Текст книги "Алексей Федорович Лосев. Раписи бесед"

Автор книги: Алексей Лосев

Соавторы: Владимир Бибихин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Введение

Алексею Федоровичу Лосеву требовалось из-за слабости зрения читать на языках. Не зная, как это делалось до меня, я стал читать сразу по-русски. Это пригодилось, и мне позволили часто бывать у него, также и для письма, после чтения, под диктовку. Мне давали делать дома письменные рефераты. В 1970 году, не сумев работать ни в Главлите, куда меня распределили после института, ни в МИМО, ни в издательстве «Мысль», я до 17. 7. 1972 года, когда был принят в сектор информации Института философии АН СССР, имел основным местом работы тихий кабинет Лосева.

Уходя после первого занятия с А. Ф. по Арбату к центру, я был другим. Город изменился, воздух был плотным, пространство глубоким. Я мог двигаться плавно в этой новой густоте. Каждый раз, как я приближался к дому Лосева, Арбат начинал казаться особенно запустелым, люди на нем совсем неприкаянными. Кабинет на втором этаже с окнами во двор излучал строгую отрешенность. Здесь думали. Большой человек в кресле с высокой ровной спинкой между заставленными книгами столом и бывшим камином бодрствовал в молчаливой сосредоточенности. «Здравствуй, Владимир».

Среди чтения и диктовки Алексей Федорович иногда заговаривал о другом. Его книги вмешали не все, чем он жил, часто – только намеки на затаенные ходы мысли. Когда начинались его отступления, я, чувствуя несправедливость растраты такого богатства на одного меня, брал один за другим листки из щедрой стопки «оборотиков» – для экономии на черновики шла использованная с одной стороны бумага – и записывал его слова, какие успевал, не вводя никогда свои. Магнитофона не было на горизонте.

Редко я решался перебивать А. Ф. Мы были такими неравными собеседниками, что, по-видимому, для него главным удовольствием от собственных рассказов оставалась разыгранная им в одном лице драма идей, характеров, положений. Он был редкостный актер. Ни малейшей нарочитости. Захватывал простор сцены, на которой пределы терялись из виду и всему было вольготно. Алексей Федорович словно только комментировал всплывающее в его памяти, сам и постановщик и увлеченный зритель представления. Отсюда бесподобная невозмутимость тона. Прибавьте редкостный словесный, музыкальный и миметический дар.

Я не пытаюсь восстановить пропуски в своих бедных записях. Получились всего лишь обрывки речей, но в них – его подлинный голос и моя тогдашняя зачарованность. За Алексеем Федоровичем записывали не раз (см., например, Литературная учеба, 1988, № 2, с. 176–179 и мн. др.). Но в новой связи те же мысли яснее показывают, как всё у А. Ф., и античное и современное, было связано чувством воплощенной близости высших сил.

Если бы кто-нибудь или я сам предположил в годы тех ранних записей, что с Лосевым можно спорить, я испугался бы. Если не он прав, то кто же? «По книжке Лосева и Шестакова[1]1
  История эстетических категорий, М. 1965.


[Закрыть]», записывал я себе 22. 9. 1965, «надо следить за деталями и вдумываться в мысль автора. Не надо торопиться перебить его своими скороспелыми догадками». В конце концов, его мысль была неоспоримо оправдана уже просто тем, что жила. Никто не смел судить со стороны, не рискнув думать сам. А рискнув, не захотел бы уже судить и спросил бы о другом – почему Алексей Федорович во многом остался подземным вулканом, чьи взрывы приглушенно отдавались во внешних слоях.

На упоминавшихся выше аспирантских занятиях каждая древнегреческая форма выступала у А. Ф. помимо своего смысла сама по себе уютной и надежной как горы, море или вечная идея. Платоническая идея, которую Лосев определял как «связку отношений, пучок структур», была подвижной. Статику Лосев приписывал скорее латинскому языку, строй которого сравнивал с порядком легиона перед боем. Гением порядка он объяснял мировое влияние латыни, в сравнении с которой «малосильный греческий язык, просиял – а теперь задворки». Мощь римского начала однако послужила сохранению греческого наследия. Возрождение вспомнило о греческой философии (Марсилио Фичино). Итальянскую классическую филологию 20 в. Лосев ставил высоко за унаследованное живое чувство античности.

Записи

1964

Греческий А. Ф. вел с одинаковой подробностью на всех уровнях от правил чередования, ударения, склонения и спряжения до строя фразы и этимологии. Технические детали, «рассчитанные на зубрежку», не страдали. Он уделял им столько усилий, сколько надо. «У меня выработался метод затверживания», говорил он. Каждый из уровней нес в его преподавании полноценный дух языка, поэтому А. Ф. легко и естественно переходил к замечаниям большого размаха. Выписываю их, насколько удается прочесть.

10. 11. 1964. Разбираем фразу «Η φιλια αγινρα εστίη έν τη άτύχία», дружба якорь в несчастье.Ατυχία, объясняет А. Ф., это немилость у богини судьбы Τύχη– это просто случай. Греки философы и мыслители, римляне завоеватели, юристы. У римлян для обозначения любви только amor. У греков —η φίλία, дружба; ό έρως любовь нежная; ή άγάπη любовь братская; ή στοργη любовь родительская. Тут душевное богатство. А у римлян главное – дисциплина, строй. Сидит в Риме император и командует людьми, которые живут за 10 000 километров от него, – это вот римляне любили.

Насчет άγάπη позвольте мне побаловаться. Как видите, в этом слове сначала

стоит alpha privativum, отрицательная частица а-. Потом идет корень ληθ. По-гречески Λήθη забвение, это подземная река; когда вы идете вдоль этой реки, вы всё забываете. Т. е. άλήθεια, истина, есть то, что нельзя забыть. Так понимали греки правду: то, что не подлежит забыванию. У немцев правда – Wahrheit, достоверное, проверенное. Наша правда – то, что правильно. А наша истина? Я думаю, что истина происходит от есть, естина. Русский человек материалист, ему то, что есть, что можно потрогать, то и истина. На одном заседании я подошел к Льву Владимировичу Щербе: «Вот вы всё понимаете в русской этимологии, а я ничего. Скажите, истина – это естина?» Он ответил удивительно: «Я думаю, что да, но доказать это не могу».

Порядок слов в греческом очень сложный. По-латински сказуемое, как правило, стоит на конце. Отсюда оно часто на конце и в немецком, в русском в 17 веке.

Γλώττα или γλώσα, значит трудно понимаемое слово. Отсюда глоссарий.

17. 11. 1964. Кардинал от καρδία сердце? Cardinalis… Да, пожалуй [2]2
  См. А. Тахо-Годи, Лосев, М. 1997, с. 244 (дальше просто: Лосев).


[Закрыть]. А я вам скажу больше: русское сердце и это греческое слово с корнем καρδ– одно и то же. Тут е переходит в а, очень обычное чередование. Чередование это такое общее явление, просто необозримое. Гласная всегда ненадежна, она всегда может измениться на другую.

Вообще фонема, вокруг нее такая путаница. Фонема у одного лингвиста значит одно, у другого другое. Еще так же повезло понятию модели. Шаумян? У него, наоборот, определенное значение: фонема у него есть чисто теоретический конструкт, который нельзя произнести. Старики никак не могут понять, что фонему нельзя произнести. Фонема не звук, а теоретический конструкт!

Вообще сейчас важные вещи творятся в языкознании. Нельзя соглашаться с теми стариками, что не хотят слышать о структурализме.

Аракин[3]3
  2 См. Лосев, с. 319–320.


[Закрыть]? Он хорошо разбирается в новых учениях. А вообще это только в центре сейчас знают новое, а в других городах глаза на всё свежее закрывают.

Σοφία это мудрость. Но греки народ практический; их даже считали обманщиками; например, римляне в отношении греческой верности и надежности имели особое слово graecofides, греческая вера, в том смысле, что грекам нельзя доверять. У греков Σοφία конечно, мудрость, но все-таки она означает греческую мудрость, иногда даже хитрость. У философов мудрость, конечно, сублимируется в чисто теоретическое высокое значение.

Еще важнее λόγος – и слово, и речь, и разум. Поэтому ни на один язык перевести λόγος нельзя. Verbum? Wort? То и другое просто слово, а в греческом, например в φιλολογία, -λογία от λογος вовсе не слово, а что-то совсем другое.

Άρετη часто переводят добродетель, но это значение сложилось только в позднем эллинизме, хотя и до христианства. Άρετη – добротность, вот правильный перевод; совершенство в каком-нибудь отношении, обязательно в хорошем.

Вот вам развитие идей. Была политическая, социальная добротность, а позднее развитие языка пошло по линии морализирования. История слов поучительна. Например, наше слово пошлый. Первоначально оно значило то, что пошло, т. е. какую-то повседневную, обыкновенную вещь. Теперь другое значение. Или наше слово воля.

В старых языках есть аромат! Роскошно! Музыка!

Это все можно рассматривать в связи с историей культуры. В слове аретп сразу видно, что это языческая религия, не морализирующая.

24. 11. 1964. А. Ф. объясняет второе склонение в греческом. Формы склонения не правило, это факт языка. Правило что-то обобщает, а тут ведь никакого обобщения нет, есть просто требование говорить именно так, а не иначе!

Тантал – догреческое слово.

В ударении всё закономерно: никакой схоластики нет.

Греческое О при звательном падеже это восклицательное О, как в русском языке: звательная частица.

Хайроэ значит радуюсь; при расставании и встрече говорили χαέρε, χαίρετε. Интересно, что грек другому желает радости, а русский здоровья. Но при расставании русский говорит прощай, просит отпустить ему вину. Тут русский язык далеко замахнулся; тут, видите, обернулась какая-то философия глубокая. А римлянин говорит просто vale, знаете; vale, будь здоров. – Это прощай по-русски глубоко, глубоко… Прости значит освободи? морализирующее значение появилось поздно, после Канта и Гегеля? Да, может быть. Они ведь моралисты.

Палеоазиатские языки: выражение действия есть, а выражение лица достигается другими способами. Там вообще чудные явления.

Гомеровская Илиада – там много наслоений, напластований. «Они жарили мясо на Гефесте…» Ясно, что видели в огне бога, так что идея огня еще не отделилась от реального огня. Дух, понятый неотделимо от понятия вещи. Нет различения между телом и духом.

Дети выучивают язык легко. Некоторые сохраняют эту способность в любом возрасте. Лингвист выучил еще один язык, как Моцарт сочинил сонату. Я знал двух таких полиглотов, Корша Федора Евгеньевича и Марра. Более сорока языков знали – главное, разных систем!

Марр был большой авторитет. Он ослабел, когда Сталин понял, что руссистику надо поддерживать. Во многих случаях Марр был провидцем. Новое у него – список исходных корней. И идея матриархата. Земля, Небо, Уран по Марру – одно женское существо. Земля по Марру то же слово, что немецкое Himmel, небо.

1. 12. 1964. В древнем языке странный человек тот, кто ходит по стране. «Сторонник мира»? Да, пожалуй, тоже относится сюда, только здесь полногласие. Тот же корень в словах страх, стремление, о-стров, струя. Общее между ними то, что всё струится!

Теперь μνήμη, богатый корень. Здесь в греческом нулевая огласовка, – μν– Более сильная огласовка бывает разная: вспоминать, Minne, любовь, Minnesang, поэзия. Потом mens, отсюда ментальный. Сомнение? Да, тоже. – Теперь, от mens немецкое Mensch. Немец ведь понимает человека возвышенно. Но, между

прочим, русское человек – неразгаданное слово. До десятка разных мнений существует.

Русское память связано с мнети. Па – непродуктивная частица, которая указывает на уменьшение значения (как паводок, пасынок). То же самое na-мять, через юс малое. Но па означает кроме того еще что-то скрытое, непроявленное.

8. 12. 1964. Откуда несходство языков? Разные расы, разные народы. У одних просто языки длиннее, у других короче; как различны органы произношения, так и языки.

Почему номинатив не чистая форма? Да, в греческом номинативе она как раз не чистая; она деформирована окончанием. В номинативе происходит фонетический процесс сплавления основы с окончанием. Звук – s – один из постоянных и твердых формативов именительного падежа. Чистую основу надо искать в косвенных падежах, в номинативе происходит деформация.

Ποίγτα. Если по-новогречески произнести, то получится пиита.

25. 6. 1970 я записал себе: «Два дня перепечатываю лосевского Аристотеля; это многим может показаться пусто; это покажется пусто всем дурным; Лосев не предает духа (задача, которую ставил Лорка: поэзия не должна ускользнуть в грязные уши). Но внутренним движением мысли он ответную мысль – будит. Мысль его поразительным образом с реалистической точки зрения слепа; он как Протей принимает разные системы – и не останавливается ни на одной; в отношении ко всем чувствуется глубокая непривязанность и великолепная, ровная, загадочная насмешка. Но в то же время они – его орудие; ведь только хватаясь за рычаги, предоставляемые системами, он может сбросить тяжесть земного, – и он похож на бесконечно мощного гиганта, который под страшной толщей бьется и пробивается наверх, и снова погружается, и снова выходит; такую борьбу взял на себя трудом жизни».

Вчера был у него вечером. Он сидел один в темном кабинете. Потом вышел ко мне в столовую. Он интересуется людьми, с ними прост. Внутренне очень спокоен. У него живой, хлесткий, немного грубоватый юмор. Заговорили о даче. – Да, знаю, сказал он, там письма бросают в лужу… Там профессора ползают в луже и достают письма (это как будто о профессоре Гальперине, или вообще о профессорских дачах).

В нем много мужского. Его «Античный космос», который я только сейчас увидел, – выбивание огня из камня. Такой страшной, дикой, первой, чуть не слепой силы я не знаю ни у кого. Сорвать покров с неба, с тверди, камня этого! Наука без хляби, писка; живая сила.

Веселие и теплота его женщин; я согрелся. Заговорили о назначении срока следующей встречи на 1/2 месяца вперед.

– Да ни в коем случае! подскочила и заорала Олечка[4]4
  cardinalis, главный, соотносят с лат. cardo, дверная петля, на чем всё висит.


[Закрыть], Аннушка уже разлила масло! Что, а кто знает, что с ним будет?! – Знаю, скука всё это. – Нет, Булгаков скука?! – Да не Булгаков, сказал А. Ф. нехотя и досадно, а скука это, что мы все помрем.

Тогда Оля стала кричать, что ей только и велят идти на кухню, да замолчать, да повернуться задом, да… – Да что вы раскричались, время вам что ли не жалко? тоже кричала, смеялась и суетилась Аза Алибековна. Зашла речь обо мне. – А кто у вас командует, ты или жена? (Лосев почти со всеми на ты [5]5
  Аракин Владимир Дмитриевич (1904–1983), в первой половине 60-х гг. занимался филиппинистикой (моногр. Индонезийские языки, М. 1965).


[Закрыть].) – Я. – Да разве ты можешь командовать? Какой из тебя командир? Мне пришлось признаться, что что бы я ни сделал в практической жизни, всё плохо. – Ну вот, видишь… Аза Алибековна стала перебивать нас: «Ну вот, сейчас пойдут трансцендентные разговоры». Всё жаркое, сердечное.

1970

27. 6. 1970. «Кратил». Этимологии в этом платоновском диалоге мифологически важные, научно – нет. Какой-то восторг у Платона в этих этимологиях: взасос говорит о значении слов[6]6
  Θΰω родственно нашему дую, θελλα– буря.


[Закрыть].

Структурализм считает себя научным. Но то, чем он занимается, это блуд. Обозначим глагол буквой Г, существительное буквой С… и всё! Шаумян среди них один толковый. Он читает курс «Логика науки», у него все строго. Правда, в его отвлеченной логике почти ничего нет для языкознания.

Иванов в науке ничто. Вот Макаев [7]7
  Ольга Сергеевна Соболькова, см. Лосев, с. 322, 352, запись 11. 1. 1976 и passim.


[Закрыть] … Он знает. Отрежет как машина, если ошибка. Та же порядливость и в жизни. У армянского католикоса, когда он приехал для визита, спросили, как его представить.

«Скажите только, что Макаев». Этого было достаточно, его сразу впустили. Макаев холостяк, и безупречно умеет держаться. Хороший языковед еще Маковский, который занимается английским. Недавно он женился второй раз…

У младограмматиков была настоящая наука. В греческом окончание аккузатива χωραν, в санскрите аcvam, в латинском тоже – т, в славянских жену, из носового *жено(м). Красиво! Правда, у них тоже были свои ошибки, например представление о фатальности всех законов. А структуралисты? Иванов написал статью о санскрите в «Вопросах языкознания». Там нашли больше 100 ошибок. Просили редакцию сказать об этом, хотя бы 5–6 примечаний дать, но те не стали: «Знаем, да что же делать?» Был один француз, который то же заметил. В науке Иванов ничто. Блуд один. Смеются же все. Но вот когда его ударили, он теперь поправляется. В фольклор пошел. Только это же ведь огромная наука. Фольклор связан с мифологией, а это огромная вещь. Это всё. Сказки в учебниках еще не мифы.

Ревзин глава всех этих структуралистов. Так у него вообще ничего нет… Мельчук, Зализняк – это да. У них реальные труды по крайней мере. Добросовестные. Работают. Аверинцев? Он всё время заикается. Не знаю, как он там говорит в университете. Не мои ли лекции пересказывает?

Язык надо понимать как выражение. Настоящее языкознание это эстетика, наука о выражении [8]8
  Тем характернее исключения, см. запись 4. 8. 1970


[Закрыть]. Вещь, имя, выражение, ведь это в каком-то смысле одно и то же.

У меня много есть о языке. Целые сундуки. [9]9
  Моя тогдашняя заметка в скобках: «Старая мудрость. Как у Пришвина». Сейчас см. запись Пришвина о Лосеве, сделаную 17. 11. 1937 (Лосев, с. 212): «Чем дальше человек от действительности – вот удивительная черта, – тем прочнее держится он. Пример – я как писатель, Лосев как философ».


[Закрыть] Но нет времени этим заняться. Ведь сейчас в четырех издательствах лежат мои рукописи. Люди работают на меня, не могу это бросить. Так что занимаюсь теперь пока другими вещами.

Наш мир наследие трех культур: европейской – это личность, римской – империализм, греческой – движение от материи к идее. Только в Европе есть личность. Один немец[10]10
  См. Лосев, с. 308.


[Закрыть] объездил мир и только когда, вернувшись в Европу, сел за рояль играть Баха, почувствовал себя дома и понял, что только здесь, и больше нигде, есть личность. И есть историзм. Есть начало и конец. А то что азиатская музыка… – а-а-а! (А. Ф. похоже поёт.) Можно кончить где угодно или продолжать без конца. То же – джаз. Африка. Американцы разрешили неграм свободу в музыке, хотя в политике притесняют.

Европеец это Бах: ясно начало, развитие, конец. Историзм вообще идет от Израиля. Египтяне этого чувства не имели. Откуда мир? Неизвестно! Израиль впервые сформулировал, что всё сделал Бог, единый, всемогущий. Тут было положено начало личности. С тех пор пошло всё. Европа стоит на личности.

И понятие о перспективе. Египтяне перспективы не видели; Фидий, Поликлет впервые ее поняли. Но при всем том византийское искусство благодаря чувству личности всё-таки выше, чем греческое искусство 5 в. до н. э. [11]11
  Моя запись в скобках: по Кроче


[Закрыть]

Молодая японка, идущая в проституцию, делает это, чтобы накопить деньги, и потом создает порядливую семью, словно никакой другой жизни у нее не было. Здесь сказывается то же отсутствие личности. Потому японцы так легко умирали на войне.

Были разные культуры. Тойнби считает, что их 21. У Шпенглера их 8, египетская, древнеиндийская, вавилонская, китайская, потом греческая и

римская (аполлоновская), арабская (не знаю какая) и теперь наша, европейская, фаустовская. В Америке отдельно существовала культура майя. Но из всех этих культур только в Европе есть личность.

Второе начало – Рим, империализм. Без империализма мы теперь уже не можем жить, все равно, будь то в капитализме или социализме. Вся европейская государственность держится на римском начале.

Третье начало, Греция, это идеи. Маркс говорит: «Идея, овладевшая массами, становится материальной силой». Тут у Маркса чистый идеализм. Коммунизм считает себя материализмом, но велит всё отдать ради идеи. [12]12
  См. Лосев, с. 32–33.


[Закрыть]

В античности я тоже не всё принимаю. Или всё, кроме только того, что у них нет личности. [13]

[Закрыть]

29. 7. 1970. У Алексея Федоровича Лосева. Сборы на дачу. Машина. Аза Алибековна нежится с ним. Ее испуганный, часто встрепанный вид. Он держится всегда прямо. Не суетится. Молча прошел в машину; когда машина остановилась уже на даче, терпеливо ждал, молча сидя внутри, а его ведь забыли. Первая вспомнила о нем Оля. Она его по-настоящему любит. Напоминая об обеде, приходит забрать книги. Когда он не работает, она с ним напропалую веселится, кричит, говорит глупости. Я заметил в последний раз, что Оля очень бледна. Аза Алибековна называет ее для трехлетней девочки[14]14
  У меня в скобках: Мир etabli.


[Закрыть] Оля. Алексей Федорович называет их «мои женщины». «Не хочу буровить моих женщин». «Она (трехлетняя Леночка) зовет меня Алеша». А. Ф. просит, занимаясь, «чтобы она сюда не особенно приходила». «Нет, она избалованная девочка. По ночам не спит… Но с каждым днем заметно огромное развитие. Новые слова… Причем память ненормальная. Какую-то фразу, сказанную полгода назад, вдруг воспроизводит, причем воспроизводит в точности. У детей память до десяти, двенадцати лет ненормальная. Потом становится нормальная».

– Древние индусы как-то умели сохранять такую память и взрослые.

Да ведь и в народе так же бывает… Вот я знал одну старуху, восьмидесяти лет, привезли ее с севера – тогда часто привозили с севера собиратели таких уников, – так она знала наизусть сорок тысяч строк. Спросишь ее, «Ну-ка спой нам Голубиную книгу», и она начинает (А. Ф. поет):

… Уронила слезу Богородица.

Из той из слезы горючия

Вырастала плакун трава…

Не пели, а такой речитатив. Петь нельзя, для народа все-таки слова нужны, а при речитативе слова сохраняются в полности.

– А Илиаду?

Илиаду, конечно, тоже пели… И А. Ф. пропел первые строки по-гречески. Я спел из «Махабхараты» отрывочек, который знаю.

«Ну, так что же ты мне хорошего принес?» обращается он обычно ко мне. Принявшись за работу, не отвлекается 4–5, иногда 5 1/2 часов, затем может начать говорить о постороннем; жалуется, что устает, что ему надо час перерыв, обедать. Работая сидит в кресле. Когда увлечен, может встать и немного ходить. Работает очень упорно, не теряя главного, делаясь нетерпеливым, когда приходится отвлекаться, чтобы отыскать, например, у Аристотеля определение числа. После того, как я зачитаю ему несколько мест из Аристотеля, над которым он сейчас работает, и из комментаторов, он просит подумать минуту; затем у него готов план. Но план только прикидочный; когда А. Ф. начинает диктовать, то может совсем забыть о плане. Часто я не могу видеть связи между отдельными кусочками, которые он диктует или берет целиком из своих старых (немногих, так как масса сгорела в 1941 году) рукописей. Несвязность его мало волнует. Повторения также. Когда ему «стал ясен дальнейший ход», он просит меня прерваться, пусть даже и на запятой, и начать новое. За все годы писания под диктовку А. Ф. не помню ни одного движения зачеркивания фразы или слова. [15]15
  Ср. Лосев, с. 33.


[Закрыть]

Страшные повторы. Как ощупывание в потемках. «В то время как в наше время…» Я указал. «Ничего, так ведь можно». За внешней неприбранностью

чувствуется огромная хватка. Я попробовал найти ошибку у Кубицкого, переводчика Аристотеля. А. Ф. меня сразу поправил: κινοΰν– действительное наклонение, κινοΰνμενον – страдательное. Переводит греческий с голоса.

С уважением говорит о немецкой науке прошлого века. Беккер перевел всего Аристотеля на латинский. Всё изучение шло на латинском. Огромная ученость. Но скучновато. Вот англичане, у них не такой огромный аппарат, но всегда очень интересно.

Мне он дал прозвище англосакса. Не хочет ли джентльмен снять рубашку. Не считает ли джентльмен, что его эксплуатируют. Анекдот

0 Черчилле, который на вопрос, не считает ли премьер-министр, что расходы на войну будут слишком велики, ответил «Не считает», и неё. Восхищение перед Черчиллем.

«У американцев всё доллары. Как слушаешь радио – редко только удается, – всё миллиарды, миллиарды долларов. Но неужели они Вьетнам прохлопали? Придется им убираться оттуда?»

Об увлечении молодых: «Пятьдесят лет людям не давали заниматься филологией, так теперь много можно найти интересующихся».

За всей простотой А. Ф. стоит незаметный, не бросающийся в глаза, но всё определяющий взгляд на мир, и знание, что с этим миром надо делать. Велик ли его набор идей? есть ли он вообще? Есть инструмент, который высекает искры, встречаясь с чем бы то ни было. Какие искры это будут, ему может быть даже неважно. Нет системы. Есть какой-то внутренний кремень. Во фразе А. Ф., в частном – небрежность, она чуть ли не раздражает простотой, аляповатостью. Когда читаешь в целом – совсем другое впечатление.

Как ребенок, А. Ф. смеялся, когда Аза Алибековна дала ему послушать свой голос на ее магнитофоне.

30. 7. 1970. А. Ф. ищет формулу соотношения добра и красоты у Аристотеля.

Разделить благое и прекрасное и нужно, и невозможно. Есть благое и прекрасное; и в благом прекрасное, и наоборот. Благое всегда рядом с прекрасным, и наоборот. В благом есть свой принцип, которому прекрасное помогает, и наоборот. Формализма здесь нет. Если бы я разделил на структурные элементы – так ведь нет же этого! Традиционное

словоупотребление располагает к смешению благого и прекрасного, но есть и размежевание. Что такое благое само по себе? В нем обязательно присутствует прекрасное. Оно в нем необходимый принцип; но не первый. Благое само в себе содержит прекрасное. Разделение есть, но одно за другое цепляется. Благое – предмет стремления, а прекрасное – цель стремления? Энтелехия, осуществившаяся сущность, это, например, цветок. То, что цветок вырос, есть благо; то, что он оформлен, структурен – прекрасно. А вырос он из блага. Благое есть то, к чему что-нибудь стремится. Благое в себе – то, к чему всё стремится. Благое есть предмет стремления. Это возможно благодаря прекрасному в благом. Благо есть некоторое качество, которое выше структуры. Структура абстрактна, структура ничего не хочет. А благо – это стремление…

4. 8. 1970. Дождь. Занятия не в саду, а на втором этаже [16]16
  Герман Кайзерлинг, см. 4. 1. 1972.


[Закрыть]. Комната просторная, в ней одна кровать и стол. Из окна вид в сад. Топится печь. Читаю. Объявляют, что пришли Широковы [17]17
  Моя приписка в скобках: у А. Ф. не вдохновение, а какая-то длящаяся благодать.


[Закрыть]. «Повежливее скажите, не что занимается, это будет сказать невежливо, а что пришел срочно человек, специально». Потом Широковы поднялись на минуту. Он из Минска, там жили пятнадцать лет, ей снился кошмар, что они туда вернулись. Гонения. А. Ф. дает советы, «Аза поможет».

Потом, после их ухода, за яблоками, долгий разговор о гонениях. Что там у вас с методикой, спросил А. Ф., имея в виду засилие методики на языковых кафедрах. Я однажды слышал, как одна девица вела урок английского языка. Бойко так, всё по-английски. Без политики.

– Было ли так при царе?

Нет, при царе было лучше. Сейчас ведь озверение невозможное, озверение. Одни подхалимствуют, другие звереют. Потому и методика разрастается. При царе – не то… Ну, было два-три врага, делали пакости… были случаи, исключали… но такого озверения не было.

– Может, вы были не в том кругу, где все это видно.

Нет, я был среди… Нет, сейчас надо делать, как Эпикур говорил: никого не люби и никого не ненавидь. Λάθε βιωσας. Ни с кем не спорь. Ну, и будут думать,

ну, чего там, сидит там, занимается, ну и пусть занимается. А играть роль… Сейчас в каждом институте идет травля кого-нибудь. В каждом институте!

А ты мог бы заняться историей языка, теорией языка… Вот как Маковский – диалекты древнеанглийского. Никуда не суется и довольно быстро прошел. Подцепись к знатоку старому, как Аракин, и работай, чтобы получить хотя бы степень. А покамест нету степени – трудно.

Долго собирали материалы о том, что такое благо и красота у Аристотеля. А. Ф. думал. Потом с радостью продиктовал самый важный, шестой пункт: красота есть ум, благо и т. д., но в себе. «Что ты, премудрый змий, на это скажешь?» Я не нашел что сказать. «Ну вот, после долгих размышлений, после многолетней работы над Аристотелем, мосле чтения книг я пришел к такому выводу».

По поводу моего замечания, что Аристотель это всё-таки онтология, а у Лосева всё эстетика, он возразил: «Эстетика – заключительная часть онтологии, онтология завершается эстетикой. Эстетика последняя глава онтологии Платона и Аристотеля. Эстетика – завершительная онтология. Хотя в античности не было эстетики как самостоятельной науки. Ее создал Баумгартен. Античная красота – в добре, она бытийная, онтологическая. Нельзя поэтому говорить, что Лосев всё в эстетику превращает. Он – и в онтологию. Метафизика там в античности всё, и красота, и бытие».

А. Ф. снова говорил об античной ограниченности, об отсутствии личности в Греции. Личность появляется только с еврейством, с Ягве, с сотворением мира Богом как личностью.

А. Ф. много путешествовал в молодости по Кавказу. Он любит юг, жару и знает, как надо себя тогда вести: принимать очень горячую ванну или пить горячую воду; а многие по ошибке пьют холодную. Он из Донской области, которую потом поделили, из Новочеркасска. Был там в середине 30-х годов. Виноградная область, на рынке сидит одна бабка с виноградом. Дома заколочены еще с гражданской войны. Никто в них не живет, страшно посмотреть. Собор разрушен. Все кадровое казачество ушло с Врангелем. При Хрущеве был бунт в Новочеркасске. Бесполезно. Америка перед Советским Союзом трепещет, а тут какой-то городишка. Нет, теперь уже поздно бунтовать. Государство так укрепилось.

Радуясь найденной формуле, А. Ф. предлагает другую в пику структуралистам. – А я знаю, что такое структура: единораздельное целое. Всякое правило это тоже структура. Например, accusativus ab– solutus, scio teprudentem esse. Единая схема. Тыщи фраз подчиняются ной схеме. Жалкое понимание структуры у теперешних. Шаумян [18]18
  То же: У него мир расписан.


[Закрыть] среди них однако занят делом. Его порождающая модель взята из античности. Думайте что хотите, говорю я Шаумяну, но вы не со структуралистами. Он сам говорит о себе: я не языковед, я фонолог. У Шаумяна есть в его схемах такое, что совершенно неприложимо к языку. Он с этим согласен. Его книга называется «Теоретические основы фонологии», и там даются абстрактные формулы. Чисто словесно их объяснить – это, говорит он, уже не его задача. Благодаря этому у него всё строго научно. А другие… Недавно был доклад Иванова в ОЛЯ. Отказ от прежнего, переход на индоевропейские рельсы. 10–15 лет загнул, пропало даром. Выезжает теперь на хеттском языке, на санскрите. Грамматикой хеттский язык похож на греческий. Но навыки у Иванова остались прежние. Занимается модными делами.

9. 8. 1970. Говорят о случаях холеры на юге в этом году. А. Ф. вспоминает холеру 1911 года. Наш средне буржуазный круг не болел. Болели слои ниже средних классов. Рабочие тоже, кажется, не болели, их там держали крепко на заводах. Вот крестьянство болело. Всё зависит от того, как беречься. Не есть кабачки, дыни. Работала полиция. Были плакаты на улицах. Помню плакат, как вести себя в уборной. Велась агитация за чистоту. Но предприятия не закрывали, продолжали работать. Не так, как теперь. С тех пор холеры не было. Ну, конечно, в семнадцатом – двадцать первом годах была. Тогда всё было, тиф, чума. Мои все померли от тифа. Все, никого не осталось. Неужели теперь забыли, как бороться с холерой? Тогда возьмите старые учебники, прочитайте! Ну, арбузы мы ели. Это всё-таки юг, там без арбузов нельзя. Но отец строго следил. Один раз сварили баклажанную икру, это же очень вкусно. Отец пришел, как увидел, ничего не сказал и выбросил в сад. На балконе было дело. Наш круг не болел, средне буржуазный. Ну что, свой дом…

Закрывая очередной раздел аристотелевского тома античной эстетики, А. Ф.

рад ясности картины. Вот так понимают эстетику Аристотеля в Западной Европе.

– А в России?