Текст книги "Ларец Пандоры (СИ)"

Автор книги: Алексей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Глава 11.

13 марта 1935 года. Великобритания, небольшой городок графства Норфолк, фамильное поместье Недведов.

Старый лорд не мог дышать, дым лез в нос и глаза, по щекам катились слёзы, жар становился невыносимым. Герберт носился по всей комнате как сумасшедший. Он бросился к окну. Внизу никого не было, но горячий воздух, поднимавшийся с первого этажа, заставил лорда отступить назад в комнату. Недвед почувствовал неприятный запах горелых волос, приложил руку к лицу, провёл пальцами над глазом. Бровь превратились в труху от прикосновения. С улицы доносились крики людей. Быть может, они успеют добраться сюда раньше, чем лорд сгорит?

Герберт посмотрел на потайной лаз снова. Оттуда веяло холодом и влагой. Лорд боялся лезть туда. Но этот страх не мог сравниться с ужасом, который Недвед испытывал при виде языков пламени, охвативших дверь и стену.

"Ты уже не мальчишка", – подумал Герберт. А перед глазами стояли отвратительные рыльца крыс, ползавшие по ногам, плечам, лицу, их маленькие зубки, жадно впивавшиеся в одежду Недведа, его плоть.

"Тебе было девять, и ты застрял. Как собираешь протиснуться теперь?" – задался вопросом лорд. Но огонь не оставил ему времени на размышления. Пот стекал по груди и вискам, волосы влажные, рубашка насквозь промокла. Отбросив раздумья, лорд полез в потайной проход.

...

11 апреля 1935 года. Соединенные Штаты Америки, Нью-Йорк, Бронкс, трущобы.

– Я встретился с этим человеком, Эмберхом, если он назвал мне своё настоящее имя, один-единственный раз, – подвёл итог Арчибальд. – Он погубил моего отца, но я смог от него уйти. Мы смогли от него уйти! И у вас получится, если встанете на нашу сторону.

Дени угрюмо рассматривал свои руки.

– Не лучше ли отказаться от шкатулки, вернуть её Эмберху? – спросил Дени. – Ты спасёшь и себя, и дочек Прохорова, и нас с Юджином.

– Я не могу. Я дал слово отцу.

Дени посмотрел в сторону и сохранял молчание.

– Итак, я поведал вам свою историю. Теперь я хотел бы получить ответ, – нарушил молчание Арчибальд. – Вы готовы помочь нам?

– Я боюсь его. Я помню, гибель Иоганна, не хочу оказаться на его месте.

– Мой отец тоже погиб. Я любил его, потому всё, чего я желаю, отомстить! Неужели Иоганн настолько вам безразличен?

– Чего ты от меня хочешь? – ирландец холодно посмотрел на Недведа. Арчибальд понял, что его вопрос попал в цель.

– Слушайте и запоминайте, – и Арчибальд пересказал Дени план англичан.

...

12 апреля 1935 года. Соединенные Штаты Америки, Нью-Йорк, Центральный парк.

Джеймс вышел из-за дерева и быстрым шагом направился к девочкам. Он был сам себе противен за то, что собирался сделать, но иного пути Сквайрс не видел. Первой его заметила Вика. Она удивилась, увидев в руках незнакомца бутылку и белую тряпку, повернулась к сестре, хотела окликнуть Наташу. Джеймс побежал, за мгновение догнал Вику. Она коротко вскрикнула, Сквайрс прижал смоченную хлороформом тряпку к её лицу. Девушка обмякла, упала на мокрый снег. Наташа увидела это, пришла в ужас, закричала. Сквайрс кинулся к ней, она попыталась убежать, но обувь, предназначенная лишь для неспешных прогулок, подвела Прохорову. Джеймс настиг Наташу. Она стала сопротивляться, Сквайрс повалил её на землю и с трудом прижал тряпку к лицу. Наташа пару раз слабо ударила Джеймса рукой и уснула.

Сквайрс встал на ноги, стряхнул снег с колен, огляделся. Похоже, его никто не заметил.

– Освальд, скорее сюда, – позвал Джеймс напарника. Освальд, стоявший на стрёме, выскочил из своего укрытия.

– Бери младшую, тащим их к машине, – распорядился Сквайрс.

Джеймс поднял Наташу на руки и засеменил по одной из тропинок выглядевшего заброшенным парка.

...

12 апреля 1935 года, вечер. Соединенные Штаты Америки, Нью-Йорк.

Солнце медленно катилось к горизонту. Из жёлтого оно становилось оранжевым, окрашивалось в бледно-красный, розовый, а затем и алый цвет. Последние косые лучи рассекали воздух, согревая жителей города, который никогда не спит. Некоторые смотрели на закат с надеждой, предвкушая грядущее, другие с тоской, печалясь об уходящем, а третьи просто наслаждались зрелищем, живя здесь и сейчас. Но в самые последние секунды, когда на горизонте становилось различимым неясное пятно, каждый уходил в себя, на мгновение позволял отвлечься от созерцания величия природы и погружался в царство своих мечтаний.

А когда солнце скрывалось за горизонтом, излишняя торопливость, городской шум и бьющая ключом жизнь сменялись размеренностью, затишьем, сонливостью. Где-то семья собиралась за общим столом, воздать благодарственную молитву за хлеб, который им предстояло разломить, где-то влюбленный парень крутился под окнами своей невесты, а где-то отчаянные грабители дожидались очередной жертвы. Жизнь продолжается, хоть и теряет в темпе.

Карл Эмберх задумчиво глядел на Нью-Йорк с балкона своей квартиры. Он размышлял обо всех этих людях. Единственная радость в их тихой, незаметной жизни – это завершение дня, когда заботы позади.

Эмберх невольно вспомнил своё детство. Юноша из рода прусских юнкеров, небогатый, но сообразительный, некрасивый, но обаятельный, он вынужден был много работать и точно так же радовался завершению дня. Когда он поступил на службу в армию, с ностальгией вспоминал о юношеской поре. Как никто другой он с самого детства познал значение неотвратимости событий, зависимости жизненного пути от несчётного числа факторов. Поэтому не разделял горделивости своих сослуживцев, кичившихся происхождением, своими задатками, достижениями. Сослуживцы представлялись Эмберху тщеславными дураками. Происхождение лишь случайность, задатки достались от природы, достижения обуславливались удачей.

Карл не верил в то, что человек хозяин своей судьбы. Поэтому если представлялся редкий шанс предотвратить несправедливость, исправить собственную ошибку, не стоило гнушаться в средствах – цель их всегда оправдывала. Эмберх смотрел вперёд и гадал, как распорядится судьба: позволит ему забрать шкатулку или снова обведёт вокруг пальца, повернувшись лицом к врагам немца.

Джеймс Сквайрс в это время тоже смотрел на Нью-Йорк и думал о разрушительной силе выбора. Правда, в отличие от Эмберха, не верившего в выбор, считавшего его насмешкой над самим существованием человека, англичанин видел в нём шанс, право проявить себя. Он ведь помнил Арчибальда Недведа, помнил, как зазнавшийся наглец устраивал дебоши на тихих улицах городка, упиваясь своей безнаказанностью. Лорд переживал за сына, винил в его ошибках себя. Джеймс даже вызвался "поговорить" с Арчибальдом по душам, дабы тот одумался. Правда, "разговор" так и не состоялся. А теперь молодой лорд держится за данное им слово, готов плюнуть на свою гордость, когда того требует необходимость. Джеймс не верил, что характер Арчибальда резко переменился. Нет, юношу изменил выбор, который тот совершал. Выбор позволил прозябавшему в провинции Арчибальду проявить те качества, которые были заложены в нём, но не находили точки опоры. Для того выбор и предназначался – он выявлял недостатки и достоинства, помогал разобраться в человеке. И Сквайрс благодарил Бога, за то, что тот придумал такую штуку как выбор.

Бессонная ночь ждала и Платона Прохорова, который забрал украденные им много лет назад бумаги из банковской ячейки и искал место в квартире, где их можно было спрятать. Не спал Арчибальд Недвед, вспоминавший отца, не спали Дени и Юджин, оба размышлявшие о предстоящем дне, не спала Наташа Прохорова, запертая в тёмной комнате вместе со своей сестрой, молившаяся о том, чтобы с Викторией ничего не случилось. Не спал даже бывший дворецкий Освальд, невольно ставший участником опасного приключения. Он боялся смерти, но не собирался цепляться за жизнь, готовый пожертвовать ею во имя друзей. Но самая беспокойная ночь выпала на долю другого русского эмигранта, православного священника Павла Ивановича Молчанова.

Люди ждали рассвета, ждали развязки событий. Они готовились к выбору, который утром поставит перед ними судьба.

Глава 12.

1

Сентябрь 1917 года. Тибет, Область Кам.

Повозка, запряжённая яком, медленно катилась вниз по пологому каменистому склону. Изрезанный зубцами гор горизонт затягивали серые тучи. В небе кружились стервятники, время от времени протяжно крича. Иногда встречались участки дороги, заросшие редкими стебельками травы или покрытые мхом. Пронзительно-холодный ветер дул со всех сторон. Платон Прохоров, правивший повозкой, продрог до костей. От холода не спасали ни пушистая шуба из собольего меха, ни надвинутая на уши шапка, ни толстые сапоги с шерстяной прокладкой. Потирая друг о друга руки, сложенные поднесённые к лицу, Прохоров мечтал поскорее спуститься к торговому тракту, приехать в город, отыскать там гостиницу, заплатить за самый роскошный номер, забраться на кровать и, не раздеваясь, залезть под одеяло. Благо после этой поездки о деньгах он мог не беспокоиться. Платон удачно выменял дорогие серебряные подносы, заполучил пару древних пергаментов, украл несколько интересных монеток и амулетов.

Бросая алчущие взгляды на сундук, в котором он спрятал нажитое им во время поездки добро, Прохоров улыбался, мысли о баснословной прибыли грели ему сердце. Все его лишения не напрасны. Скоро он вернётся домой в Россию. Обнимет своих жену и дочь. А потом... Прохоров никогда не был патриотом и открыто заявлял в обществе, что в непроглядной тьме грядущей российской действительности не видит своего будущего. И отчаянное предприятие, затеянное им в начале войны – поездка в Тибет и скупка древностей – он предпринял прежде всего ради получения возможности покинуть Родину и уехать за границу. Когда он вернётся и выручит за товар деньги, можно подумать об эмиграции. Правда, Прохоров собирался перебраться на Запад только по окончанию войны.

Платон боялся наткнуться на разбойников по дороге, но ещё в столице Тибета, Лхасе, его успокоили. По словам местных жителей, грабители редко появляются на здешних дорогах, предпочитают оживлённые пути. Но на всякий случай Прохоров всегда держал при себе старое охотничье ружьё. Он без раздумий застрелил бы любого, кто посмел положить глаз на его богатства.

Горная тропинка причудливо изгибалась, як нехотя подчинился велению дороги, начал поворачивать. Каменистый отвесный склон с правой стороны опускался, плавно переходил в овраг. Вскоре Прохоров услышал журчание ручья, остановил яка. Нужно пополнить запасы воды. Достав большой бурдюк, в котором тибетцы обычно перевозили воду, Платон поволок его в овраг, к ручью. Отыскав русло, Прохоров сел на корточки, сложил руки ковшом, набрал немного бодряще холодной воды, выпил её, потом умылся, хорошенько намочив и расчесав свою сальную бороду. Затем Платон набрал немного воды в бурдюк, как следует его всполоснул, опустошил, приставил горлышко мешка к потоку ручья. Пока вода наливалась, Прохоров с сомнением посмотрел на горизонт. Тучи ему не нравились. Если дожди затянутся и дорогу размоет, Платон может застрять в горах надолго. Запасов провизии у него почти не было. С содроганием он вспомнил, как по дороге сюда им встретилась телега, со всех сторон облепленная стервятниками. Птицы обедали умершим в пути человеком. Когда Платон поинтересовался у проводника, от чего несчастный мог погибнуть, тот равнодушно пожал плечами.

– Ограбили и убили, или с голоду, – ответил проводник на плохом французском.

Платон невольно представил себя на месте несчастного, обречённого на голодную смерть. Прохорову стало не по себе, он решил ускорить темпы спуска и идти пешком пока это будет возможно, чтобы облегчить ношу яку.

Вода набралась, Прохоров вставил в горлышко пробку, перетянул бурдюк веревками, собирался возвращаться наверх, когда услышал слабое кряхтение где-то в стороне от ручья. Поначалу Платон решил, что ему показалось. Он уже начал подниматься, но потом передумал, бросил бурдюк, обошёл пригорок, располагавшийся в стороне от извилистого русла ручья, спустился ещё глубже в овраг, замер в нерешительности. Крутой спуск переходил в обрыв. Идти дальше Платон испугался. Он вернулся к бурдюку и натолкнулся на азиата в лохмотьях. Человек упрямо полз к ручью, отталкиваясь от земли левой рукой. В правой он сжимал протёртый мешок, в котором лежало что-то тяжёлое.

Прохоров не на шутку перепугался, стал оглядываться по сторонам. Если это разбойники, он не успеет подняться наверх за ружьем. Платон посмотрел на землю, схватил первый попавшийся камень и, почувствовав себя увереннее, решился заговорить с оборванцем.

– Мил человек! – окликнул Прохоров азиата на русском. Оборванец ничего не поймёт, но хотя бы заметит присутствие постороннего.

Незнакомец поднял голову, посмотрел на Прохорова. Платон скривился от отвращения: лицо оборванца изуродовано язвами, лоб расцарапан, под носом запеклась кровь. Когда незнакомец открыл рот, чтобы заговорить, Прохоров увидел лишь гладкие дёсны. Очевидно, оборванец лишился зубов много лет назад.

Сначала азиат щебетал по-птичьи, но потом упрямо повторял какое-то слово на английском. Платон поверхностно знал этот язык, но, в конце концов, сумел разобрать бормотание человека.

– Пить, – просил оборванец. Прохоров выкинул камень в сторону и хотел уйти, но, бросив ещё один взгляд в сторону умирающего азиата, передумал. Платон подтащил незнакомца к ручью, обрызгал лицо азиата холодной водой, напоил из своих рук. Оборванец стал дышать свободнее, перевернулся на спину, нашёл в себе силы приподняться на локтях и сесть, продолжая опираться на левую руку. Он посмотрел на Прохорова, отпустил мешок и стукнул ладонью правой руки себя в грудь.

– Линь, – сказал оборванец. – Помоги, – добавил он.

– Ты, наверное, китаец или вьетнамец, – заключил Прохоров на французском. – Понимаешь меня сейчас?

Линь хлопал глазами, ничего не говорил.

"Значит не вьетнамец", – с горечью подумал Прохоров.

– Не, брат, – Прохоров вернулся к русскому. – Каши мы с тобой не сварим.

Платон брезгливо помыл руки в ручье, поднял бурдюк, взвалил его себе на плечи, стал подниматься вверх.

– Помоги! – донёсся слабый голос из-за спины. Прохоров обернулся. Азиат тянулся дрожащей рукой к Платону. В этом жесте ощущалось столько отчаяния, страдания, боли, что даже самый бесстрастный человек не смог бы остаться равнодушен. Платон испугался зародившейся в душе жалости и торопливо отвернулся. Не хватало ему умирающего попутчика.

– Помоги, – снова попросил незнакомец, но Прохоров сделал вид, что не слышит. Платон втащил бурдюк наверх, бросил его в телегу и замер. Он посмотрел в овраг, перед глазами стоял тянувший к нему руку оборванец.

"Брось его там! – подумал Прохоров. – Этот бродяга чем-то болеет. Твоя жалость не доведёт тебя до добра!"

Всё-таки Платон не выдержал. Сжав кулаки и выругавшись на себя за мягкость, он спустился вниз. Азиат уже растянулся на спине и смотрел в небо, видимо, дожидаясь неминуемой смерти. Платон подошёл к оборванцу, поборол брезгливость и поднял его с земли. Линь почти ничего не весил, и нести его вверх было гораздо легче, чем полный бурдюк. Прохоров отметил, что кистью правой руки азиат продолжает настырно сжимать свой мешок.

Поднявшись к дороге, Платон усадил Линя в телегу, залез в мешок со своими запасами, достал оттуда немного сала, хлеб, большой огурец, соль, стакан и бутыль самогона.

– Угощайся, – предложил Прохоров, сопроводив свои слова жестом: словно он сжимает в руке ложку и опускает её себе в рот. Китаец быстро сообразил, что имеет в виду Прохоров, отломил себе хлеба, понюхал его и только после этого положил в рот. Линь не жевал ломоть, а скорее обсасывал. Сначала Платон удивился, но потом вспомнил, что у китайца нет зубов. Прохоров с сомнением посмотрел на огурец и сало, тем не менее, не стал их пока прятать. Он налил самогона в стакан, протянул его Линю. Китаец кивнул в знак признательности. Он взял стакан и за раз опрокинул в себя всё его содержимое, снова потянулся к хлебу. На этот раз ломоть был крупнее. После в ход пошла мякоть сала. Наконец, выпив еще один стакан самогона, Линь поднял руки, выставив впереди себя раскрытые ладони, несколько раз провёл ими вперед-назад, словно пытаясь оттолкнуться от невидимого предмета.

– Наелся? – спросил Прохоров, собирая еду. Линь повторил свой жест.

– На здоровье, – добавил Прохоров.

Платон достал куцее одеяло, протянул его китайцу. Тот кивнул, свернулся калачиком в углу повозки, укрылся им и, по всей видимости, собирался спать. Прохоров вздохнул, покачал головой, залез на повозку, позабыв о своём намерении идти пешком, и пустил яка вперёд.

К вечеру спуск остался позади, дорога тянулась по равнине. Максимум два дня пути и Прохоров выберется к торговому тракту. Платон посмотрел на небо: ветер разогнал тучи, сквозь перистые облака можно было различить прятавшееся за горами солнце. Стало холоднее. Прохоров обернулся. Его пассажир уже не спал. Линь сидел и оживлённо смотрел по сторонам. Взгляд азиата не понравился Платону – пронзительный и подозрительный.

Когда стало смеркаться, Прохоров остановил яка, решив сделать привал. Линь встал с места, стал размахивать руками и качать головой.

– Нет! – просил он.

– Привал, – Прохоров сложил ладони вместе и прижал их к правому уху.

– Нет! – настаивал китаец.

– Отстань! – Прохоров раздраженно отмахнулся от него, отвёл яка вместе с повозкой в сторону, стал собирать засохшую траву и ломать ветки придорожного кустарника на костёр. Линь продолжал возмущённо бурчать себе под нос. Успокоился он лишь спустя некоторое время.

Прохоров вернулся, взял вязанку хвороста с повозки, разложил её на земле, достал огниво, выбил искру на сухую траву. Она занялась, задымилась. Он засунул траву под хворост, принялся раздувать пламя. Вскоре весёлый треск горящего костра заполнил окрестности. Прохоров сходил к телеге за походным котелком, взял его, вернулся к кострищу, воткнул в землю по обе стороны от пылавшего пламени две довольно толстых палки, концы которых раздваивались, затем продел под обручем котелка прут, закрепил последний между палок. Удовлетворенно хмыкнув, Прохоров притащил бурдюк, налил в котелок воды, дождался, когда она закипит, бросил туда немного сала и насыпал рис. После он снова вернулся к повозке.

– Вставай, пошли, там теплее, – сказал он китайцу и протянул руки, желая помочь ему подняться. Линь слабо отпирался, но потом передумал, сам вылез из телеги, подошёл к костру и стал отогревать замерзшие ноги и руки. Платон стащил с телеги предпоследний тюк сена, рассыпал его перед яком. Второй тюк он отнёс к костру и положил в сторонке, намереваясь на нём спать.

Через двадцать минут каша была готова. Прохоров достал две ложки, исподлобья посмотрел на Линя. Азиат выглядел лучше. Может он и не болеет ни чем, просто путешествие его вымотало?

– Была не была, – решил Прохоров и, надеясь на русское авось, протянул Линю ложку. Вместе они сняли котелок с огня и принялись за трапезу. Платон заметил, что китаец ни на миг не разлучается со своим мешком. Пока Прохоров был голоден, он не придавал этому значения, но вдоволь насытившись, он захотел удовлетворить и своё любопытство.

– Что у тебя там? – спросил Платон, показав на мешок Линя.

– Нет, – Линь мотнул головой в знак отрицания и спрятал мешок у себя за спиной.

– Гляжу, ты не сильно благодарен мне, – криво усмехнувшись, заметил Платон. Свою обиду на недоверие Линя он продемонстрировал своеобразно. Когда с кашей было покончено, Платон достал самогон и, не предлагая его азиату, принялся налегать на выпивку сам. Линь, казалось, не заметил этого, лёг возле костра, засунул мешок себе под голову и уснул. Платон вскоре тоже провалился в дрёму. Сквозь сон он услышал едва различимый щелчок.

Ночью ему привиделась странно одетая девушка, убеждавшая Прохорова ограбить беззащитного Линя.

– Шкатулка! Забери её! – просила девушка из сна.

Утром Прохоров проснулся с сильной головной болью. Он не чувствовал пальцев ног и рук, а когда попытался встать, ощутил неприятное ощущение, разливавшееся по всему телу, словно разом тысячи иголок вонзились ему в кожу. Линь уже бодрствовал и наблюдал за Платоном. Как только Прохоров приоткрыл глаза, азиат жестами стал торопить его, указывая рукой на дорогу.

– Экий ты быстрый, – усмехнулся Прохоров, почти позабыв про свой сон.

Сложив пожитки в телегу, Платон и Линь устроились там сами и продолжили путь. Прохоров постоянно бросал косой взгляд на мешок, который оборванец прижимал к своей груди.

– Так может покажешь что там? – попросил Прохоров, указав на мешок.

Линь покачал головой.

– Недвед, – выдавил он из себя, ткнул пальцами себе в грудь, поднял открытые ладони параллельно груди и стал активно махать ими вправо-влево.

– Недвед, – повторил Прохоров. Значения этого слова он не знал. Платон ещё раз украдкой взглянул на мешок. Через протёртые дыры он увидел какие-то листы, испещрённые непонятными символами. Шкатулки внутри вроде бы не было. Но что это за листы?

Любопытство Прохорова разыгралось, и он твердо решил ночью, когда Линь уснёт, залезть в мешок и изучить его содержимое. Платон намеренно делал много остановок, потому что до тракта оставались считанные часы езды. Привал Прохоров решил сделать рано вечером. Линь снова стал возражать, на этот раз энергичнее, дергал Платона за рукав, кричал. Прохоров взбесился из-за поведения оборванца, рявкнул на него в ответ. Тогда Линь успокоился и перестал ему надоедать.

Платон скормил яку последний тюк сена, сам ел только хлеб с салом. Сегодня он не скупился и угощал Линя самогоном, твёрдо решив напоить его. Сначала азиат сопротивлялся, но войдя во вкус, сам стал просить добавки. Отложив немного хлеба и сала на завтрак, Платон устроился у костра и стал следить за пьяным азиатом. Линь крепко заснул, впервые с начала их совместного путешествия позабыв забрать мешок из телеги и засунуть себе под голову. Не теряя времени, Прохоров оставил азиата у костра одного, подошёл к повозке. Он вытащил мешок и открыл его. Внутри оказались не только бумаги, но и шкатулка, о которой он видел сон. Первым делом Прохоров вытащил именно её. Незамысловатый узор не обманул намётанный глаз антиквара. Вещица старинная, можно продать за хорошую цену. На время отложив шкатулку в сторону, он вытрусил бумаги, стал разбираться в них. Сначала внимание Прохорова привлекла небольшая книжечка в переплёте. Он открыл её – внутри были проставлены даты, напротив которых аккуратным почерком на английском языке приводилось описание. Платон попытался прочитать, но у него ничего не вышло. Очевидно, дневник, который не представлял никакой ценности.

Затем он перешёл к стопке смятых листов. Другой почерк, непонятные символы вперемешку с английскими словами. Он быстро потерял интерес к этой головоломке и уже собирался вернуть бумаги обратно в мешок, как вдруг заметил большие, пожелтевшие от времени листы. Платон стал их разглядывать и понял, что снова наткнулся на редкость. Бумага громко хрустела, даже рассыпалась от лёгкого прикосновения. Варварство перевозить такие ценные бумаги в мешке. Платон аккуратно выбрал их, сложил вместе, посмотрел на Линя, убедился в том, что тот спал подобно младенцу, открыл свой сундук и спрятал бумаги внутри. Взгляд Прохорова снова упал на шкатулку. Недолго думая, он засунул в сундук и её. Глаза Прохорова уже горели от жадности. Платон махнул рукой и забрал оставшиеся бумаги.

"Этот бродяга обязан мне жизнью, – рассудил Прохоров. – Я имею права взять в плату его вещи".

Скомкав мешок и бросив его к ногам Линя, Платон залез в телегу и погнал яка, оставив китайца одного у дороги. Буквально через два часа он выехал на тракт, благополучно добрался в город, но не стал останавливаться в гостинице, а сразу направился дальше, в северные области Китая. Примерно через месяц он вернулся домой, в умирающую Российскую Республику.

2

Октябрь 1917 года, Россия, Севастополь.

В городе царил хаос. Ежедневные стачки рабочих, солдаты-анархисты, разгуливающие по городу, убийства и грабёж охватили несчастный Севастополь. Муниципальные органы власти не контролировали ситуацию. Городские Советы шли в открытую конфронтацию с руководством временного правительства. Ни в самом Севастополе, ни тем более в порту нельзя было чувствовать себя в безопасности.

Платон Прохоров прибыл сюда всего три дня назад. Увидев, что творится в Севастополе, он осознал – оставаться в России больше нельзя. Нужно было спасать семью и бежать как можно скорее. Прохоров планировал отправиться в Штаты. Но как туда попасть проще всего? Может быть, путь через Атлантику следует начать на Чёрном море? Капитаны нейтральных судов, с которыми Прохоров разговаривал, сразу отказались от безумной затеи перевозить русских через Проливы.

– Турки арестуют и команду, и товар, что тогда делать? – возмущённо возражали капитаны. – Да ни за какие деньги.

Прохоров убеждал их по-всякому, но попытки его оказались тщетны. Выходит, единственный путь в Европу лежал через Скандинавию. К сожалению, связи у Платона только на юге страны, где он в основном и промышлял торговлей. Пересекать границу без договоренности в военное время опасно.

Прохоров собирался покинуть Севастополь в конце октября, но развернувшиеся в городе события помешали ему уехать. Антиквару не было известно, что с августа по сентябрь цены в городе возросли в несколько раз. При средней зарплате 120-150 рублей в месяц килограмм картофеля стоил 12 рублей, цена проезда с 5 копеек выросла до 10. Хлеб выдавали только по талонам. Только гарнизон города снабжался всем необходимым по разумным ценам. На флоте росло недовольство, матросы открыто выступали против своих капитанов. Городские власти запрещали любые собрания, митинги, но удержать волну народного недовольства искусственно сооружённой законодательной дамбой им не удалось. Совсем недавно, 8 октября, матросы вышли на площадь Нахимова с требованием провести досрочные выборы. Пьяные и агрессивные, они бросались на любого, кто был одет приличнее их, походил на дворянина.

Будучи человеком состоятельным, Прохоров боялся показываться на улице в столь неспокойное время. После провала переговоров с капитанами ему-то и нужно было добраться до вокзала, но страх заставлял Платона оставаться в гостинице. Волнения стихли лишь через неделю, перед самыми выборами. Прохоров специально подобрал себе самую неказистую одежду и, постаравшись сложить добро как можно компактнее, отправился на вокзал. Он нанял извозчика. Вместе они погрузили сундук на телегу. Платон договорился с мужиком, что тот будет ехать не спеша. Прохоров пойдёт параллельно ему, чуть в стороне, чтобы не привлекать внимания стервятников, жаждущих поживиться чужим добром.

– Вот тебе червонец, на вокзале получишь в пять раз больше, – пообещал Прохоров извозчику перед тем, как они отправились в путь.

По дороге мысли Платона занимали события последних дней.

"Неужели этот кошмар по всей России? – размышлял Прохоров. – Как там Дашенька и Наташа, не приключилось бы с ними чего дурного".

Прохоров вспомнил свою маленькую девочку. Вечно смеющаяся, радостная, больше всего на свете она любила обниматься. Каждый раз, когда Платон возвращался домой, она бросалась к нему на шею, обвивала своими цепкими ручками голову Прохорова, прижималась к отцу и расцеловывала его. Неважно, сколько отсутствовал Платон – час, день или неделю – Наташа всегда была бесконечно рада его появлению. Платон не скрывал удовольствия, которое испытывал всякий раз, когда маленькие ручки запутывались у него в волосах, в ушах звенели радостный смех и ласковые слова. Сколько он уже не видел свою дочь?

Прохоров двигался по набережной, стараясь не смотреть по сторонам, приковав взгляд к носкам своих ботинок, краем глаза послеживая за повозкой с его сундуком. Изредка он осмеливался взглянуть на неспокойное, волнующееся море и корабли, над которыми гордо развевались... Платон замер и протёр глаза. Он думал, что слухи, о которых распространяется прислуга в гостинице, всего лишь слухи, но то, что он видел не лезло ни в какие рамки.

Над кораблём реял жёлто-голубой флаг – символ самостийной Украины. Лишь каждое третье судно украшал Андреевский крест, над остальными кораблями возвышались пестрые, красные, зелёные, чёрт знает какие полотнища. Но чаще других встречался именно жёлто-голубой. Прохоров ещё раз протёр глаза, не веря тому, что видел. Если флот отвернулся от императора, если Украина решила оставить Россию, что дальше? Крымские татары задумают освободиться, провозгласят Крым своим государством? Самостоятельные Финляндия, Польша, Армения, Грузия?

Ошеломлённый Прохоров в очередной раз убедился, что принял правильное решение. Побег нельзя откладывать, скоро страна развалится. Прохоров ускорил шаг, свернул на проспект. Жёлто-голубое знамя произвело на него глубокое впечатление, стало символом, олицетворявшим грядущие кардинальные перемены.

На проспекте пешеходов было больше, здесь Прохоров почувствовал себя увереннее. Уже решив догнать повозку и устроиться рядом со своим сундуком, Прохоров неожиданно наткнулся на мёртвую кошку. Облезлая и худая, она валялась посреди улицы. Шерсть скомкалась, над телом кружились мухи, невыносимый запах разложения заставил Прохорова зажать нос пальцами. Но хуже всего было другое: к телу кошки жались два маленьких котёнка. Они жалобно мяукали, словно бы звали на помощь. Пёстрые и пушистые, как два больших шерстяных клубка, котята уставились на Прохорова своими большими мутными глазами. Платон осторожно обошёл их, выскочил на дорогу, догнал извозчика и залез к нему в телегу.

– Чи передумал, барин? – усмехнулся мужик.

– Передумал, подгоняй свою лошадку, – огрызнулся Платон.

"Котята и кошка! – пронеслось у Прохорова в голове. – Даша и Наташа! Не дай Бог, с вами что-нибудь приключится! Как я без вас? Пропаду пропадом!"

Нужно было возвращаться домой да поскорее. А потом в Финляндию. Оттуда – в Англию. Россия погибла, но Платон не собирался умирать вместе с ней.

3

Ноябрь, 1917 год. Россия, село.

Моросил мелкий косой дождик. Последние красно-жёлтые листья срывались с деревьев даже слабым ветром и липли к одежде, падали в лужи. Из-за затянувшихся дождей дороги в деревне превратились в сплошное месиво. Крестьяне без надобности старались не выходить из изб. Но ребятню непогодой не напугать.

Маленькая Наташа Прохорова, с головы до пят вывалявшаяся в грязи, облепленная листьями, потерявшая свою шапку в лесу, весело хохоча, выскочила на опушку. Следом за ней семенил мальчуган, по виду еще младше девочки. Бедно одетый, он, тем не менее, относился к своим вещам бережнее Наташи, был чище её.