Текст книги "Алексей Федорович Лосев. Раписи бесед"

Автор книги: Алексей Лосев

Соавторы: Владимир Бибихин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Всё, вообще говоря, материально, начиная от богов и так далее вниз до первой материи. Но во всем разная степень материальности. На противоположных сторонах есть чистая материя и чистая идея. Одно абсолютно – и другое абсолютно. Чистая δΰναμις материи еще не вещь. Чистая идея тоже еще не вещь.

Так вот, значит: намечается иерархия бытия у Платона и Аристотеля. Мы слишком опираемся на идеальную сторону. А ведь точно так же можно было бы опираться и на материю. Там, в земном, ее больше, здесь, в идеальном, она превращается в чистую возможность. Искусство располагается посредине. Оно и не идеально, и не материально, а представляет собой нераздельную слитость того и другого. И поэтому оно подчинено не абсолютной, не аподиктической, а диалектической логике, топике. Искусство меньше содержит материи, но всегда обязательно содержит. Ведь даже если материи нуль, она всё же материя.

Мне кажется, мы делаем ошибку, понимая всю эту античную иерархию идеально. Можно с таким же успехом понять ее и материально. Особенно когда мы рассматриваем срединные вещи, между чистым νοΰς и чистой возможностью. Там, где ни копнешь, сам Господь знает, сколько τόποι было заложено в каждом суждении. Например, человек пьяница, развратный. В нем материального больше, и значит, больше всевозможного рода топосов.

Так я хотел тебя просить вот о чем… В De coelo у Аристотеля небо и идеальное, и материальное; и всё остальное под небом такое же, двойное. Ты, сразу после нашего вступления, привел бы несколько примеров. Полистал бы ты

трактат, выписал, и мы бы сделали краткое резюме. Этот раздел будет называться «Эстетика неба». Тогда вся топика у нас имела бы три главы: (1) эстетика неба, (2) эстетика цвета, (3) физиогномическая эстетика. Это был бы пример античной эстетики, где принцип относительности имеет важное значение.

Какие пункты особенно важны. (1) Небо – абсолютно тончайшая материя. Не пустота: свод небесный тоже материален. Материя здесь утончилась до нуля, но не уничтожилась. (2) Небо Аристотель как – будто бы называет эфиром. Это нужно посмотреть. Где-то там говорится, что эфир «пронизывает всё». Так и должно быть, потому что эфир тончайшая материя, а материя пронизывает всё. (3) Тут у нас эстетика относительности. Материя везде разная. Она потому относительна, что везде разная! Это уже не Ньютон, это Эйнштейн. Само пространство изгибается, поэтому нельзя выйти за пределы неба. Причем кривизна пространства везде разная. Это у Аристотеля очень оригинальная идея, которая отсутствовала в науке две тысячи лет, и только Эйнштейну пришло в голову… Тоже и время везде разное. Поэтому на краю мира можешь дойти до точки, где времени нет. А в других точках – время есть. Как пространство может быть нулем или всем, так и время. Вечность – это тоже какой-то предел времени, когда всё настолько сгущено, что несмотря ни на какое движение все равно в этом месте остаешься. А есть участки, где происходит убыль пространства и времени. Или прибыль. Затем: движение может быть и конечное, и бесконечное. Так что материальное, вместе с пространством, временем и движением, – это везде что-то разное, относительное. (4) Эта тончайшая материя, этот эфир, эта невесомая, невидимая, световая материя и держит весь мир. Она настолько грузоподъемная, солидная, тяжелая, что она составляет массу, которая держит весь мир. Плотность между прочим тоже везде разная. Луна, звезды, наш мир все имеют разную плотность. Пространство, время, движение, вес – они везде разные. (5) Вселенная не коробок, в котором находится всё, а само время, само пространство мира подвижно. Не так, что время просто идет: нет, само время находит по-разному. Ты поднялся на Сириус – и там время не меняется, может быть, целую вечность. Благодаря такой тенденции пространства и времени к разнообразию становится возможно искусство. Ведь только с бытовой, обывательской точки зрения есть только одно пространство. Нет, картина,

которую ты смотришь, имеет разнообразное пространство. Не нужно для этого и перспективы, а просто искусство в том и заключается, что каждая часть изображения (лицо, каждая часть изображаемого, то, что он делает) – всё разнообразно и по времени и по пространству. Почему произведение искусства нам так нравится? Потому что выражено на малом отрезке то в пространстве, что мы не можем поймать. Обычный стол – он ведь тоже разное пространство и разное время. Но мы этого не замечаем. Пространство вообще незаметно. Да и в малых масштабах мы ничего не можем уловить. Эйнштейн создал свою теорию не для малого пространства. Отставание Меркурия на 8 секунд в столетие[31]31
  Не помню какой


[Закрыть] говорит, что тут уже другое пространство. Это обнаруживается только на громадных расстояниях, в миллионы километров. А в картине изображено что-то – всё маленькое, однородное, но – выявлены все основные категории. Да, картина, художественное изображение, это интересно! Почему? Да потому что там разное пространство и время. (6) Наконец, последнее – мир у Аристотеля, который так устроен, он ведь огненный. Вся периферия космическая – она огненная. Вот только не могу сказать, эфирная или прямо огненная? Ведь эфир – о нем есть разные мнения. Одни думают, что огонь это и есть эфир, огонь всё и пронизывает. Так или иначе, античный мир огненный.

Так что у тебя получается замечательная картина. Не христианская, категории совсем иные, не такие, как у нас, – и всё это в огне!

В чем техника нашей работы? Не в том, что яркая идея, – идею-то и я тут кое-как сочиняю. А вот найти строку в источнике, показать текст, подтверждающий нашу мысль, сопоставить… Так мы нашли место у Аристотеля, он там сам говорит, что это диалектическая логика, в моем смысле слова. Топика начинается там, где заходит речь о том, что наиболее очевидно, наиболее вероятно, в чем можно убедить. Читать тебе придется немного… Вначале только общие рассуждения. А потом идет чистая астрономия – там и не надо ничего. Но разные философские, эстетические рассуждения – это интересно.

Итак: отношение к эстетике в трактате «О небе»; огонь, конечно, это эстетическая категория. Затем, разные пространство и время.

Я уверен в том, что все эстетическое и художественное основано на разнородности пространства и времени. Это надо пережить, передумать – а в книге мало что от этого останется.

Символико-синтетическое мышление в трактате «О небе». Наивное сочетается с бесконечно глубоким. Психологическое и социологическое – перемешано всё.

Αίθήρ —οΰρανός уже у Гомера плохо различались.

1. 4. 1971 В античной космологии несомненно действовала живописная и скульптурная рука. Это тебе не ньютоновский мир, который кто-то делал и поплевывал. Здесь важен вид. Почему эстетика? Потому что согласованное и красивое оформление всего космоса. Так это же тогда тело! Оно доходит до особой плотности – и становится идеей.

Два нулевых полюса материи. Сначала чистая возможность; потом тело, они имеют тяжесть; потом утонченный принцип материи, она превращается опять в нуль. Но и тут всё материально, и это превращает идею – в вещество. В одну материю попадешь – ты богоподобный человек, в другую – ангел.

Все понимают, что предметы возникают и гибнут; но ведь и время-то, пространство-то тоже меняются! Что если картошины затолкать в большой горшок, они будут зажаты, что тело в разной среде сжимается и разжимается, – это все понимают. А то, что независимо от меня, но в зависимости от пространства и времени мое тело меняется вместе со всем миром – это вот то, что было ясно в античности и в Средние века, и это то ощущение, которое лопнуло в Возрождение и особенно в 17–18 вв. У Ньютона все однородно, как в горшке; можно сжать и разжать содержимое, но оно останется однородно.

De coelo изложить в форме кратчайшей. Эстетику от онтологии не отличать. Что касается абсолютного, я всё уже изложил. Теперь осталось сказать, что там получается в иерархии сущего. Предельное обобщение.

Платон, он играется со своим космосом. И Аристотель тоже любит, любуется на это. Есть абсолютный предел высшего неба – и внутри этого предела болтается относительное. Термина «относительность» можно избежать, но я все-таки ввел его. Теперь на месяц работы. Существенное настолько для меня ясно, что даже говорить не хочу, говорить не о чем. Эстетика относительности. Сколько угодно могу об этом писать.

Сами по себе эстетические суждения, формулировки – приходится выдирать их с большим трудом. Но о любом писателе можно написать его эстетические воззрения. Пушкин, Достоевский… Если ты досократиками воспользовался – это ничего. Можно.

Bodo Gatz – может быть, общие высказывания из него взять, для фона? Но начать надо с Hellwig'a. На Гомере держится вся античность. Как Аристотель влюблен в Гомера! Как он его знает наизусть! Правда, Аристотель уже модерн, но такое внутреннее единство, что нельзя говорить об Аристотеле без Гомера. Если Гомер не буквально цитируется, то остается как фон. Аристотель влюблен и в Еврипида. Еврипид уже конечно модернист, декадент. И у Аристотеля тоже эти декадентские элементы были. Они разовьются потом в эллинизме. Conen правильно говорит: ни да, ни нет, а только потенция. Опять относительность! Это всё книги, отчасти подтверждающие мою эстетику.

Вот надо, чтоб звонило… Эти книги для меня звонят…

3. 4. 1971. Я спросил А. Ф., почему «мениппова сатура».

Сатура, от satis, довольно, это блюдо, на котором очень много разных яств. Не от «сатир». А потом значение сузилось, его свели на пародийность и сатиру. Сатирик берет предмет, обляпывает с разных сторон, превращает в безобразное, неуклюжее, загрязненное… Вначале сатура в Риме – многожанровое произведение, где и проза и поэзия, любые стили. Поэтому – сатура, и всякая античность будет произносить «сатура», но со временем дойдем до полного забвения этого смысла и до «сатира».

Аникст, хороший ученый. Его авторы Шекспир, Шоу. Он говорил, что «устал от Шекспира».

Мой ученик Шестаков [32]32
  sic. Всякое мнение открыто для понимания и непонимания. Высказывающий его должен быть готов к тому и другому.


[Закрыть], друг и приятель.

11. 4. 1971. Кассирер много писал, очень крупный человек, у него не халтурное, всё самодельное, самостоятельное. – Вся ведь трудность в том, чтобы абсолютная точность должна быть. И я тебя все время настраиваю на это.

19. 4. 1971. Ты вот огрызался… Простить – это дело маленькое. Но важно самочувствие человека. Ты огрызался, забывал, что это работа моя, а не твоя. Ты просил, чтобы я по-твоему думал… Я каждому предоставляю думать, как каждый хочет. Если человек думает иначе – его право. А мое право – думать по-моему.

Поэтому споры на советах, кафедрах, я в них не участвую – или участвую минимальным образом. Всем не угодишь. Даже марксизм такой, что всем не угодишь. Один так думает, другой иначе – а я по-своему. И там, где нужно, я марксизм применяю, а там, где не нужно, не применяю.

Не крещеный? Но крещение нужно, это же приобщение к Церкви. Есть вещь такая, непреоборимая, – вера, такая же густая и непреоборимая, как мысль. Есть истины, как 2x2 = 4, которые нельзя изменить, и в вере. Хотя многим это кажется глупым и неверным и отсталым.

Есть в человеческой душе такие разные области… Их можно объединить, кто способен. Владимир Соловьев – мог объединить, большинство – нет. У большинства одно дано в виде мифа, другое в виде теоремы. Они и в то и в другое верят отдельно. Обычно люди разделяют веру и разум. А есть такие, как Флоренский, Соловьев, – те умеют объединять. Да не всякому такое и нужно… Бабке нет дела до науки, бабка крестится и молится и живет верой. Так и ученый, решает свои теоремы и не понимает, что теоремы эти странным образом реальны. Наука установила, что, оказывается, солнечная система движется по законам Ньютона. Но это – закоснелое представление. В самом деле, всякое а имеет причиной b, b имеет причиной с, с – d. Бесконечное множество причин. Где же причина всего? Считают, что правильно делают, отыскивая причины. Но если а имеет причиной Ь, с, d, то где-то должна же быть причина, которая зависит только от себя самой? Значит, есть causa sui – причина себя самой. Значит, приходится принимать бытие, которое действует, но самостоятельно, оно само. Или иначе получаем дурную бесконечность причин.

Ну ладно, хорошо. Теперь дело. Относительность. Разнообразие космоса. Вместо тупого камня, носящегося по небу, разрисовка созвездий, облаков, туч и т. д. Всё это древние понимали: бытие, но не самостоятельное, как кусочки в чашке, а так, что сама чашка везде разная. Но не все додумывали это

концептуально, потому что такие факты становятся очевидны только на больших расстояниях.

Метафизика Аристотеля создана на века. Абсолютное бытие тут играет в себе самом. Оно разнообразное, цветное. Я называю это относительностью, логикой относительности. Это мещанское мнение, что будто бы в античности была только абсолютная метафизика. Я называю аристотелевскую метафизику относительной. Хотя, конечно, невозможно оторвать эту относительность от абсолютности!

В самом деле, возьмем чистую случайность, – туча летит. Почему? Случайно родился человек – почему? Это, чтобы случайное случилось, абсолютно необходимо, тут абсолютное веление судьбы. Почему? Неизвестно почему.

Поэтому звездное небо – оно само-то абсолютно, но почему оно именно так разрисовано? Почему там фигуры, Большая Медведица, Малая Медведица – почему? Неизвестно почему. Оно могло бы быть разрисовано иначе, но есть абсолютная необходимость в том, что всё случилось именно так, как случилось. Раз навсегда всё дано – но почему именно так, а не иначе? Неизвестно! Родился ребенок. Почему? Что родители в браке – не объяснение, сами родители родились в браке. Рождение ребенка, то, что есть человек – нечто абсолютное. Его могло не быть, все-таки он есть, есть случайно, но поскольку он есть, он абсолют.

Они (древние) считали бытие абсолютным – а с другой стороны, события на небе, хотя в них есть момент относительности, они ведь тоже претендуют на какую-то самостоятельность. И опять же всё, взятое вместе, абсолютно. Ты скажешь: но позвольте, один родитель хотел родить, другой нет, стало быть, рождение ребенка случайно? Да, и тем не менее рождение ребенка есть нечто абсолютное!

Гегель отчасти это понимал. Бытие предполагает, что есть небытие. Хорошо… Но почему? почему? Бытие есть нечто. Значит, есть ничто. Почему?

При железной, при стальной логике у Аристотеля всё пронизано относительностью. Вот например цвета. Соединение определенных цветов дает красоту – почему? почему один цвет с другим соединяется, а с другим не соединяется? То же – физиогномика. Скажем, пьяный дурак дерется и бьет смирного, который сидит себе в углу и думает что-то про себя. Что между ними такая разница, что пьяный неразумный, а тот разумный и тихий, – это

необъяснимо. Скажут: ясно, почему он разумный; его так воспитали, что он такой тихий, скромный. Но почему его сосед буйный дурак, а он разумный и скромный? Здесь никаких объяснений не хватит, тут действует μοέρα, судьба, необходимость.

Это меня всегда поражало. И так я прожил свою жизнь и до сих пор не могу понять. И так и знаю теперь – не смогу понять. В конце концов все приходит к вопросу о добре и зле. Бог правит всем, а здесь что творится? Разве не может Он одним движением мизинца устранить всё это безобразие? Может. Почему не хочет? Тайна… Ангелы во множестве отпали от Бога. Дьявол, бывший ангел, всё знает и всё признает, кроме абсолютного бытия Бога. Неужели Бог не мог бы привести его в такое состояние, чтобы дьявол не делал зла? Ха-ха! А почему Бог этого не делает? Тайна…

А верующий тот, кто эту тайну прозрел. Другие быстро соображают – дескать, э-э, никакого бога нету. Это рационализм и дурачество. А вера начинается тогда, когда ты понимаешь, что всемогущий Бог существует, но Он распят. Бог – распят! Когда начинаешь это пытаться понимать, видишь, что тут тайна.

И древние и новые, конечно, эту тайну знали. У Аристотеля это выражается наивно: в одном месте «Метафизики» он говорит так, в другом иначе. И там, и здесь правильно. Ты ему скажешь: как же это так, там у вас, профессор, абсолютный ум, перводвигатель, который всем управляет, а тут черт знает что творится? Кто не понимает, в чем тут дело, тот как клоп будет убегать от пальца, который его раздавит. А был бы верующий, сказал бы: здесь тайна…

Поэтому я не хотел делать абсолюта из «Метафизики». Древние же знают и зло! Так неужели им не приходит в голову, какое здесь противоречие? Они же видят в небе вечный перводвигатель, а с другой стороны, на земле, это безобразие! Как же так? Если бы они этот вопрос задали и сказали: это тайна, они бы стали верующие.

Говорят больному: пойди в церковь крестись, болезнь пройдет. Вздор! Наоборот, тот, кто крестится, рискует попасть в большее зло. Это объединение добра и зла необъяснимо, когда честный хороший человек вдруг оказывается в неприятном, в безвыходном положении. Его даже убить могут, прекрасного-то и лучшего. Так что же Бог-то тогда думает? Тайна. Это – тайна. И когда человек

эту тайну уразумел, ему уже не нужно говорить «вот ты крестик повесь, маслица помажь…» Может быть, может быть, конечно, есть таинства, которые облегчают положение. Но если совершают обряд миропомазания, а человек вместо выздоровления заболел и умер? Я лично – я не удивлюсь. Я скажу: да, именно так и должно быть. Значит, это Божья воля такая. А так, без веры, получится вульгарный оптимизм и рационализм. Конечно, бывает, что человек помолится и утешится, болезнь после миропомазания пройдет. А если болезнь станет хуже, если ты помрешь? Да будет воля Твоя! Тайна неисследимая и невыразимая!

Поэтому, излагая нудную, скучную метафизику, претендующую на абсолютное, крепкое, божественное, я считаю, что тут же рядом заложена и вся относительность. Небо, конечно, движется надежно, на века. Это бог, по крайней мере нижний, но даже этот бог движется надежно. Но если в одну секунду окажется, что этого прекрасного небесного свода нету, какой-то один момент выпал, и он взорвался, поломался, исчез – я, если христианин, не удивлюсь.

Если я язычник, то скажу: да, конечно, здесь у нас на земле хаос, но зато неподвижные звезды всё движут, постоянно, непреложно. С христианской точки зрения тут относительность. Допустим, что язычество это абсолютизация всего мира. Ну что ж, пусть тогда Платон и Аристотель верят, что мировое устройство нерушимо, – пусть верят. Только, если случится катастрофа, они не будут знать, куда деваться, – а я, христианин, буду знать, я скажу: свершилась тайна Божия! Так должно быть!

Так вот я, изложивши абсолютную эстетику, подвожу итог. Там, на небе, вечная красота, сияние, неподвижный перводвигатель. Всё это точно изложено, не знаю, при тебе или без тебя. Эстетика неба – абсолютная. Но теперь я смотрю на это так, что если лопнет звезда, если эта эстетика лопнет – я не удивлюсь.

Так же цвета. Возьми простой букет. Ты говоришь: ах, красота. А другой человек – ему не нравится; он говорит, надо иначе расположить. И согласия между вами не будет никогда. А ведь букет это пустяки, вещь, которая вянет, цена ей три копейки.

Так же внутреннее и внешнее физиогномики. Есть связь внутреннего и внешнего? Конечно есть. Откуда еще о человеке знать, как не по жестам, мимике, словам, строению тела? Но сам Аристотель говорит (я нашел одно место) – во «Второй аналитике» он сам сказал, что логика связи между

внутренним и внешним не силлогистическая, и не математическая, и не аподиктическая, а это логика, как он сам говорит, это логика риторическая. Это я еще в книгу не вписал, но надо. Что эстетика неба у Аристотеля – риторическая. Тут, в риторической логике, всё, и абсолютность, и относительность, и понятность, и непонятность. Эстетика неба – риторическая.

Дамаский говорит замечательные вещи; очень трудные, но замечательные.

«Послезаконие» – это уже окончательный платонизм.

25. 4. 1971 Не помню, о какой западной книге А. Ф. говорил:

Тонкие мысли. Полная свобода человека, и всё же Бог управляет. Это не антирелигиозное. Но очень тонкое. Полезный материал в этой книге. Полнейшая свобода для человеческого ума и культуры – потому что боги молчат, боги молчат!

29. 4. 1971. Ницше уничтожал Винкельмана – представлял божество не только в созерцательном, но и в экстатическом виде. У Винкельмана было скульптурное, статическое понимание античности. Так конечно ее нельзя понимать. Но хаотические, экстатические элементы – в рационализме 18 века это было приглушено, поэтому всё представлено в торжественном, молчаливом состоянии.

Обычно Аристотеля понимают только в абсолютном смысле. Он и не отрицает абсолютного бытия, но перекрывает его тонким потенциально-гипотетическим бытием. Выдвигается абсолютное у Аристотеля. Иначе и не могло быть до Маха и Авенариуса. Другой вид бытия у Аристотеля не излагался. Но позвольте – оно ведь тоже бытие, только особого рода! Потенциальное и молчащее проникнуто крикливым.

Самое понятие молчания и речи для нашей обыкновенной речи вполне условно. Речь, предложение в чистом виде только в школе разбирают. Реально они редко встречаются. Но есть много логиков и грамматиков, которые смотрят глубже, понимают речь —

как общую заданность!

общую заряженность! (жест)

В речи заложено[33]33
  Вне мнений есть общепризнанный научный фонд фактов и проблем. Он неприкосновенен.


[Закрыть] многое, чего нет в словах. В какой степени?

Для того, чтобы это сказать, нужен контекст. А контекст бесконечен. Поэтому предложение может иметь какой угодно вид, вплоть до отсутствия подлежащего и сказуемого. Например, «Ты пойдешь гулять? – Угу». Это предложение? Да, это полноценное предложение, хотя нет слов «я», «пойду». Надо бы в языке побольше интонационного момента изучать. «Мой брат защитил диссертацию. – А – а – а!» (поет с повышением и понижением голоса) Если этот романс анализировать логически, чего только в нем нет.

Поэтому о молчании и речи в языкознании нет еще ясных выводов. Люди пока еще только бродят около этого. Говорят иногда, но не очень внятно. А у Аристотеля развернута целая теория диалектической и риторической логики. Мимо нее обычно проходят. А я решаюсь применить ее к его основным учениям. Проходят мимо, потому что до Маха, Авенариуса, Гуссерля не дошли. А до среднего бытия – дошли.

Относительность у Платона и Аристотеля выражена невнятно. Теперь понимают, что можно говорить правильные предложения, и они не будут иметь никакого отношения к действительности. «Круглый квадрат». Я сказал что-нибудь? Сказал. А ты понял? Конечно понял. А соответствие действительности тут есть? Нет – но впрочем не знаю. «Володя, тут у меня деревянное железо!» Здесь, в этом предложении, всё есть – кроме объективного факта деревянного железа. Я, например, не наблюдал такого факта.

При современном состоянии мысли нельзя без относительности понимать действительность.

30. 4. 1971. Знаешь, что мне пришло в голову, слушая твое изложение Дюбуа: вечность вся зажата в одну точку (показывает кулак). Там есть все времена, но она сжата в один момент.

В античности всё в целом объято вечной красотой. Это вот в современной Европе исчезло. Ведь новейший мир бескартинен: нет живописного целого, нету картины мира. Нынешняя наука вообще не признает никакого мира. Это для нее всё брехня, теперь у нее Ньютон. О красоте мира стало снова можно говорить только после Эйнштейна. У него разная кривизна пространства и времени, разные свойства в разных частях, я скажу, как бы физиогномика мира. Эйнштейн конечно строгий ученый, он на такие вещи не бросался. Но мы-то не

физики и не математики, мы смотрим эстетически. Здесь мир – пустота, ничто, а там это картина. Вот где настоящая эстетика. Она же и онтология. Онтологически античный мир это картина.

Правда, ты ничего не сказал о подлунном мире. В нем много нецелесообразного, хаотического. Хаос тоже входит в картину мира. Все эти относительные вещи, эти категории неабсолютного бытия – действительные силы, живые. Они красивые, действующие, никогда не мертвые; никакая вечность, никакая устойчивость им не мешает. А современным на всё это наплевать. Наплевизм на то, на сё… Нет ничего устойчивого. Возрождение – всеобщее наплевательство. Кто там если был философ, то скептик.

Словом, момент относительности и абсолютности у нас должен быть. У Аристотеля большая система. У него есть и эстетика, и относительность. Не современные мещанские понятия. Относительность фонтаном бьет в этой эстетике – всё абсолютное бьет этим фонтаном. Это нужно учесть. А иначе пропадет книга, ибо все построено на этом понимании. Смотрит на мир он живыми глазами. Можем сказать, что его эстетика это эстетика абсолютно-относительного. Ты прости меня за самомнение, но это первая живая книга об античной мысли, до сего времени не было. Мнение Ленина мы запнули. Последние параграфы это уже правильное мнение.

Теперь печатать ее или не печатать будет решать большое начальство, которое ни в Аристотеле, ни в античности ничего не понимает, но власть у них огромная. Я же мелкий служащий, чиновник. Хотя я вдруг могу…

Можно доказывать, но можно и украшать. Дама с украшениями не нуждается в том, чтобы что-то доказывать.

Caelum empyreum.

Был такой Варбург[34]34
  Скульптор и архитектор 4 в. до н. э., поздняя классика.


[Закрыть], любитель-искусствовед. Его библиотека стала институтом. Они много там наиздавали. У них разные авторы интересные. Была важная книга Панофски о перспективе. Но сейчас что-то не знаю их новых книг. Либо капитал исчерпан… но капитал не может быть исчерпан, он же дает проценты.

2. 5. 1971. В эпоху после классики, в эллинизме начинается большое развитие личности. Скажут, при чем тут эллинизм? А при том, что раз уже наивное рабовладельчество кончилось, завоевательная политика развернулась от Испании до Индии, несколько сот тысяч рабов обслуживали полноправных греков – потому и сложилась почва для глубочайшего личностного развития. Раз открыли кран для личности, она пошла во всех направлениях. Петроний в «Сатириконе» показывает бездны разврата. Сложность личности, вот то новое, что пришло. Появилась масса новых форм литературных. Началась аллегорическая трактовка мифа. Классика ничего такого не знала; всё это принесло крупное рабовладение. Вот почему и в Новое время, когда стали работать машины, развернулась лирика. Клапан был открыт. Как там крупным рабовладением открыли клапан, так и здесь машинами. Эта новая лирика очень связана с машинами.

Перемена громадная надвигалась и уже чувствовалась в позднюю классику. Они же уже дрожат все как невропаты, и Платон, и Аристотель.

Ну, с этим мы справились. Заканчивается бег на месте, который мы с тобой вели с июля. Тут мне нужно писать том сочинений Платона, несколько предисловий. Если свободен, если ничто не каплет, мне посвяти несколько времени.

А. Ф. очень рад, что книга додумана. Похож на Ивана Ивановича Тесленко – казацкий тип.

16. 5. 1971. Table talk. Аза Алибековна: А вы помните этого академика Виппера, который говорил, что киники были первые греческие интеллигенты? – Да, встречался с ним несколько раз. Только это не его мысль, а Бориса Степановича Чернышева[35]35
  Беккер (Берлинская академия наук), в 5 тт.


[Закрыть]: софисты первая интеллигенция.

А. Ф. иронизирует: да, видите ли, религия всегда была лазейкой для человека, когда ничего другого уже не оставалось. В позднем Риме восстания рабов – это, конечно, что-то прогрессивное. А вот если в Спарте восставшие рабы сажали своего царя, то как к этому относиться?

О киниках. Слепое, телячье, свиное восприятие. Только то, что под носом, видят. Это не тонкости, а элементарный диамат. Хулиганили. В бочке сидели и хулиганили. Не видели элементарных вещей. Если штаны черные, то есть наверное и чернота? Нет, не верили. Киник Антисфен хотел уколоть Платона: Платон, лошадь-то я вижу, а лошадности никак не вижу. Тот ему ответил: Это потому, что у тебя есть глаза только чтобы видеть лошадь, а глаз, чтобы увидеть лошадность, у тебя нет.

О докторской диссертации Исая Михайловича Нахова: «Это грубо, Аза… Это же двадцатые годы».

17. 5. 1971. Зачем ты нарываешься на скандал… Вот, скажут, баре… (Оле, которая просила рабочих на улице не шуметь).

Время – это вечность.

Ноги качаются, голова какая-то не своя – спешка морально угнетает! В моей рукописи две тысячи страниц, нужны доделки, там вставь, туда припиши – морально невыносимо, когда торопят. Я привык делать все вовремя. Лосев делает всё вовремя. А сейчас вот в первый раз в жизни так запоздал. Вредно, и голова болит.

Сегодня будет первый заплыв (новая тема). Ты сделай… Я тоже могу всё это сделать, я могу отдельные буквы разбирать, но это же в тысячу раз длиннее, и тут же начинает болеть голова.

Склонность к мистицизму? Из-за близорукости? Это оригинально.

Жизнь очень разнообразна – то есть работа, то нет работы, то навалит… Эта стихия жизни от нас не зависит, мы как-то должны из этого выкручиваться.

Я свободный в психологическом смысле.

Я бы просто определил господ и рабов: те имущие, а эти неимущие.

Король и благородные дарят тебе кусок земли. Ты на нем работаешь, и тебе дают эту землю.

О важных членах редколлегии: Утченко ведь заведует отделом древней истории в академическом институте. Да и Дьяконов солидный член партии.

По зубам бьют… Зашибут…

2. 6. 1971. Михаил Александрович? Да не Дынник, Лифшиц. А Дынник такой прохвост и вульгарист… Михаил Александрович

Лифшиц [36]36
  Издательство Дидо.


[Закрыть], один из старых вождей марксистской эстетики. Он сказал обо мне: «В первый раз за 50 лет правильная характеристика Сократа». Я хотел спросить, а как у меня эстетика? Но не посмел.

Он (И. М. Нахов) пишет о киниках. Только он не умеет объединить. У него же интереснейшие тексты. Но ему обязательно нужна революционность. Поэтому в целом так, барахло… Киники не философия, а античное отщепенство, которому всё это безобразие позволено. Но считать это передовым, революционным… тогда я просто не понимаю, в чем же дело?

Демокрит материалист… Хотя что понимать под материализмом? Его атомы заключаются в геометрических телах, которые он называет идеями!

Филологическая работа Нахова очень высокая, факты все указаны как они есть, но когда он начинает считать одних передовыми, других нет, меня начинает коробить. Так и у Льва Толстого в «Живом трупе» Протасова, который сидит в кабаке, можно назвать передовым. Он выражает якобы протест против общества. В конце концов застрелился, последние слова его «Как легко!» Но это же всё уродство духовное и моральное уродство. Вот Толстой киником здесь и является. Но ведь Толстой это уже вырожденчество. Когда он боролся с самодержавием, это прогресс. А мистика рисовых котлеток – это ведь вырождение. Передовым был, если уж на то пошло, либо капитализм, либо социализм, но уж никак не идеология патриархального крестьянства, держащегося на топоре и на пиле. Это разложенчество, и ничего передового я здесь не вижу. Передовой был трактор, а не коса и мотыга. Коса была уже реакцией в 20 веке. Это убожество, духовное ничтожество. Трактор конечно тоже убожество духовное. Но трактор – это острый ум европейца, он облегчает труд, дает возможность для других направлений деятельности. А что такое борона и коса? Крестьянин должен надрываться целыми неделями… В свое время передовым изобретением были лук и стрелы. Колоссальный прогресс. Перед этим дрались палками и камнями. А что такое сейчас лук и стрелы? Это музейная игрушка. (Говорится в конце очень долгой, 2–3 недели, работы над диссертацией И. М. Нахова. Оценка А. Ф. – диссертант хороший филолог, но