Текст книги "ЛЮБЛЮ "

Автор книги: Алексей Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

предчувствовала ликование, радость от нечаянной встречи. Но, сдер-

жала страстный свой порыв, решив не мешать разговору.

И неизвестно, сколько бы стояла и ждала за чугунной оградой,

если бы сестра сама её не заметила. Рита встала ногами на скамейку,

приставила к губам руки сложенные рупором и крикнула:

– Аникуша! А ну-ка иди сюда к нам, к иностранцам!

Вход в сквер был сокрыт в глубине двора. Проходя мимо зда-

ния института, Анна невольно остановилась, но тут же, вспомнив,

что её ждёт сестра, вошла через железную калитку в скверик и по-

дошла к скамейке.

– Анюта, сестрёнка моя младшенькая, – представила её своим

собеседникам Рита, продолжая стоять на скамейке.

Анна не собиралась поступать в театральный, даже не думала

об этом. Мысли, о том, что она, как и сестра будет учиться на актри-

– 63 –

су, в настоящий момент казались смешными и уносили в далёкое

прошлое, на три года назад, когда учась в седьмом классе, читала со

школьной сцены стихи. Она приехала не поступать, а в гости. Хотела

посмотреть столицу, неведомый мир московский. Но, Рита решила

всё по-своему.

– Чем чёрт не шутит, попробуешься. – Сказала сестра. – Я увере-

на, что сразу на конкурс пройдёшь. Правда, хороша?

Последние слова были обращены к собеседникам, которые в

ответ на риторический вопрос с готовностью закивали головами.

Оставив Анну, Рита побежала в институт. Молодые люди, чув-

ствуя неловкость, извинившись, отошли в сторону. В ожидании Ри-

ты, Анна вышла из скверика и подошла к старинному особняку с вы-

веской «ГИТИС», к массивным дверям главного входа. Ей до сих пор

не верилось, что она ни у кого не спрашивая дорогу, вышла к ин-

ституту. Казалось, стоит только, зажмурившись, ущипнуть себя и всё

исчезнет.

Улыбаясь, она почти уже решилась на это, как из слегка при-

отворившейся двери, вдруг, выскочила Рита.

– Договорилась, пойдём, – выпалила она и, схватив Анну за ру-

ку, повела за собой.

Постоянно на кого-то натыкаясь, юношей и девушек внутри

здания оказалось так же много, как пчёл в улье, сёстры поднялись на

второй этаж. На втором этаже, студент, державший в одной руке кипу

листков, а другой поправлявший обильную свою шевелюру, говорил

толпившемся вокруг него абитуриентам:

– Сейчас. Ждём одного человечка и идём.

– Это тебя, – сказала Рита сестре и, вдруг, неожиданно громко

крикнула, – Мы здесь!

Помещение, в которое студент ввёл десять абитуриентов, в чис-

ле которых была и Анна, оказалось довольно просторным. Окна были

зашторены тяжёлыми, светонепроницаемыми занавесками, сцена

имела специальное, направленное освещение, всё остальное простран-

ство находилось в полумраке. В пяти шагах от сцены, стояли три пар-

ты, торцами сдвинутые в одну длинную, за которой сидела приёмная

комиссия. Были ещё стулья, стоявшие вдоль стены, на которые во-

шедшим и предложили рассаживаться.

– 64 –

Студент с обильной шевелюрой положил кипу личных листков

на парту, а сам, зайдя за спины вершителей судеб, устроился там, на

заранее приготовленном стуле. Началось прослушивание. Покопав-

шись в личных листках, женщина, сидевшая по центру, коротко, прак-

тически под ноль стриженая, сиплым, надтреснутым голосом объявила:

– Фельдикоксов Феликс... – на мгновение она запнулась, под-

несла листок поближе к очкам, державшимся на самом кончике носа,

и закончила: – Фе – ра – пон – то – вич.

Она ещё раз повторила имя и отчество без запинки, попутно ра-

зыскивая взглядом, хозяина таковых. Пробежавшись глазами по всем

сидевшим вдоль стены, остановилась на пареньке, заблаговременно

поднявшемся со стула и в свою очередь в нерешительности дожидав-

шегося, пока его заметят.

– Давайте, Феликс Ферапонтович, выходите на сцену. Что же вы

прячетесь? – Сказала женщина, показывая рукой на подмостки, как бы

приглашая особо.

Нерешительный Фельдикоксов, после такого повышенного

внимания к своей персоне еле поднялся по ступеням, а, оказавшись

под специальным, направленным на него светом и вовсе стушевался.

Окончательно потеряв желание стать актёром, он что-то пробурчал

себе под нос и, сбежав со сцены, вышел.

– Та-а-ак! Соловьёв, ты где? – Недовольно заговорила женщина,

обращаясь к студенту. – Пойди, дорогой, вместо этого Фельдикоксова

приведи другого человечка.

– А может... – попробовал студент что-то предложить, но жен-

щина остановила его и повторила свою просьбу. Соловьёв вышел и

тут же вернулся, ведя под руку «человечка», очень похожего на убе-

жавшего.

– Ты что, назад его? – Приглядываясь, спросила женщина, но

тут же сказала. – Извините. Проходите сразу на сцену, будете у нас

первым.

И, поглядывая то на поданный ей студентом листок, в котором

были записаны данные вновь пришедшего, то на самого вновь при-

шедшего, раздражённо спросила

– Вы, что, действительно, Фельдиперсов?

– 65 –

– Да, – подтвердил вновь пришедший, вызвав своей искренно-

стью всплески короткого, нервного смеха. – Фельдиперсов Сергей

Александрович.

– Ну, хорошо, читайте, – сказала женщина тоном человека, не

верящего в то, что ему говорят и, строго взглянув на смеющихся, в

целях пресечения, шепнула своим, сидевшим рядом. – Я сегодня с

ума сойду.

Не успел Сергей Александрович раскрыть свой рот, как она его

снова остановила.

– Вам сколько лет? – Поинтересовалась она.

– Семнадцать, – громко и с вызовом в голосе, ответил Фельди-

персов и еле слышно добавил, – скоро будет.

– Так вы что, в девятом классе учились? В десятый только пой-

дёте? – Спрашивала женщина, стараясь уяснить для себя что-то не-

понятное.

– Да, – смело ответил школьник.

– Что «да»? Вы, что в игрушки играетесь? – Всё сильнее рас-

ходилась стриженая. – Какие же у Вас могут быть надежды на по-

ступление?

– Очень скромные, – тихо ответил Сергей Александрович и

этим ответом покорил.

Женщина, готовая не то что выгнать, а просто проглотить

живьём, вместе с ботинками и каблуками, вдруг посмотрела на него

ласково, улыбнулась, и мягким голосом сказала фразу, которую уже

говорила:

– Ну, хорошо, читайте.

Школьник читал слабо, скучно было слушать, но не перебивали,

давая возможность в полной мере потешить самолюбие скромным его

надеждам.

Вслед за ним на сцену вышел студент Московского Университе-

та. Элегантный блондин, беспрерывно моргавший и от нервного на-

пряжения дёргавший головой. Слушать студента не стали, сказали,

что ему будет полезнее прежде окончить Университет, а затем, если

не пропадёт желание, пусть приходит и поступает на актёра. На его

вопрос: «Не поздно ли будет»? Был дан ответ: « Не поздно».

– 66 –

Элегантного блондина сменил неопрятно одетый, болтливый

человек. На вид ему было не менее сорока. На вопрос о возрасте, ска-

зал «двадцать пять» и, не дожидаясь очередного вопроса, стал расска-

зывать о себе всё, что считал необходимым. Рассказал, что женат,

имеет двух детей, в прошлом году похоронил друга, соседка по квар-

тире уговаривает его бросить семью и уехать с ней в Читу, работает

дворником на Мосфильме, весёлый, сильный и смелый. Друзья, видя в

нём массу талантов, «присоветовали» идти учиться на «артиста», что

и сделал.

Его так же отказались прослушивать, мотивируя это тем, что он

уже готовый артист и ему нет смысла терять четыре года на обуче-

ние. Следует идти прямо в театр и показываться там. Не смотря на то,

что это было сказано с издёвкой, говорун принял сказанное за чистую

монету и освободил сцену.

Его сменила девушка с кислой улыбкой и сильным акцентом, за

ней вышел узколобый юноша-крепыш, переминавшийся с ноги на но-

гу, бивший то и дело кулаком в ладонь, прибавлявший к каждому сло-

ву стихотворения слово матерное.

И девушка с акцентом, и юноша матерщинник, и следующие

четверо, все без исключения читали басню «Волк и ягнёнок», а на

просьбу спеть что-нибудь, затягивали «Там, вдали за рекой».

Анна вышла на сцену последней, вышла и сквозь свет, бивший

прямо в глаза, увидела, как на уставших, мрачных лицах комиссии

появились улыбки. Её не стали ни о чём расспрашивать, а лишь кив-

ком головы дали понять, что она может начинать. И Анна стала чи-

тать. Начала со стихов, которые очень любила и кроме коих, в её ре-

пертуаре более ничего и не было. Читала хорошо, уверенно и вдохно-

венно. Читала и видела, как у слушавших её членов комиссии, щёки,

жёлтые, от табака и духоты, наливались кровью, румянились, а ус-

тавшие и поблекшие глаза начинали блестеть, как вишня после дождя.

После того, как закончила третье стихотворение, услышала ап-

лодисменты. Аплодировал кто-то невидимый и мало того, от самых

дверей, этот невидимый, крикнул: «Браво»!

Крикуном оказался мужчина средних лет с обрюзгшим лицом,

одетый в светлый, узорчатый пиджак и чёрные брюки, на шее у него

была повязана зелёная косынка. По тому, как все сидевшие в комис-

– 67 –

сии перед ним залебезили, Анна поняла, что крикун этот у них глав-

ный. А он, обращаясь к ней, попросил спеть и, услышав начало песни,

не выдержал и своим дребезжащим тенорком, стал подпевать. Затем,

мурлыча вальс, попросил покружиться по сцене с воображаемым ка-

валером. И снова хлопал в ладоши, кричал: «Браво!». Пошептавшись

со стриженной, быстро объявил присутствующим, что все кроме Мят-

левой, могут быть свободны и, обращаясь к Анне, стоящей на сцене,

попросил поднять юбку и показать ему свои ножки. Анна покраснела,

но всё же взялась за юбку и приподняла её до колен.

– А зарделась-то! – Говорил главный. – Это хорошо. Есть стыд,

значит, есть и темперамент. Иди, давай, слазь, спускайся.

Спускаясь, Анна слышала слова главного, обращённые к стри-

женой: «Да, скажи, чтобы никуда больше не ходила».

Направившись к выходу, главный вдруг вернулся и, подойдя к

Анне, сказал:

– А ну-ка, приподними юбку, чтобы ножки мне твои посмотреть.

– Виктор Григорич! – Раздался обиженный голос студента Со-

ловьёва. – Да, вы же ж уже смотрели! Сколько можно?

– Да? Неужели? – Виновато спросил Виктор Григорьевич у

стриженой, выстраивая на своём лице гримасу удивления, и получив

подтверждение, сказал студенту, смеясь. – Не беда. На красивые нож-

ки и дважды не грех посмотреть.

Он обнял Соловьёва за талию и, крепко прижав к себе, вы-

шел вместе с ним из помещения, не став более настаивать на под-

нятии юбки.

Женщина, подойдя к Анне, очень тщательно подбирая слова,

стала говорить:

– Анна Михайловна Мятлева, вы допускаетесь на конкурсный

просмотр. Хорошо будет, если к конкурсу, кроме стихов, вы пригото-

вите басню и отрывок из прозы. Если они у вас есть, то дополнитель-

но поработайте над ними, а если нет, приготовьте и не переживайте,

времени до шестого июля достаточно. Вы успеете.

Этот весёлый человек, которого вы только что видели, сам Вик-

тор Григорьевич Романюк. Если поступите к нам, он будет вашим

мастером. У вас, Анна Михайловна, хорошие данные, вы нам понра-

вились. Мой совет, не ходите в другие учебные заведения, нашего

– 68 –

профиля, не тратьте силы. Лучше подготовьтесь основательно к кон-

курсу. Всего вам доброго. До свидания шестого июля.

Выйдя из класса, Анна Риту не встретила. Студент Соловьёв ог-

лашал последние фамилии из новой десятки, которую должен был

вести на прослушивание. У дверей толкались абитуриенты и каждый

что-то говорил, напевал или насвистывал, но только не молчал, как

будто молчание в этих стенах преследовалось.

Сразу с нескольких сторон доносился гитарный перезвон, на не-

го наслаивался шелест судорожно листаемых страниц. Сильные муж-

ские голоса, наперебой кричали с первого этажа, выкликая своего

друга, ходившего по второму и друг, подходя к перилам, отвечал им

тем же, деланным, грудным голосом, говоря, что скоро будет, но

пусть идут его не ждут.

Спустившись на первый этаж, Анна вышла на улицу и прошла

в скверик, где невольно подслушала разговор педагогов.

– Не сажайте вы, Михаил Борисович, им цветов. Какой смысл?

Вытопчут. Посмотрите на клумбу, видите след? – Говорила полная

темноволосая женщина.

– Пусть топчут. Я новые посажу, – отвечал седовласый мужчи-

на, одетый в коричневый костюм.

– Они же, как слоны. Снова затопчут.

– Снова посажу.

Педагоги прошли мимо, продолжая свой примитивный спор, а к

Анне подошёл мужчина средних лет с пухленьким лицом и очками в

роговой оправе, удобно сидевшими на толстом носу.

– Олежек Соскин, поэт, – представился он. – Печатаюсь. Закон-

чил Литературный институт. Ищу жену с гуманитарным образованием.

Он был одет в мятые, неприлично грязные брюки и рубашку без

пуговиц, не какую-нибудь модную, где пуговицы отсутствуют наме-

ренно, а самую обычную, узлом завязанную на пупе. Обут в рваные

сандалии на босу ногу. От поэта скверно пахло, а из бокового кармана

брюк торчала зелёная бутылка красного вина.

– Не хочешь пройтись, прогуляться? – Поинтересовался Соскин.

Анна сразу поняла, что поэт примеряется к ней, как к возмож-

ной жене. Ей стало смешно, но удержавшись от того, чтобы рассме-

– 69 –

яться, она отказалась от прогулки, мотивируя это тем, что ждёт сестру

и ни с кем пойти прогуляться не может.

Посмотрев на неё в упор своими крохотными глазками, которые

казались таковыми из-за толстых вогнутых стёкол его очков, он чему-

то обрадовался, стал потирать руки и, брызгаясь слюной, заговорил:

– Отменно. Подождём сестру, а я тебе пока расскажу, как я в ли-

тературный институт поступал.

В этот момент подошла Рита, и, взяв Анну за руку, не церемо-

нясь с Соскиным объяснениями, отвела её в сторону.

– Ты с такими посмелее, – громко сказала она, неприязненно по-

глядывая на поэта. – Говори им прямо: «Двигай, давай, свиное рыло!».

А если будешь так стоять... Ну, ладно. Как отчиталась? Что сказали?

Анна всё подробно рассказала, закончив рассказ притязаниями

главного.

– Ну, с конкурсом ты что-то напутала, – сказала Рита. – Не мо-

жет быть, чтобы тебя, сырую, сразу на конкурс. Ты, что-то не поняла.

Сейчас узнаю. А, Романюка не бойся. Я о том, что просил тебя ноги

показывать, о Викторе Григорьевиче. Он к барышням равнодушен.

Помнишь того, что тебя провёл? Вот это и есть любовь его.

– Соловьёв? – Вспомнив фамилию студента, громко сказала Ан-

на, не совсем понимая, о чём говорит сестра.

– Тихо ты. Чего кричишь? – Цыкнула Рита и, осмотревшись по

сторонам, предупредила. – Хоть все об этом и знают, никому не говори.

Сходив и разузнав, как и обещала, Рита вернулась со следами

удивления на лице.

– Ну, мать, ты даёшь! – Сказала она. – Ты не обижайся, что я

тебя матерью. Это привычка. Тут все друг друга «старик», «старуха»

зовут, или вот «мать». Ну, да ты ещё понаслушаешься. Постой, о чём?

Ах, да! Навела ты шороху! Я такого, что-то даже и не припомню. Хо-

тя, в прошлом году одного мальчика взяли, так же, сразу. Он даже по

сочинению двойку получил, но вовремя позвонил мастеру, и всё ула-

дили. Потом он, правда, быстро ушёл и месяца не проучился, что-то

случилось... Да! Ну, поздравляю! С тебя пол-литра.

Рита замолчала и с застывшей улыбкой на губах, вопросительно

посмотрела на сестру.

– 70 –

– Как? Ты и пить здесь уже научилась? – Поражённая всем уви-

денным и услышанным, стрижкой и покраской волос, сигаретой в ру-

ке, рассказами о Романюке, а теперь вот и таким предложением, спро-

сила Анна.

– Смеюсь, – отшутилась сестра, отводя глаза в сторону и, вдруг

став внезапно серьезной, заговорила по-деловому сухо. – Хотя зна-

ешь, по случаю твоего приезда и в виду такого успеха, я думаю, мож-

но было бы шампанского, по глоточку. Как ты, не настроена?

– Не знаю, – ответила Анна.

– Ну, ладно, видно будет, – отступила Рита. – Я теперь в обще-

житии не живу. Ушла из общежития. Хорошо, что ты меня здесь пой-

мала. Снимаю квартиру. Держи ключи и бумажку с адресом. Поезжай,

там всё написано. Я бы с тобой поехала, но у меня сейчас мастерство

и ещё дела кое-какие.

Рита отдала ключи и скрылась в здании института.

*

*

*

Стипендию за май месяц Максиму не дали. Ему, как и всем его

сокурсникам, сказали: «Двадцать пятого июня получите за два меся-

ца». Но, уже семнадцатого июня классный руководитель персонально

звонил всем на практику и под предлогом того, что можно приехать,

получить майскую стипендию, собирал студентов на перевыборное

собрание.

Перевыбирать хотели старосту, комсомольского секретаря и

профсоюзного организатора.

Приехав в техникум, Максим нашёл там добрую половину своей

группы, собравшуюся по просьбе классного руководителя в читаль-

ном зале библиотеки. Среди своих был гость, известный всему техни-

куму Антипов, защитившийся в этом году и не призванный в ряды

Советской Армии по причине плохого здоровья. Он говорил, что у

него одно лёгкое, но курил так, будто их было три. Уверял, что одна

почка, но почти ежедневно слонялся по техникуму пьяный. Возмож-

но, про плохое здоровье лгал, и увильнуть от службы помогли день-

ги и связи родителей, людей влиятельных, из-за которых в сущности,

его, лоботряса, в техникуме и терпели, но он получал большое удо-

– 71 –

вольствие, представляясь ущербным, находящимся чуть ли не у поро-

га смерти. Был единственный дефект у Антипова, для всех очевид-

ный – заячья губа, так её он стеснялся и в кровь дрался с теми, кто на-

зывал его зайцем. В глаза его так не называли, а за глаза величали

почти что все.

В тот момент, когда Максим вошёл в читальный зал, Антипов в

сотый раз рассказывал, как защищал диплом.

– Только чертежи развесил, только последней кнопкой угол

прижал и собрался рот раскрыть, просыпается Нестор, Нестёркин,

председатель дипломной комиссии и спрашивает: «Всё»? Я сразу же

скумекал, говорю: всё! «Вопросы будут»? Все молчат. Тишина. Спят

коллеги с открытыми глазами. И вся защита. Смотрите, пять балов.

Он показывал отличную оценку в дипломе и шутил:

– Лучше иметь синий диплом и красную морду, чем наоборот.

Слушавший Антипова Назар, заметив Максима, подошёл к нему.

Узнав, что стипендию Максим получил и, что его не видел

классный руководитель, он тихо сказал:

– Кролик хочет сыграть. Карты со мной. Говорит, есть хороший

чердак. Только идти надо сейчас, до прихода Балбеса.

Кроликом Назар называл Антипова, всё по тем же, уже извест-

ным причинам, а Балбесом любящие ученики, Назар не являл собой

исключения, за глаза называли любимого учителя.

Чердак, на который привёл Антипов, оказался специально

оборудованным для игры в карты. На одну из балок, проходившую

в сорока сантиметрах от пола, была прибита фанера, выполнявшая

роль стола, и кроме двух возможных мест, на той же балке, было

ещё два стула, кем-то принесённых на чердак. Так что можно было

играть парами.

Чьей-то заботливой рукой была осуществлена электрификация

карточного столика. Прямо над фанерой висела в патроне электриче-

ская лампочка, которая включалась и выключалась посредством вкру-

чивания и выкручивания. Играли в «Буру» до тридцати одного, в за-

крытую. Играли втроём.

Приглашая Максима на игру, Назар не сомневался в выигрыше.

Кроме того, что играли на одну руку, что само по себе увеличивало

шансы на победу, была и ещё одна неоспоримая деталь, дававшая

– 72 –

преимущество. Десятки и тузы в колоде у Назара были помечены, так

что проиграть было практически невозможно.

Но случилось невозможное – карта, что называется, просто шла

Антипову и никакие ухищрения и метки не работали. Выйдя через час

из подъезда старого, двухэтажного дома, картёжники молча побрели

по узкой, стиснутой домами улочке. Рявкнув, как тигр, Антипов напу-

гал маленькую лохматую собачонку, кинувшуюся на них с недобрыми

намерениями. Глядя вслед удалявшейся, напуганной собаке, все трое

рассмеялись, после чего Максима и Назара посетила грусть проиг-

равшихся игроков, а Антипов пошёл, насвистывая, не считая нужным

скрывать свою радость.

Вернувшись из техникума, друзья разделились. Сытый, подза-

правившийся на практике Назар, пошёл сразу на голубятню, а Максим

домой, чтобы перед тем, как присоединиться к Назару, пообедать.

*

*

*

Со Степаном Удовиченко Фёдор познакомился в школе, в пер-

вом классе, третьего сентября.

Младшие школьники, вследствие затянувшегося ремонта, учи-

лись в помещениях учебных мастерских. И вот, третьего сентября,

выйдя из здания в котором располагались мастерские, Фёдор увидел

Степана, дерущегося с одноклассниками. Напавших было трое, все с

одного двора, знали друг друга до школы и, попав в один класс, ре-

шили взять власть в свои руки.

Начали с самого своенравного, коим им показался Удовиченко.

Долго не думая, Фёдор встал на сторону Степана. И не потому, что

были соседями, а ради справедливости. Они видели друг друга до

школы, но не было случая познакомиться, а жили в одном подъезде.

Фёдор на четвёртом, а Степан на пятом этаже.

Степан появился в доме за неделю до школы, и всё это время

был неразговорчив и держался во дворе обособленно. Многим и во

дворе показался высокомерным. В тот же день, третьего сентября,

Степан пригласил Фёдора домой, познакомил с отцом и мачехой. Пи-

ли чай из хрустальных стаканов, вставленных в серебряные подста-

– 73 –

канники, что казалось Фёдору диковинным, и Филипп Тарасович,

отец Степана, учил их жизни.

– Так и держитесь, – говорил он, показывая сжатый кулак. – А

если будете так, – он разжимал кулак и растопыривал пальцы, – по

одному переломают.

С того дня и стали друзьями. Степан оказался совсем не высо-

комерным, он был ранимым и застенчивым.

В настоящее время Степан работал в комиссионном магазине,

специализирующимся на радио– и электроаппаратуре. Сидел на при-

ёмке и оценивал вещи. До его магазина Фёдору никогда не удавалось

добраться менее, чем за час, а так как на будильнике, при выходе из

дома, стрелки показывали двенадцать сорок пять, то как раз и поспе-

вал к двум часам по полудню, ко времени с которого в магазине начи-

нается обед.

Так и получилось, приехал, как раз к двум и, пожав молча

другу руку, пошёл вместе с ним в кафе, располагавшееся рядом с

комиссионным. Кафе было небольшое и уютное, кроме старика-

инвалида, который все свои дни проводил в этом заведении, смотря

телевизор и питаясь от щедрот посетителей, да двух «чернокнижни-

ков», спекулянтов, специализирующихся на перепродаже книг, там

никого не было.

Степана в кафе знали, и пока одна из девиц обслуживала слу-

чайных посетителей, стоя за стойкой, другая, выслушав заказ, при-

несла всё на подносе прямо к столу. В кафе практиковалось самооб-

служивание, и подобное обхождение было редким исключением из

правил. Заказано было: жареные куры, сок, кофе, хлеб, пирожные и

коньяк.

– Может, и ты? – Спросил Степан, указывая на высокую объё-

мистую рюмку с золотым ободком.

Фёдор отказался и сказал:

– Сопьёшься ты на этой работе.

– Работа что? Работа хорошая, я плохой. И ты прав, скоро с неё уйду.

Степан выпил коньяк, запил соком и, разрывая руками румяную

курицу, стал говорить совсем не о том, о чём душе его говорить хоте-

лось.

– 74 –

Одет он был в грязный, с чужого плеча, свитерок и неприлично

короткие, чужие брюки, что было не характерно для пижонистого,

всегда щегольски одетого друга. Ногти на руках были давно не стри-

жены, волосы беспорядочно зачёсаны. «А ведь вчера ещё, кажется,

был другим или просто не заметил?», – мелькнуло у Фёдора в голове,

но он отбросил эти мысли и стал слушать Степана.

– Не рассказывал? – Говорил Степан. – Тут история со мной

случилась. Автомобильный магнитофон купил и колонки к нему, от-

дельно, две коробки. Магнитофон хороший, мощный, колонки боль-

шие, спрятать некуда. Купил, не оформляя, чтоб потом перепродать.

А Инга, напарница моя, что стекляшки принимает, рядом была, виде-

ла. Отнёс я всё в раздевалку, сунул в сумку, а сумку так и оставил на

лавке. И работаю себе, ни о чём не думаю, а Инга, делать ей нечего,

пошла в кабинет к заведующему и там: шу-шу-шу. Из кабинета пря-

мым ходом в раздевалку, мне показалось, что даже как-то на цыпоч-

ках шла и оттуда все стекляшки, что скупила и припрятала, назад вы-

носит и на полку выставляет. Мне ни слова. А, я что-то не сообразил.

Тут, через некоторое время, приходит из основного магазина дирек-

триса и, не здороваясь, сразу к заведующему в кабинет.

– Из какого основного?

– Я же в филиале работаю, у нас аппаратура и стекло, а через

дорогу, помнишь, вместе со мной ходил, я выручку туда относил, тот,

где тряпками торгуют, вот тот считается основным. Там директриса

сидит, а у нас только заведующий. И вот они из кабинета, директриса

и заведующий, прямым ходом в раздевалку. Слышу, коробки переби-

рают, минут десять там находились. Тащат всё, что нашли, в двух ру-

ках из раздевалки в кабинет. Стали всех по очереди вызывать, про-

давцов, товароведов, ну и меня вызвали. Спрашивают: есть ли твои

вещи? Я показал на магнитофон и две видеокассеты.

– А ещё там что было?

– Ещё? Ещё видеокамера Мишкина. Это продавец. Магнитола

двухкассетная, его же, фотоаппарат, ещё один магнитофон автомо-

бильный, жвачки несколько блоков. Мишка, хорошенько, в опись по-

пал. Ещё нашли посуду, дрянную, набор. Хотели Ирку прищучить,

продавщицу, а оказалось, что посуда не её, а Алёны Павловны. Той,

что с Ингой в смену работает.

– 75 –

– Что за Ирка?

– Продавщица, стекло продаёт, рыженькая. Она им, как и я,

кость в горле. Ну, слушай. Акт составили, в акте написали: обнаружи-

ли такие-то вещи, принадлежащие таким-то. Ну, и на тот день всё, а

на утро следующего, велели всем прийти на час раньше, назначили

собрание. Мишки не было, он в запое, жена врача вызывала, из запоя

выводила. Ирка пришла, её хотели щучить, а она сказала: «Посуда не

моя». Алёну Павловну никто не предупредил, на час раньше не при-

шла. Короче, вором остался один я, вот тут-то и оторвались. Да, за-

был, им вещи из раздевалки помогала таскать профорг, кобылица из

основного, хотя это и не важно. Утром на собрание, как и просила, я

принёс объяснительную.

– Профорг просила?

– Директор.

– Чего же ты написал?

– Написал, что по дороге на работу зашёл в мастерскую и забрал

магнитофон, который отдавал в починку. А так как хранить его негде,

оставил в раздевалке, в сумке. А насчёт видеокассет написал, что ад-

министрация магазина не обеспечивает необходимым для проверки

аппаратуры, поэтому принёс из дома.

– Поверили?

– Слушай. Дал объяснительную директрисе, прочла, да как за-

орёт: «Что ты тут написал?». И заведующему передаёт. А что же, го-

ворю, писать? Чистосердечное признание, что для спекуляции маг-

нитофон купил? «За кого ты нас держишь? Это новый магнитофон,

любая экспертиза скажет, что новый!». Ну, думаю, скажет, так ска-

жет. Это всё директриса говорила, а заведующий молчал и вдруг

спрашивает: «Что будем с ним делать?». Она: «Уволить!». И пошла к

нему в кабинет. А там одевается, кофточку накидывает, расчёсывает-

ся, готовится уходить, якобы с твёрдым намерением уволить. А наши,

кассир да Ирка, шепчут: «Иди к ней, проси прощения, пока не ушла!».

Они шепчут, а я не иду. Надоело быть клоуном в их цирке.

– А потом?

– Потом пошёл. Говорю: «Пистемея Витольдовна, первый и по-

следний раз, чтоб вам пусто было». Про пусто конечно не говорю,

только думаю, но всё равно заметно. Хоть и сделал виноватое лицо,

– 76 –

ей не понравилось. Посмотрела на меня и говорит: «Прощения про-

сишь, но я-то вижу, что не раскаиваешься!» . Ещё что-то сказала и

ушла. А заведующий тут как тут: «Перепиши объяснительную, как

надо и можешь идти». Это было вчера, я пришёл в свой день выход-

ной. Объяснительную переписал, написал, что купил для личного

пользования и тогда же спросил магнитофон. Он: «Потом, потом, иди,

на похороны опоздаешь!». А сегодня подходит Мишка и деньги суёт.

Это значит, у меня забрал, чтобы самому продать и сам деньги отдать

не решился, через Мишку.

– А ты его не знал?

– Знал. Но, что такой, не знал. У Мишки деньги я брать не стал.

Посмотрю, как он сам их отдавать будет.

– Из-за этого уходить решил?

– Нет. Это так, будни скотного двора. И про уходить, тоже так.

Помнишь Хаврошку, как она говорила, когда на соседей жаловалась:

«Припёрли к стенке, по-настоящему»?

– Помню. К чему ты?

– К тому, к тому, – многозначительно проговорил Степан, глядя

Фёдору прямо в глаза.

Дворничиху Хавронью, из своего детства, Фёдор помнил очень

хорошо, она жила на первом этаже в том самом подъезде, где жили и

они со Степаном. Помнил, как напившись пьяной, спала в подъезде,

прямо на каменных ступенях и им, мальцам, чтобы пройти домой,

приходилось перелезать через неё.

Помнил, как любила она слушать песни Лидии Руслановой и

конечно то, как беспрестанно жаловалась на соседей. Главное, что

насторожило, при упоминании о ней Степаном, был её трагический

конец. Хавронья, Хаврошка, как все её звали, после многочисленных

жалоб, одну из которых так хорошо запомнил Степан, взяла и удави-

лась на общей с соседями кухне, привязав верёвку к трубе, проходя-

щей под потолком. Весь стар и млад со двора и окрестностей, собрал-

ся под этим окном. Фёдору особенно врезались в память добротные

шерстяные носки дворничихи, которые при выносе тела торчали из-

под простыни.

И теперь, без дополнительных вопросов, Фёдор понял, что Сте-

пан заговорил о главном, из-за чего собственно, и звал.

– 77 –

– Знаешь, Федя, что-то происходит со мной, а что, понять не мо-

гу. Земля с небом поменялись местами. Стал потихоньку с ума схо-

дить. Такая дрянь в голову лезет и что хуже всего, избавиться от неё

не могу. Только не думай, что от этого.

Он щёлкнул пальцем по пустому бокалу.

– Какая дрянь? Чертей, стал видеть? – Не очень ласково спро-

сил Фёдор, сильно к тому времени уставший и поневоле находящийся

в состоянии лёгкого раздражения.

– Нет, – ответил Степан, – не чертей, но что-то похожее.

– И что это?

– Осенний лес.

Фёдор улыбнулся.

– Что же в нём особенного? – Спросил он.

– Да, казалось бы ничего. Прелые листья, голые ветки, а ещё...

Ещё я себя вижу в этом лесу. Представь себе такую картину. Я в

осеннем лесу, по листве, которая скользит, мимо чёрных, мокрых

стволов куда-то иду. Как думаешь, куда? К мёртвому озеру.

– Прямо в сказку? – Прокомментировал Фёдор, опять улыбнувшись.

– Не смейся, – рассердился Степан, – всё это очень серьёзно. Ну,

водоём такой, с мёртвой водой. Ты видел и сам не раз. Вода в них

прозрачная, дно хорошо просматривается, но никто в этой воде не жи-

вёт, ни рыбы, ни растения.

– Теперь понял.

– Прихожу к этому озеру и смотрю на его дно. Смотрю долго.

Все коряги, покрытые бурым илом рассматриваю, каждую мелочь.

Так смотрю, словно это самое важное дело моей жизни, и вдруг, появ-

ляется желание броситься в этот прозрачный, тревожный, покой, в эту

мёртвую воду и взбаламутить её, дать ход, жизнь дать.

– Не страшно?

– Да, какой. Просто влечёт. Так тянет, как никогда и ни на что

не тянуло. Дух захватывает. Это выше всего, выше жизни и смерти.

Такое, чтобы понять, нужно самому пережить, испытать.

Глаза у Степана заблестели, в них появился какой-то странный,