Текст книги "ЛЮБЛЮ "

Автор книги: Алексей Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Деньги дают. Но, боюсь, они пахнут кровью.

– Ну и пусть, – сказал Стасик, у которого от услышанного за-

блестели глаза. Немедленно достав десятку и отдав её Фёдору, со сло-

вами « я всё вспомнил», он произнёс:

– В Америке Голливуд мафия финансирует, пусть и у нас так будет!

Фёдор передал полученную десятку Леденцову и вопросительно

посмотрел на Вадима.

– Не слушай его, – сказал Мазымарь. – Он слабый человек, ни-

чего в искусстве не понимает. А Марина как? Не звонила?

– Ой! – Вспомнил Фёдор. – Меня же дома ждут! Узнаю заодно и

о ней. Где телефон?

Телефона у Леденцовых не было и пришлось идти на улицу,

звонить из телефона-автомата. Вернувшись, Фёдор сообщил, что зво-

нила Марина, просила передать, что будет ждать его завтра в десять

утра, во Дворце Культуры.

– Будьте готовы, не исключено, что завтра же придется к Ват-

ракшину идти, – закончил он, обращаясь к Вадиму и Геннадию.

– 140 –

– Федя, – сказала Лиля, взяв его под руку и отведя в сторону. –

Анну я на твою кровать положила, в комнате, отведённой для тебя.

Глаза у неё совсем закрывались, по-моему, она, уже спит. Правильно

поступила?

– Очень даже правильно. Пусть спит, высыпается. Вы её не го-

ните, пусть у вас поживёт. С утра поеду, встречусь с Мариной, а вы

покормите её, да будьте с ней ласковы.

Имея в своём режиме дневной сон, а так же хорошо выспавшись

в постели Черногуза, Фёдор остаток ночи не спал.

– Дай, что-нибудь почитать, – сказал он собравшемуся ложить-

ся и сонно моргавшему Леденцову.

– А чего я тебе дам? Евангелия у меня нет, – сказал Геннадий,

памятуя о Фединых пристрастиях и слегка иронизируя над ними.

– Давай Достоевского или Гоголя.

– Это Лилька брала в библиотеке и отдала, её книги. Лучше

Ницше почитай или хочешь Зигмунда Фрейда, приобрёл на днях у

спившегося профессора.

– Нет. Этих не надо, – отказался Фёдор. – От этих, во-первых,

сразу же засну, а во-вторых, кошмары приснятся.

– Тогда читай сказки А.С.Пушкина, – насмешливо сказал Леденцов.

– А что, есть? – Оживился Фёдор. – Неси! Я люблю его сказки.

Леденцов, улыбаясь и недоверчиво при этом поглядывая на Фё-

дора, принёс ему книгу сказок.

Не раз всплакнув, за чтением, от переизбытка чувств, Фёдор

встретил рассвет совершенно бодрым.

– 141 –

Часть третья

Пятница. Девятнадцатое июня

Леденцов не хотел брать Федора на участок, но, убедив Генна-

дия, что ему необходимо развеяться и успокоиться после чтения, Ма-

кеев все-таки пошел вместе с ним подметать. Вернувшись, легко по-

завтракали, Федор поехал на встречу с Мариной Письмар, а Леденцов

отправился досыпать.

Подходя к Дворцу Культуры, где назначена была встреча, Фе-

дор прочитал висевшую на доске объявлений афишу:

«Идол», пьеса в двух частях, идёт без перерыва. Автор пьесы и

режиссер – Август Анисимов.

Войдя в здание, и пройдя за кулисы, он нашел там бегающих и

суетящихся людей. Не найдя среди них Марины, Федор спросил о ней

у длинноволосого человека, непонятного пола, одетого в свитер и

брюки. Он, единственный из всех, не бегал, стоял и расправлял кашне

на сухощавой шее. Непонятный человек на вопрос живо откликнулся

и сиплым голосом, одинаково неподходящим обеим полам, сообщил,

что Марина задержится, и любезно предложил Федору скоротать вре-

мя в зрительном зале.

Зал, способный вместить около тысячи, имел от силы пятна-

дцать зрителей. Были две парочки, пришедшие не иначе, как затем,

чтобы в темноте целоваться. Молодая мама с двумя малолетними

детьми, бегавшими с криком и смехом между рядами, бросавшими

друг в друга хлеб, оставшийся от бутерброда. Особнячком сидели

студийцы, пришедшие посмотреть на игру старших товарищей из На-

родного театра, отличавшиеся от остальных зрителей отвратительным

поведением. Принесённый букет цветов, купивший его, из показной

бравады, пинал ногами. Он, судя по всему, стеснялся своего поступка,

покупки цветов, и чувствовал себя неловко в среде подтрунивавших

над ним товарищей.

– 142 –

Глядя на студийцев, Федор поймал себя на мысли, что он, как

старый ворчун, подумал сейчас о том, что в его время студийцы были

другими, были такими, какими надо, и что теперешние в сравнении с

теми много проигрывают.

На первом ряду сидел дед в соломенной шляпе, лузгал семечки,

а шелуху сплевывал на пол, прямо перед собой. С ним рядом, почти

по соседству, сидел блаженный, из тех, которых в народе попросту

называют дурачками. Этот блаженный беспрерывно вскакивал и

смотрел назад, куда-то вдаль, как это делают в кинотеатрах, беспоко-

ясь, отчего вовремя не начинается фильм, а заодно своим вставанием,

как бы сигнализируя киномеханику, что время вышло и пора начи-

нать. Он думал, что будут показывать кино. Поведение его, по край-

ней мере, выдавало в нем это настроение. Был он неплохо одет, но

скверно подстрижен. Казалось, хулиганы, над ним посмеялись, выхва-

тив ножницами из шевелюры целые клоки волос. К своему счастью,

он мало замечал беспорядок, царивший на его голове, а так же чужие

насмешки.

Присоединившись к зрителям, Федор стал дожидаться начала

действа.

Свет в зале внезапно погас и в кромешной темноте, громко за-

звучала музыка. Это был гимн Советского Союза. Медленно, дав зри-

телю вдоволь посидеть в темноте, лопнув, стал расползаться занавес.

И тут же, нарушая, а временами полностью заглушая для Федора

стройную мелодию гимна, из зала стал разноситься гомерический хо-

хот. Смеялся один из кавалеров, пришедший целоваться в темноте,

сидевший через ряд прямо за Федором. Смеялся он над дедом, тем,

что грыз семечки, который был уже без шляпы и не сидел, а стоял по

стойке смирно, смеялся над блаженным, который глядя на деда, тоже

встал по стойке смирно и приложил к выстриженной клоками голове

руку так, как это делают военные, отдавая честь, при наличии голов-

ного убора на голове. Смех продолжался недолго, в конце концов,

утих, а стоявшие по стойке смирно стояли до тех пор, пока звуки гим-

на не прервались. Как только услышали тишину, сначала дед, а на не-

го глядя, и блаженный, сели и стали смотреть на сцену.

На сцене, после того как занавес открылся, зритель увидел две

стены облицованные кафелем, отделённые большим пространством

– 143 –

по центру, двух женщин в лохмотья, сидящих под ними, и большой

постамент, в форме сельского сортира с окошком в форме сердца, на

котором стоял гипсовый Ленин. Постамент был в глубине сцены,

практически сразу за ним шёл багровый задник, на котором красова-

лись в профиль Маркс, Энгельс и Ленин.

Заиграл торжественный марш. Из постамента через дверцу с

вырезанным сердцем вышли один за другим четверо, причем у двух

первых, одетых в одинаковые костюмы были таблички на шее. Сле-

дом шёл пионер, наряженный в пилотку, рубашку, галстук и шорты, а

замыкал колону актер в форме милиционера. Все они, шагая колонной

и в ногу, прошлись по сцене и, остановившись на её краю, не повора-

чиваясь, продолжали маршировать на месте.

– Стой, ать-два! – Скомандовал первый. – На пра – во!

Четвёрка повернулась лицом к залу, и марш оборвался и исчез

так же внезапно, как гимн. Теперь, когда актёры стояли лицом к залу,

зритель мог прочесть, что было на табличках. У первого было написа-

но «КПСС», у второго «ВЛКСМ».

– Что такие хмурые? – Спросил актер с табличкой, на которой

было написано «КПСС» у зрителей, но как бы у нищенок, присутст-

вовавших на сцене. – Молчите? Это хорошо. Мы любим молчаливых!

Достав из кармана конституцию, он стал делать вид, что читает

её и, передав конституцию актеру, у которого на табличке было напи-

сано «ВЛКСМ», огласил то, что якобы вычитал:

– Народ и партия едины, народ для партии – скотина!

Комсомолец, не удосужившись даже заглянуть в конституцию,

передав её пионеру, сказал следующее:

– Комсомол – любимое детище партии! – И приставив руку к

губам, как бы говоря по секрету, так же громко добавил, – ласковое

дитя двух маток сосет.

Пионер, которого на сцене играла мясистая женщина с тол-

стыми ляжками, не читая, передав конституцию милиционеру, про-

кричала в зал:

– Если комсомол любимое детище, то пионерия, надо вам знать,

излюбленная игрушка партии.

Актер, игравший милиционера, покрутив конституцию в руках и

показав пожатием плеч, что не умеет читать, порвав её и бросив на

– 144 –

сцену, вынул из-за пазухи резиновую дубинку, помахал ей в воздухе и

сказал свое слово:

– Демократия, вашу мать, это вам не дозволенность!

Словам милиционера, коммунист, комсомолец и пионер заап-

лодировали.

Зааплодировал и дед, сидевший на первом ряду, а вслед за ним и

блаженный. Подняв руку вверх, как бы прося аплодисменты прекра-

тить, коснувшись указательным пальцем головы, актер, игравший

коммуниста, показал, что думает, как после слов милиционера посту-

пить, и, придумав решение, опустив руку, скомандовал:

– На пра – во!

Четверка повернулась направо, и милиционер оказался в начале

колоны. Все остальные, как бы добровольно отдавали ему свое пер-

венство. Коммунист, замыкавший теперь колонну, все одно продол-

жал командовать:

– Шагом марш!

Все зашагали за милиционером, который подойдя сначала к

одной нищенке, а затем к другой, бил их дубинкой по голове и при-

говаривал:

– Недозволенность, вашу мать. Недозволенность.

После чего вся колонна скрылась в постаменте, закрыв за собой

дверь, а к оставшимся на сцене нищенкам из-за кулис вышел парень с

бутылкой.

На этом месте, театрального действа, клевавший носом Фёдор

погрузился в сон. Проснулся от громкого марша, под который на сце-

ну, один за другим, выходила уже знакомая ему четверка, окружавшая

полукругом парня, продолжавшего находиться на сцене с ополови-

ненной бутылкой в руке.

– Ой, смотрите, – крикнула женщина, игравшая пионера, под-

сказывая товарищам предлог, который они искали, чтобы придрать-

ся, – он пьяный.

Коммунист, комсомолец и милиционер разом, как по команде,

кинулись с кулаками на парня и с ожесточением стали его избивать.

Глухие и хлесткие удары, попеременно доносившиеся со сцены, ис-

ключали всякую имитацию и вызывали оторопь.

– 145 –

Когда же, наконец, прекратив избиение, коллеги по Народному

театру, актера, игравшего парня, утащили за кулисы, женщина, вы-

ступавшая в образе пионера, подняв бутылку, выпавшую из рук не-

счастного, подошла к краю сцены.

– Настоящая! – Попробовав содержимое, глумливо крикнула

она и, показывая на то место, где избивали парня, сказала:

– Видели? И думать забудьте. Мы так сильны, что даже надежд

не питайте!

Она погрозила кулаком, повернулась, и тихо пошла вглубь сце-

ны, где скрылась за сомкнувшимся занавесом, под звуки вновь зазву-

чавшего марша. В зрительном зале включили свет.

Никто, кроме студийцев, даже и не пытался хлопать в ладоши,

да и они, попробовав, стушевались и, перестав этим заниматься, гусь-

ком, как только что ходившая по сцене четверка, пошли за кулисы от-

носить помятый букет.

Занавес по окончании спектакля не открывался, актеры на по-

клон не выходили. Осмотревшись, Фёдор заметил идущих в его на-

правлении Марину и человека, имевшего на шее кашне.

И тут он вспомнил, что уже видел его несколько лет назад. Был

он совсем другим, полным, румяным, широкоплечим. Имел взгляд

победителя и лужёную глотку. Ставил все юбилейные и праздничные

спектакли, в которых Народный театр и студия, наравне с другими

кружками и секциями Дворца Культуры, обязаны были участвовать.

«Да, да. Конечно. Как я мог забыть, – думал Фёдор. – И эта

черная тройка на заднике, она же оттуда. Висела на седьмое ноября,

красный день календаря, и на первое мая, для пущей солидарности

всех трудящихся. Да, тогда он не «Идола» ставил. Да, и будет еще

ставить прежнее. Семьдесят лет на носу, Великой Октябрьской. Такие

Августы не от чего не отказываются».

– Очень рада... – начала Марина, подходя, пустую, высокопар-

ную фразу и тут же, исправившись, сказала просто:

– Знакомьтесь. Фёдор Алексеевич Макеев, будущий великий

писатель. Август Анисимов, автор и постановщик.

Фёдор пожал безвольную руку, поданную автором и постанов-

щиком, и посмотрел на Марину. Марина молчала, опустив глаза.

– Как Вам пиесса? Понравилась? – Спросил Анисимов.

– 146 –

– Понравилась? – Переспросил Фёдор, на ходу соображая, соз-

наться или нет, что спал, и сказал. – Понравилась. Мне всё нравится.

Дополнение к «Понравилась» насторожило Анисимова и он, по-

правляя на шее кашне, решился уточнить. – А, что именно? Замечания

на Ваш взгляд, какие могут быть?

Пропустив первый вопрос, что именно понравилось, Федор ре-

шил, что от второго можно и не уклоняться.

– Уж очень сильно бьют в финале вашего героя, – сказал он Ав-

густу и, мельком кинул второй вопросительный взгляд на Марину, ко-

торый та не поняла или не захотела понять, вынуждая вести беседу с

человеком, общество которого Макееву было неприятно.

– Видите ли, в чём тут дело... – начал Анисимов издалека, внут-

ренне чему-то радуясь. – Этот гимн вначале, в кромешной темноте,

который у всех ассоциируется с подневольным подъёмом на работу, в

беспросветное, морозное зимнее утро, этот мальчик, пионер, грозя-

щий кулаком и уходящий от зрителя медленно и властно, эдакий бу-

дущий наследник трона...

Внутренняя радость настолько забрала Августа, что несколько

мгновений он просто не мог говорить, стоял, с открытым ртом, гля-

дя на Федора. Когда же способность говорить к нему вернулась, он

не стал продолжать о наследнике, а решил оправдать страшную сце-

ну избиения.

– Сергей, тот мальчик, что играл... Ну, вы, собственно, о нём и

спросили. Он профессиональный каскадёр, ушибов не боится, сам

предложил эксперимент, и я, собственно, только после этого решился

пойти на прямую демонстрацию. Ну, чтобы, так сказать, вызвать шок.

Пробить, так сказать, коросту в душах.

Выйдя на улицу и оставшись вдвоем с Мариной, Фёдор спросил

о Ватракшине.

– Сейчас, как раз, должна ему звонить, – сказала Марина. – Вон

автомат, пойдем.

По дороге к телефону-автомату, Фёдор отвечал на житейские

вопросы, касающиеся его сестры и Степана.

– Они что, жених и невеста? – Лукаво прищурив один глаз,

спросила Марина.

– 147 –

– Какая невеста, ты же с ним не разведена? Хотя не знаю, – отве-

тил Фёдор, открывая Марине дверцу телефона-автомата. – А ты всё

еще его любишь?

– Нет. Уже нет. Спрашиваю из человеческого любопытства. Ин-

тересно же знать, знакомые люди.

Марина отвечала на вопрос, краснея, она не ожидала от Федора

такого любопытства. Федор, заметив это, извинился, чем только под-

лил масла в огонь.

– За что извинить? Ты что? – Говорила Марина, становясь пун-

цовой, впадая в истерику. – Издеваешься? Ты, Федя, странный ка-

кой-то, я на таких не обижаюсь. На тебя лето, наверное, дурно дейст-

вует. Жару плохо переносишь, так иди в тенёк. Охладись, глядишь

отпустит.

Она говорила и задыхалась, как Август Анисимов, но в отличие

от автора пьесы была актрисой и умела менять состояние, то есть,

владела собой.

Она легко из истерики вышла, и, подумав, совсем другим то-

ном, сказала:

– Да, я его люблю. И не твоего ума это дело!

Успокоившись окончательно, после того, как нашла в себе силу

сказать правду, Марина, опустив глаза, как бы прося прощение за то,

что накричала, шепотом добавила:

– Настоящее чувство, Федя, не умирает и не забывается.

Подняв глаза и снова обретя независимость во взгляде, надев на

себя маску благополучия, она скомандовала:

– А теперь походи, погуляй. Буду Илье Селиверстовичу звонить.

Через полтора часа Фёдор, Вадим, Геннадий и Марина сидели за

столом в квартире у Ватракшина.

Не обошлось без проволочек. Когда было всё оговорено, выве-

рено и назначено, Ватракшин попросил Марину зайти к нему прежде

без провожатых. Стоявшие у дверей его подъезда Мазымарь, Леден-

цов и Макеев, ожидали специального приглашения. Спустилась Ма-

рина и сообщила, что у Ильи Селиверстовича времени в обрез, а глав-

ное – он приготовил свою идею, для фильма, и только под неё даст

деньги. Вадим, для которого деньги просились, решил пойти и попы-

таться всё же настоять на своём.

– 148 –

– Да! – В самый последний момент предупредила Мари-

на. – Время посещения пятнадцать минут. И он сказал, чтобы

три человека.

– Так нас и есть трое, – бойко парировал Леденцов.

– Нет, – поправила его Марина. – Иду я, и двое из вас.

Фёдор предложил идти Вадиму и Геннадию, мотивируя это тем,

что его дело сторона, но Марина, как-то недружелюбно поглядывав-

шая на Леденцова, твердо настояла на том, что будет лучше, если

пойдет Фёдор и режиссер.

От сильного волнения она забыла имя Вадима, а называть его по

фамилии не хотела.

Войдя в квартиру, Фёдор и Вадим, в сопровождении служанки,

проследовали в маленькую комнату, где и прождали аудиенции не

менее тех самых пятнадцати минут, которые отвели им на встречу.

В квартиру, в это время, входили невидимые люди, кто-то вы-

ходил из неё. В центральных комнатах что-то происходило, а Фёдор и

Вадим, сидя в боковой, забитой антиквариатом и похожей на лавку

старьевщика, ждали своего часа, а точнее, своих пятнадцати минут.

Наконец за ними пришли Марина с Леденцовым, только что

поднявшимся, которому было разрешено присутствовать, и повела их

в комнату, где находился Ватракшин.

Хозяин в комнате был не один.

– Знакомьтесь, – стал представлять он присутствующих. – Док-

тор исторических наук, профессор, филолог. Лучший художник, из

молодых.

Фёдор машинально поворачивался к представляемому, и так же

машинально кивал головой, после перечисления чинов, которые и не

пытался запоминать. Закончив церемонию, Ватракшин всех пригласил

за стол. Все, за исключением художника, ушедшего в другую комна-

ту, сели за большой пустой стол.

Марину хозяин посадил рядом с собой, и, не умолкая ни на

мгновение, словно его завели ключиком, что-то рисуя на бумаге, стал

трещать, как сорока. Начал объяснять идею, которую намеревался

предложить для сценария, но оставив это, стал кривляться, показы-

вая, как танцует «всякий сброд» на Арбате, после принятия наркоти-

ков.

– 149 –

Отвлекаясь и от этого, стал вспоминать трудное детство и ноч-

леги в чужих ванных. Вдруг, ни с того ни с сего, переключился на

читку стихов непонятой сверстницы. Потребовал, чтобы в будущем

фильме Марина играла главную роль, и тут же объявил, что его не

провести и что он ни копейки не даст.

На какое-то время его прервали сотрудники милиции, из вневе-

домственной охраны, пришедшие по причине ложно сработавшей

сигнализации.

Расписавшись в их книге, и выпроводив последних, Ватракшин

с удвоенной энергией накинулся на гостей. Стал показывать фотогра-

фии уничтоженных московских храмов, рассказывать о том, как на

вечном огне хулиганы, в сковороде, жарят глазунью. Заметив у Вади-

ма сросшиеся брови, обо всем забыв, стал на своей бумаге рисовать

схему, из которой всякому посмотревшему на неё должно было бы

стать ясно, что ребёнок может уродиться в маму, может в папу, может

в бабушку, может в дедушку.

Фёдор, запас терпения у которого иссяк, хотел в шутку сказать,

что забыли внести в схему проезжего молодца, но промолчал. Попро-

сив Марину задержаться, Ватракшин тем самым дал понять Вадиму,

Фёдору и Геннадию, что им пора и честь знать.

Выйдя на улицу, приятели разделились. Вадим, ругая Ватрак-

шина последними словами, поехал с Генкой в баню, а Фёдор, для ко-

торого наступило время сна, пошёл отсыпаться к Леденцовым.

*

*

*

Одетый в джинсы и вишневую рубашку, Максим сидел на ска-

мейке у фонтана. Галине, постоянно напоминавшей о том, что ему

завтра ехать в деревню, он сказал о друге из техникума, у которого

день рождения, и пообещал, что дома будет утром следующего дня

ровно в шесть. Вокруг фонтана бегали дети. Маленькая девочка била

пластмассовой лопаткой по голове маленького мальчика, который

убегая от этих ее ударов, смеялся и издавал крики ликования. Девоч-

ка бегала за ним с таким же настроением. Рядом с ними, что называ-

ется за компанию, бегали еще трое малышей, и хотя они ничего не

понимали во взаимоотношениях убегавшего и догоняющей, но, за-

– 150 –

ражаясь общей радостью, также кричали и смеялись. Детский смех

был так громок, что временами заглушал шум падающей воды фон-

тана, к которому Максим прислушивался с каким-то особенным чув-

ством. Детей Максим не замечал, был занят своими мыслями, напря-

женно размышлял, хотя определенно сказать, о чем именно, навер-

ное, не смог бы и сам.

– Здравствуйте, Максим, – услышал он над своей головой не

знакомый, но очень приятный женский голос. – Ведь вас Максимом

зовут? Я угадала?

Максим поднял глаза и увидел перед собой настоящую красави-

цу. Одета она была в длинный желтый пуловер и узкие, облегающие,

черные брюки. У красавицы были голубые, веселые глаза, ниспадаю-

щие на плечи волнистые белые волосы, ясный взор и приветливая

улыбка. Было, конечно и то, что никакому описанию не поддается,

ибо понятная и разгаданная красавица это уже не красавица. Да, была

в ней загадка, был в ней магнетизм, но и как частности: небольшой,

слегка вздернутый носик, детский, круглый подбородок, постоянно

улыбающийся чувственный рот и, конечно, безупречные белые зубы.

– Угадали, – буркнул Максим себе под нос и опустив от смуще-

ния глаза, стал ладонями растирать горящие и деревенеющие от

обильного прилива крови, щеки.

– А меня Жанна, – сказала красавица и, незаметно переходя на

«ты», кивая на пакеты, которые держала в руках, спросила:

– Не поможешь?

Максим встал со скамьи и молча взял у Жанны пакеты. В них

оказались бананы.

– Вон туда, – сказала красавица, показывая рукой на белые

«Жигули».

– Ты водишь? – поинтересовалась Жанна, открывая ключиком

дверцу и, посмотрев как-то очень светло на отрицательно покачавше-

го головой Максима, сказала:

– Тогда придется терпеть меня за рулем.

И когда пакеты с бананами уже покоились на заднем сидении, а

Максим сидел на кресле рядом с водительским, Жанна достала сига-

реты в красочной пачке и предложила:

– Кури. Не куришь? А я... Я тоже не курю. Это так.

– 151 –

Она бросила сигареты к бананам, включила зажигание и машина,

управляемая ее хрупкими, женскими руками тихо тронулась с места.

Жанна совершенно не волновалась и Максим, отметив это, сде-

лал вывод, что все-таки произошла ошибка, Ольга что-то напутала.

А если нет? Если же нет, то признаваясь себе самому, он чувствовал,

что с такой молодой и красивой ему страшнее и невозможнее, нежели

со старой и безобразной, от которой решено было сразу же отказаться.

И дело, как оказалось, тут даже не в том, старая или молодая, краса-

вица или урод, а в том, что просто так, запросто – оказывается нельзя,

невозможно.

«И, как я только мог на это пойти, до этого додуматься? Ведь

совершенно невозможное дело. Встретиться на дороге, поговорить по

телефону, посидеть у фонтана и – пожалуйста. Нет, это глупость ка-

кая-то. Чья-то путаница. И Назар был прав, Федор обманул. Женщи-

ны, не знаю, может, они так и могут. Но мужчины другое. Мужчины

же не проститутки».

Сделав из своих рассуждений такой вывод, Максим успокоился.

«Да, и в самом деле, – уже спокойно рассуждал он, – не может же

быть, что бы такая красавица и вдруг стала бы платить. И за что? За

то, чтобы с ней спали первые встречные? Да, ей только захотеть,

только пожелать и у нее будут любые обожатели. Самые красивые,

богатые. Да, еще и сами деньги принесут. Нет. Здесь ошибка. Это

Ольга, что-то напутала.

По городу ехали долго, пока, наконец, не подъехали к такому же

серому, кирпичному, дому, в котором жил Максим.

– Вот и финишировали, – бойко объявила Жанна.

Выходя из машины, она попросила, «если не трудно», захва-

тить бананы.

– Не тяжело? – Беспокоилась она, глядя на мрачное лицо своего

спутника. – Четвертый этаж. – Предупредительно открывая подъезд-

ную дверь, сказала она.

Максим понимал, что Жанну смущает его угрюмый вид, его

упорное молчание. Чувствовал, что нужно улыбнуться, говорить, но,

несмотря на все усилия, производимые над собой, на внутреннюю ра-

боту, ничего не мог изменить, рот не раскрывался.

– 152 –

Войдя в квартиру, он получил тапочки без задника, с острыми

мысами, загнутыми наверх, расшитые золотой нитью на восточный

манер. Надевая такую обувку, мелькнула мысль, уж не решила ли она

над ним подшутить, сделать из него шута, маленького Мука. Но, на-

дев тапочки, сам себе признался, что они удобные и вовсе не такие

смешные, какими показались на первый взгляд.

На кухне, куда по просьбе хозяйки Максим занес бананы, его

встретил большой зеленый попугай, запертый в клетку и смотревший

на него одним глазом, через щель в прутьях.

– Говорящий, из Афганистана прилетел. Не сам, конечно, на са-

молете, – сказала Жанна, надевая на себя фартук с карманом.

– Картошку с мясом будешь? – Очень просто спросила она.

– Буду, – неожиданно легко ответил Максим, забыв о том, что

рот не раскрывается.

– Тогда садись, жди, – указывая на мягкий табурет, предложила

Жанна и, включив телевизор, стоявший на холодильнике, добавила:

– Хочешь – смотри, хочешь – с попугаем пока поговори. Я быстро.

От Жанны веяло настоящим, каким-то особенным, нежным и

сладким женским духом, не духами, а именно духом. Максим не смел

пошевелиться, она стояла так близко.

Он смотрел на её удивительно правильные, крохотные, как у ре-

бенка, красивые руки, на её фартук с карманом, на её золотые серёж-

ки, и всё ему в ней нравилось, всё казалось особенным, необычным.

Цветной телевизор, стоявший прямо напротив, очень хорошо

показывал, но так как звук отсутствовал, не было понятно, о чем бесе-

довали так по-домашнему расположившиеся в студии два молодых

человека.

У Жанны на плите уже что-то шипело, в раковине под шумно

бегущей из крана водой она мыла помидоры и зелень. И помидоры, и

зелень тут же были поданы к столу, причем помидоры были порезаны

и посыпаны солью и перцем. Глядя на то, как Жанна хозяйничает,

Максим снова задумался о своем: «Почему я с ней поехал? А глав-

ное – зачем? Чего я здесь сижу, чего высиживаю? Сейчас будут меня

кормить, а за что? За то, что бананы помог донести? Нет. Тут явная

ошибка. А если не ошибка? Такая серьёзная, красивая. Она что же, так

встречает меня только потому, что считает меня проституткой? Нет.

– 153 –

Хватит. Надо теперь же всё выяснить. Узнать теперь же, чтобы потом

не оказаться в дураках».

– Вы?.. – Сказал он, обращаясь к хозяйке, собираясь задать

свой вопрос.

– Нет. Не «Вы», – нежно поправила его Жанна, – а «Ты».

Я сейчас. Мне чуть-чуть осталось, потерпи. Сейчас картошка дожа-

рится, мясо в духовке горячее, скоро сядем. А пока готовится, ты

возьми в холодильнике бутылочку, там она одна. Это красное, сухое,

французское. Должно быть неплохое. Штопор на подоконнике. От-

крой, пожалуйста. Мы по чуть-чуть, для аппетита и на «Ты».

– Я... – снова попытался разрешить свои недоумения гость, но хо-

зяйка, и на этот раз очень деликатно, сделать ему этого не позволила.

– По капельке. По чуть-чуть, – сказала она с улыбкой и Макси-

му пришлось покориться.

Он достал из холодильника бутылку, взял в руки штопор и от-

купорил бутылку. А выпив, посмотрел на попугая и забыл свой во-

прос. Почувствовал прилив беспричинной радости.

– Я держал в свое время попугаев. – Неожиданно развязно заго-

ворил он. – Хотел птенцов от них иметь.

Жанна рассмеялась, и, глядя на Максима блестящими, красивы-

ми глазами, сказала:

– Какие твои годы. Будут у тебя ещё и птенцы и попугаи.

Она поставила на стол перед Максимом тарелку с жареной кар-

тошкой, отдельно блюдо с жареным мясом, и, ставя на стол плетеную

из тонкой соломки тарелочку, сказала:

– А вот и хлеб, всему голова.

В плетенке лежало три ломтика чёрного и три ломтика бело-

го хлеба.

– А, ты? – Спросил Максим, приятно опьяневший и совершенно

освоившейся в чужой кухне.

– Только что поужинала. Я сыта. Ты, ешь. Не спеши. А потом

расскажешь, чем кормить попугая. А, то он, у меня, ничего не ест.

Взяв бутылку, она налила в пустой бокал Макеева вино и сев за

стол напротив, стала смотреть на него и покорно ждать, пока он за-

кончит трапезу. Но, Максим решил, что способен одновременно есть

и говорить. Стал рассказывать, чем следует кормить попугая:

– 154 –

– Сухарики из белого хлеба в воде размоченные. Если в молоке

размачивать, то они быстро киснут. В молоке не надо. Фрукты, овощи

всякие, сахар, овес кипятком ошпаренный, просо очень любят, семеч-

ки подсолнечные. Да, практически – всё. Есть еще витамин для них,

специальный, необходимый. Серый камень такой, похожий на пемзу.

Его обязательно нужно купить, на птичьем рынке продаётся.

– Что-то, сколько я с ним не бьюсь, он моих слов не учит, – по-

жаловалась Жанна на попугая.

– А они и не говорят, – поспешил успокоить ее Максим. – Это

так, легенда. Все думают – раз большой, то обязательно должен быть

говорящим. А они не говорят. Уж я-то их перевидал.

Максим искренно верил в то, что говорил. И, вдруг, попугай

словно оскорбившись, громко и грубо, на всю кухню крикнул:

– Глупости!

После чего свистнул, залаял по-собачьи, и в завершение всему

засмеялся по-человечески. Все это проделал с грустной миной, почти

не раскрывая клюва, тупо глядя на дно клетки, так, что казалось – го-

ворит не он, а встроенный в днище магнитофон.

– Как? Глупости? Он сказал – глупости? – Удивленно глядя на

попугая и краснея от того, что попал впросак, переспрашивал Максим

смеющуюся Жанну.

– Нет. «Хубасти», – очень трогательно, не переставая, однако

смеяться, отвечала она. – Это слово такое, с языка фарси переводится:

«Как дела?». Так-то он умеет. Вот моих слов, лентяй, не учит.

А попугай, привыкнув к гостю и подзадоренный смехом хозяй-

ки, заново повторил все, что умел, начиная с афганского слова и за-

канчивая смехом. Поправив клювом перо на крыле, он стал лазить по

клетке и, что называется, безобразничать.

– Ну, вот. Начинается, – со вздохом сказала Жанна и, взяв клет-

ку, отнесла ее в одну из двух комнат, имевшихся в квартире. Вернув-

шись, так объяснила свои действия:

– А то покоя от него не будет. У подруги, – продолжала она, –

волнистый попугай живет. Она мне рассказывала, что даже его научи-

ла говорить. Одному или двум словам. Так, для забавы.

– Врет, – довольно грубо сказал Максим, на что Жанна рассмея-

лась, и глаза ее снова заблестели.

– 155 –

– Нет, правда, – как-то особенно мягко и ласково сказала она. –

А, ты знаешь, как эти маленькие попугаи дорого стоят?

– Знаю, – оживился Максим, довольный тем, что заговорили на

близкую ему тему. Он отложил помидор, который собирался уже

съесть и стал рассказывать:

– В магазине они стоят пять пятьдесят, а на рынке по шесть,

по восемь. Совсем маленького, с голым пузом, можно даже за три

рубля взять.

– Нет. Мне кажется, на рынке цены другие, – ласково сказала

Жанна, стараясь не обидеть. – Маргарита попугая с клеткой купила за

пятьдесят рублей. Так теперь его и зовет – «полтинничек мой».