Текст книги "ЛЮБЛЮ "

Автор книги: Алексей Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

традиция, по которой ищи не ищи, а и среди тысячи чиновников не

найдёшь и одной правды.

Узнав о сговоре Полины Петровны с Князьковым и о постав-

ленных ею подписях, Фёдор успокоился и предложил успокоиться

обманутой родительнице, но она не успокаивалась, просила звонить и

узнавать. Фёдор звонил и узнавал, выслушивал длинные и занима-

тельные истории, принимал в расчёт всяческие уважительные причи-

ны и, в конце концов, заниматься этим устал. Его сменила Полина

Петровна и так же устала и вот, наконец, добилась того, что сын, сно-

ва, обещал интересоваться.

Сидя в коридоре с телефоном на коленях, слушая доносящиеся

из трубки длинные, безнадёжные гудки, Фёдор принял решение не

ложиться, а сходить прогуляться, тем более, что сон разогнали, а с

улицы так заманчиво веяло летом. Он прислушался. Во дворе было

шумно. Выбивали ковёр, кричали, ездили на мотоцикле. Всё это сну

мало способствовало. Но «идти гулять» означало поздно лечь спать и

не встать в час по полудню, не встретиться в два с Леденцовым.

«Значит, надо ехать к Леденцову сейчас, совмещать прогулку с

деловой встречей», – решил Фёдор и, оставив телефон, пошёл умы-

ваться и одеваться.

После того, как Фёдор ушёл, Максим, позавтракал, покормил

кенара, и пошёл на практику. Вышел через десять минут после брата,

бежал по лестнице с надеждой нагнать на остановке, и возможно на-

гнал бы, если бы то и дело не приходилось останавливаться.

– 48 –

Не успел выйти за порог, как наскочил на Рдазову. Она жила

этажом выше, с мужем постоянно дралась и на лестничной площадке,

чуть ли не каждое утро, стоял или сам Рдазов, вышвырнутый из квар-

тиры в одних трусах, или жена его, одетая в ночную рубашку. Позна-

комились Рдазовы в больнице имени Кащенко и время от времени по-

лёживали там, то он, то она. Максим не любил эту пожилую, высоко-

мерную особу и не стал бы с ней здороваться, если бы не столкнулся

нос к носу.

– Здравствуйте, – мягко сказал Максим.

Рдазова посмотрела на него пристально и ничего не ответив, от-

вернулась. Максима это задело, он с чувством выпалил ей в спину:

– Что б ты сдохла, старая ведьма!

Поднимавшаяся по лестнице Рдазова остановилась, повернулась

и, улыбнувшись, сказала:

– Просто не узнала, ты так возмужал. Оказывается, ты злой.

– Я добрый, – принял извинения Максим и побежал по сту-

пеням вниз.

На лестничной площадке второго этажа остановила Трубадурова.

– Погоди, постой, – начала она. – Ходила к Князькову, пугала,

он задрожал, забегал, разложил все свои синьки, говорит – ремонт еще

не закончился и наш дом стоит в плане, просто на складе паркета нет.

Обещали резервный дать, снять с красного уголка и детского сада.

– Обманывают, – сказал, появившийся, вдруг, в дверном проёме

Матвей Ульянов. – Такие крушения в стране... Обманывают. Весь

паркет в Чернобыль пойдёт!

И, прячась от строгого взгляда Трубадуровой, Ульянов скрылся

так же неожиданно, как и появился.

О Трубадуровой Максим знал только то, что работала она учи-

телем математики в школе, где учился его двоюродный брат Пашка.

Дети её, не успев получить паспорт, убежали из дома из-за скверного

характера матери и живут по общежитиям. Упавшая пять лет назад с

балкона бабка, мать Трубадуровой, сказала приехавшей для разбора

дела милиции, что её столкнула дочь. Хотя старуха была не в себе,

все, кроме милиции, словам её поверили.

Ульянова Матвея, проживавшего, как и Трубадурова, на втором

этаже, Максим знал лучше. Знал все его дворовые прозвища, как то:

– 49 –

«Мотя», «Мумия», «Вождь». Знал все смешные и грустные эпизоды

его жизни. Двадцативосьмилетний молодой человек, мужчиной его

было никак не назвать, со справкой «инвалид детства», занимал во

дворе должность добродушного, наивного шута.

– Что это значит: «Инвалид детства»? Детство тебя что ли, ин-

валидом сделало? «С детства», а не «детства»! – Как-то пробовал

Максим разъяснить себе и Матвею, смысл бездумно повторяемых им

слов. Но, Матвей не соглашался и твёрдо стоял на своём.

– Нет. Я – инвалид детства! – отвечал он так гордо, словно это

приравнивалось к званию «Герой Советского Союза». Избегая свер-

стников, Матвей дружил с детворой. Детвора вырастала, у них меня-

лись интересы, Матвей оставался прежним и быстро находил себе

новых друзей.

– Передай матери, – кричала Трубадурова, воспользовавшемуся

паузой и побежавшему вниз по лестнице, Максиму, – что надо со-

брать подписи со всех жильцов и подать на Князькова в суд!

Выбежав из подъезда, Максим столкнулся со своей коммуналь-

ной соседкой. Фрося шла рядом с мичманом, который судя по пусто-

му мусорному ведру в руке, возвращался с помойки.

– Ой, как кстати! – Обрадовалась Фрося, – Максимушка, род-

ненький, помоги!

О том же попросила и мичмана, шедшего с ней рядом:

– Олег, я за услугу услугой. А ведро давай сюда, я понесу.

Просьба сводилась к следующему. Необходимо было помочь

приехавшему вместе с ней на такси родственнику. Сам родственник

ходить не мог, и Фрося просила поднять на четвёртый этаж сначала

его инвалидное кресло, а затем его самого. И, как не торопился Мак-

сим, от этого дела отказаться не мог.

*

*

*

Приехав в центр, и пройдясь по Тверскому и Суворовскому,

бульварам, Фёдор нашёл Леденцова там, где и предполагал найти.

Генка лениво мёл тротуар у Дома журналистов. Он подрабатывал

дворником, будучи при этом студентом четвёртого курса ГИТИСа, ак-

– 50 –

тёрского факультета. Рядом с ним ходили две дворняжки. Вертелись

под ногами, мешая работать.

Перебравшись через невысокую чугунную ограду и перебежав

дорогу, по которой с большой скоростью неслись автомобили, Фёдор

подошёл к приятелю.

Бледный, не выспавшийся, похожий на музыканта, попавшего

на принудительные работы, Генка смотрел под ноги и подошедшего

Фёдора не заметил.

– Отдай метлу лентяям, – сказал Фёдор, намекая на игравших ря-

дом собак, – пусть метут, а мы будем стоять и понукать их со стороны.

– Они её роняют. Рукавицы им велики, – оживая и ободряясь,

подхватил Леденцов и, гладя по холке серого, похожего на волчонка

пса, добавил – Да, и нечего мести. Всё подмёл. Сейчас пойдём чай

пить. Или спешишь-торопишься? – осторожно поинтересовался он,

памятуя, что встреча была назначена на два часа дня.

– Не спешу. Отспешил, – успокоил его Фёдор, с улыбкой на-

блюдавший за тем, как одна из собак подбрасывала зубами промас-

ленный пакет, взятый из кучи мусора.

С Генкой Фёдора познакомила сестра Галина, учившаяся с Ле-

денцовым на одном курсе.

Случилось так, что приезжий режиссёр решил ставить «Чайку»

в одном из Московских театров. На роль Треплева он пригласил сту-

дента Леденцова, а на роль Заречной студентку Макееву. Задумав ра-

зыграть «спектакль Треплева», режиссёр попросил Геннадия и Галину

найти людей для этого спектакля, желательно близких, знакомых.

Фёдор вместе с Леденцовым делал «Треплевский спектакль» -

там и подружились. Говоря о «Чайке», кончилось тем, что Фёдор в

спектакле занят не был, его с успехом заменил театровед Горохопо-

лов, который вместе с другими театроведами, наряженный в тёмные

одежды, вылезал во время монолога Заречной на сцену из люка и бил

в барабан. Спектакль продержался на сцене один сезон, был снят и за-

быт. А дружба осталась.

Благодаря подработке, Леденцов проживал в двух шагах от

ГИТИСА. Жилищная контора предоставила молодому специалисту

всеми забытые чертоги. Дом о трёх этажах, располагался в Собинов-

ском переулке, сразу за представительством Эстонии, был расселён и

– 51 –

на карте жилого фонда не значился. Принадлежал Министерству тя-

жёлого машиностроения или Министерству тяжёлой промышленно-

сти, в подвале остался архив министерства, но в Министерстве, похо-

же, забыли и об архиве и о доме.

Перед тем, как вселиться, Генке, из своей будущей квартиры,

пришлось выгнать целую ораву подозрительных людей, обращавших-

ся и с домом, и с архивом самым безжалостным образом. Подозри-

тельные люди, впрочем, особого сопротивления не оказали, во-

первых, потому, что в соседнем подъезде находилась милиция, отдел

вневедомственной охраны, а во-вторых, потому что знали – весь центр

Москвы состоит именно из таких расселённых, но вполне пригодных

для проживания домов. В один из которых, видимо, и перебрались.

Дело, о котором приехал говорить Фёдор, необходимо сопрово-

дить дополнительными пояснениями. Примерно с месяц назад, в го-

роде, Фёдор встретился с Мариной Письмар, молодой актрисой, быв-

шей женой его друга Степана Удовиченко, знакомой по театральной

студии, в которую ходил до армии.

Марина была приятно возбуждена, хвалилась удачной карьерой,

работой в престижном театре, уверяла, что счастлива. Собрались

прощаться, и вдруг раздался обычный газовый выхлоп из проехавшей

мимо машины. Марина вздрогнула и, прижавшись к Фёдору, задро-

жала всем телом и заплакала.

Прохожие с любопытством смотрели на неё и с нескрываемой

завистью на Фёдора. Не обращая на них внимания, стирая беспре-

рывно катившиеся слёзы, Марина рассказала о том, что всё совсем

не хорошо, а наоборот, плохо. Повсюду стены, замки и закрытые

двери и нет нигде для неё ни входа, ни выхода. Успокоившись, взя-

ла с Фёдора слово, что о слезах и бедах не расскажет Степану и

пригласила в театр.

Фёдор ходил на спектакль с её участием, видел, как появилась

Марина в начале первого действия и как через мгновение исчезла.

Второй её выход был через три часа, должна была мелькнуть в конце,

перед закрытием занавеса.

Оставив зрительный зал, Фёдор нашёл Марину в гримуборной.

Рассказал о друзьях стеснённых в средствах, которые при этом не

унывают, собираются снять фильм. Которые ищут, мучаются, а глав-

– 52 –

ное, надеются и верят. Марина этим заинтересовалась, обещала о

средствах узнать и вскоре звонила и как предположение сказала о

Ватракшине, художнике-живописце, известном миллионщике. Вчера

звонила повторно и сообщила, что Ватракшин обещал дать деньги и

все те, кто в съёмках фильма заинтересован, должны быть эти дни в

Москве, ожидать звонка и похода к Илье Сельверстовичу на дом, для

предметной беседы.

Об этом Фёдор приехал говорить с Генкой и с успехом перего-

ворил по дороге к утреннему чаю.

Сидя у Леденцова на кухне, за круглым, хромым столом, более

для разговора, пожаловался на жизнь, на неуважение родных к его со-

чинительской работе и отдыху.

– Одна комната свободна, хоть сегодня переезжай, – с радостью

предложил Генка.

– Сегодня и перееду, – заражаясь радостью собеседника,

взволнованно сказал Фёдор, но тут же передумал. – Не сегодня.

Маринка же звонить должна, а у тебя телефона нет. Как бы Ватрак-

шина не прозевать.

– Да, – согласился Генка. – Ватракшина прозевать нельзя. Толь-

ко бы денег дал, – прибавил Леденцов с беспокойством.

– Даст, коли обещает, – успокоил Фёдор, думая о том, что и в

самом деле неплохо было бы переехать к Генке и иметь возможность

спокойно работать и отдыхать.

Но, долго думать ему об этом не дали.

На кухню, почти одновременно, пришли трое: Лиля, жена Ле-

денцова, которая только что проснулась и направлялась, с зубной

щёткой во рту и полотенцем на плече, умываться и Мазымарь с Горо-

хополовым, бесшумно в квартиру вошедшие.

Игорь Горохополов был театроведом, учился в ГИТИСе на од-

ном курсе с Лилей. Жил на улице Грановского, самовольно забрав-

шись в выселенную квартиру. Фёдор с Леденцовым два раза был у не-

го в гостях, пил чай, но близко не сошёлся, хотя при встречах в ГИ-

ТИСе всегда здоровался.

Пришёл Горохополов, имея формальный предлог, забрать у Ли-

ли рукопись, которую, пользуясь связями, обещал напечатать в тол-

стом журнале.

– 53 –

Вадим Мазымарь был выпускником Щепкинского театрального

училища, после окончания которого поступил во ВГИК на режиссёр-

ский факультет. Проучившись два года, решил, что профессию кино-

режиссёра освоил, бросил институт, стал писать инсценировки, ста-

вить со студентами ГИТИСа спектакли на свободных площадках и

искать деньги на СВОЁ кино.

Прошедшую ночь провёл у Горохополова, а к Леденцову явился

завтракать и предупредить, что назначенный спектакль, который

предполагал показать в больнице, отменяется, так как второй актёр,

занятый в постановке, Случезподпишев, заявил, что бесплатно играть

не будет.

После шумного приветствия и рукопожатия Горохополов и Ма-

зымарь продолжили спор, который прервали на время, но страсть к

которому не угасла.

– Все художники противны Богу, – говорил Игорь, – занимают-

ся богоборчеством. Бог создал мир по своему, а они хотят его переде-

лать на свой лад. Поэтому изначально все прокляты.

– Неправда, – отвечал ему Вадим. – Человек создан по образу и

подобию, и задумывался, как творец, как художник. А, проклят будет

тот, кто не занимается творчеством. И никакого богоборчества в твор-

честве нет. Если бы каждый смертный был творцом, как Богом и за-

мышлялось, то на земле давно бы был Рай. О чём, со всеми верующи-

ми, ежедневно и просим: «Да будет воля Твоя на земле, как на небе».

Правильно, Федя?

– Вы моё мнение знаете, – прохладно ответил Фёдор, попивая чай.

– Знаем, – подхватил Вадим, – Себя надо исправлять, а воля

Его давно уже и там и здесь. Правильно? И волос не спадёт с головы.

Так говорю?

Фёдор не ответил. Он не любил этих споров без начала и конца,

имеющих цель не искать истину, а спросонья, перед завтраком, в виде

зарядки, почесать язык. Чтобы прекратить прения о вечном и незри-

мом, сообщил о том, что Ватракшин деньги на кино даёт, и сегодня-

завтра должна звонить Марина, назначить время и место встречи.

– Старик не промах, – сказал Вадим, откровенно завидуя. – Что

значит деньги. И красавица Марина, тут как тут. Хотя всё нормально.

– 54 –

Она свободная и он вдовец, то есть лицо, получившее моральное пра-

во вести аморальную жизнь.

– Не только вдовец, любой человек имеет моральное право вес-

ти аморальную жизнь, – перебивая Вадима, вставил Горохополов.

– Чего это вы придумали? – Отставив стакан с чаем, сказал Фё-

дор. – Много мудрствуете.

– А ты, Федя, наверное, никогда и не соврал? – Вдруг серьёзно

спросил Мазымарь.

– Почему? – Удивился Фёдор. – Врал. И, к своему стыду, очень

много. Но, когда врал, чаще всего знал что вру, и знал что это плохо,

так что даже когда другим врал, себя не обманывал.

– Значит, невиновен? – с прежней серьёзностью, допыты-

вался Вадим.

– Виновен, – не понимая, к чему тот клонит, ответил Фёдор и,

подумав, улыбнувшись, добавил. – Кто без греха?

– Я уж думал – ты, – сказал Вадим и рассмеялся.

На кухне снова воцарилась приятельская атмосфера.

– Знаете, – вдруг неожиданно объявил всем присутствующим

Горохополов, – а я ведь женюсь.

– Не женись, – сказал Мазымарь, наливая из маленького чай-

ничка заварку себе и Лили, пришедшей на кухню, – послушай старо-

го холостяка. Ты хоть и театральный вед, но для вас, по большому

счёту, так же, как и для актёров, женитьба это, – он хотел сказать

смерть, но посмотрев на Лилю, на ходу исправился и сказал, – лиш-

няя головная боль.

– Не слушай его Игоша, женись, – обидевшись на «головную

боль» сказала Лиля и села мужу на колени.

– Женись Гарик. Женись, – поддержал жену Леденцов и тут же,

переглянувшись с ней, в доказательство искренности своих слов,

звонко чмокнул Лилю в подставленные губки. – А то будешь, как

Феденька, – продолжал он, зардевшись, – ему женщины – что есть,

что нет, всё равно.

– Правда? – Спросил Горохополов, удивляясь.

– Это ложь, – ответил Фёдор, улыбаясь.

– Неужели тоже решил жениться? – Не без ехидства, спросил

Вадим. – Давай, давно пора.

– 55 –

– Феденьке в жёны актриса нужна, как у Чехова и Горького, –

говорил Леденцов, сделавшийся от смущения совершенно пунцовым.

– Не нужна ему такая, – возразил Мазымарь, совершенно серь-

ёзно. – Жена из актрисы никудышная. Если нет работы, поедом ест,

если есть, тоже не лучше. Всё время в разъездах, в бегах. Съёмки, оз-

вучание, репетиция в театре, телевиденье, радио. Какой-то заколдо-

ванный круг. Всем мило улыбается, хочет нравиться. Вы не находите,

что в желании нравиться есть что-то порочное? Так вот, только от пе-

речисленного с ума сойдёшь. А, потом ты к ней за супружескими лас-

ками и слышишь – не лезь, хочу выспаться, надо завтра хорошо вы-

глядеть. Нет, актриса ему не нужна, даже будь она сто раз знаменитая

и прославленная. Такая жена хороша только для того, чтобы в пьяной

компании, среди не искушённых в жизни людей, похвастаться. И всё.

Больше ни на что не годна. Стоит только из-за этого заводить кани-

тель с женитьбой? Поверьте, нет. Актрисы, лучшие из них, только в

любовницы годятся. Когда приходят на час, на два, в лучшей форме.

Взял, что хотел, отдал, что имел и гуд бай, до следующей встречи. Но,

я теперь и на это не согласился бы. Ну, их, всех, пропади они пропа-

дом. Позвонишь утром, в трубке слышишь ангельское «Алло», а по-

том, как узнает твой голос, так сразу – «Ты? Я ещё сплю, позвони по-

позже». А потом ещё и спрашивать умудряется «Может, что-то не так

сказала?». Понимаю, что ждала звонка с киностудии, что работа на

первом месте, но не надо тогда скулить, когда второстепенное уходит.

Нет, актрисы не для меня, то есть, хотел сказать не для тебя, Федя.

Тебе, что, нравятся экзальтированные девицы? Ведь нет? Тебе не это

нужно, тебе нужна хозяйка, нянька, чтобы в рот смотрела, подтирала

бы да готовила, нужна русская мамка-кормилица, – после этих слов

Вадим улыбнулся и шутливым тоном продолжал. – И потом, кто ста-

вит перед собой высокую цель, а художник, не имеющий высокой це-

ли, хуже преступника, тот должен уметь отказываться от всего ме-

шающего, или же способного быть помехой. Это великая честь –

иметь возможность делать людям добро. Редко человеку выпадает та-

кое счастье. Дорожи же им. Жена, любовница, одним словом женщи-

на – помеха для доброделания. А семя непосеянное в яд превращается.

– А как же любовь? – Не замечая шутливого тона, спросил Го-

рохополов.

– 56 –

– Любовь? – Переспросил Вадим и, оказавшись в замешательст-

ве, обратился к Фёдору. – Да? А с любовью как же?

Выходя от Леденцова, Фёдор с радостью сердечной подумал о

театроведе, который не боится влюбляться, жениться. Мысленно по-

желал ему счастья.

*

*

*

В квартире Макеевых, не умолкая, звонил телефон.

Полина Петровна, вслед за сыновьями, вышла из дома в мага-

зин, Фрося, соседка по квартире, никогда к телефону не подходила.

Галина, которую звонки разбудили, лежала под одеялом и снять труб-

ку тоже не торопилась. Слушала протяжные гудки, знала, что звонят

именно ей и пыталась отгадать, кто бы это мог быть.

– Кто же это может быть? – Произнесла она вслух, и, надев та-

почки, вышла в коридор.

В коридоре её ждала неожиданная встреча. В инвалидном кресле на

колёсиках, сидел незнакомый мужчина. Он снял трубку и сказал:

– Вас слушают.

Галя так перепугалась, что застыла на месте и простояла бы в та-

ком положении долго, если бы незнакомец не протянул ей телефонную

трубку и не сказал бы:

– По-моему, – вас.

Только после этого, слегка опомнившись, она начала сообра-

жать и, заметив открытую дверь в комнату Фроси, решила, что мало-

вероятно сидящему в инвалидном кресле человеку быть бандитом

или вором.

Смущаясь и краснея, она подошла и взяла онемевшей рукой трубку.

– Да? Да, какой мужик, инвалид. Половинка какая-то, – говори-

ла она высоким, писклявым голосом, скорее не в трубку, а в спину

удалявшемуся.

После того, как дверь в комнату Фроси закрылась, и незнакомец

исчез, Галя стала говорить более спокойным голосом и совсем о другом.

– Не могу, – говорила она. – Ну, если тебе так хочется то – да, не

хочу. Просто не хочу, да и всё. Какая тебе разница? Потому. Потому,

что не получается из меня Раневской. Не знаю. Не чувствую себя

– 57 –

приехавшей из Парижа. Чего-то не хватает, какой-нибудь экзотиче-

ской вещи. Нет, не то. Нужно что-нибудь вроде длинного, резного

мундштука. Видела такой на улице у одной шикарной женщины, было

очень эффектно. Или... Нет, не знаю. Ладно, в институте поговорим.

Стою в коридоре босиком, в одной рубашке, а тут сквозняк. Насморк

с тобой заработаю. Всё. Пока. Пока, говорю.

Положив трубку и посмотрев на соседскую дверь, Галя с ужа-

сом вспомнила чудовищные слова, сказанные со страха. Постучаться

и извиниться не хватило духа.

«Да, и неприлично просить прощения, стоя в ночной рубашке»,

– решила она.

Закрыв лицо руками, красная от стыда, Галя пошла в свою комнату.

*

*

*

От Леденцова Фёдор поехал домой. Подъезжая к остановке, за-

метил в салоне автобуса недавнюю знакомую, сидевшую к нему спи-

ной. По осанке, по той тревожности или лучше сказать настороженно-

сти, которая от неё исходила, понял, что и она его заметила. Остано-

вив автобус, водитель через микрофон объявил:

– Конечная остановка. Автобус дальше не пойдёт. Просьба ос-

вободить салон.

Охая и кряхтя, из автобуса стали выходить разомлевшие пасса-

жиры. Знакомая последовала их примеру. Отказавшись от выхода че-

рез передние двери, у которых сидела, направилась к задним. Порав-

нявшись с Фёдором, который стоял на задней площадке и дожидался

возможности выйти, она стала разыгрывать неожиданную встречу.

– Как? И вы здесь? Очень приятно, – сказала она с издёвкой и,

обратив внимание на незначительную поросль, едва заметную на

подбородке и щеках, раздражённо добавила, – вижу, сегодня отлично

выбриты.

Ожидая от неё чего-то подобного, Фёдор неожиданно для себя и

для тех, кто ещё находился в автобусе, громко и добродушно рассме-

ялся. Услышав в смехе поощрение, знакомая добавила в свой тон на-

хальства и дерзости, и продолжала, обращаясь уже на «ты» и с той

– 58 –

высокой нотой в голосе, с которой, иногда, позволяют себе разговари-

вать лишь жёны обращаясь к мужьям.

– Ты, что это, совсем обнаглел? – Говорила она. – Опустился?

Ты, у настоящих мужчин спроси, по сколько раз на дню надо бриться!

Спроси, спроси! – Она говорила излишне громко, как бы призывая

свидетелей перед страшной развязкой, которая должна произойти. Как

бы говоря всему автобусу: «Да, сейчас он меня побьёт, может быть,

даже убьёт у вас на глазах. Но, все вы мои свидетели. Вы видели, что

виноват был он, а не я».

Слыша тон разговора и чувствуя, что добром всё это не кончит-

ся, люди, уставшие от собственных дрязг, торопились скорее выйти.

Тех, известных всем типов, что теснятся поближе к скандалу, в этот

раз поблизости не оказалось.

Два алкоголика, которых в своём азарте она назвала настоящи-

ми мужчинами и показала на них, ставя в пример, первые кинулись

бежать из автобуса. Когда в опустевшем салоне остались лишь Фёдор

и его знакомая, и играть комедию стало не перед кем, картина изме-

нилась. Неожиданно мягко и ласково сказав: «держите», знакомая

свалила из своих рук на грудь и в еле подоспевшие руки Фёдора, про-

дукты. Пакет молока и свёрток с варёной колбасой. И столь же мягко

и ласково попросила:

– Проводите меня до подъезда.

Фёдор проводил, после чего, пришёл домой.

Галины не было, поехала в институт. Дома была Полина Пет-

ровна, варила суп.

– Напугал, – сказала матушка, когда сын неожиданно появил-

ся на кухне.

– Чего улыбаешься? – Добродушно поинтересовалась она и

вдруг, вспомнив о чём-то, что было поважнее женского любопытства,

спросила. – Постой, так ты теперь ночью спишь? – И не дожидаясь

ответа, чтобы не дать сыну возможности отвертеться, постановила. –

Поедешь со мной в деревню!

Услышав про деревню, Фёдор улыбаться перестал.

– Мы договорились, – сказал он. – Печнику помогать поеду. А с

клубникой – всё. Дочь свою бери, пусть она едет.

– Дочь, как и сын, не припрёшь. Учиться надо, зачёты, экзамены.

– 59 –

– А у меня распорядок. Я сплю днём. Понимаю, что сочинитель-

ство моё за работу не считаешь, но подумай, как я поеду? Что мне,

ночью с фонариком ягоду собирать?

– Сейчас же не спишь?

– С вами уснёшь. Максим пусть едет. В субботу туда, в воскре-

сенье обратно.

– Только Максим и остался, как лошадка безотказная, – посето-

вала Полина Петровна и поставила на стол тарелку с только что сва-

рившимся супом.

– Поешь, пока горячий, – приказала она, – а сама пошла в кори-

дор, к зазвеневшему телефону.

Не торопясь исполнять матушкино приказание, Фёдор прислу-

шался к доносившемуся из коридора разговору.

– Да, как же не беспокоиться, – говорила Полина Петровна по

телефону. – В окно милиционера увижу, вздрагиваю, думаю за ним.

Сколько уже не работает? И ведь уродует себя. Иссох весь, воблу из

себя высушил. Меня не слушает, хоть бы ты с ним поговорил, как

следует. Отвернулся б хоть ты от него. Может это подействует. Здо-

ровый парень, не работает, не женится. Говорю, поехали в деревню,

витаминов поешь, воздухом подышишь. Не могу, говорит, у меня рас-

порядок. Ты, Степан, знаешь, что такое распорядок?

После этих слов, пришедший из кухни Фёдор взял у родитель-

ницы трубку и, шутя, переспросил:

– Так ты не знаешь, что такое распорядок? – После чего, по-

стояв некоторое время молча, сказал. – Подъеду к двум, пообедаем

и поговорим.

– Иди суп ешь, – поспешила сказать Полина Петровна.

– Не хочу. Я Сухомлинский, – ответил ей сын, надевая ботинки.

– Смотри, Сухомлинский. Получишь от сухомятки язву, или за-

ворот кишок.

– У Степана суп поем, – успокоил мать Фёдор и перед тем, как

выйти из дома, призадумался. Пообещав Степану приехать, он тотчас

об этом пожалел. Хотелось спать, постель соблазняла близостью.

«Дорога туда, оттуда, – думал он. – Устану. Поздно лягу, поздно при-

дётся вставать. А, от этого только сбои в работе».

– 60 –

Единственной положительной стороной поездки была возмож-

ность узнать у Степана телефон Марины, но это можно было бы сде-

лать, не выходя из дома. Слегка подстёгивало любопытство, друг

обещал неожиданных и приятных для него новостей, а ещё насторо-

жил голос. В голосе слышались тревожные нотки. С ним разговаривал

человек, которому надо было выговориться. Из-за чего, в конце кон-

цов, Фёдор и решился ехать.

*

*

*

На перрон Киевского вокзала, из только что подошедшего поез-

да, вышла девушка. Темноволосая, с длинной, до бровей, прямой чёл-

кой, с красивой, ниже пояса, косой и кроткими, тёмно-карими глаза-

ми. Звали её Анной.

Каждому, взглянувшему на неё, сразу же хотелось стать её за-

щитником. Казалось, она настолько слаба, что обидеть её может даже

ребёнок, но это было не так. Обидеть её никто не мог. Кроме умиле-

ния и любви, никаких других чувств она к себе не вызывала. Была

чиста, невинна и находилась под защитой всего небесного воинства.

Асфальт на перроне, по которому Анна шла, казался ей мягким

и белым, напоминавшем коровье масло. С готовностью пропуская те-

лежки, ведомые крикливыми носильщиками и людей стремящихся

опередить общее движение, она шла в потоке приехавших, сияя от

восторга.

Москва, залитая солнцем, была похожа на икону в золотом окладе.

Впервые увидев столицу, она едва ли не плакала. Такое впечат-

ление произвёл на неё блестящий в свете солнечных лучей, прекрас-

ный наш город.

Окружавшие Анну люди, виделись цветами, ожившими ей на

радость, по чьей-то незримой воле. Казалось, что все они улыбаются,

смеются и дружески подмигивают. А, если кто и строил кислые ро-

жицы, так это с той лишь целью, чтобы рассмешить. И от этого ста-

новилось легко, свободно, как бывает только птице, парящей в высо-

ком небе.

И Анна представила себя птицей, летящей над вокзалом, над по-

ездом, стоящим у перрона, над улицами и домами не знакомого, но

– 61 –

такого уже любимого города. И ей было не страшно. Было, как птице,

свободно и легко.

За неделю до отъезда зарядили проливные дожди, и вся доро-

га до Москвы была проделана в сером тумане. И, вдруг, с самого

утра, ещё до подъезда к городу, взору открылось ясное синее небо

и озорное, играющее радужными зайчиками на ресницах, солнце.

Как же забилось её сердце в тот момент. Сердце полное любви, ве-

ры и надежды.

Впереди, по перрону, прямо перед Анной, шла старушка с кро-

хотной, плешивой собачонкой. Не разрешая четвероногой подруге се-

бя опережать, старушка била собачонку по мордочке кнутиком. От

попадания кнутика по носу, собачонка вздрагивала всем тельцем и

презабавно чихала. На что воспитанная её хозяйка без промедления

желала ей здоровья, а так как кнутик практически только на нос и ло-

жился, то слышалось беспрерывное чихание и как следствие слова:

«Будь здорова. Будь здорова. Будь здорова».

Эта трогательная трагикомическая картина не могла не вызы-

вать улыбки. Улыбаясь и обходя старушку с собачонкой, получив в

ряду цветоторговцев, мимо которых проходила, в подарок гвоздику,

Анна оказалась на площади перед вокзалом.

Долго не размышляя, она пересекла площадь и направилась

к мосту.

С моста открывалась обширнейшая панорама. Мальчишки ны-

ряли с набережной, с каменных ступеней, спускавшихся прямо к воде.

Белый теплоход, с пассажирами на борту, плавно причаливал к при-

стани. Ветер, налетевший с реки, играл чёлкой, обнимал за плечи, и

голова шла кругом.

"Какой прекрасный город, – думала Анна, и слёзы восторга бе-

жали по щекам, – Сколько воздуха, света! В этом городе, наверное,

дни длятся бесконечно, и ночь забывает его посещать. А, если и при-

ходит, то не в повседневном, мрачном, а в белом, праздничном, пла-

тье. Так, что никто и не узнаёт её, не замечает, что она пришла. Нет,

нет. Замечают эти фонари, стоящие вдоль реки. Они с приходом ночи

оживают, отражаясь в воде. Как это должно быть красиво. И живут в

этом городе, непременно, одни художники и поэты".

Вдоволь помечтав, Анна пошла на другой, ещё неведомый ей, берег.

– 62 –

День только начинался, времени было достаточно, чтобы не то-

ропиться с мыслями о ночлеге. Анна шла по дороге, которая, авось,

куда-нибудь да выведет.

Вышла на Арбат и воочию убедилась, что её предположение о

том, что в городе живут художники и поэты, не вымысел. Поэты, пря-

мо на улице, читали стихи, для прохожих. Художники устраивали вы-

ставки, желающих иметь свой портрет, усаживали на раскладные сту-

лья и эти портреты им делали.

Кроме поэтов и художников, били и музыканты, и жонглеры, и

клоуны. Все на этой улице присутствовали. Джаз-банд играл весёлую

музыку, но лица у музыкантов были грустные. Не задержалась Анна и

у жонглеров, подбрасывавших в воздух кольца, а вот группа клоунов

её рассмешила. Она подарила одному из них гвоздику.

Анна гуляла, наслаждаясь видом красивых людей, нарядных

домов и каково же было её удивление, когда, идя, куда глаза глядят,

шагая на авось, нежданно-негаданно, пришла прямо к скверу, в кото-

ром увидела родную сестру, учащуюся Государственного Института

Театрального Искусства, к которой в гости и ехала.

Рита сидела на скамейке, в компании двух молодых людей,

смеялась, и совершенно не чувствовала того, что сестра в Москве,

стоит и смотрит на неё со стороны.

Анне захотелось окликнуть Риту, позвать её, дать знак, она уже