Текст книги "Десну перешли батальоны"

Автор книги: Алексей Десняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Вскоре скрипнули двери. Дмитро припал к щели. Из сеней вышли двое, обнявшись. Когда они подошли ближе, Надводнюк узнал Воробьева и его жену. Он высунул голову в двери сарая:

– Михайло, это я, Надводнюк! – Воробьев вздрогнул. В вытянутой вперед руке чернел револьвер. Воробьев подошел к сараю.

– Кто? – спросил он шепотом.

– Надводнюк. Я к тебе…

Воробьев положил револьвер в карман и подошел еще ближе.

– Хоть я и не из пугливых, но ты меня напугал. Здравствуй!.. Ты нам нужен дозарезу. Раиска, иди домой, мы тут поговорим, – он поцеловал жену. – Иди! – Раиса медленно направилась к двери. Мужчины вошли в сарай.

– Где твои партизаны?

– Недалеко, в лесу. А ты откуда знаешь о нас? – удивился Дмитро.

– Я все знаю, что делается в уезде. Знаю, что натворили немцы в Боровичах. Ты вовремя пришел! Рассказывай.

Надводнюк рассказал о совещании со своими партизанами.

– Решил ты правильно, хоть это надо было сделать раньше. Партизаны собираются в Семеновке и Унече О Щорсе слыхал?

– Щорс? Нет. Кто такой?

– Коммунист. Еще молодой, но настойчивый. Ему Ленин поручил сформировать украинский советский полк. И он формирует его в Унече. Ему нужны такие люди, как твои хлопцы. Скоро мы начнем наступление на немцев. Большой отряд партизан под командой Черняка расположился в Новгород-Северском.

– Это для борьбы с ним, верно, немцы перебрасывали по Десне отряд, вооруженный пулеметами и пушкой?

– Где этот отряд? – насторожился Воробьев.

– Не волнуйся, его уже нет!

– А где ж он?

– Мы его потопили.

Надводнюк рассказал о последнем бое на Десне.

– За это тебе спасибо! – Михайло разыскал в темноте руку Дмитра и пожал ее. – Слетаются хлопцы-соколы к Щорсу в Унечу! Он их обучает, как надо воевать в регулярной воинской части. Вставай, Дмитро, пойдем к твоим партизанам, а потом я отведу вас к Щорсу.

Они осторожно вышли из сарая и по огородам, в темноте, под дождем выбрались из местечка.

Глава девятая

Три ночи отряд провел в пути и теперь усталым шагом вступал в Унечу. Впереди, подтянувшись по-военному, шли Воробьев и Надводнюк. Позади отряда скрипел воз, на котором рядом с пулеметом сидели Мирон и Марьянка. Из домиков выбегала детвора, выходили почтенные старики, молодые женщины. На их лицах – ласковые улыбки:

– Давай, давай, хлопцы, наших больше будет! – кричали они и приветливо махали руками.

Отряд завернул за угол и пошел быстрее. До них долетала отрывистая команда. Партизаны поправили на плечах винтовки и патронташи. На плацу маршировали взводы. Сбоку, на невысоком холмике, стоял человек в кожанке, черной фуражке, с шоферскими очками над козырьком и биноклем на груди. Он наблюдал за военными занятиями. Воробьев направился к нему, в трех шагах от него остановился, стал «смирно» и доложил:

– Товарищ Щорс, я привел отряд партизан, с пулеметом! Вот начальник отряда, коммунист Надводнюк!

– Откуда, хлопцы? – Щорс поздоровался с Воробьевым и протянул руку Надводнюку.

– Из села Боровичи!

Воробьев вкратце рассказал о борьбе отряда с немцами, а Щорс в это время внимательно рассматривал прибывших. Партизаны смотрели на командира. Он был среднего роста, худощавый, но очень ладно скроенный. На вид он казался очень молодым, хотя бледное лицо уже обрамляла черная бородка. Тонкими длинными пальцами он перебирал ремешок, на котором висел бинокль. Никто из прибывших не мог выдержать испытующего взгляда Щорса. Прямо в душу заглядывали его глубокие, с каким-то стальным отблеском черные глаза.

– Вы офицер? – внезапно спросил Щорс у Бровченко.

Петр Варфоломеевич сделал шаг вперед и стал навытяжку. Лицо его залила краска. Взволнованно ответил:

– Да! Военного времени.

– Кто ваши родители?

– Крестьяне.

– К нам идете добровольно?

– Да, добровольно.

Морщинки на лице Щорса разгладились.

– За пулемет, товарищи, спасибо. Мало пулеметов у нас… Куда же тебя, девушка? – неожиданно поднял он глаза на Марьянку. Она испуганно посмотрела на Павла… «Может быть, не примут?» – подумала.

– Будешь помощницей сестры милосердия!… Теперь, товарищи, знаете, куда мы идем? Будем гнать немцев и гайдамаков с нашей земли! Кто боится – иди обратно туда, откуда пришел. Нам нужны смелые, отважные хлопцы! Теперь второе. У нас железная дисциплина! Мародеров и рвачей – выгоним! Бойцы красных полков – это прежде всего честные и преданные революции люди… Третье: всем нужно пройти военное обучение. Врагов нужно уметь бить. Вот наши условия. Кто их не принимает – пусть отойдет в сторону!

Никто не двинулся с места. Щорс привлекал к себе какой-то особенной внутренней силой. От него нельзя было оторвать глаз. Хотелось еще и еще слушать его густой, приятный, искренний голос. Всем очень понравились суровые слова командира о честности и преданности бойцов его полка делу революции. Такие люди обеспечивают успех! И все, кто слушал Щорса, были уверены в победе над врагом. Щорс приказал адъютанту вызвать командира второй роты. Подошел командир – приземистый, крепкий, в кавалерийской шинели.

– Примите пополнение! Порох они уже нюхали. Хлопцы надежные.

Партизаны двинулись за своим новым командиром.

– Послушайте, дед, – позвал Щорс Мирона. – Сколько вам лет?

– Мне? – заморгал Мирон, приподнимаясь на возу. – Шестьдесят да еще пять.

– Вас мы прикомандируем к хозяйственной части.

– Я бы хотел со своими хлопцами! Мы ведь из одного села.

– Вы уже слишком стары, дед, для строевой службы. Мы вам другое дело найдем.

– Да разве я что? Лишь бы дело…

Адъютант повел Марьянку и Мирона в их подразделение.

Щорс подозвал Воробьева.

– Надводнюка я назначаю командиром взвода! Как по-твоему?

– С обязанностями справится, я думаю. Подучим.

– Про офицера что думаешь?

– Подождем. Видно будет.

– И я за это! Иди, отдохни. Вечером ко мне на совещание придешь.

Щорс пошел по плацу. Перед ним проходили в шинелях, в кожушках, в свитках и матросских бушлатах ряды богунцев.

* * *

После военных занятий, в хате, отведенной новоприбывшим, обедали боровичане и еще два молодых парня. Новые знакомые рассказывали, как попали в полк к Щорсу. Они были из сожженного немцами и гайдамаками села Сядрина Корюковского уезда и пришли к богунцам, чтоб с ними вместе прогнать ненавистного немца. В хату вошел еще один незнакомый человек. Он был огромного роста, широколицый, с пышной черной бородой и быстрыми, хитрыми глазами. Поставил в угол винтовку, бросил на скамью пулеметную ленту, снял шапку и поздоровался.

– Здорово, землячки! Обедаете?

– Присаживайся к столу. Откуда будешь? – подвинулся Ананий.

– Как видишь: русский! – и сел на скамью.

– Из каких же краев, интересно? – повторил вопрос Павло.

– С Дона… Казак Митрофан Филонов, – и разгладил бороду. Он держался подчеркнуто уверенно и независимо. – Воевать пришли? – неожиданно спросил он.

– Да уж не гулять! – отрезал Ананий.

Все замолчали. Казак исподлобья посмотрел на богун-цев. Его глаза быстро перебегали с одного лица на другое, на губах играла самоуверенная усмешка. Неожиданно он вытащил из кармана бутылку и помахал ею перед лицом Анания.

– К вашей закуске – да моя выпивка!

Все переглянулись. На фронте пить водку не разрешалось. Щорс сурово преследовал тех, кто пьянствовал и других к этому подстрекал.

– Смелый ты! – покачал головой Песковой, не отрывая глаз от бутылки.

– На то и казак, а не баба! Хозяйка, давай чашки.

Старушка-хозяйка поставила перед ними посуду. Привычным движением Филонов выбил пробку и разлил водку по чашкам. Павло, Бояр и Бровченко вышли из-за стола.

– Не пьете? Нам больше будет! – с издевкой усмехнулся казак.

– Хлопцы, советуем и вам не пить, – предостерег Клесун.

– Павло, я только одну каплю, чтоб изо рта не пахло. Забыл, уже какая она на вкус. Знаешь, война! – Ананий поспешно поднес чашку к губам, хлебнул, причмокнул и сразу всю выпил. Начало было положено. Никто ни капли не оставил в своей чашке. Логвин жадными глазами смотрел на пустую бутылку. Филонов перехватил этот взгляд, вытащил из-под полы вторую бутылку и, перегнувшись через стол, снова разлил по чашкам.

– Пей, хлопцы! Филонов с одной не ходит!

Выпили. Давно не пивший Песковой сразу захмелел, полез к Филонову с объятиями. Ананий виновато улыбался и просил Павла не рассказывать Надводнюку.

– Разру-гает… А может, и не разнесет?.. Есть у него сердце! А Щорса – боюсь… Понимаешь, глаза такие, что в душу залазят! Смотрит на тебя и все видит!.. О Петре Варфоломеевиче сразу сказал: «Вы офицер!» Все видит. Люблю таких!

– Кто офицер? – наклонился к Ананию Филонов.

Ананий указал на Бровченко. Казак поднял глаза на Петра Варфоломеевича, медленно встал и подошел к нему.

– Куда вас назначили?

– Во вторую роту.

– Ротным?

– Рядовым.

– Ха-ха-ха! – захохотал казак. – Рядовым? Я так и знал!

Бровченко вспыхнул. Чересчур уже грубо и оскорбительно хохотал этот великан.

– Вы пьяны! – крикнул Бровченко. – Нужно доложить командиру!

– Ну-ну, не кричите! Я ваших Щорсов не боюсь! Сотни таких видел!.. Я с Дона! – пригрозил казак. Потом сразу тихим, вкрадчивым голосом зашептал: – Над вами издеваются. Разве вы не видите? Офицера сделали рядовым! – и многозначительно поднял палец. Вам не верят! Слышите: не верят вам!.. Вы пришли кровь свою проливать, а они вам не верят!.. Какой-то мужик, неуч, будет вас, офицера, гонять, как мальчишку. Я их знаю, давно здесь!.. – Филонов быстрым взглядом окинул хату и, как бы забыв о Бровченко, подбежал к Логвину. – Ты босой, из лаптей пальцы вылазят! Думаешь, тебе сапоги дадут? Фигу с маком! Говорят: нету, а сами в кожаных пальто ходят. Вот какие комиссары!

Песковой, а за ним и остальные стали осматривать свои рваные лапти.

– А уж осень подходит, – громко вздохнул один из сядринцев.

– Вот-вот! – поддержал Филонов. – Нужно теперь запасаться! Насобирал Щорс тысячи две босых и голых и думает воевать. Босым черта с два повоюешь! Хлопцам обувь дай, а тогда и воюй.

– А может, ее и нет. Мы – народная армия. Для нас складов не строили! – вмешался Павло.

– Ни черта ты не знаешь! Видел я. Есть сапоги, да нам их не дают!

– Как это так?

– Хотите обуться?.. Идем со мной! Везде есть сапоги, только возьми да надень. Идем! – он схватил винтовку, патроны и направился к дверям. Сядринцы двинулись вслед. За ними Дорош и Логвин. Ананий еще раз посмотрел на свои стоптанные ботинки и тоже пошел.

– Стой! Куда ведешь? Грабить? Слышал, что говорил Щорс о таких? – Павло преградил богунцам дорогу.

– Хочешь босым воевать, так воюй, сколько влезет, а у нас ноги мерзнут! Идем, землячки!.. Я бы на вашем месте сказал: дайте роту или идите к чертовой матери! Ей-богу! – подмигнул казак Петру Варфоломеевичу и исчез за дверью. За ним побежали остальные. Григорий и Павло уговаривали хлопцев вернуться, но те их не слушали. Ананий оттолкнул обоих и тяжелой поступью пошел догонять Филонова.

* * *

Занятия командиров в штабе прервал резкий женский крик, раздавшийся возле порога. Какая-то женщина хотела пройти в штабное помещение, но часовой ее не пропускал.

– Пусти, по-хорошему прошу тебя! Я к самому Щорсу иду!.. Грабить, богунцы, начинаете? Какие из вас, к черту, защитники бедных? – кричала она под окнами.

Щорс, стоя у карты Черниговской губернии, объяснял командирам расположение неприятельских сил. Услыхав крик, поднял густые брови, сразу покраснел, рванулся из комнаты. Командиры вскочили с мест и бросились к выходу. Надводнюк протолкался к Щорсу, стоявшему на крыльце. Перед Щорсом размахивала кулаками уже пожилая, простоволосая, заплаканная женщина.

– Это грабеж, насилие! Подумаешь, богачку нашли! Сапоги им давай!.. А свои рты чем кормить буду, а?

Щорс сошел на нижнюю ступеньку.

– Объясните, тетка, толком, какой грабеж? Кто вас обидел?

– А вы и не знаете? Богунцы ваши!

Щорс вздрогнул, на виске резко задрожали жилы.

– Богунцы никого не грабят, – сказал он тихо. – Вы выдумываете!

– Вот и пожаловалась!.. – всплеснула руками женщина. – Нашла защиту. Да ведь теперь немцы не придут же сюда грабить! Никого здесь нет, кроме богунцев!

– Кто же был у вас?

– Вот так они мне и сказали свои фамилии! Два здоровенных мужика! Один в чемерке, с черной бородой, другой в обыкновенном пальтишке и в лаптях. И еще трое! Ото всех водкой несет за три версты! Вот и ищите теперь, а сапог три пары забрали!

Надводнюк сбежал с крыльца.

– Тетка, может быть, слышали, как звать того, в лаптях?

– Отчего не слышала? Слышала. Ананием его звали!

Надводнюк отшатнулся, посмотрел на Щорса, покраснел и опустил голову.

– Твой? – спросил Щорс.

– Мой…

– Идем! – Щорс быстро зашагал по улице. Едва поспевая за ним, шли командиры и пострадавшая. Надводнюку стыдно было смотреть Щорсу в глаза. Ананий, на которого можно было положиться, осрамил себя, его, Надводнюка, весь свой взвод и всех богунцев. Надводнюка мучил вопрос: где они добыли водку? Кто этот бородатый в чемерке? В его взводе таких нет. Предчувствуя беду, Надводнюк догнал Щорса и повел его в ту хату, где был расквартирован взвод.

Щорс первым в хату вошел, за ним – все командиры. На скамье у стола, склонившись на руки, сидели Ананий, Логвин и сядринцы. На постели сидели Павло и Бояр. Посреди комнаты валялись три пары новых сапог. Их никто не одевал, и, очевидно, здесь шел бурный разговор.

Взволнованные бойцы забыли даже встать при появлении командира.

– Встать!

Все вскочили, но стояли потупившись.

– Вот мои сапоги! – бросилась вперед женщина. – Он был у меня! – и показала на Анания. Ананий согнулся, будто от удара, втянул голову в плечи.

– Кто вас повел? – грозно спросил Щорс.

– Сами виноваты, товарищ командир, не маленькие… – прошептал Ананий.

– Знаю! Кто вас повел?

– Казак Филонов, он с Дона.

– А-а… – протянул Щорс. – Водку он принес?

– Он, две бутылки! – ответили сядринцы.

– Командир Горбач, привести Филонова и весь ваш взвод!.. Командир Надводнюк, выстроить весь ваш взвод на улице! – Щорс повернулся и вышел из хаты.

Через несколько минут на улице выстроились два взвода богунцев. Со всех концов Унечи сюда сходились бойцы, крестьяне, ремесленники. Они тесным кольцом окружили выстроенные на улице взводы.

Щорс вышел вперед и во всеуслышание скомандовал:

– Те, кто ходил за сапогами, пять шагов вперед, марш!

Виновные остановились перед Щорсом. Ананий, Логвин, Дорош, а с ними и сядринские, не поднимали головы. Филонов держался отдельно, нагло выпятив грудь и злобно уставился на командира богунцев. Сотни глаз смотрели на вышедших вперед, одни с презрением, кое-кто с жалостью, другие с любопытством, ожидая дальнейшего. Щорс вытянул руку:

– Кто вы? Чье имя носите? – спросил он властным тоном. Шорох пробежал по толпе и затих где-то за забором. Богунцы не шевелились. – Вы только называетесь сынами рабочего класса и крестьянской бедноты, если ведете себя, как немцы и гайдамаки! Разве вы пришли сюда не за тем, чтобы освободить от немцев и гайдамаков нашу залитую кровью землю? Мы звали вас бороться за пролетарскую революцию, за счастье рабочих и крестьян! На вас смотрят тысячи и тысячи стонущих под немцами и гайдамаками братьев, сестер и родителей ваших. Они жаждут свободы, которую вы должны принести им. Вас встречают с объятиями и слезами радости. Кто же пойдет к вам, если вы будете поступать так, как поступили сегодня? Грабят гайдамаки, на то они и гайдамаки. На их совести грабежи, убийства, слезы бедняков. Красный воин должен быть честным, храбрым, дисциплинированным – он идет за дело бедняков, за революцию! Богунцы! Нас ожидают миллионы трудящихся Украины, чтобы общими силами изгнать врага! На нас, богунцы, революция возложила святую обязанность очистить Украину от оккупантов. Мы свою обязанность выполним! Отдадим свою кровь за революцию! Уничтожим врага и тогда, товарищи богунцы, будем жить без эксплуататоров-кровопийц, без тех, кто торгует людьми и людской честью… Фабрики и заводы – рабочим, землю – крестьянам! Государство будет нашим – рабочих и крестьян. Работать для него – значит работать для себя. Вы сами будете издавать для себя законы. Царизм заглушил все живое, народ жил в невежестве, забитый и загнанный. На отобранную у помещиков землю мы пустим машины. Машинами будем пахать, машинами будем сеять и собирать богатый урожай. На нашей земле стеною в человеческий рост будут стоять хлеба! На наших лугах будут пастись неисчислимые стада!.. И забудет народ о нищете, заживет в достатке, культурно, счастливо!.. Русский и украинец, белорус и грузин, татарин и еврей – одна трудовая семья будет! Вот так будем жить, богунцы!

Затаив дыхание, ловя каждое слово Щорса, стояли шеренги бойцов. Сотни глаз, не мигая, впились в черную кожанку, в шоферские очки над козырьком, в стройную тонкую фигуру Щорса. Энергичными движениями рук он подчеркивал каждое свое слово. На бледных щеках играл румянец. Глаза светились от глубокого внутреннего возбуждения. И еще раз каждый боец почувствовал магическую силу его глаз. Они приковывали к себе, звали только вперед. И на площади не нашлось бы ни одного, кто остался бы где-то позади. Командир богунцев говорил о вражеской провокации, цель которой – дискредитировать авторитет советского полка, и подробно остановился на проступке новоприбывших, сагитированных казаком Филоновым.

– В наши ряды пытаются пролезть агенты врага. Какова их цель? Ослабить нашу силу, внести беспорядок, анархию, погубить наше дело. Но это им не удастся! Агентов врага мы будем жестоко карать! Ряды богунцев, преданных делу революции, будут расти и расти. Мы освободим украинский народ из-под ярма немцев и гайдамаков.

Ряды богунцев всколыхнулись.

– Освободим, товарищ Щорс!

– Веди, командир, в бой, мы покажем нашу силу!

– Смерть гайдамакам и немецкому капиталу!

Богунцы угрожающе размахивали оружием, указывая на юг, где хозяйничали отряды немцев и гайдамаков.

– Обещайте мне, что таких позорных случаев в богунском полку больше не будет!

– Обещаем!

– Не будет!..

– Расстрелять таких!

– Вам, – обратился Щорс к Ананию и другим, – в первый и последний раз прощаю. Казака Филонова арестовать!

Шатаясь, подошел к Щорсу бледный Ананий.

– Товарищ командир! Только в бою я смою с себя позорное пятно! Пошлите меня на серьезное дело!

– Верю! Смотреть надо, чтобы не попасться на удочку врага! Стать в шеренгу!

Ананий, Логвин, Дорош и сядринцы сделали «кругом» и стали на свои места. Под конвоем провели Филонова. Он смотрел на Щорса глазами, полными ненависти. Щорс взглянул на него в упор. Филонов не выдержал колючего взгляда и отвернулся.

* * *

Петр Варфоломеевич не мог забыть насмешливых слов казака Филонова. На военных занятиях, когда взводные командиры обучали бойцов обращаться с винтовкой или проходить по площади походным маршем, Петр Варфоломеевич чувствовал какую-то горечь в сердце. Иногда это была зависть к молодым командирам. В такие минуты он был почти уверен, что Филонов имел основание говорить ему обидные слова. Разве он, фронтовой, опытный офицер, не мог командовать ротой богунцев? Вопрос этот напрашивался все чаще и чаще, преследовал его. Бровченко угнетала мысль, что ему не доверяют. Вспомнились последние столкновения с Рыхловым, с тестем, с Шульцем, уход к красным партизанам. И вот теперь это, как ему казалось, незаслуженное недоверие.

Петр Варфоломеевич молча, аккуратно выполнял возложенные на него обязанности, но своими мыслями ни с кем не делился. В таком состоянии его несколько раз, будто ненароком, заставал Надводнюк. На вопрос Надводнюка, отчего он такой мрачный, Петр Варфоломеевич всегда твердил одно и то же:

– Беспокоюсь о семье, Шульц ведь остался там…

Надводнюк внимательнее присматривался к Бровченко, качал головой и уходил озабоченный. Он пытался вызвать Петра Варфоломеевича на откровенность, но тот избегал разговора.

С этими мыслями пошел Бровченко на пост у хаты, где находились арестованные. Приняв пост, Бровченко стал мерными шагами ходить под окном хаты. В хате было тихо. Петр Варфоломеевич прислонился спиной к крыльцу. Возвращаясь с поля, в накинутых на плечи мешках, – было уже по-осеннему холодно, – мальчишки-пастушки гнали по улице стадо. Изредка проезжали крестьяне. У колодцев собрались женщины. Над Унечей, направляясь на юг, пролетел ключ журавлей. Бровченко долго смотрел им вслед. За журавлями, на юг, в Боровичи понеслись его мысли.

Вдруг Петр Варфоломеевич почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он обернулся. В разбитое окно на него смотрел Филонов. Казак поманил его к себе.

– Чего вам?

– В каком полку вы служили офицером? – тихо спросил Филонов.

– В 542 Киевском.

– А я в 156 конном Донском. Никак не пойму, какой из вас офицер! Службу рядового несете! Неужели вы и до сих пор не поняли, что над вами издеваются?

Бровченко резко повернулся спиной к окну и отошел в сторону. Филонов постучал в оконную раму.

– Часовому запрещено разговаривать с арестованными, – твердо ответил Петр Варфоломеевич.

– Запрещено? – Филонов расхохотался. – Было когда-то! Забудьте! – Он влез на подоконник, закрыв дыру в окне своим широким лицом, и вдруг торопливо, задыхаясь, зашептал. И чем дольше слушал Бровченко его горячий шепот, тем ближе подходил к окну.

– Выслушайте меня, прошу вас! Вы думаете, что я простой казак Филонов? Ошибаетесь, господин офицер. Посмотрите на меня. Я – тоже офицер!.. Командовал эскадроном на немецкой войне! Сюда попал из армии генерала Каледина… Вы поняли… Вам, как своему брату-офицеру, говорю и вас спрашиваю: куда вы попали? Разве ваше место здесь? Большевики затеяли резню, подняли своих на своих! Мало вам крови и позора на немецкой войне? Бегите отсюда! Не хотите туда, куда зовет вас ваш офицерский мундир, так сидите дома и не мешайте другим! Довольно братской крови!

Бровченко протянул вперед руку, словно отталкивал арестованного, но Филонов схватил ее своими горячими пальцами и зашептал еще быстрее:

– Я поведу вас туда, где вас с радостью примут в свои ряды! Вам дадут роту, батальон, что вы захотите!.. Когда стемнеет, отбейте замок и айда! Я, офицер, прошу вас, как офицера, я требую во имя офицерской чести – сделайте это! Не сделаете – заплатите кровью, как предатель!.. Слышали? Я уверен, что вы еще не затоптали своей чести офицера и меня освободите! Я жду, чтобы стемнело! – он отошел от окна и скрылся в глубине комнаты.

Петр Варфоломеевич опустился на ступеньки крыльца. Признания Филонова были неожиданными. Они оглушили Петра Варфоломеевича.

«Немедленно оповестить Щорса!» – это было первое, что промелькнуло в голове. Он даже бросился вперед. Но разве он имеет право самовольно оставлять пост?.. В военное время за это расстреливают. Бровченко присел на ступеньку, прислушался к звукам за окном, но Филонов о себе не напоминал. Ведь он ждал темноты, а теперь только смеркалось.

«Подняли своих на своих!» – внезапно вспомнил Петр Варфоломеевич шепот казачьего офицера. «Своих на своих!» Рыхлов на него, на Бровченко, Бровченко на Рыхлова!.. Вспомнив о Владимире Викторовиче, Бровченко подумал, что Рыхлов и Филонов друг на друга похожи. Вот кому идти нога в ногу! Только Филонов хитрее Рыхлова.

В душе Петра Варфоломеевича росло возмущение. Разве не Рыхлов, а с ним и этот Филонов, виноваты в том, что на Украину пришел немец? Разве не они виноваты, что его Ксану обесчестили? Петр Варфоломеевич не мог усидеть на месте. Он метался от крыльца к окну, к калитке, к углу дома и одного хотел, – чтобы поскорее кончилось дежурство! Он доложит командиру Надводнюку, и Филонов даст ревтрибуналу ответ, с какой целью пролез в Богунский полк!

Постепенно становилось темнее. Скрылись очертания станционных зданий, осокорей, а затем и ближайших хат. Затихла улица. Стал моросить осенний дождь. В деревьях зашумел ветер.

«Скоро придет смена», – подумал Бровченко.

По окну забарабанили пальцем.

– Я готов!

Бровченко вздрогнул и ничего не ответил.

– Пан офицер, слышите?… Я готов!

Бровченко крепче сжал винтовку.

– Скоро придет смена, поторопитесь, господин офицер!

– Вы напрасно были так уверены, Филонов!

– Не понимаю! – задохнулся казак.

– Я все сказал!

Какое-то мгновенье казачий офицер молчал. Было слышно, как он тяжело дышит, словно поднимается на высокую гору.

– Где твоя честь, офицер? Продал?.. Иди, заяви ревтрибуналу, что я, казачий офицер, собираюсь убежать и убегу! Целуй ноги Щорсу, он тебя наградит!.. Может быть, будешь картошку чистить для его обеда!.. Тьфу!..

Петр Варфоломеевич отошел подальше от окна. Не хватало воздуха. Он задыхался, ноги его не держали, подкашивались… И когда к крыльцу подошли разводящий и сядринец, он, как бабочка на огонь, бросился им навстречу.

– Что-нибудь случилось? – настороженно спросил разводящий.

Петр Варфоломеевич перевел дыхание. Сквозь разбитое окно с ненавистью смотрели глаза Филонова.

– Что-то заболел я, – прошептал Бровченко.

– Пойдите на врачебный пункт!

Бровченко торопливо выбежал со двора. Наскоро поужинав, он лег на скамью и прислушался к беседе богунцев. Павло Клесун сообщал новость: из Новгород-Северска прибыла новая группа повстанцев, и Щорс на этих днях начинает наступление на Злынку, а оттуда – на Клинцы и Гомель.

– Для этого, наверно, и нашего командира Надводнюка он тоже срочно вызвал к себе, – высказал свои предположения Павло.

– А Марьянка твоя как живет, был ты у нее? – немного погодя спросил Ананий.

– Был. У них полно работы. Бинты получили, лекарства. Готовятся!.. Должно быть, действительно скоро начнется поход!

Снова начали говорить о наступлении на немцев. Дорош с Ананием даже строили свои планы – откуда и как будет легче бить немцев.

В сенях послышались шаги, и в комнату вбежал дежурный по штабу.

– Бровченко есть?

Петр Варфоломеевич вскочил.

– Я!

– В штаб, к Щорсу!

Петр Варфоломеевич взволнованно посмотрел на бойцов. Они молча, одними глазами спрашивали: «Во время караула ничего не произошло?» Бровченко не ответил и вышел вместе со штабом. В штабе, пока дежурный докладывал Щорсу, Петр Варфоломеевич раз десять прошелся по небольшой передней. Зачем его вызвал Щорс?.. Может быть, Филонов сказал сядринцу, что открыл свою тайну Петру Варфоломеевичу?.. Но Петр Варфоломеевич решительно отбросил это предположение. Филонов не из таких, может быть, кто-нибудь из бойцов слышал, как он разговаривал с арестованным. Если это так, то Щорс возьмет его в работу. Бровченко заранее – по старой привычке – приготовился по выражению лица командира догадаться, для чего его вызвали, – нужно было знать, как держаться. Переступив через порог, Петр Варфоломеевич стал «смирно».

Щорс стоял посреди комнаты. Он сразу же обернулся, внимательно посмотрел Бровченко в глаза и улыбнулся. Петр Варфоломеевич облегченно вздохнул и лишь теперь заметил Воробьева и Надводнюка, стоявших возле стола.

– Садитесь, товарищ Бровченко!.. Мне тут говорили о вас, да я и сам наблюдал, – Щорс еще раз посмотрел на Петра Варфоломеевича и быстро направился к висевшей на стене карте. – Подойдите!

Бровченко, а за ним и Надводнюк с Воробьевым подошли. Щорс указал на карту.

– Товарищ Бровченко, вот в этом населенном пункте находится батальон немцев. С севера к селу подступает лес, с востока пруд. В вашем распоряжении рота храбрых богунцев. Как вы поведете наступление, чтобы разбить врага, обезоружить и взять его в плен?

К горлу Петра Варфоломеевича подкатился горячий ком. Он заморгал и схватился за грудь – ему казалось, что вот-вот выпрыгнет сердце. Что это – экзамен? Проверка способностей? Ну что ж, Бровченко покажет командиру богунцев, как он поведет наступление. Ведь у него за плечами огромный опыт войны с немцами.

– У меня сегодня столько впечатлений, товарищ командир! – взволнованно ответил Бровченко.

– Об этом я охотно послушаю потом, а теперь – о боевой операции.

В Бровченко заговорил военный. Вот у него рота богунцев. Он идет в наступление! Он пойдет вот так…

Щорс слушал, как Бровченко разворачивал боевую позицию, и изредка бросал: «Так, дальше». Бровченко разделил свою роту на отряды, незаметно провел через лес к селу, два взвода бросил в лобовую атаку; а остальных расположил так, чтоб не дать врагу отступить из села. Наступление оказалось для врага неожиданным. Враг в панике бросается к пруду, отступать некуда, и враг сдается…

Щорс остался доволен.

– Так вот что, товарищ Бровченко. К нам пришло еще несколько сот повстанцев. Назначаю вас командиром вновь организованной роты! Политкомиссаром будет у вас Воробьев! Завтра примите роту!

Неожиданное назначение ошеломило Петра Варфоломеевича. Он даже забыл ответить Щорсу, что согласен, и стоял у карты взволнованный, подавленный переменой в своем положении. Ему доверили роту!

– Теперь я готов выслушать ваши впечатления, товарищ командир! – обратился к нему Щорс.

«Командир!» Как приятно услышать это слово из уст Щорса… С молниеносной быстротой в памяти Петра Варфоломеевича возникла фигура Филонова, его насмешливые, хитрые глаза, вспомнил наглое признание казачьего офицера. Бровченко облегченно вздохнул, чувствуя, как падает с плеч гнет прошедших дней.

– Я об арестованном Филонове, донском казаке… – Бровченко помолчал, перевел дух.

Глаза Щорса блеснули, он подошел ближе.

– Ну?

– Он – не казак… Он… офицер… калединец… Он мне признался…

Воробьев и Надводнюк придвинулись. В глазах Щорса зажглись огоньки.

– Дальше!

Бровченко рассказал о своем дежурстве.