Текст книги "Тысяча душ"
Автор книги: Алексей Писемский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 35 страниц)
– Заступник! – повторил ему вслед чиновник.
Несколько голов легким кивком подтвердили его мысль. Разговор этот на другой же день разнесся, конечно, по всему городу.
– Плохо будет губернатору, плохо! – решили почти единогласно все губернские дипломаты, и только один Папушкин, не любивший скоро отступать от своих убеждений, возражал на это: "Ничего не плохо – осилит!"
– Чего осилит? Сам уж струсил. Недели две, говорят, ни по канцелярии, ни по губернскому правлению ничего не делает – струсил, – доказывали ему.
– Ничего не струсил! – стоял на своем Папушкин, и последние слова его подтвердились в непродолжительном времени.
Случился пожар в казенных соляных магазинах, которые, как водится, богу ведомо, отчего загорелись. Калинович прискакал на пожар первый, верхом на лошади, без седла, распек потом полицеймейстера, поклялся брандмейстера сделать солдатом и начал сам распоряжаться. Плоховатая пожарная команда под его грозными распоряжениями начала обнаруживать рьяную храбрость и молодечество, и в то время, как он, запыленный, закоптелый, в саже, облитый водою, стоял почти перед самым пламенем, так что лошадь его беспрестанно фыркала и пятилась назад, – в это самое время с обеда председателя казенной палаты, а потому порядком навеселе, приехал тоже на пожар статский советник Опенкин. Взглянув сквозь очки на страшную сцену разрушения, он тоже начал кричать на частного пристава и приказывать команде действовать трубами не на ту часть стены, на которую она действовала. Услышав это, Калинович вдруг повернул к нему лошадь и громким голосом проговорил:
– Господин Опенкин! Я и господин полицеймейстер здесь, а потому в других распорядителях никакой нет надобности.
– Я, ваше превосходительство, распоряжаюсь и действую для спасения казенного интереса, – возразил, в свою очередь разгорячившись, статский советник.
– Я тут хозяин, и я один только должен оберегать всякого рода казенный интерес! – закричал уж Калинович, колотя себя в грудь. – Господин офицер! Вытяните от пожара цепь, и чтоб никого тут из зевак не было за ней; а который прорвется, брать под караул! – отдал он тем же голосом приказание наряженному на пожар офицеру. Тот скомандовал взводу – и цепь вытянулась почти перед самым носом статского советника. Сбежавшиеся на пожар гимназисты засмеялись этому во все горло. Опенкин позеленел, но, по наружности будто смеясь, сел на председательские пролетки и уехал.
На другой же день после этого случая комиссия прекратила все свои действия и уехала в Петербург, а общество осталось в каком-то томительном недоумении. Чем все это кончится – интересовало ужасно всех. Наконец восьмнадцатого декабря все это разрешилось: получена была такого рода бумага, что писцы, столоначальники и секретари губернского правления, как прочитали ее, так и присели на своих местах, выпучив глаза и растопырив руки. Секретарь казенной палаты что есть духу поскакал на извозчике к бывшему еще дома председателю казенной палаты. У губернского предводителя за его завтраком в двенадцатом часу перебывал почти весь город, и на большей части лиц было написано удовольствие. Губернский архитектор, встретившись опять на улице с Папушкиным, еще издали кричал ему каким-то радостным голосом:
– А что? Не сбылось ваше пророчество! Не сбылось!
– Что ж не сбылось! Зарвался очень... оченно зарвался! – отвечал на этот раз и Папушкин.
В бумаге было сказано, что Калинович увольняется от службы с преданием суду за противозаконные действия как по управлению своему в звании вице-губернатора, так и в настоящей своей должности.
* * *
Выйдя на сцену с героем моим при первом его поступлении на службу, я считаю себя совершенно вправе расстаться с ним при выходе его в отставку... Что мне дальше с ним делать?.. Пора молодости, любви и каких бы то ни было новых сердечных отношений для него давно уже миновалась, а служебную деятельность, которая была бы теперь свойственна его возрасту и могла бы вызвать его снова на борьбу, эту деятельность он должен был покинуть навсегда и, как подстреленный орел, примкнув к числу недовольных, скромно поселиться вместе с Настенькой и капитаном в Москве. Из партии врагов его князь, не оставленный даже в подозрении по своему делу, снова поселился в своей усадьбе и начал жить решительно на прежнюю ногу. Обновление сего феникса объяснялось на этот раз очень просто: стакнувшись с Медиокритским, он так, говорят, распорядился состоянием Полины, что та потеряла весь свой капитал и половину имения. Всеми оставленная, всеми обманутая, бедная женщина не перенесла этого удара и с первым вскрытием невской воды вытерпела последнюю житейскую неприятность – предсмертную агонию, и скончалась. Чрез полгода после ее смерти Калинович женился на Настеньке. Факт этот, казалось бы, развязывал для меня, как для романиста, все нити, но в то же время я никак не могу, подобно старым повествователям, сказать, что главные герои мои после долговременных треволнений пристали, наконец, в мирную пристань тихого семейного счастия. Далеко это было не так на самом деле! Сломанный нравственно, больной физически, Калинович решился на новый брак единственно потому только, что ни на что более не надеялся и ничего уж более не ожидал от жизни, да и Настенька, более уж, кажется, любившая Калиновича по воспоминаниям, оставила театр и сделалась действительною статскою советницею скорее из сознания какого-то долга, что она одна осталась в мире для этого человека и обязана хоть сколько-нибудь поддержать и усладить жизнь этой разбитой, но все-таки любезной для нее силы, и таким образом один только капитан стал вполне наслаждаться жизнию, заправляя по всему дому хозяйством и постоянно называя племянника и племянницу: "ваше превосходительство".
ПРИМЕЧАНИЯ
ТЫСЯЧА ДУШ
Впервые роман напечатан в «Отечественных записках» за 1858 год (NoNo 1-6, январь-июнь); датирован 19 мая 1858 года.
Над "Тысячью душ" Писемский работал около пяти лет – с 1853 по 1858 год.
Осенью 1853 года, будучи в Петербурге и Москве, Писемский подробно рассказывал в литературных кружках о замысле своего нового "длинного" романа. По-видимому, тогда же он начал предварительные переговоры с И.И.Панаевым о том, чтобы этот роман, как только он будет закончен, был напечатан в "Современнике". По возвращении в Кострому Писемский приступил к работе над романом. В письме к издателям "Современника" И.И.Панаеву и Н.А.Некрасову он сообщил: "Роман, о котором я с Вами, Иван Иваныч, говорил, я начал и написал две главы, – он будет в 3-х частях – листов на 35 печатных" [А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 61]. Выйдя в отставку и получив возможность все свое время отдавать творчеству, Писемский, вероятно, рассчитывал закончить "Тысячу душ" в течение года. 12 марта 1854 года он писал Н.А.Некрасову: "...три месяца скоро, как я оставил службу и живу в деревне, где, конечно, пишу и пишу много: написал 1-ю часть очень длинного романа..." [А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 64]. Есть основание предполагать, что в первой книжке "Современника" за 1855 год должно было начаться его печатание, но Некрасов не решился на это, так как роман еще не был закончен. "...На авось начать печатать страшно, – писал он И.С.Тургеневу, – надо бы весь посмотреть" [Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем, т. X, М., 1952, стр. 211]. Очевидно, эти сомнения Некрасова были одной из причин того, что летом 1854 года Писемский решил печатать новый роман уже в "Отечественных записках". "...По осени надеюсь к вам привезти длиннейший роман для печатания в "Отечественных записках", писал он 17 июня 1854 года издателю этого журнала А.Краевскому; – одно, что меня только пугает или просто ужасает, – ваш цензор" [А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 76]. Но свое обещание Писемский не сумел выполнить. Живя в Раменье, он с каждым днем все острее сознавал, как не хватает ему свежих жизненных впечатлений, не хватает общения с литературной средой: "Пишу много, но ни прочитать, ни посоветоваться не с кем, это много отнимает энергии. Служенье музам не терпит суеты, но зато и продолжительное уединение не совсем благотворно этим занятиям" [А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 76]. Осенью работа над романом пошла гораздо медленнее, чем раньше. "Длинный роман, который я задумал, остановился, – жаловался Писемский А.Н.Майкову, – просто лень писать, а насиловать себя боюсь, пожалуй так напишешь, что лучше бы совсем не писать..." [ А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 77].
К концу 1854 года, до переезда Писемского в Петербург, были закончены, и то, по-видимому, вчерне, лишь первые две части "Тысячи душ". В Петербурге, обогащенный новыми непосредственными наблюдениями над столичной жизнью, он начал писать третью часть романа. "...В длиннейшем моем романе, – сообщал он А.Н.Островскому 26 июля 1855 года, – перевалился уж в третью часть. Мечтаю кончить к 1 январю 56-го года, кончить совсем, но вряд ли сил хватит" [А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 83]. О том, что в этом письме речь идет об окончании не только третьей части, но и всего романа, видно из редакционного объявления, впервые помещенного в IX (сентябрьской) книжке "Отечественных записок" за 1855 год, где "Тысяча душ" названа в числе произведений, которые должны были быть напечатаны на страницах этого журнала в 1856 году. Однако Писемскому и на этот раз не удалось выполнить свои намерения – к концу 1855 года роман был еще далек от завершения.
В следующем, 1856 году работа над ним была прервана длительной поездкой в Астрахань. "За роман не принимался, – сообщал Писемский Краевскому 2 июня 1856 года, – и покуда не кончу своего вояжа, заняться им не могу: совершенно другое в голове. Рассчитываю на осень, когда возвращусь в деревню, и если только мое здоровье не расстроится еще более, то есть окончательно, то печатание вам можно будет начать с генварской книжки будущего, 1857 года" [А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 98].
Но печатание "Тысячи душ" было снова отложено. Для ее окончания потребовалось еще почти полтора года. Над третьей и четвертой частями романа Писемский продолжал работать в январе – апреле 1858 года, когда первые его части уже печатались в журнале. "Занят я теперь по горло окончанием моего романа, – писал он А.Н.Островскому 19 апреля 1858 года, – которого три части сбыл, наконец, но как пройдет 4-я цензуру – неизвестно!" [А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 119].
"Тысяча душ" печаталась в пору относительного послабления цензурных требований, и поэтому первые три части романа были пропущены, по-видимому, без существенных изменений. Зато четвертая встретила значительные препятствия и была разрешена главным образом благодаря энергичному содействию И.А.Гончарова. Через семнадцать с лишним лет после опубликования романа, в дни двадцатипятилетия своей литературной деятельности, Писемский с благодарностью напомнил Гончарову об этой его услуге: "Вы знаете, как я высоко всегда ценил ваши литературные мнения и как часто и много пользовался вашими эстетическими советами и замечаниями. Но помимо этого вы были для меня спаситель и хранитель цензурный: вы пропустили 4-ю часть "Тысячи душ" и получили за это выговор. Вы "Горькой судьбине" дали возможность увидать свет божий в том виде, в каком она написана" [А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 284, 285].
"Тысяча душ" была задумана в глухую пору "мрачного семилетия" и закончена в условиях общественного подъема конца 1850-х годов. Естественно, что значительный поворот в политической и общественной жизни, происшедший за эти годы в России, не мог не отразиться на процессе создания этого социально насыщенного романа. Поэтому изучение этого процесса могло бы дать весьма ценные материалы для понимания "Тысячи душ". Однако главные документы, необходимые для такого изучения, – рукописи первых трех ее частей – не сохранились. То, что дошло до нас (переписка Писемского со своими современниками, рукопись четвертой части), позволяет проследить основные этапы работы над романом лишь в самых общих чертах.
Первые высказывания Писемского о "Тысяче душ" свидетельствуют о том, что на ранней стадии воплощения замысла в основе сюжета должна была быть история писательской карьеры главного героя романа. В связи с этим предполагалось, по-видимому, более широко, чем в окончательном тексте, привлечь факты литературного быта того времени. В декабре 1853 года Писемский сообщил А.Н.Майкову: "...начал новый и очень длинный, длинный роман, написал две главы – сюжет долго рассказывать, я говорил об нем Панаеву, спроси, если любопытно, у него, но только выведется литератор не по призванию, а из самолюбия. Петербург я трону, но, не бойся, не ошибусь, потому что возьму из него только то, что хорошо узнал и знал еще прежде. В отношении петербургских литераторов я скажу откровенно, что они, не говоря уже про вашу милость, ей-богу понравились мне лучше московских, не тартюфят, по крайней мере, тогда как там [всюду почти] встречаешь лицемерие, ханжество... и возму[ти]тельное, безсмысленное славянофильство в одном кружку, собственно, московском, и бездарное педантство в другом петербургском" [А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 62]. Этому замыслу соответствовало и первоначальное название романа: "Умный человек" [А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 63].
О дальнейшей эволюции замысла романа можно судить по следующему высказыванию его автора в письме А.Н.Майкову от 1 октября 1854 года: "Не знаю, писал ли я тебе об основной мысли романа, но во всяком случае вот она: что бы про наш век ни говорили, какие бы в нем ни были частные проявления, главное и отличительное его направление – практическое: составить себе карьеру, устроить себя покомфортабельнее, обеспечить [св] будущность свою и потомства своего – вот божки, которым поклоняются герои нашего времени, все это даже очень недурно, если ты хочешь: стремление к карьере производит полезное трудолюбие, из частного комфорта слагается общий комфорт и так далее, но дело в том, что человеку, идущему, не оглядываясь и не обертываясь никуда, по этому пути, приходится убивать в себе самые благородные, самые справедливые требования сердца, а потом, когда цель достигается, то всегда почти [человек] он видит, что стремился к пустякам, видит, что по всей прошедшей жизни подлец и подлец черт знает для чего!" [А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 77, 78].
Теперь, как это можно судить по только что цитированному изложению, тема романа приобрела большую социальную остроту. На этой стадии работы над романом история литературных занятий героя, по-видимому, уже отодвинулась на второй план: литератор "не по призванию, а из самолюбия" едва ли мог быть назван подлецом. Теперь уже речь идет преимущественно о служебной карьере героя.
Но характеристика главного героя в журнальном тексте "Тысячи душ" значительно смягчена. Особенно явственно стремление Писемского реабилитировать своего героя в четвертой части романа (см. вступительную статью, т. I, стр. 27-30). С особенной наглядностью это старание превратить Калиновича из "подлеца" в положительного общественного деятеля сказалось в рукописи четвертой части романа, хранящейся в Государственной публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде (Собрание отдельных поступлений 1947 года, No 227). Эта рукопись является копией, по-видимому, первой редакции четвертой части "Тысячи душ". На полях и между строк этой копии имеются многочисленные поправки и вставки, сделанные рукою Писемского. В результате этой переработки сложилась вторая редакция заключительной части романа. Однако текст второй редакции во многом отличается от журнального текста четвертой части романа. Это заставляет предположить, что существовала еще одна, третья, редакция четвертой части, с которой и производился набор журнального текста.
В большинстве случаев изменения текста второй редакции были, по-видимому, произведены по соображениям стилистического или композиционного порядка. Но между текстом второй редакции и журнальным текстом имеется несколько таких расхождений, характер которых заставляет предположить прямое или косвенное вмешательство цензуры. Однако это предположение не может быть проверено ввиду того, что рукопись третьей редакции и цензурный экземпляр четвертой части романа не сохранились.
Ниже приводятся некоторые места из второй редакции, не вошедшие в журнальный текст романа.
Стр. 355. После слов: "...нелицеприятное прокурорское око" в рукописи было: "Еще отчасти знают, наконец, и потолкуют об ней мужики, потому что и у них на спинах она кладет иногда свои следы" (стр. 1 об.).
Стр. 366. После слов: "...не совсем лестную для себя улыбку" в рукописи было: "Каково здесь дворянство, ваше превосходительство? – спросил Калинович, потупляя глаза и, кажется, желая вызвать его на дальнейший откровенный разговор.
– Отличное здесь дворянство, превосходное, – отвечал губернатор. Тысяча душ, две, три, наконец, двенадцать! – продолжал он, прищуривая глаза.
– Вам здесь, я думаю, ваше превосходительство, много неприятных столкновений, – заметил Калинович.
– Нет, – отвечал губернатор решительно, – я дела этого рода всегда стараюсь покончить домашним образом. Задурят там мужики, введу команду, попугают их, и по большей части тем кончается. Дела этого рода вообще развивать и оглашать опасно. Если даже и виноват барин, так вы, наказывая одного виноватого, двадцать невинных подвергаете опасности. Я сам помещик, и знаю, что такое русский мужик. Ему только дай эту идею. А! Рябининские вон пошумели, им ничего не было, давай-ка, паря, и мы. Вот что-с?" (стр. 18 об. – 19).
Стр. 374. Вместо слов: "...которому она сама, своими руками, каждый год платила, не стыдно было предать их?.." в рукописи было: "...не стыдно было, как Иуде какому-нибудь, продать их... тогда, как муж ее (это она уже добавляла по секрету), Семен Никитич, каждый год, из рук в руки, платил ему полторы тысячи серебром, что в пятнадцать лет составляло 22 тысячи с половиной. Ведь это состояние!"
Стр. 388. Вместо слов: "...замечательно деятельным и, пожалуй, даже полезным человеком" в рукописи было: "...если не великим, то по крайней мере замечательно полезным человеком" (стр. 50 об.).
После слов: "...сквозь толстую кору прежних подьяческих плутней" в рукописи следовало: "...барских авторитетов и генеральских властей" (стр. 50 об.).
Стр. 461. После слов: "Калинович глубоко вздохнул" во второй редакции были такие строки: "Нет, начал он, это обидно, очень обидно. Обидно за себя, когда знаешь, что десять лет имел глупость положить в службу и душу и сердце... Наконец, грустно за самое дело, в котором, что бы ни говорили, ничего нейдет к лучшему и, чтобы поправить машину, нечего из этого старья вынимать по одному винтику, а сразу надобно все сломать и все части поставить новые, а пока этого нет и просвету еще ни к чему порядочному не предвидится: какая была мерзость, такая есть и будет" (стр. 166 об. рукописи).
Удаление фразы о том, что надо все сломать, едва ли можно объяснить только опасениями цензурного запрета. Это программное высказывание Калиновича, завершавшее роман во второй его редакции, снято, надо полагать, главным образом потому, что оно слишком резко нарушало внутреннюю логику образа, почти нацело отрывая Калиновича четвертой части от Калиновича первых трех частей романа. Именно с целью смягчения этого разрыва в третьей редакции четвертой части появился эпилог.
Из текста второй редакции удалены все эпизоды, связанные с выработанным князем Иваном и Медиокритским замыслом убийства Калиновича. В связи с удалением этих эпизодов не вошла в журнальный текст и история лакея Давыдки, который по предложению Медиокритского должен был убить Калиновича.
Вскоре после того как закончилось печатание "Тысячи душ" в "Отечественных записках", вышло отдельное издание романа, где с некоторыми изменениями был воспроизведен журнальный текст. В начале 1861 года (цензурное разрешение 5 декабря 1860 года) в 3-м томе "Сочинений А.Ф.Писемского", изданных Ф.Стелловским, роман был напечатан в третий раз. Подготавливая роман к этому изданию, Писемский внес в его текст много стилистических исправлений и дополнений.
М.П.Еремин
1. Волоковое окно – маленькое задвижное оконце, прорубавшееся в избах старинной постройки в боковых стенах.
