Текст книги "ЛЮБЛЮ "

Автор книги: Алексей Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

мастикой, от которого исходил малоприятный дух, тоже ни здоровью,

ни настроению не помогал. В коридорах стало тихо. Жизнь ушла из

стен школы вместе с малолетними детьми, которых увели с собой ос-

вободившиеся мамы. Даже случайный маляр, отбившийся от бригады,

не проходил более мимо Пашки. Трубадуровой всё не было.

Когда же Тамара Андреевна вышла, то, делая вид, что очень за-

нята и совершенно о нём забыла, сказала, что пересдачи сегодня не

будет и чтобы он приходил завтра.

Пашка, ожидая подобных издевательств, покорно согласился и

направился домой. Возмутившись тем, что с сопливых лет ученики

имеют наглость не умолять, не унижаться, не просить, Тамара Андреев-

на его окликнула и попросила расстегнуть рубашку и показать грудь.

Увидев крест, сначала обрадовалась тому, что не ошиблась и

предугадала то, что там увидит, а затем пришла в бешенство, так как

всем сердцем своим хотела ошибиться и креста на груди не обнару-

жить. Она сделалась страшной и с гневом в голосе категорически зая-

вила, что сдача экзамена с завтрашнего дня переносится на послезав-

– 33 –

трашний, а если снова придет с крестом, то никаких пересдач больше

не будет и «двойка» пойдёт в аттестат.

На пути из школы домой снова встретилась женщина, имени ко-

торой Пашка не знал.

– Прошу Вас, как мать, – сказала она дрожащим голосом, пой-

мав его взгляд. – За раба Божьего, Андрея.

Весь вечер Пашка просидел дома. Друзья, его сверстники, он

знал это точно, купались теперь в пруду, разводили костры в овраге,

пекли картошку. Кто-то играл в футбол, кто-то катался на велосипеде.

Теперь, после примирения с Макеевыми, можно было запросто пойти

к ним, к Максиму на голубятню, там среди прочих голубей была у не-

го любимица – беленькая, хохлатая голубка. Крохотная, как птенец, с

маленьким клювом и большими обворожительными глазами. Она так

ему нравилась, что однажды приснилась. Но настроение было такое,

что ни готовиться к пересдаче экзамена, ни идти куда-либо, просто не

мог. Мог лишь сидеть и не спеша размышлять.

Рассказать о чём размышлял, невозможно по той причине, что и

сам он, когда отвлекался от мыслей и хотел вспомнить, о чём, собст-

венно, они были, к удивлению своему, ничего припомнить не мог. И в

таком полурасслабленном состоянии, не смыкая глаз, Пашка провёл

не только вечер, но и целую ночь.

Утром, вспомнив о женщине и просьбе, попросил у Бога помо-

щи её сыну Андрею. Решив, что если эта молитва не поможет, то не

поможет уже ни что.

Через час раздался звонок в дверь, и в квартире появилась та са-

мая просительница. Ничего не спрашивая, обливаясь слезами благо-

дарности, первая заговорила.

– Спасибо! Спасибо! Вы – наш спаситель! – Восторженно вос-

клицала она.

Пришла женщина не с пустыми руками, принесла подарки. От-

чиму золотые часы, матери – золотые серёжки и перстень с одинако-

выми камнями в виде набора. Милке дала деньги на сто порций моро-

женого. Принесла цветы, коньяк, шампанское и коробку шоколадных

конфет.

– 34 –

– Увидите, – убеждённо говорила она, – не знаю подробностей,

сын их расскажет, когда вернётся. Но, материнское сердце не обма-

нешь. Я чувствую, что он спасён.

– А мне дочь вчера говорит, Павлик молится, – вторила ей мать,

уже надевшая на себя серьги и перстень. – Ну, мало ли что. Думаю,

пусть молится. Я никогда против этого не была. Сама в верующей се-

мье росла, жаль только, что верить в Бога времени не было. А, тут вот,

оказывается, дело-то в чём!

– Да, да. Это всё по моей просьбе, – подтверждала Нина Георги-

евна, так звали женщину, принимая из рук Мирона Христофорыча до

краёв наполненный бокал с шампанским. – И как не совестно мне бы-

ло мучить его в такое время!

– Да, парень только что, как говориться, отца схоронил, – подда-

кивал отчим, нагоняя на себя поддельную грусть и тут же с восторгом

добавлял. – Ну, за знакомство. За вашего сына, чтобы он был здоров.

– За знакомство, – соглашалась Нина Георгиевна, чокаясь с Фар-

форычем и Лидией Львовной, – ...и за сына! Спасибо вам за эти слова!

Задаренные родители, разглядывая подарки и подношения, с

удовольствием пустили в комнату к Пашке двух женщин, пришедших

вместе с Ниной Георгиевной.

Женщины были высокие, стройные, годов тридцати пяти. Оде-

тые в длинные тёмные платья до пят, с испугом в глазах и пальцами,

сплошь унизанными золотыми перстнями. В их облике было что-то

величественное и одновременно жалкое, и неуловимо для взгляда од-

но перетекало в другое.

От их прихода словно холодом повеяло, Пашка почувствовал оз-

ноб. Женщины, как только вошли, сразу же, поверглись на колени и так

же, как когда-то Нина Георгиевна, поклонились, касаясь лбами пола.

– Да, что вы делаете? Встаньте! – Беспокойно заговорил Пашка,

напуганный происходящим.

Женщины показались ему настолько несчастными, так много

скорби было в них, что он заранее приготовился сделать всё, чего бы

они ни попросили: прыгать в трубадуровский колодец, отдать отцов-

ский крест, наконец, отдать даже и саму жизнь.

– Христа ради! Христа ради! – Не отрывая лбов от пола, голоси-

ли женщины.

– 35 –

– Да, чего вам? Что нужно? – Спрашивал Пашка, совершенно

растерявшись. Не видя способов поднять нежданных гостей с колен и

сам готовый вместе с ними расплакаться.

В этот момент вошла Нина Георгиевна, оценила обстановку и

подняла женщин с колен.

– Помогите им, Павел Петрович, – сказала она голосом ему не-

знакомым, свободным от слёз, красивым и величавым. – Они, в своё

время, по глупости, по молодости, сделали операции. Страшные, не-

простительные, после которых ребёнок, который должен был бы ро-

диться, дышать и смеяться, не рождается, не смеётся и не дышит. Они

не первые и не последние из тех, кто поступал и поступает так. Все

мы люди и в грехах, как в шелках. Другие и не задумываются об этом

и уж конечно не помнят о подобных делах своих, а этим вот, с тех са-

мых пор, и нет покоя. Помогите же им, Павел Петрович. Верните по-

кой их заблудшим душам. Позвольте целовать свой крест во спасение!

Прослушав столь своеобразную рекомендацию, желание отдать

и пойти на всё, сменилось на неприязнь.

– Пусть в церковь идут, – сказал Пашка с сердцем, и закрывая

рукой грудь, в том месте, где висел крест, несколько мягче добавил. –

Я не священник, что бы крест у меня целовать.

– Им именно к вашему кресту приложиться хочется, – залепе-

тала Нина Георгиевна, меняя красоту и величие в своём голосе на зна-

комую ему дрожь. – Ведь вы же человеколюбец, Павел Петрович.

Знаю по себе. Мне помогли, так и их не оставьте. А в церковь они

сходят, помолятся. И вы, смилуйтесь, помогите им.

Она встала на колени и, сложив руки ладонями вместе, потряса-

ла ими в воздухе, как бы прося без слов.

Пашка, ничего не говоря, непроизвольно убрал руку, которой

закрывал крест на груди. Это расценили как знак дозволения.

С волнением и трепетом подходили женщины и касались жадными

губами висящего на пашкиной груди креста. И, тут же, поцеловав

крест, брали безвольную Пашкину руку и целовали её. Затем, вставая

на колени и кланяясь, касались губами ступней.

Позволив пришедшим делать всё, что пришло им на ум, Пашка

очень скоро почувствовал себя обессиленным. Непомерно тяжёлый

груз, вдруг, свалился ему на плечи. Такая усталость овладела, что не

– 36 –

мог оставаться на ногах, сел на тахту и когда женщинам, на прощание

сказал: «до свидания», то не узнал своего голоса, так он стал протяжен

и слаб. И сами слова прощания еле родились и еле слетели с его вмиг

похолодевших, сухих губ.

«Конечно, бессонная ночь, – думал он. – Но, откуда такая уста-

лость? В таком состоянии нельзя засыпать. Если закрою глаза сейчас,

то непременно умру, как отец. Потому что нет сил даже раздеться, а

силы уходят. Если сейчас забудусь, то во время сна последние кончат-

ся и сил на то, чтобы проснуться и жить не останется».

Это было последнее, о чём Пашка подумал перед тем, как веки сме-

жились. Он заснул и увидел яркий, поражающий достоверностью, сон.

Приснилась широкая улица заброшенного села, будто сам он

стоит на заросшей бурьяном дороге, проходящей вдоль улицы и на

него, во всю прыть, во весь опор, несётся огромная белая лошадь.

Хвост и грива, развеваясь от бега, сливались и образовывали, несу-

щийся по воздуху, длинный и широкий шлейф.

Не добежав до Пашки каких-нибудь трёх шагов, лошадь исчез-

ла, а на её месте оказались те самые женщины, которые приходили

вместе с Ниной Георгиевной. Были они закутаны с головы до ног в

тот самый шлейф. И тут же, на Пашкиных глазах, шлейф, превратился

в пену. В обычную белую пену. Но, почему-то именно это превраще-

ние Пашку напугало. Наблюдая за пеной, он сразу почувствовал, что в

ней-то и заключается главная опасность и, глядя на несчастных, бес-

помощных женщин, закричал, не помня себя:

– Не стойте! Сбрасывайте её с себя! Руками сбрасывайте!

Но женщины его не понимали или не слышали. Виновато улы-

баясь, они дрожали и жались друг к дружке.

– Сбрасывайте, кому говорю! – Крикнул он, что было сил и, ки-

нувшись к ним, стал смахивать пену с их плеч, стараясь делать это как

можно быстрее.

Вдруг, повинуясь какому-то непонятному чувству, он оставил

женщин в покое и оглянулся. За его спиной стояли люди. Много людей.

Они стояли молча и неподвижно. Живые, но казалось, что вылеплены из

воска. Они не шевельнулись, когда он, обращаясь к ним, с прежней тре-

вогой в голосе, продиктованной страхом за женщин, просил:

– Помогите!

– 37 –

Равнодушие смотрело на него. Напрасно всматривался он в их

лица, ища хоть проблеск внимания. Тупые, безучастные. Лица, как

оказалось, были серыми. То ли от грязи внешней, то ли от внутренней,

вызвавшей на лицах такую неестественную, болезненную краску.

С трудом нашёл он в себе силы, чтобы отвернуться от них и по-

вернуться к женщинам. Но, повернувшись, женщин не обнаружил, как

не увидел и сельской улицы.

Пашка вдруг оказался, самым волшебным образом, посреди по-

ля с тёплой вспаханной землёй. Собственно саму землю, её тепло, он

особенно хорошо ощущал, так как стоял босиком.

– Принимайте работу! – Сказал подошедший к нему мужичок и

тут же, отвернувшись, куда-то пошёл.

Пашка направился вслед за ним. На мужичке была телогрейка,

засаленные, как у тракториста штаны, кепка и кирзовые сапоги. Од-

ной рукой он сильно размахивал, а в другой, неподвижной, нёс лопа-

ту. Рассмотрев хорошенько мужичка, Пашка стал смотреть себе под

ноги, на землю, как она мягкая и тёплая проминается под ступнями.

Шли долго, идти было приятно. Мягкая земля, по которой шёл Пашка,

дышала, испарялась, опьяняла дурманящими запахами. Наконец

пришли. Мужичок подвёл его к двум небольшим бугоркам.

– Вот, пожалуйста. В лучшем виде, – отрапортовал он. – Только

кресты осталось поставить.

– Поставьте, – сказал Пашка, не понимая вопросительного

взгляда, с которым посмотрел на него мужичок.

– Кресты? – Удивляясь, переспросил тот. – Кресты дело не моё.

Рубите сами.

Оглядевшись по сторонам, Пашка понял, что находится на краю

кладбища. Но, кладбища не обычного. Не было больших могил с

большими крестами, его окружали, почти игрушечные могилки-

холмики, над каждой из которых возвышался свой маленький берёзо-

вый крест.

Вдруг у бугорков, появились те самые женщины, которые со-

всем недавно были в пене. Теперь они стояли чистые и весёлые.

– Вон тебе роща, вот тебе помощь, – сказал мужичок и вложил

Пашке в руки увесистый, хорошо наточенный, топор.

– А что, со мной не пойдёте? – Спросил Пашка.

– 38 –

– Нет. Боюсь. Здесь побуду, – чистосердечно признался мужичок.

Пашка посмотрел в ту сторону, куда его направляли и увидел

небольшую, жиденькую рощу. Самую обычную, состоящую из ред-

ких молодых берёз. Роща как роща, но почему-то было страшно, не

то, что идти, даже смотреть на неё.

– Не пойдёте? Ну, как хотите, – медленно проговорил Пашка и

сделал несколько шагов по направлению к деревьям, но тут же вер-

нулся и, подойдя к женщинам, попросил их пойти вместе с ним.

Женщины переглянулись, улыбнулись и посмотрели на него винова-

то. Виновато, но так, что сразу стало ясно, они никуда не пойдут.

– Хорошо. Ждите здесь, – сказал он, собираясь идти, но не по-

шёл, а снова обратился к мужичку и спросил. – Одной берёзки хватит?

– Хватит, – с готовностью подтвердил мужичок.

– Одну-то я срублю, – сказал Пашка женщинам, думая о том,

как бы в рощу не ходить.

После неприлично долгого бездействия и молчания он снова

спросил у мужичка:

– А без крестов нельзя?

– Нельзя. Что за могила без креста? Её обязательно зверь разро-

ет, если без креста, – пояснил мужичок, доказывая необходимость ид-

ти в рощу.

Собрав всю свою смелость, Пашка зашагал к берёзкам. Выбрав

деревце, росшее на самом краю, размахнулся и ударил под самый ко-

рень. Раздался оглушительный человеческий крик, а из-под врезав-

шегося в дерево топора хлынула фонтаном горячая багряная кровь.

Кровь так быстро прибывала, что уже через несколько мгновений

топор скрылся под её колеблющимся слоем. Опомнившись от услы-

шанного и увиденного, Пашка попытался вынуть засевший в дереве

топор, но из этого ничего не вышло, попробовал отпустить топори-

ще, но и это сделать не удалось. Руки словно вросли в рукоять.

Только после этого, со всей ясностью и остротой, стало понятно,

почему боялся рощи мужичок и от чего он сам смотрел на неё с не-

объяснимым страхом. Кровь, тем временем, прибывавшая с каждой

секундой, стала закипать и пузыриться. Из появлявшихся и лопав-

шихся на поверхности пузырей шёл густой красный пар, похожий на

дым, которым всё заволокло.

– 39 –

Пашка уже и не знал, в «дыму» находится или в самой крови.

Хотел звать на помощь, но испугался, что захлебнётся. Когда же, пре-

одолев страх, стал кричать, то вопреки желанию, голоса не было

слышно. С замиранием сердца ждал он того момента, когда наступит

смерть. Казалось, она уже близка, не хватало воздуха, он стал зады-

хаться и в этот момент – проснулся.

Облегчённо вздохнув и вытерев пот с лица, Пашка решил нико-

го более к себе не подпускать, и даже не слушать. В особенности тех,

кто из двух возможностей – стать матерью или убийцей, выбирает

вторую. «Сами убивают, пусть сами в крови и кипят», – решил он и в

этот момент услышал, как в его комнату отворяется дверь.

В дверном проёме появилась рыжая голова отчима.

– Павлушенька, опять к тебе, – сказал он сладким голосом, из

чего Пашке стало ясно, что отчим от пришедших получил деньги.

– Мирон Христофорыч! – Окликнул он Пацканя, уже спрятав-

шегося за дверь.

– Да, сынонька? – Ответил Пацкань ласково, возвращая голову в

дверной проём.

– Скажите тому, кто пришёл, что я совсем не тот, за кого они

меня принимают и ничем им помочь не смогу. И если Вы, случайно,

взяли у них деньги, то, пожалуйста, верните их назад.

Отчим, сделав недовольную мину, убрался, а Пашка, вдруг по-

чувствовал в теле такую же слабость, какая одолела его утром. Губы

высохли и похолодели, силы снова куда-то ушли. На улице стоял

душный вечер, из открытого окна с особой остротой доносился запах

пыльного асфальта. Пашка с ужасом подумал о том, что ему завтра

нужно будет идти к Трубадуровой и сдавать математику. «А что, если

умру или просплю? Нет, умирать нельзя. Мать за это убьёт».

Об этом и помышлять было страшно, и чтобы не проспать, не

умереть, решил совсем не ложиться. Только в этом случае, как ему ка-

залось, сможет, если и не пересдать, то хотя бы в школу придти. Так

подсказывала логика, а жизнь брала своё. Он свалился на тахту и за-

снул тяжёлым, крепким сном и проснулся только вечером следующе-

го дня, уже будучи раздетым, лежащим на свежем постельном белье.

Рядом с тахтой на стуле сидела Нина Георгиевна с металлической

кружкой в руке. Заметив, что Пашка открыл глаза, она улыбнулась.

– 40 –

– Попейте отвара, – сказала она и поднесла к Пашкиным губам

кружку с тёпленькой, горьковатой жидкостью.

Пашка сделал два глотка и отстранил кружку рукой. Осмотрев-

шись, заметил, что недалеко от его постели, на полу, на мягких тюфя-

ках, сидят те самые женщины, которые приходили к нему целовать

крест, а потом приснились.

– Где я? Что это со мной было? – Спросил он у Нины Георгиев-

ны, оглядывая помещение, в котором находился и удивляясь его схо-

жести с собственной комнатой.

– Вы только не волнуйтесь, – успокаивала его Нина Георгиев-

на. – Вы у себя дома, в своей комнате, всё хорошо. Ни о чём не думай-

те, не заботьтесь. Выздоравливайте поскорее нам на радость.

– Экзамен! – С ужасом вскрикнул Пашка, вспомнив Трубадуро-

ву. – Экзамен-то как? – Спросил он у Нины Георгиевны, не подумав

о том, откуда бы она могла знать про его пересдачу. Но, она знала и,

как выяснилось, не только знала, но и всё уже устроила.

– Тамара Андреевна Трубадурова, – говорила Нина Георгиевна,

– просила передать, что удовлетворительную оценку может поставить

и без Вашей явки. А, если удовлетворительная оценка окажется не-

достаточной, то надо будет ей только позвонить, и она в таком случае,

тут же придёт, навестит, устроит небольшое собеседование и только

после этого сможет поставить оценку выше. Что же касается недомо-

гания... Ваша прелестная мама решила, что это от переутомления. По-

хороны, экзамены, много нервничали – из всего этого вышло рас-

стройство вегетативной нервной системы, следствие чему бессилие и

болезнь. Моё же мнение, если позволите, совершенно отличное. Мне

кажется, временная слабость случилась у Вас из-за того, что Вы, без

надлежащей к тому привычки, взвалили на себя чрезмерный груз на-

ших грехов. И если удивляетесь тому, что я записалась в Ваши сидел-

ки, не удивляйтесь. Слишком много сделали Вы для меня, чтобы мог-

ла я быть неблагодарной. Ваша прелестная мама, очень хорошо пони-

мает эти чувства. Она не стала препятствовать и даже пустила меня на

время к Вам пожить. Скоро Вы поправитесь, встанете на ноги, и тогда

я со спокойной душой смогу Вас оставить.

– 41 –

Часть первая

Среда. Семнадцатое июня

Ночью, после похорон и поминок Петра Петровича, Фёдор Ма-

кеев сидел у себя на кухне, за коротким узким столом, и пробовал пи-

сать. Перед ним лежала тетрадь, стоял стакан с давно остывшим не-

тронутым чаем.

Не писалось. Взялся было переписывать блокноты, но вскоре

бросил и это занятие, решив оставить до ясной головы. Собрав писче-

бумажные принадлежности, отправился спать.

Войдя в комнату, которую делил вместе с братом, нашёл по-

следнего сладко спящим. Максим лежал на раскладушке, простыня,

служившая одеялом, сбилась в ком и покоилась в ногах. Было душно,

и он не стал накрывать спящего брата. Перед тем как лечь спать, по-

дошёл к шкафу и, взяв попавшуюся под руку майку, накинул её на

маленькую клетку, стоявшую на шкафу, чтобы находящийся в ней ке-

нар не заметил рассвета и не помешал бы утренней песней ему спать.

Спать и хотелось, и не хотелось. Болел правый висок, к тому же,

не смотря на страшную духоту, Фёдора знобило. Появились мысли о

том, что так же, как не получилось работать, не удастся теперь и за-

снуть, но мысли оказались напрасными. Не прошло и минуты, как

ему, согревшемуся под одеялом, снились сны, а озноб, оставив его,

перебрался на молодой, росший под окном тополь, заставив бедное

деревце дрожать всеми своими листьями.

Фёдор, до армии и какое-то время после неё, работал на заводе,

в цеху, станочником. На том самом оборонном, где трудились: мать,

отец, дядя Пётр, Пацкань, Кирькс. Работал хорошо но, чувствовал, что

не на своём месте. От этого хуже работать не стал, но на сердце легла

грусть – печаль, перешедшая со временем в тоску.

В тот безотрадный период жизни искал себя, пробовал силы

там, где, как казалось, мог найти выход для не реализованной творче-

– 42 –

ской энергии. Поступал в театральные училища, проваливался, писал

слабые стихи, и через эти печальные опыты, пришёл, наконец, к сво-

ему, родному, полностью забравшему в полон, все силы души и тела,

делу – написанию прозы, к сочинительству. Поменял цех со станком

на перо с бумагой.

Когда уходил с завода, то все, начиная с начальника цеха и за-

канчивая уборщицей, подходили к нему и изливали душу. Рассказы-

вали о тех причинах, на их взгляд уважительных, из-за которых не

смогли в своё время начать «новую, светлую жизнь» и остались на

«постылой» работе».

Как оказалось, всем работа не нравилась и была для них хуже

горькой редьки. Уходя, Фёдор сказал, что поступает в артисты,

а иначе бы не отпустили. Это всеми понималось, как стремление к

большим деньгам, к славе, к радостям жизни. Сказать, что уходит в

сочинители, он не мог. Сочинялось тогда не очень. В последнее время

наметилось что-то, дающее уверенность, а тогда было одно лишь

смутное желание писать и надежда на чудо.

Когда Фёдор искал себя, работая в цеху по-настоящему, хорошо

работая. Многие его товарищи не искали себя и не работали, а только

жаловались на жизнь. Потом они же, лучшие из них, подходили и го-

ворили: «Тебе повезло, ты нашёл себя». Говорили так, будто искали

вместе, а нашёл только он.

Когда Фёдор проснулся, в комнате было светло, но брат ещё

спал, из чего он сделал вывод, что на дворе только утро и поспать

ему пришлось не более трёх часов. Вспомнились увиденные во сне

картины.

Снился диван, набитый деньгами. Пацкань, швырнувший в него

молоток. Телефонный звонок домой из чужой квартиры и чужой голос

в трубке, назвавший его товарищем майором, сказавший: «Я не вино-

ват, он сам застрелился».

А ещё снился тёмный подъезд со скрипучей деревянной лест-

ницей, по которой, сломя голову, он нёсся куда-то наверх. Чужая

дверь, но во сне отчего-то уже знакомая, страстная речь, мольбы, чуть

ли не слёзы у ног не знакомой ему женщины, одетой в домашний ха-

лат и старушечий деревенский платок.

– 43 –

Тщательно перебирая в уме, виденные во сне картины, Фёдор не

заметил, как в комнату вошла Полина Петровна, пришедшая будить

младшего сына.

– Максим, вставай. Слышишь? – Сказала она, стоя у самой двери.

– Просыпайся. Кому говорю… Десять раз будить не буду.

Максим продолжал спать и ни словом, ни жестом ей не отве-

тил. Ответил Фёдор, задетый нечуткостью, проявленной по отноше-

нию к нему.

– Подойти и молча разбудить, конечно, нельзя?

– Ну, ты же не спишь. Я вижу, глаза у тебя открыты. И, чтобы

не забыть, пока не уснул, иди Князькову звони, – вывернулась матуш-

ка, вспомнив о висящем на сыне обещании.

– Сама звони, – рассерженно проговорил Фёдор и забрался с го-

ловой под одеяло.

После этого произошло то, что всегда или почти всегда проис-

ходит в подобных случаях. Забыв о том, что она приходила будить

Максима, Полина Петровна полностью переключилась на Фёдора.

– Сама звонила, и не раз. Не слушают, – говорила она, зная, что

сын, спрятавшийся под одеялом, её слышит, – думала, может, голос

мужской на них подействует.

– Не подействует, – ответил Фёдор, выглянув на мгновение из

своего укрытия и снова спрятавшись.

Это Полину Петровну особенно задело. Не на шутку разгоряча-

ясь, она сказала:

– Если сейчас не пойдёшь звонить, то и есть не проси. Кормить

тебя больше не буду.

– Что? Почему кормить не будешь? – Испуганно спросил

проснувшийся Максим, до конца ещё не выбравшийся из сладкого

плена сна.

– Господи, за что мне эта мука, за какие грехи такие? – Медлен-

но, с чувством и расстановкой проговорила Полина Петровна и, выйдя

из комнаты, пошла на кухню.

Посмотрев на окно, затем на циферблат часов, которые забыл с ру-

ки снять перед сном, посидев на раскладушке с минуту, Максим встал,

поискал свою майку и, найдя её на клетке, забрал с собой в ванную, что-

бы, облившись холодной водой, надеть её на освежившееся тело.

– 44 –

Увидев свет и услышав тишину, воцарившуюся в комнате, на

всякий случай несколько мгновений переждав, кенар, сидевший на

дне тесной клетки, запрыгнув на единственную в своём жилище па-

лочку, и принялся яростно, до неистовства, петь песню. Успехи ис-

полнительской деятельности были так велики, что Фёдору пришлось

выбраться из-под одеяла и, обращаясь к нему как к человеку, сказать:

– Что же ты, горлопан, делаешь? Ты дашь мне поспать или го-

лову тебе отвернуть?

Обидевшийся кенар примолк, посмотрел на Фёдора с упрёком,

как бы про себя говоря: «А по какому, собственно, праву вы запре-

щаете мне петь?». И не успел Фёдор, встававший с постели и накры-

вавший клетку своей рубашкой, опять лечь и укрыться, как видящий в

узкую щель солнечный свет кенар, нисколько не страшась угроз, сно-

ва запел свою песню, делая это от колена к колену всё громче. Прихо-

дилось Фёдору снова подниматься. Однако встав, он не пошёл усми-

рять бунтаря, а надев брюки, вышел на кухню.

– Давай ворюгин телефон, – сказал он, стоявшей у плиты матушке.

– Там, под аппаратом, в ящичке. В красненькой книжечке, – от-

ветила Полина Петровна, не поворачиваясь.

В ящичке под аппаратом Фёдор той книжечки не нашёл, о чём

тут же родительнице и доложил.

– Да? Значит, в комнате на столе. Не ходи туда. Я кому говорю,

Галю разбудишь, – торопливо заговорила Полина Петровна и сделав

огонь под кастрюлей, стоящей на плите, еле заметным, скорым шагом

пошла за Фёдором, уже вошедшим в комнату, где спала Галина.

Сестра так сладко спала, так была красива в своём утреннем сне,

что Фёдор не выдержал и прежде, чем матушка появилась в дверях,

успел наклониться над спящей и шепнуть ей об этом несколько слов в

самое ухо. От этого шёпота Галина проснулась и, не понимая, что

происходит, села в постели и стала испуганно смотреть по сторонам.

Видя перед собой смеющегося брата и вошедшую в комнату мать, она

вскоре нашлась, и, обращаясь к Полине Петровне, с сердцем сказала:

– Мам, убери отсюда этого идиота, я за себя не ручаюсь.

Я сейчас запущу в него первое, что попадётся под руку! – Говорила

она нервным, срывающимся голосом, отчего Фёдор смеялся ещё

сильней.

– 45 –

Но не спешите осуждать Фёдора и не верьте, не принимайте

впрямую горячие слова Галины. Такие озорные побудки были ни чем

иным, как обычной семейной забавой и, если раскрывать карты до

конца, то следует признаться, что не Фёдор хороводил в этой игре.

В те периоды творческой деятельности, когда он по ночам работал, а

отсыпался днём, сестра ещё ни разу не вышла из дома без того, чтобы

под каким-нибудь предлогом его не разбудить. Или скажет, что к те-

лефону его просит слон, или разбудит для того, чтобы пожелать спо-

койного сна, или просто подойдёт, закроет пальцами нос, говоря при

этом: «Насморк пришел».

Брат и сестра на эти шутки не обижались, и если в этот раз Га-

лина так закричала на Фёдора, то это в большей степени от того, что

он застал её врасплох, испугал, а так же по причинам, которые станут

известны позднее.

– Давай, выходи. Я сама найду, вынесу, – говорила Полина

Петровна, выпроваживая сына из комнаты, и тут же оправдывалась

перед дочерью. – Он за книжкой записной приходил. Князькову зво-

нить будет.

Только набрав номер и услышав длинные гудки, Фёдор сообра-

зил, что ещё очень рано, для того чтобы Князькову быть в конторе.

И, если он не арестован и не посажен, ещё спит своим тревожным,

воровским сном и придёт на работу не ранее, чем через два часа. Ему

стало смешно оттого, что за всё то время, пока ругался с родитель-

ницей и будил шутки ради сестру, эта простая мысль не пришла в

его голову.

Однако надо сказать, кто такой Князьков и зачем Фёдор должен

был звонить ему мужским голосом. Дом, в котором Макеевы прожи-

вали, был не старый, но, как и всё, что строится на скорую руку и из

под палки, сгнил и нуждался в сносе. Но, вместо сноса, завод, постро-

ивший дом, объявил о провидении капитального ремонта и провёл

его, как водится, в ущерб проживающим.

Всё, что гниению не поддалось и выглядело заманчиво, было

заменено на яко бы новое и лучшее, но на деле это новое и лучшее

оказалось хуже прежнего. Камнем преткновения стал паркет, а точнее,

так называемые Князьковым «полы», которые тот обещал менять. То

– 46 –

есть не то чтобы менять, обещали на старую истлевшую паркетную

доску постелить новую, что и называлось «заменить полы».

Обещали и стали выполнять и почти всем работу выполнили. В

подъезде, где жили Макеевы, не заменили только им, Ульяновым и

Трубадуровой. Тем, кто за бесплатный капитальный ремонт, органи-

зованный заводом, за то, что лучшее заменили на худшее, не догадал-

ся щедро заплатить Князькову, ответственному за проведение. Да, и

то, сказать «не догадались» было бы неправильно. Князьков вёл себя

так, что не догадаться было невозможно. В семье у Макеевых был об

этом разговор и, обдумав все «за» и «против», Полина Петровна ре-

шила, что взятка может только унизить рабочего человека. Под рабо-

чим человеком имелся в виду Князьков, а вместе с тем, точно так же в

это унизительное положение будут поставлены дающие, ибо это не

нормальные, отношения, а воровские. Прожив на белом свете пятьде-

сят восемь лет, Полина Петровна, к своему счастью, и понятия не

имела о другом мире, в котором совершенно прилично то, что она

считала неприличным и наоборот, совершенно не приемлемо то, что

казалось само собой разумеющимся.

Князьков был человеком того самого другого мира, о котором

Федина мама понятия не имела. Считал нормальным получать взятки

и при одном упоминании о том, что то, за что берёт деньги, есть его

долг, Князькова бросало в холодный пот. А, от таких слов, как хри-

стианская любовь, братская помощь он бежал пуще беса, стороняще-

гося ладана.

Механизм обмана был прост. Пришёл он как-то к Полине Пет-

ровне и сказал шёпотом на ушко, что не хочет такой хорошей женщи-

не, отдавшей заводу тридцать пять лет, стелить дрянь, именуемую

паркетной доской. Сообщил, приглушив голос, что через неделю на

склад прибудет настоящий паркет, превосходный во всех отношениях.

Вот тогда то, с превосходным и настоящим, он приедет на белом коне,

как победитель, и будет стелить его ей собственноручно. Теперь же,

чтобы бригаде перейти на другой подъезд, нужна её подпись, под-

тверждающая, что всё сделано, выполнено, и вторая в тетрадь, где на-

писано о высоком качестве произведённых работ, без чего бригаде не

выплатят премию.

– 47 –

И как не совестно было Полине Петровне вступать в сговор и

получать, в отличие от всех остальных, настоящий, она Князькову до-

верилась и подпись поставила.

И, как говорится «за жадность», а на деле за понятное, естест-

венное желание человека иметь «не дрянь», поплатилась. Так же или

почти, что так попались Ульяновы и Трубадурова.

С тех пор, а после ремонта прошло уже два года, Князьков

«кормил завтраками», юлил, как уж на сковородке и, как водится, в

многочисленных кабинетах никто из жалобщиков защиты не нашёл.

Быть может потому, что всем тем, кто мог бы заступиться, Князьков

устроил ужин, а может, от того, что такая уж в России вековечная