Текст книги "ЛЮБЛЮ "

Автор книги: Алексей Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Як вы, по шкалику? Не откажитесь? Вот и гарно. Прошу до мени.

Через пять минут Черногуз, Степан и Фёдор сидели в кабинете

Корнея Кондратьевича, располагавшемся на третьем этаже, обстав-

ленном пёстрой, мягкой мебелью. Хозяин, устроившись в крутящем-

ся, единственно не мягком кресле, разливал поллитровую бутылку

«Московской особой» в три хрустальных стакана.

– 110 –

«Ничего себе, чисто символически, – подумал Фёдор. – И по-

пробуй, откажись».

Корней Кондратьевич поднял стакан, чокнулся и, сказав: «за

знаёмство» хотел выпить, но остановился.

– Хотите, зараз скажу тост моей юности? – Спросил он.

Друзья закивали головами.

– Произносится он так, – начал Черногуз, припоминая, –

В русской водке есть витамин – казал Хо Ши Мин.

Да, ну? – казал Ану.

А Хрущёв Микита, казал – Пьём до сыта,

За шо, инной раз по пьянке, бувает и морда бита.

За старое, за новое, за влюблённых, за разведённых,

И за сто лет вперёд!

Стол, за которым сидели, был оригинальной конструкции – на

четырёх деревянных подпорках лежало круглое, толстое стекло. На

стекле, то есть на столе, присутствовали почти все виды холодных за-

кусок. Маринованные грибы, чеснок, черемша, квашеная капуста, со-

лёные огурчики, икра чёрная и красная, свежие помидоры, сельдь, пе-

рец, ветчина, осетрина горячего копчения, лимон, клюква и многое

другое, в чём не было совершенно никакой надобности. Главное, была

рассыпчатая, отварная картошка и хлеб – царь стола.

У Черногуза, когда он пил свою водку, брови ходили ходуном,

то опускались, то поднимались, и это со стороны выглядело смешно.

Выпив, Черногуз взял серебряной большой ложкой несколько грибов

и отправил их в рот. Пережёвывая грибы, поднял большой палец

вверх, что должно было означать «хорошо» или «очень хорошо».

Следом за хозяином, так же спокойно, как воду из родника, вы-

пил свою водку Степан. Отказавшись жестом от грибов, предложен-

ных ему на ложке Черногузом, он взял свежий, красный помидор и

прокусив помидору кожу, подобно вампиру, пьющему кровь из жерт-

вы, высосал из него сок. Фёдор, совершенно не пьющий и никогда та-

кими дозами не потреблявший, убедив себя, что это необходимо, кое-

как с приложенным усилием допил свой стакан до дна.

– Вот и добре, – сказал Черногуз, глядя на Фёдора увлажнивши-

мися от умиления глазами.

– 111 –

После выпитой водки разговор пошёл как по маслу. Фёдор, по-

чувствовав расположение к неизвестному дотоле родственнику Сте-

пана, так хлебосольно их встретившему, стал подробно объяснять си-

туацию. Говорил, что деньги нужны не ему, а хорошим людям, кине-

матографистам, для того, что бы снимать им своё кино.

Черногуз подтверждал обещания, говорил, что от слов своих не

отказывается и готов дать любые деньги, какие бы у него не спросили,

тем более хорошим людям.

– Меня уже ничего не радует, – говорил он, – разве шо ра-

дость друзей. Так шо, добро я с корыстью делаю. Друзьям радость,

мне корысть.

– Побольше бы таких корыстных, – сказал Степан, сидевший

рядом с Черногузом.

Дядя мгновенно прослезился, обнял Степана за шею и прижал

его голову к своей. Сделано всё это было от переизбытка чувств,

вскоре он племянника отпустил и стал есть, часто моргая, что бы не

вытирать выступившие слёзы. Увлекаясь новым делом, Корней Конд-

ратьевич пообещал даже надавить на главное лицо, от которого всё в

«этом кино» зависит. Разойдясь, предложил, для большей сговорчиво-

сти главного лица, взять да и убить одного человека из его окружения.

Последнее, что Фёдор запомнил, перед тем, как отключился, были его

собственные слова – просьба ни в коем случае никого не убивать.

Придя в себя, а точнее, очнувшись после мгновенного, по его

ощущениям забытья, он обнаружил, что находится в кабинете совсем

один, и что все вещи, окружавшие его, изменились, ожили. Весь мир

как-то сразу преобразился. Ощущая страшную и в то же время при-

ятную усталость, он себе сознался в том, что всё наблюдаемое им те-

перь выглядит забавно. Он смотрел на те два аквариума, знакомые по

рассказу Степана, в одном из которых плавали гуппи, а в другом –

бычки, на стол с закуской, на окно, на стены и вдруг перед ним поя-

вился, взявшийся неведомо откуда, толстый сиамский кот. Фёдор на-

клонился к коту и хотел его погладить, но на это желание кот отве-

тил ударом лапы и оскалом клыков. Однако от предложенной осет-

рины не отказался и, схватив кусок зубами покрепче, кот скрылся за

креслом. Поднявшись с неправдоподобно мягкого кресла, сидя в ко-

тором, просто утопал, Фёдор понял, что плохо управляем и не ему

– 112 –

теперь бегать за котом. Хотел сесть, но услышав, что где-то очень

близко звучит музыка, отправился в соседнюю комнату, где нашёл

Степана и Черногуза.

Степан сидел за блестящим чёрным роялем и играл на нём, а

Черногуз, стоявший у него за спиной, плакал. Обратив рассеянное

внимание на появившегося Фёдора, не способного даже на месте

твёрдо стоять, Черногуз, смахнув слезу, предложил:

– Может, приляжете?

– Конечно, – поддержал его Степан, переставший играть. – Он

же всю ночь не спал, буквы вырисовывал, а мы и днём не дали. Давай,

Макейчик, прикорни, а я тебя через час разбужу.

Фёдор, не имевший привычки спать, где бы то ни было, кроме

своей постели, неожиданно для себя согласно закивал головой и через

пять минут был Степаном раздет и уложен в широкую, мягкую по-

стель, находившуюся в комнате, следующей за той, в которой стоял

рояль. Для того что бы выйти из неё, необходимо было пройти через

комнату с роялем и кабинет.

*

*

*

В два часа по полудню, как и было условленно, Максим звонил

Ольге. Состоялся следующий разговор:

– Максим? Какой Максим? Постойте, припомню. Ах да, Мак-

сим, вспомнила. Вы тот самый молодой мужчина с мечтательным

взглядом, которого я встретила утром. У вас ведь карие глаза? Пра-

вильно? Слушайте. Вы сможете завтра, в пятницу, в восемь часов ве-

чера, быть на скамейке у Пассажа? Там, через дорогу от здания, есть

замечательные белые скамейки.

– Я не знаю, где находится Пассаж. А он не в Ленинграде?

– Нет. В Ленинграде Эрмитаж, а Пассаж, Петровский Пассаж,

тот как раз в Москве. Хорошо. Кинотеатр «Ударник» знаете?

– Знаю.

– Очень хорошо. Напротив, через автомагистраль, есть фонтан

и площадка. Знаете?

– Знаю.

– 113 –

– И там вокруг фонтана, по краям площадки тоже есть скамейки

и, если не ошибаюсь, они тоже белого цвета. И скажите, в чём вы бу-

дете? Во что будете одеты?

– В джинсы и рубашку вишнёвого цвета.

– Хорошо. Завтра, в пятницу, в двадцать часов, на скамейке у

фонтана напротив «Ударника». Всё правильно? Запомнили?

– Да.

– И дайте телефон вашего друга. Кажется, его зовут Назаром?

– Да. Записывайте.

*

*

*

Федор не знал, что его положили в кровать самого Черногуза.

Спал долго, сладко. Проснувшись, обнаружил, что за окном темно.

Заметив тоненькую полоску электрического света, идущего из комна-

ты, где стоял рояль, тихо встал и подошёл к приоткрытой двери. Он не

открыл и не закрыл дверь, просто стал смотреть в щель, совершенно

не думая о том, прилично это или не очень.

В освещённой комнате, к нему спиной, на мягком табурете си-

дела женщина и смотрелась в зеркало. Ей было лет тридцать, была она

одета в длинное, чёрное платье, усыпанное серебряными блёсками. За

её спиной стоял Черногуз и с любовью расчёсывал её красивые, пыш-

ные, рыжие волосы. В его руке был деревянный гребень с крупными,

редкими зубьями. Черногуз, расчёсывая волосы, говорил, что у него в

молодости глаза тоже были синие, а теперь стали серебряные, как у

ворона, затем, возвращаясь к прежде заданному вопросу, на который

он, судя по всему, не очень хотел отвечать, стал рассказывать:

– Что мне тогда было? Восемнадцать лет. Бедовый был, несло,

всё к тому и шло.

– А как там? – Спросила обладательница роскошных рыжих во-

лос, нисколько не затрудняясь тем, что Корней Кондратьевич не желал

об этом говорить.

– Да, так, Милена, – сердито сказал Черногуз, но тут же, взяв

себя в руки, снова заговорил приветливо. – Нормально. Как в санато-

рии. Такие же люди. Такая же жизнь. Всё, как здесь. Работал на фаб-

рике, делал табуретки. Табуретка в день – норма. Сделал, отдыхай.

– 114 –

– А за что вас?

– За глупость, Милена. За глупость. Человека в компании убили.

Ну, и я пинал его, ударил ногой раза два. За это на десять лет и пошёл.

А тогда ведь как сидели? Не так, как теперь. Сидели и не знали, когда

выпустят. Но я, правда, не досидел. Вместо десяти – отсидел девять

лет и девять месяцев. Так-то вот. Отсидел, поехал в Мариуполь. Де-

сять лет моря не видел, а я ведь вырос на море. Пошёл на базар, купил

«колхозниц» две авоськи, есть у дыни сорт такой, маленькие и слад-

кие. И с этими авоськами на море.

Черногуз замолчал, нижняя челюсть у него задрожала, и он в

голос зарыдал, но, мгновенно перехватив дыхание, пришёл в себя.

– Что вы, не надо, – сказала Милена, испугавшись.

– Не буду, не буду, – успокоил её Черногуз и, продолжая рас-

чёсывать давно уже расчёсанные волосы, снова стал рассказывать. –

На пляже сидят все довольные, загорелые, улыбаются, а я как мерт-

вец – белый как мел, а местами и синий. Постеснялся я тогда даже

раздеться. Брюки снял, носки снял, а рубашку оставил. Так, в трусах

и рубашке, купаться и пошёл. Зашёл в море по колено и захмелел.

Дальше идти не могу. Знаешь, штуки выделывать стал. Стал зачёр-

пывать воду и подбрасывать на воздух. Вода рассыпается брызгами и

так часа три стоял и подбрасывал. Люди смеялись надо мной, но мне

не смешно было. Мне было страшно. Страшно было думать, что вот

так, могут взять живого человека и от моря, на котором он вырос,

спрятать на десять лет.

«А убивать людей в компании было не страшно?» – мысленно

спросил у Черногуза Фёдор. И удивляясь тому, что Корней Кондрать-

евич может говорить без акцента, вернулся в постель. Лёг под одеяло,

собираясь с минуту полежать, но, не заметно для себя, уснул.

*

*

*

Только на следующий день, после неожиданной встречи в ко-

ридоре, Галина нашла в себе силы и постучалась в дверь коммуналь-

ной соседки.

– Да, да. Входите, – услышала она из-за двери мужской голос.

Галя вошла и сразу сказала:

– 115 –

– Я извиняться пришла.

– Извиняться? Ах, вы про то. Я, не обиделся, – сказал незнако-

мец довольно искренно.

– Всё равно извините. Не для вас, для себя прошу, – настаивала

Галина и, опасаясь, что её не поняли, заторопилась с объяснениями. –

У моего старшего брата есть друг, Степан Удовиченко. Когда-то он

жил здесь, этажом выше, мы вместе росли. Так вот он, полгода назад,

извинился за то, что подставил мне в детстве ножку. Я споткнулась об

эту ножку, упала и разбила себе лоб. Представьте, я этого совсем не

помню, а он помнил, жил с этим, и только полгода назад извинился.

Я не помнила, а он извинился, значит это не мне, а ему было нужно.

Вот. А теперь это нужно мне. Честное слово, не знаю, как с языка со-

рвалось. Представьте себя на моём месте, я перепугалась. Простите

меня. Мне очень стыдно.

Сказав последние слова, Галина покраснела и простояла в мол-

чании довольно долго, а так как сидевший в инвалидном кресле забыл

её простить, задумался и тоже молчал, она после продолжительной

паузы снова заговорила:

– А ещё спросить пришла. Вам ничего не нужно? А то уже сутки

прошли. Вы один, Ефросиньи Герасимовны что-то нет, и может вам в

магазине... Мне не трудно и вам заодно покупать. Ой, что это? –

Вскрикнув, спросила Галя, увидев в руках незнакомца длинный рез-

ной мундштук.

– Это для вас, – застенчиво сказал он, протягивая мундштук.

– Это вы слышали, как я с Вандой разговаривала? Ой, какой

красивый! Спасибо. Но я должна кое в чём сознаться. Должна правду

сказать. Тут такое дело. Та девушка, что звонила, её Вандой зовут, она

режиссёр, то есть, будущий режиссёр, я на актрису учусь, а она на ре-

жиссёра. Но, из неё, как мне кажется, если режиссёр и получится, то

очень слабый. И как у всех слабых режиссёров, у неё замах на вели-

ких. Год назад делали с ней отрывок из «Вишнёвого сада» и теперь,

когда я уже успела забыть о своём позоре, отрывок не получился, она

хочет его восстановить и показать. Так что я просто отказаться таким

образом хотела. Мундштук я для отговорки придумала. Пусть, думаю,

ищет. Где такой найдёшь?

– 116 –

Галя повертела мундштук в руках, поднесла его к губам и сде-

лала вид, что затягивается, но тут же отвела руку в сторону и, как бы

оправдываясь, сказала. – Я не курю, вы не подумайте. А, как вы его

сделали? Из чего?

– Тут у Ефросиньи Герасимовны целая гора хвороста, я не знаю,

откуда он и для чего, но думаю, от одной хворостинки большого

ущерба не будет. Взял ореховый прут, из него ножом и вырезал. Нож

у меня на брелке от ключей. Ключей вот нет, а брелок остался. Смеш-

но, не правда ли? – Сказал незнакомец, с грустью о чём-то подумав.

– Да, действительно смешно. То есть нет, не смешно, – ответила

Галина. – А откуда хворост и для чего, я знаю. Хотите, расскажу? Мой

младший брат, Максим, по-моему, ещё в марте или апреле, сказал

Ефросиньи Герасимовне, что на Птичьем рынке продают обычные па-

лочки, но очень дорого, потому что используют их как жёрдочки для

птиц в клетках. Вот тогда она не поленилась, в лес за город ездила,

кажется, в Раздоры, орешник там резала, вот откуда палочки. Она то-

гда этим горела, спрашивала у Максима, какими по размеру палочки

делать, как кору счищать. Вон, видите, там у неё несколько штук со-

всем готовых есть. Да, тогда она загорелась, но горела не долго. При-

шли её друзья: участковый Коля Шафтин, да жэковский монтёр Лёня

и остудили. Потом свадьбы пошли, похороны, Фросе, простите, Ефро-

синьи Герасимовне и вовсе не до палочек стало. Я может быть, некра-

сиво поступаю, рассказывая вам всё это, ведь она ваша родственница,

но поверьте, всё это не сплетни какие-нибудь, всё это правда. Вы же,

наверное, не знаете, так знайте, что если свадьба где, или похороны,

то Ефросинья Герасимовна уже там. Помню, зимой кого-то хоронили,

так она выскочила из своей комнаты вся заспанная, в чём была, как я

вчера к телефону. Спрашивает у брата: «Максимушка, что за музыка,

никак хоронят?». И не умываясь, накинула на себя, как бурку, своё

пальтецо, ноги в валенки и бегом за процессией. А после напьётся и

до дома не дойдёт. Соседи приходят и говорят: «заберите, спит на ле-

стнице». Фёдор с Максимом идут и тащат её. И хоть бы насморк ка-

кой. Тут у нас, на этот счёт давние традиции. С самого детства у меня

в памяти Хавронья, дворничиха, не тем будь помянута, та тоже люби-

ла на лестнице спать. А то как-то пришла Ефросинья Герасимовна вся

в слезах, жаловалась, что прохожий детей угостил леденцами, а ей ле-

– 117 –

денцов не дал, не смотря на то, что они все вместе на одной скамейке

сидели. Плакала и кричала: «Что я, не человек?». Она действительно

порою, как ребёнок, а порою – прямо сатана. Она любит рассказывать,

что работала с семи лет, что двадцать лет отдала заводу, ишача на

штамповке. Про завод я не знаю, но точно знаю, что трудилась она в

Столе заказов, выдавала инвалидам и ветеранам наборы, обманывала,

как могла, пока на этом тёплом месте её не подсидели. Знаю, что ра-

ботала проводницей, возила яйца и лук в Якутию, мастерила к Пасхе и

продавала на кладбище бумажные цветы. А последнюю неделю толь-

ко о том и говорила, что заработала много денег и теперь поедет в

Трускавец, лечить больную печень. Собрала вещи, попрощалась, и

вдруг, появляетесь вы в кресле и Максим с просьбой передать вам от

Ефросиньи Герасимовны слово: «Живи. Поехала лечиться, как выле-

чусь, вернусь». Конечно не моё это дело, но кажется, вы ею жестоко

обмануты. – Галина замолчала и, решив, что действительно наговори-

ла много лишнего, снова перебралась на мундштук. – Ой, а как тут от-

верстие у вас? Как вы сделали? Это же невозможно?

– Я бы показал. Вас дома не было, – спокойно сказал незнако-

мец. – Отверстие это просто. Взял спицу, их тут тоже целый склад,

накалил на газовом огне и прожёг сердцевину. Это прежде всего де-

лается, а потом уже вырезал.

– Понятно. А как вас зовут?

– Меня? – Удивляясь, спросил незнакомец и, смутившись, опус-

тив глаза, взял из кучи хвороста, лежащего на полу, прут и стал осто-

рожно его нарезать.

– Если мой вопрос показался Вам не скромным, – начала было

Галина извинительную речь, но её перебили.

– Карлом меня зовут. Старомодное имя, не правда ли? Карл Эп-

фель. Карл Францевич.

– Нормальное у Вас имя, Карл. Редкое, но зато красивое. И чего

же в нём странного? – И покраснев вдруг до корней волос, Галина

спросила. – А ещё что-нибудь о себе не расскажите?

– Расскажу, – мягко сказал Карл. – Всё, что хотите, расскажу.

И он стал медленно и обстоятельно рассказывать о себе. Галина

узнала, что родители у Карла немцы, что родились они в Казахстане,

но познакомились и сыграли свадьбу в Москве, что отец Карла, зная

– 118 –

шесть языков, вынужден был тридцать лет работать на деревообраба-

тывающем комбинате. Узнала о том, что ходить Карл не может из-за

травмы, полученной в аварии, что из друзей у него – одни только до-

жди, идущие за окном, и что в их квартиру он приехал из-за того, что-

бы не мешать родителям спокойно уехать в Германию.

– Вот, – заканчивая свой рассказ, подытожил Карл. – С родите-

лями ехать не мог, не хотел. Да и они, бедные, разрывались на части.

Душа рвалась в Германию, а оставить меня одного в таком состоянии,

не могли. Вот и нашлась родственница, которая и меня и их устраива-

ла, дядиной жены двоюродная сестра.

– А вы знаете, как она в нашей квартире появилась? – Спросила

Галина и, не дожидаясь ответа, стала рассказывать. – Я знала её,

только как продавщицу бумажных цветов. Да, ещё время от времени

приходила, просила у мамы взаймы. И знаете, без синяка под глазом,

сколько живу, ни разу её не видела, и вы не увидите. Это её униформа.

Она без синяка не ходит. Жила Ефросинья Герасимовна на третьем

этаже. Жила с размахом. Как-то подселили в их квартиру нового

жильца, а жилец до этого с мамой в отдельной квартире жил, комму-

нальных особенностей не знал. Холодильник поставил на кухню, про-

дуктами его набил. Приходит с работы – а тот пуст. Фрося, Ефросинья

Герасимовна, вымела. Он сразу же сообразил, на ошибках учимся. Ей

ни слова не сказал, холодильник занёс в комнату. Но всего не учтёшь,

забылся, пригласил гостей. Осенью дело было. Ели гости, пили, а как

домой собрались уходить, хватились – ни сапог, ни ботинок в коридо-

ре нет. Этого он не вынес, на Фросю накинулся, побил её, но краде-

ную обувь назад всё одно не получил. Не зря же у неё столько друзей-

собутыльников, есть, где скрыть. А с побоями она прямо к Шафтину,

он у нас недалеко живёт, местный участковый. С ним в медэксперти-

зу и в отделение. Написал Шафтин с Фросиных слов заявление на со-

седа и сосед, обворованный, униженный, платил ей деньги, просил,

умолял о том, чтобы заявление она забрала. Ну, а потом этот несчаст-

ный уехал. Его комнату, в порядке расширения жилплощади, заняла

Шапля, жившая в той же квартире с тремя детьми. Она занимала одну

комнату, стала занимать две, да вышла замуж за Михрютина, нашего

соседа, жившего в такой же комнате, как и у Фроси. Вот и вышло всё

само собой. Михрютин спустился к семье на третий этаж, они теперь

– 119 –

всю квартиру занимают, а Фрося перешла к нам. Тот Михрютин, ко-

нечно, тоже был не сахар, маниакальные идеи имел, всё хотел, что бы

Фёдор вместе с ним полы мыл, а он их тёр раз по сорок на дню. Но,

женился – переменился в лучшую сторону. Стал улыбаться. Стал на

человека похож. А Фросю вы ещё узнаете. Ей седьмой десяток, а она

неделю назад к Мониной залезла. То есть, не лезла, конечно, в откры-

тую дверь вошла. Пока Монина к Ульяновым за солью, Фрося тут как

тут. А когда Монина вернулась, Фрося спрыгнула с балкона, со второ-

го этажа и убежала. Вот вам и старуха. Монина всё это видела, крича-

ла «разобьёшься», посмотрела – кольцо украдено с цепочкой, пожало-

валась в милицию, а капитан Шафтин на стороне Фроси – я, говорит, в

это время с ней у Лёни-электрика чай пил. Так что Карл, знайте, к ко-

му приехали. Я брату Феде говорю – вот с кого романы тебе надо пи-

сать, а он всё не слушает, другие образы ищет. А жаль, была бы кар-

тинка с выставки. Ой, извините, я не представилась, меня Галей зовут,

Галиной Алексеевной.

– Очень приятно. Вы знаете, Галина Алексеевна...

– Карл, зовите меня Галей и, если можно, обращайтесь ко

мне на «ты».

– Хорошо, Галя. Знаешь, я никогда насчёт Ефросиньи Гераси-

мовны иллюзий не строил. Чтобы понять, какой она человек, доста-

точно взглянуть на неё один раз. Я боялся, что мои родители её раску-

сят, и все их старания и сборы пойдут насмарку. А они очень хотели в

Германию. Нужен был человек, который обещал бы им уход, она та-

кая и нашлась. Тем более – родственница. Родители улетели, и теперь

мне всё равно – что будет, то будет. Ведь вы ещё не знаете, откуда у

неё деньги на Трускавец. Она договорилась с моими соседями, что за

пять тысяч выпишет меня из квартиры, я тоже с соседями жил, и вы-

писала. Обещала прописать к себе, скорее всего, не пропишет. Меня

выписывать не хотели, она сказала, что я еду к невесте в Сочи, только

тогда выписали. Деньги, разумеется, она взяла на моё содержание.

И вот – где она со своим содержанием? В Трускавце. И я, конечно,

никаких иллюзий на её счёт не строю. А если честно, то я и предста-

вить себе не могу, как я мог бы жить с ней вместе, в одной комнате,

даже не беря во внимание все Ваши рассказы.

– 120 –

– Зачем же вы выписались? Зачем позволяете так себя об-

манывать?

– Родители. Я очень их люблю и хотел, что бы они могли уехать

со спокойной душой. Тот вариант, что Ефросинья Герасимовна будет

через день приезжать, им не понравился, тогда Ефросинья Герасимов-

на предложила мне переехать в её трёхкомнатную квартиру, и я уви-

дел, что родителей это устраивает. Я и решился. Более всего боялся,

что захотят посмотреть, как она живёт, но они, измученные чинов-

ничьей волокитой, об этом и не подумали. У них для этого уже не ос-

талось сил. А может, боялись смотреть правде в глаза. Я их понимаю

и не виню. И не смотрите, Галя, на меня так. Я много думал. Я сделал

выбор сознательно. Жить в Германии я не смог бы, а здесь, в России,

дома, я на всё согласен. Так что для меня никаких неожиданностей не

было, нет, и надеюсь, не будет. Всё будет хорошо. Не надо грустить

Галина Алексеевна, и не думайте, что я несчастный и беспомощный.

К отъезду Ефросиньи Герасимовны я подготовился. Насушил целый

мешок сухарей, чаем запасся, так что можно считать, что живу как у

Бога за пазухой. Вы улыбаетесь? Какая у Вас красивая улыбка. На-

верное, думаете, что чай и сухари для человека питание недостаточ-

ное? Я угадал? Поверьте, пожалуйста, в то, что я сейчас скажу.

Я совсем не люблю есть, от еды у меня болит голова и живот, а суха-

рей с чаем мне слишком достаточно для того, что бы жить припеваю-

чи. Вы, слушая меня, часто грустнели и хмурили брови, простите, ес-

ли, рассказывая, сказал что-то не то, не так, если каким-либо словом

огорчил или обидел. Прошу у Вас прощения так же, как Вы просили у

меня. Я по своей рассеянности так и не простил Вас. Прощаю.

– Это вы так гоните меня? – Спросила Галина и опять покраснела.

– Нет, что вы.

– Тогда можно я у Вас ещё побуду?

– Сколько угодно. Хотите ещё один мундштук вырежу? Или

лучше указку и ручку? Хотите?

– Очень хочу.

– 121 –

*

*

*

Когда Анна прощалась с Зинаидой Кононовной, она ожидала,

что сестра, которая пошла провожать педагога, вернётся самое позд-

нее через полчаса. Но, прошёл час, второй, третий, её всё не было. Ри-

та вернулась поздно вечером и не одна, а в компании двух мужчин.

– Знакомьтесь, – сказала она с порога, – Олег и Игорь. А, это

моя сестра Антуанетта. Можно просто Анюта Стюард. Ой! – Будучи

хмельной, да на высоких каблуках, Рита оступилась и чуть не упала.

Её поддержал один из гостей.

– Спасибо, – протяжно сказала Рита, глядя долгим, томным

взглядом в его глаза. И плавно отводя взгляд, стала жаловаться, обра-

щаясь одновременно ко всем присутствующим. – Устала, ноги не

держат. У нас шампанское осталось? Ой, эти каблуки. Я их сниму? –

Капризно, но подобострастно спросила она у пришедших и всё ещё

стоящих в дверях гостей.

– Лучше не надо, – сказал ей тот, что поддержал её.

– Ну, тогда будете меня ловить, что бы я не сделала «ласточ-

ку» на этом полу. Ну, что вы стоите? Чего не проходите? Сестру

мою испугались? Не пугайтесь, это только с виду она строгая.

Игорь! Олег! Ну, что вы как не родные? Проходите. Проходите в

комнату. Анька, не пугай гостей, они стеснительные. Пойдём лучше

на кухню, поможешь.

Рита закончила свою многословную речь и, взяв из рук гостей

пакеты, понесла их на кухню. Гости, всё это время беспрестанно улы-

бавшиеся, отдав пакеты, вежливо поздоровались и не разуваясь, про-

шли в комнату. Анна отправилась к сестре и застала её на кухне в тот

момент, когда Рита доставала из пакета бутылку шампанского. Рита

была пьяна, глаза её неприятно блестели. Предупредительно закрыв

за Анной дверь, старшая сестра зашептала:

– Анька, давай поворачивайся! Знаешь, кто это такие? Это сам

Жмуров с братом. Давай, всё доставай и Ольгины харчи из сумок ме-

чи. Ой, ха-ха, стихами заговорила. Видишь, вот оно и шампанское, как

и обещала. За приезд твой выпьем. Ну, давай же, не стой. В том пакете

киевские котлеты, холодные. Давай масло возьми, разогрей. Помидо-

– 122 –

ры нарежь, огурцы. Ой, музыка! Додумались, шампанское на магни-

тофон поставили. Давай, с помидоров начни, а я пойду, магнитофон

им включу, пускай слушают.

Рита понесла магнитофон и через какое-то мгновение из комна-

ты донеслась музыка. Помыв руки, Анна стала доставать из пакета

котлеты, овощи, завернутые в отдельную бумагу и прежде, чем разо-

гревать котлеты, по совету сестры, стала мыть и резать помидоры, го-

товя к салату.

В оконное стекло, вдруг застучали редкие, но крупные капли,

и вскоре за окном образовалась серая, непроглядная стена пролив-

ного дождя. Рита из комнаты вернулась, смеясь, принеся с собой за-

пах сигаретного дыма. Глядя на проливной дождь, бушевавший на

улице, сказала:

– Свои все дома, пусть льёт себе хоть до утра.

Столик на кухне был маленький, поэтому приготовленные блю-

да сразу же относились в комнату и ставились там, на раздвинутый,

накрытый белой скатертью, большой овальный стол. Относя нарезан-

ный хлеб, и, уже выходя из комнаты, Анна задержалась на мгновение

и прислушалась к словам её задевшим.

– Сестра не похожа, что бы из таких, – говорил Игорь, не глядя,

кто вошёл и, не задумываясь о том, что его могут слышать.

– Всё будет нормально, увидишь. Ляжем отдельно, хозяйка при-

дёт ко мне, а ты пойдёшь к сестре, – отвечал Олег с улыбкой своему

брату, так же не глядя и не задумываясь.

На вопрос Анны, останутся ли гости ночевать, Рита отвела глаза

в сторону и сказала:

– А почему бы и нет? Вон льёт какой. Мы с тобой в комнате ля-

жем, а их сюда на кухню загоним, пусть на диване ворочаются.

Когда же Анна передала сестре разговор гостей, та, оставив свой

пьяненький, ласковый тон, совершенно серьёзно заметила:

– Ну, надо же когда-нибудь бабами становиться. А эти, к слову,

ещё и деньги хорошие дадут. Тут главное, что бы ты... – не договорив,

Рита с силой схватила рванувшуюся сестру за обе руки и с ожесточе-

нием продолжала. – Да, да! А ты как думала, лисичка моя? Надо и

квартиру, и питание отрабатывать. Двое суток уже живёшь, кормишь-

ся, всё денег стоит. А ты и не задумываешься и горя не знаешь. Так

– 123 –

вот, запомни, что скажу. Или будешь слушать меня и иметь всё. Бу-

дешь царицей, как Пистолет говорит. Или катись отсюда сейчас же,

сию минуту!

Отпустив на мгновение и схватив сестру снова, как только та

сделала попытку уйти, Рита снова страстно заговорила. – Дура! Куда?

Куда пошла? Куда ты сейчас пойдёшь? Ночью в Москву? В город, где

первый встречный тебя зарежет? Под дождь, что бы простудиться?

Постой, послушай меня, я пошутила. Я всё сейчас объясню.

Рита хотела ещё что-то сказать, извиниться, но в этот момент

дверь открылась, и на кухню вошёл Олег. Увидев его, Рита отпустила

сестру и, надев на лицо маску веселья, притворно рассмеялась.

– Куда она? – Спросил Олег, глядя на то, как Анна надевает

туфли и уходит.

– За газетой пошла, скоро вернётся, – сказала Рита так, чтобы

слышала её Анна. – Пойдём Олеженька, шампанское пить.

Но шампанское пить, видимо, Рите расхотелось. Не успела Анна

спуститься на два пролёта, как услышала за спиной поспешные шаги.

Обернувшись, увидела сестру.

– Ну, что ты, Аннушка, обалдела? – Начала Рита притворным,

ласковым тоном. – В какое положение перед людьми ставишь?

Пойдём домой, я пошутила. Ну, что молчишь? Не веришь? Хочешь,

я их прогоню? Хорошо, стой здесь и жди, если не веришь, я сейчас

поднимусь...

Не договорив, она вдруг схватила одной рукой Анну за горло,

а другой стала бить её по лицу, хрипя от нахлынувшей злобы и при-

говаривая:

– Тварь, мерзавка, подохнешь!

Она била не сопротивлявшуюся сестру и схватив, послушную,

за волосы, подвела к двери подъезда, за которой начиналась ночь и

стояла стена дождя, и с силой вытолкнула её туда.

– Иди, и что б тебя убили! – Кричала Рита с остервенением в

спину сестре.

– 124 –

*

*

*

Заснувший после подслушивания, Фёдор проснулся только то-

гда, когда пришёл Степан и включил в его комнате свет.

– Постой, – крикнул Фёдор ушедшему в соседнюю комнату и

севшему там за рояль Степану. – Мне снился сон или я действительно

видел девушку с рыжими волосами в чёрном платье?

– Тебе не снилось, приходила. Черногуз познакомил, а сам

спрашивает у неё: «Что, Милена, нравятся тебе такие хлопци, як Сте-

фану?». Да, говорит, нравятся. Слышишь? При мне так сказала. Огор-

чился мой дядя Корней такому её ответу.

Степан говорил, сидя за роялем и тихо при этом поигрывал.

– Какое красивое на ней было платье. А кто она ему? – Спросил

Фёдор, одеваясь.

– Не знаю. Не сказал, а я не поинтересовался. Может, даже и

жена, – ответил Степан, ударяя с силой несколько раз по клавишам.

Он закрыл крышку и с досадой вывел.– Да, Милена – девица для нас

недоступная. Вставай, пойдём ужинать.

– Я домой, ждёт бумага и ручка, – сказал Фёдор, выходя из

спальни и оказываясь в комнате с роялем.

– Что ты, ливень какой. Да, и без ужина не отпустят. Дядя

сюрприз готовит. Обещал показать такое, чего не видели и никогда не

увидим. Как? Не интригует? То-то же. А пока вернись, туда откуда

вышел, там, в стене есть узенькая дверь, умойся, причешись, заодно и

посмотри.

Фёдор вернулся в спальню, поправил на кровати одеяло, по-

дойдя к узкой двери, открыл её. За дверью была ванная комната, об-

лицованная чёрным кафелем с раковиной цвета шоколада, с зеркаль-