Текст книги "Ларец Пандоры (СИ)"

Автор книги: Алексей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Глава 7.

1

В двадцатые годы двадцатого века в Соединенных Штатах Америки наметилась почва для очередного экономического всплеска. Америка вышла из войны страной-победительницей, ей отводилась большая роль в международных отношениях, хотя она традиционно склоннялась к невмешательству в государственные дела других держав. Второе десятилетие века отметилось рождением технических новинок, широким внедрением открытий в производство и бытовую жизнь. Автомобильный конвейер Форда, звуковое кино, радиовещание и куча других полезных и не очень новинок потоком обрушились на американский народ. Потребительский бум спровоцировал и рост экономики. Оказалась востребованной реклама, массово стали выдаваться кредиты. Власть в стране уверенно удерживали республиканцы, открыто провозглашавшие индивидуализм как основу благосостояния американцев. Господствовавший в Штатах в то время социал-дарвинизм давал казавшееся убедительным обоснование этих взглядов. Выживает сильнейший, наиболее приспособленный и умелый. Кто удержался на плаву в условиях конкурентной борьбы, тот превосходит своих противников, заслуженно ест свой хлеб. Каждый человек должен сделать себя сам, главное – предоставить индивидам равные возможности.

Несмотря на широкие политические и экономические свободы, США оставалась страной, погрязшей в предрассудках. Негры продолжали подвергаться расовой дискриминации, негативно относились и к азиатам. Организация ку-клус-клан, начавшая своё возрождение в середине десятых, раздулась до неимоверных размеров в двадцатые. На фоне этого настоящим вызовом звучали призывы власти к равенству вне зависимости от расы, вероисповедания и социального происхождения.

"Сухой закон", введённый на всей территории США с девятнадцатого года, с одной стороны содействовал укреплению семей, борьбе с алкоголизмом, с другой – процветанию контрабанды, росту преступности. Некоторые экономисты говорили так же о вреде, который он причинял экономике. При этом в отдельных штатах он фактически не выполнялся. Тем не менее, ни один из президентов-республиканцев так и не решился его отменить.

Простым рабочим в начале двадцатых не на что было жаловаться – средняя зарплата составляла порядка полутора тысяч долларов в год, для сравнения, новый "Форд" стоил триста долларов. В плачевном состоянии оказались фермеры. В конце Великой Войны они начали брать кредиты и активно скупать землю, уверенные, что извлекут прибыль. Но в начале двадцатых цены на сельскохозяйственную продукцию падали, фермы начинали банкротиться.

Волна эмиграции, охватившая послевоенную Америку, имела как положительные, так и отрицательные последствия. С одной стороны, население увеличивалось, появлялись возможности дальнейшего развития экономики за счёт новых работников, с другой стороны наблюдался фантастический рост преступности, полиция зачастую оказывалась бессильна в схватке с бесстрашными и хладнокровными гангстерами.

В целом экономические противоречия в стране медленно накапливались, однако правительство республиканцев не отдавало себе отчёта в этом. Общество потребления, которое стремились сформировать производители товаров, оказалось крайне нестабильным. Когда доходы крупных компаний росли в разы, зарплаты увеличивались незначительно. Таким образом, рабочие оказывались неспособны обеспечить предложение соответствующим спросом. Поддерживать цену на достаточно высоком уровне вечно не удастся. Но недальновидная, поглощённая получением прибыли здесь и сейчас верхняя пятипроцентная прослойка населения, на которую приходилось двадцать пять процентов национального богатства страны, не осознавала последствий, к которым приведёт подобная политика.

Накануне грозившей вот-вот разразиться катастрофы тогда ещё кандидат в президенты США, Герберт Кларк Гувер, выступил с речью, возносивший индивидуализм, свободный рынок и личную свободу на вершину пьедестала. В частности он произнёс следующие слова:

" <...>

Я хотел бы рассказать вам, как велико влияние расширения роли правительства в бизнесе на нашу систему самоуправления и нашу экономическую систему. Но еще важнее ее влияние на жизнь простого человека. Это влияние на права и свободы не только тех, кто остался за пределами разросшегося бюрократического аппарата, но и тех, кто вошел в него.

Когда федеральное правительство начинает заниматься бизнесом, правительства штатов немедленно лишаются права контролировать и облагать налогами этот бизнес. Когда правительство штата начинает заниматься бизнесом, оно немедленно лишает городские власти права облагать налогами и контролировать этот бизнес. Бизнес требует централизации, самоуправление требует децентрализации. Для того чтобы наше правительство преуспело в бизнесе, оно должно фактически стать деспотией, что немедленно приведет к разрушению самоуправления.

Влияние этого процесса на наше экономическое развитие было бы более разрушительным. Развитие бизнеса зависит от конкуренции. Новые методы и новые идеи являются продуктом проявления духа авантюризма, индивидуальной инициативы и индивидуальной предприимчивости. Без авантюризма не может быть прогресса. Ни одно правительство не имеет права спекулировать и рисковать деньгами налогоплательщиков. Но еще более важно то, что лидерство в бизнесе должно достигаться путем развития способностей и личных качеств, что может происходить лишь в атмосфере свободной конкуренции. Бюрократический аппарат ликвидирует конкуренцию. Нет сомнения, что политический выбор является слабой основой для выбора лидеров предпринимательской деятельности.

<...>

Бюрократический аппарат не способствует развитию духа независимости. Он распространяет в нашей повседневной жизни дух подчиненности, изменяя характер нашего народа, приучая его не к мощному сопротивлению ему, а к покорному подчинению несокрушимому могуществу.

Бюрократический аппарат всегда стремится к распространению своего влияния и своей власти. Вы не можете предоставить правительству власть над повседневной трудовой жизнью народа без предоставления ему одновременно власти над его душой и помыслами. Любое расширение власти правительства означает, что с целью защиты от политических последствий допущенных им ошибок правительство будет стремиться к установлению все более внимательного контроля за отечественной прессой и политическими взглядами. После кончины свободной промышленности и свободной коммерции свобода слова живет недолго.

<...>

Одной из серьезных задач правительства является выяснение пределов его вмешательства в торговлю и промышленность и того, что правительство оставляет на долю индивидуальных усилий. Одинаково важно, чтобы бизнес не вмешивался в деятельность правительства, а правительство – в дела бизнеса. Идеальной системы не существует. У нас были злоупотребления в области предпринимательской деятельности, по поводу которых негодует каждый законопослушный гражданин. Я настаиваю на том, что, судя по результатам, наша система превосходит все другие и сохраняет основные элементы свободы.

Благодаря нашей системе, Америка стала страной широких возможностей для тех, кто не получил при рождении никакого наследства. И не только потому, что она богата ресурсами и славится своей промышленностью, а потому, что сохраняет свободу инициативы и развивает предприимчивость. Россия располагает природными ресурсами, сравнимыми с нашими. Ее народ столь же трудолюбив, как и наш, но у нее не было благословенных 150 лет жизни при нашей форме правления и нашей социальной системе. Мудрость наших отцов-основателей, заключавшаяся в том, что прогресс должен быть суммой прогресса свободных личностей, получила развитие в результатах деятельности унаследовавших их власть великих лидеров страны".

Следует добавить, что о России Гувер знал не понаслышке. Штаты при его личном участии оказали существенную материальную поддержку Советской России во время голода в начале двадцатых.

Словно в насмешку над его словами спустя всего несколько месяцев после вступления Гувера в должность президента на государство обрушился жесточайший экономический кризис, выбраться из которого без государственного вмешательства и резкой смены политики с правого на левый курс американцы так и не смогли.

Сегодня нет единого мнения о том, что послужило причиной депрессии. То ли это был кризис перепроизводства, что выглядит правдоподобным на фоне стремительно падающего потребления в конце двадцатых, то ли привязка курса доллара к золотому запасу и нехватка денежной массой, что, на фоне быстрого изъятия американским правительством средств из Европы, выглядит не менее убедительно. Как бы там ни было, но кризис отбросил США не меньше, чем на десять лет назад.

Современники Гувера винили, сегодняшние историки его оправдывают, утверждают, что ему просто не повезло и предпринятые им шаги отразились на состоянии экономики США уже по окончанию его президентского срока. Стоит отметить, что в начале депрессии многие рассматривали её как заболевание. Стоит немного подождать – и она сама пройдёт. Более того, министр финансов Меллон утверждал, опираясь на социал-дарвинизм, что депрессия в каком-то смысле полезна. Она очистит экономику, избавит её от неспособных выстоять в конкурентной борьбе. Предприимчивые люди наверняка отыщут выход. Экономические бедствия, которые обрушатся на остальную часть населения США либо не волновали Меллона, либо пренебрегались им.

Гувер же постепенно стал склоняться к точке зрения, согласно которой в критические моменты вмешательство федерального правительства не только не повредит, но наоборот, будет способствовать выходу из кризиса. Президент стал искать пути вывода страны из бедственного положения. Началась скупка избытков зерна у фермеров, муниципальные власти поддерживали строительство, приветствовалась частная благотворительность. Выделялись средства для поддержки банков.

Однако решительных шагов Гувер не предпринимал. Он оставался сторонником децентрализации власти, выступал против широкого расходования государственных средств, опасаясь дефицита бюджета. Он продолжал настаивать на прерогативе частной инициативы и, как некоторые полагают сегодня, был прав. По мнению Гувера, экономика медленно оправлялась сама собой, только происходило это дольше, чем он ожидал.

А положение простых людей стремительно ухудшалось. Семьи рабочих лишались жилья, денег не хватало на самое необходимое, над страной повисла угроза голода. Недовольные правительственной политикой острословы из народа открыто издевались над президентом. Так, трущобы, сколоченные из металлолома и стройматериалов, в которых селились люди, прозвали Гувервиллем, газеты, которыми укрывались нищие, вынужденные спать на лавочках – одеялом Гувера, ну а вывернутый карман брюк стал именоваться флагом Гувера.

Максимального накала страсти настигли в тридцать втором году. Два массовых расстрела демонстрантов, один в Детройте, другой в Вашингтоне. В обоих случаях погибло по четыре человека. Раненных было значительно больше. В Детройте расстреляли демонстрацию голодных рабочих, выступавших с экономическими требованиями. Огонь открыли полицейские и вооружённые охранники Форда. Во втором армия разгоняла ветеранов Великой войны, разбивших палаточный городок на окраине столицы и требовавших немедленной выплаты компенсации.

Оба случая получили широкий резонанс в обществе, газеты так и трубили о безразличии президента Гувера к нуждам простых людей. Поражение республиканцев на предстоящих выборах было предрешено. Перенесший полиомиелит Франклин Делано Рузвельт одержал уверенную победу, опередив своего противника на семь миллионов голосов. В инаугурационной речи президент взывал к кооперации и чувству общности. Достаточно сравнить его речь со словами, которые произнёс Гувер ещё до того, как стал президентом, чтобы понять – за какие-то пять лет видение ситуации сильно изменилось. Больше того, Рузвельт всерьез говорил о необходимости возложить на себя чрезвычайные полномочия, если договоренности с Сенатом добиться не удастся, о грубом вмешательстве в экономику, активной роли государства в выходе из кризиса. Вот отрывки из его речи:

"<...>

Но все-таки беды пришли к нам не от материального недостатка. Нас не покарало нашествие саранчи. Наши беды не сравнимы с испытаниями, которые наши предки одолели, ибо верили и не страшились, за что мы должны быть им весьма благодарны. Природа по-прежнему приносит щедрые дары, а человеческие усилия их преумножают. Изобилие у самого нашего порога, но мы не можем воспользоваться его щедрыми дарами в силу их недоступности. Происходит это главным образом потому, что те, кто отвечал за обмен плодами рук человеческих, потерпели провал из-за собственного упрямства и собственной некомпетентности, признали свое поражение и вышли из игры. Деятельность бесчестных менял осуждается судом общественного мнения, люди не приемлют ее ни умом, ни сердцем.

Правда, они пытались, но действовали отжившими свой век традиционными методами. Потерпев неудачу с кредитом, они лишь предложили ссужать больше денег. Лишившись возможности прельщать людей прибылью, они прибегли к слезным просьбам и мольбам вернуть им утраченное доверие. Им известны лишь правила поколения корыстолюбцев. Это недальновидные люди, а недальновидные люди обречены на гибель.

Спасаясь бегством, менялы покинули храм нашей цивилизации. Теперь мы можем вернуть этот храм к древним истинам. Мерой этого возвращения служит степень нашего обращения к общественным ценностям, более благородным, нежели простая денежная прибыль.

Счастье заключается не просто в обладании деньгами, – оно в радости свершений, в творческом волнении. В безумной погоне зa мимолетной прибылью больше нельзя забывать об этой радости и о моральном стимулировании труда. Эти мрачные времена будут оправданны, если научат нас, что наше истинное предназначение не прислуживать кому-то, а жить самим себе и нашим собратьям.

Признание ложным такого мерила успеха, как материальное богатство, идет рука об руку с отказом от ложного убеждения, что государственная должность и высокое политическое положение измеряются лишь мерилом поста и личной выгоды. Надо покончить с тем образом действий в банковском деле и в бизнесе, который слишком часто превращал священный долг в подобие бессердечного и своекорыстного проступка. Неудивительно, что доверие тает, ибо оно зиждется только на честности, чести, на нерушимости обязательств, на ревностной защите, на бескорыстной деятельности, а без всего этого оно существовать не может.

<...>

Вместе с тем мы должны откровенно сказать о перенаселенности наших промышленных центров и, занявшись перераспределением в национальном масштабе, постараться наделить землей тех, кто лучше всех готов ее использовать. Справиться с этой задачей могут помочь решительные действия по повышению цен на сельскохозяйственную продукцию, а одновременно и покупательной способности по отношению к продукции, производимой в городах. Этому может помочь эффективное предупреждение нарастающей трагедии разорения в результате лишения права выкупа закладной на наши небольшие дома и фермы. Этому может помочь требование к федеральной власти, властям штатов и местным властям немедленно и резко сократить свои расходы. Этому может помочь унификация выплат пособий, сегодня нередко раздробленных, неэкономичных и неравных. Этому может помочь государственное планирование и контроль над всеми видами транспорта, связи и прочих услуг явно общественною характера. Этому можно помочь многими способами, но никогда не поможешь одними разговорами. Мы должны действовать, и действовать быстро.

Наконец, вновь берясь за работу, мы нуждаемся в двух гарантиях защиты от старых зол. Должен быть установлен строгий контроль над всей банковской, кредитной и инвестиционной деятельностью. Должен быть положен конец спекуляциям с чужими деньгами и обеспечена адекватная требованиям, но здоровая валюта.

<...>

По своей конституционной обязанности я готов рекомендовать меры, которые могут потребоваться раненой стране в раненом мире. В пределах своих конституционных полномочий я постараюсь добиться быстрого принятия этих или иных подобных мер, которые может разработать конгресс с его опытом и мудростью.

Однако в том случае, если конгресс не сумеет принять один из этих двух курсов, и в том случае, если страна по-прежнему останется в чрезвычайном критическом положении, я не уклонюсь от ясного, предначертанного долгом курса. Я буду просить у конгресса единственный оставшийся инструмент решения кризиса – широких властных полномочий для борьбы с чрезвычайной ситуацией, столь же неограниченных, как полномочия, которые мне были бы даны в случае фактического вторжения иноземного врага.

За оказанное мне доверие я расплачусь соответствующей моменту отвагой и преданностью".

Провозглашённый Рузвельтом курс борьбы с кризисом ставил первоочередной задачей возвращение людям работы. По примеру политики, проводимой Гувером, начались проводиться широкомасштабные строительные работы. Удалось трудоустроить почти четыре миллиона человек. Были проведены так называемые "банковские каникулы", масштабная банковская ревизия, по результатам которой ряд банков, находившихся на грани банкротства просто закрыли. Были предприняты шаги, вынудившие сократить фермерские хозяйства с целью увеличения цены на сельскохозяйственную продукцию. Наконец, началась борьба с недобросовестными частными предпринимателями, урезавшими зарплаты рабочим, намеренно сбивавшими цену на продукцию.

Благодаря или вопреки новому курсу правительства, Штаты стали выходить из кризиса. К тридцать пятому году ситуация несколько наладилась, но для полного выхода из кризиса потребуется ещё несколько лет.

2

12 апреля 1935 года. Соединенные Штаты Америки, Нью-Йорк, Центральный парк.

В этом году весна оттягивала своё наступление. На лужайках центрального парка лежал не растаявший снег, неубранные аллеи присыпаны почерневшей листвой и мусором. Сугробы сглаживали уродство парка. Пешеходные дорожки были залиты водой. Приличные люди редко сюда захаживали. Но две девушки, неторопливо обходившие глубокие лужи, предпочли именно Центральный парк.

Одна из них была шатенкой, с чуть-чуть кучерявившимися волосами по плечи, обрамлявшими красивое круглое молодое лицо. Девушка слабо улыбалась, но в уголках губ всё равно темнели глубокие ямочки, большие зелёные глаза излучали странную необъяснимую тоску, прямой нос, бугром возвышавшийся над тонкими бледно-розовыми губами, морщился всякий раз, когда яркие солнечные лучи падали на лицо девушки и вынуждали её щуриться. Звали девушку Наташа, она была дочерью эмигрантов Платона и Дарьи Прохоровых, оставивших Россию во время Октябрьской революции.

Вторая девушка, уступавшая ростом Наташе, была её сестрой Викторией. Она почти на девять лет моложе Наташи, волосы у неё светлее и короче, глаза карие, почти чёрные, губы полные и улыбка радостная. Печаль, явственно читавшаяся в чертах Наташи, Виктории не свойственна. Всей своей пятнадцатилетней жаждой жизни девушка бросалась навстречу новым приключениям, смело знакомилась с незнакомыми людьми, плохо говорила по-русски и не стремилась выучить родной язык. Своим домом она считала Америку. Вика не могла похвастаться красотой своей сестры: и волосы жидкие, и ресницы чрезмерно густые, и лицо мальчишечье: скуластое и угловатое. Но в отличие от Натальи, Виктория умела располагать к себе людей, обладала харизмой, была остроумна, раскованна.

Наташа напротив, привлекала людей своей внешностью, но отталкивала их от себя манерой общения. У собеседника девушки должно было сложиться впечатление, будто она посвятила всю свою жизнь скорби и сожалению, предавалась ностальгическим воспоминаниям, любила пересказывать бессодержательные истории из своего детства. Разговаривать с ней сложно. Когда она видела, что человеку неинтересно, Наташа извинялась и под каким-нибудь благовидным предлогом оставляла его одного. К облегчению последнего. Родители не на шутку беспокоились за свою дочь. Ей скоро должно было исполниться двадцать пять, а о замужестве и речи ни шло. Дарья вечерами часто беседовала с дочерью о внуках, о предназначении женщины подарить жизнь, о любви, но Наташа слушала мать вполуха. Мыслями девушка постоянно возвращалась назад, в Россию. Наташа не могла забыть игры с соседскими ребятами в салки, поездки в деревню, где она любовалась бескрайними просторами, усеянными колосками пшеницы, слышала милый сердцу русский говор, радовалась красивым, разноцветным платкам и платьям, в которые рядились женщины, пестрым мужским шинелям и чёрным, вычищенным сапогам. Удивительно, но Наташа не встретила никого, кто бы так же тосковал по Родине. Отец зарабатывал в Штатах в разы больше, мог обеспечить семье достойное существование, мать полюбила американский образ жизни, как самой ей нравилось повторять "Здесь даже дышать свободнее!", а Виктория родилась уже заграницей, потому она и не испытывала привязанности к России.

Первые несколько лет после переезда Наташа делилась с матерью своими переживаниями. Дарья расчесывала густые волосы старшей дочери и приговаривала, мол, дай время и ты смиришься, привыкнешь, полюбишь. Наташа поверила матери, но проходили недели, месяцы, годы, а тяга вернуться только возрастала. Однажды Наташа даже предложила посетить большевистскую Россию.

– К комиссарам в лапы! – всплеснул руками поражённый предложением дочери Платон.

– Почитай газеты, Наташенька, – предложила мать. – Большевики погрузили нашу пропащую Россию в страдания и нищету, которые не прекратятся, пока их власть не падёт. Нечего нам там делать.

Тогда Наташа поняла, что родители не понимают её. Она пыталась познакомиться с другими эмигрантами, отыскать среди них человека, который разделил бы её грусть. Но ничего не получилось: русские активно обустраивались на новом месте, с удовольствием отказались от самих себя прежних и удивительно быстро растворились в американском обществе. Наташа оставила свои попытки найти понимание, смирилась со своей участью, а в душе девушки разрасталась тоска. Навязчивые воспоминания ни на секунду не оставляли Наташу, снова и снова перед глазами стояли сани, с запряжёнными лошадьми, крупные снежинки, спиралью спускавшиеся с небес, толстый жёлто-красный ковёр из опавших листьев, стелившийся в лесу осенью, понурившие голову мужики, возвращавшиеся с пахоты. Так легко было представить, что воздух наполнен сладковатым ароматом перегноя, терпким запахом полевой травы, неприятным душком домашней скотины. Как же хотелось услышать перестук копыт лошади по выложенной камнями мостовой, свист ямщика, бойкую, громкую речь торговцев с городских ярмарок, гул среднерусских пчёл, роем круживших на гречишных полях.

Тоска по Родине становилась навязчивой идеей Наташи. Всё ей казалось в Нью-Йорке не так, всё по-другому. Не нравились люди, манеры, образ жизни. Поэтому она сторонилась общества, не сумела завести новых подруг. Весь свет стал не мил.

И сегодня Наташа насильно заставила сестру погулять с ней в Центральном парке. Отчего-то это место напоминало Наташе лес из далекого детства. Тогда шла война, а отец уехал из страны в Китай, купить коллекцию антикварных предметов, которые планировал перепродать в Европе. Дарью Платон отправил в приобретённый им несколько лет назад дом, располагавшийся в крупной деревне. Со всех сторон деревню окружали леса и поля. Два года, проведённые там, запали Наташе в память. Летом она с деревенскими детишками купалась в холодной речке, зимой бегала по лесу и бесстрашно каталась по крутым оврагам на старых крестьянских салазках. Сколько шишек она тогда умудрилась набить – не сосчитать!

Но весной в лесу наступала слякотная пора. Как и теперь в парке, протоптанные тропинки заливали лужи, калоши набирались полные воды и чавкали. А ребята всё равно шли туда гулять. Грязные, мокрые они заливались весёлым, заразительным смехом, настолько хорошо было на душе.

Сама того не подозревая, Наташа отправилась в парк с сестрой, в попытке воскресить те беззаботные дни, пережить хотя бы нечто похожее на них. Но, увы, грязный, неухоженный, замусоренный парк не мог идти в сравнение с русским лесом. Девушка хотела увидеть дикую запущенность, а увидела запущенность искусственную.

Оступившись и неосторожно встав в очередную лужу, Виктория тяжело вздохнула.

– Ну, зачем вы притащили меня сюда, Наташа, – с сильным акцентом произнесла девушка. По-русски она предпочитала говорить церемонно, придерживаться уважительного стиля. Вика не понимала простонародного стиля общения, английский язык, с его изжитым thou, как нельзя лучше подходил ей. Но Наташа, два года прожившая в деревне, церемонничать не любила.

– Полюбоваться парком, составить мне компанию. Тебе здесь не нравиться?

– Если вам хотелось побывать в хорошем парке, не нужно было иди сюда. Здесь никому не нравится, – изобразив отвращение на лице, произнесла Виктория.

– Коли хочешь, иди домой, – отмахнулась Наташа. – Я погуляю ещё немножко.

– Право слово, я вас не понимаю, – сказала Виктория, тщетно стараясь вытрусить набравшуюся в изящный дамский ботинок воду. – Почему вы всегда и во всём идёте наперекор?

– Норов у меня такой, – небрежно бросила Наташа, стараясь подражать крестьянскому выговору.

– Что такое норов?

– Просто слово, – устало ответила Наташа. А глаза её наполнились слезами. Казалось, ещё немного, и девушка заплачет. Неужели она одна-одинёшенька скучает по родной речи, по мудреным крестьянским словам, по стройным красавицам-берёзкам, в конце концов, по дому?

Человек, державшийся чуть поодаль прогуливающихся девушек, заметил печаль, тенью накрывшую лицо Наташи. Ему отчего-то стало жаль её, на мгновение он даже устыдился, вспомнив, ради чего пришёл. Мужчина отбросил сомнения и продолжил неторопливо следовать за Викторией и Наташей, не подозревающими о приближавшейся опасности.

3

11 апреля 1935 года. Соединенный Штаты Америки, Нью-Йорк, Бронкс, трущобы.

Трущобы ирландского квартала представляли собой жалкое зрелище. Стены сложены из металлолома и кусков разбитого шифера, дорога – сплошное болото, заполненное мусором и нечистотами. Впрочем, неприхотливых ирландцев, решившихся эмигрировать в США, это устраивало. Ситуация с жильем в Нью-Йорке будет оставаться плачевной ещё десятилетия, неспособные оплатить проживание в квартире будут оставаться здесь, в трущобах.

Дени брезгливо пересекал улицу, стараясь перебраться через лужи не сильно замызгавшись. Ничего дельного из этой затеи не вышло. Неудачно поставив ступню, Дени провалился одной ногой под воду. Башмак завяз в грязи. Проходивший рядом подвыпивший ирландец помог своему соотечественнику выбраться оттуда. Штанина и ботинок Дени смердели.

– Ох, – прохожий помахал сложенной веером рукой возле своего носа. – Ну и угораздило тебя, приятель. Во век терь не отмоеся.

– Спасибо, что помог, – сухо поблагодарил Дени, растягивая штанину и пытаясь её выжать.

– Будь здоров, – хохотнул ирландец и пошёл своей дорогой.

Не сумев избавиться от зловония, Дени плюнул на всё, добрался до противоположной стороны улицы. Проделав путь около тридцати метров вдоль домов, он свернул в проулок и оказался возле входа в их завалящую конуру. Войти внутрь можно только согнувшись в три погибели. Юджин сидел на матраце и жадно доедал остатки консервов. Заметив товарища, мальчик отставил открытую банку.

– Прости, я почти всё съел, но здесь осталось немного. Если хочешь, доедай.

Дени махнул рукой, мол, не нужно.

– Как знаешь, – Юджин выгреб ладонью остатки паштета, облизал её, затем по очереди засунул пальцы себе в рот, всякий раз громко причмокивая, вытер руку о свои лохмотья, удовлетворенно крякнув, раскинулся на матраце.

Дени устроился в противоположном углу комнатушки, приставил руки к самодельной печке, чем-то напоминавшей буржуйку. Ирландец порядком замерз, пока ходил туда и обратно.

– Чем так воняет, – учуял резкий запах Юджин.

– Я упал в лужу, – ответил Дени. Немного отогревшись, он повернулся к мальчику.

– Ну как, поговорил с Прохоровым? – спросил Юджин.

– Он меня и слушать не стал. Принял за бродягу.

– Пригрозил дочерьми?

– Пригрозил, да толку? Упрямый как баран. Сказал, мол, объявишься возле моего дома снова, вызову полицию.

– Только этого нам не хватало, – вздохнул Юджин. – Они ходят гулять в Центральный парк.

– Кто? – недопонял Дени.

– Его дочки. У нас ведь нет выбора. Немцы обещали объявиться во второй декаде, – напомнил Юджин. – Может они уже здесь, а нам нечего им сказать.

Упоминание плена, в который неудачливые бандиты попали в Англии, заставило Дени сморщиться. Если бы он не был так напуган, попытался бы бежать на Запад. Но слова немца-великана не выходили у него из головы: "Вам может прийти глупая идея нарушить соглашение и скрыться. Вы, возможно, уверуете в собственную удачу. Но клянусь, ни счастливый случай, ни просторы Америки не уберегут вас от моего гнева!"

Дени прекрасно понимал – не стоит относиться к его словам, как к пустой болтовне. Ирландец не хотел закончить так же, как Иоганн. Прохоров сам виноват. Будь он сговорчивее, сберёг бы дочерей. Рассудив так, Дени снова посмотрел на мальчишку.

– Ладно. Сделаем это завтра. Отправляйся на станцию, проверь готовность, – распорядился ирландец. Он говорил о заброшенной станции на окраине, где предполагалось спрятать похищенных девочек. Это место Дени присмотрел через пару дней после приезда в Штаты.

– Сейчас холодно. Если будем держать их там долго, они насмерть простудятся.

– Сам сказал – у нас нет выбора, – зло бросил Дени. – Станция подходит. Иди и проверь.

Юджин встал, размял затёкшие конечности, направился к выходу из комнатушки, но застыл, повернулся к Дени, руками поворошил у себя в карманах, достал оттуда несколько монеток.

– Вот держи, стащил у одного простофили. Купи себе поесть, – сказал Юджин.

Дени кивнул в знак благодарности, забрал монетки. Мальчик улыбнулся, покинул конурку. Ирландец отошёл от печки, лёг на матрац, сложил ноги крест-накрест, закинул руки себе за голову. Уже не первый день он пытался понять, как они оказались в таком положении. И всякий раз возвращался в тот день, когда заключил сделку с немцем. Мысли Дени стали блуждать, он задремал. Ему приснилась погоня. Тот пожилой англичанин ударил Иоганна, повалил немца на землю, но от Дени ему не улизнуть. Ирландец выстрелил беглецу прямо в спину, в мгновение ока подскочил к убитому, обыскал труп, достал из бокового кармана пальто свёрток, принялся рвать бумагу и верёвки, почти достал хранившийся там предмет...