, отец стал

целовать эту женщину и мять её в своих руках, как тряпочную куклу.

Она же вскоре стала третьей женой отца, а ему новой мачехой. Это

была родная сестра Галины Андреевны, в отличие от той – красивая,

но недалёкая. Как-то при Фёдоре дала яблоко и сказала: «ешь один,

никому не давай».

«Да это же Станислав! – Вскрикнул он про себя. – И как я мог

забыть? Это Стасик Случезподпишев. Родственник последней мачехи.

Племянник первого её мужа».

Четыре года назад Стасик приехал в Москву и жил у него две

недели до поступления в институт. В какой институт тот поступил,

Степан так и не знал. С тех пор Станислав только звонил изредка и

вдруг приехал.

– Ты, что здесь? Уснул, что ли? То вешаться собрался, то уснул.

– Раздался вдруг голос Стасика, вошедшего в комнату и остановив-

шегося в дверях.