Текст книги "Десну перешли батальоны"

Автор книги: Алексей Десняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Клуню мою сожгли – это тысяча рублей! Готовые дрова из лесу развезли по домам – это пять тысяч рублей! Трезора убили – это пятьсот рублей… До следующего воскресенья верните мне деньги: девять тысяч пятьсот рублей. Слышали?

– Слушались большевиков, люди добрые, так платите! Разве я не говорил, не водитесь с Надводнюком! Вот и радуйтесь теперь! Мы с Вариводой разбросим, сколько кому на двор, и объявим вам. А теперь идите и живите мирно, помните, что офицер – человек сурьезный, – пригрозил Писарчук.

Крестьяне нахлобучили шапки и, будто зачумленное место, быстро оставляли погост. Тяжело ступал среди соседей Ананий.

– Ничего платить не будем!

– А они придут и заберут все до нитки!

– Если мы все не будем платить, так не заберут… Эх, надо было Платона тогда придушить… – жалел Ананий.

В другой группе чертыхался Кирей:

– Вот до чего дожили, родимые!.. Черт его побери, где он взялся на нашу голову? Заберут, заберут все… Пустят с сумой по миру…

– Трудно с панами бороться. Управься с паном, когда за ним такая сила! – безнадежно качал головой Мирон…

Со схода Бровченко возвращался подавленный и возмущенный. Ему казалось, что дикий поступок Шульца на сходе еще не имел себе равных. Бровченко шел и повторял слова Яковенко: за что? Вопрос клином входил в сознание Петра Варфоломеевича. Ему было и больно, и гадко. Бровченко чувствовал, что одинаково ненавидит и Шульца, и Рыхлова.

Рыхлов, поп Маркиан, тесть и Писарчук благословили Шульца на расправу с крестьянами. Бровченко прекрасно понимал, что Шульц и сам мог бы поступить так, как поступил, но поддержка Рыхлова придавала ему еще больше уверенности. Сегодня на погосте Петр Варфоломеевич как никогда почувствовал свое одиночество и бессилие. Рыхлов – в союзе с Шульцем и Писарчуком, фронтовики сгруппировались вокруг Надводнюка, а вот он – в стороне… С войны он принес ненависть к войне, а здесь изо дня в день росла еще одна ненависть – к Шульцу и своим родственникам. Но горше всего было сознавать свою беспомощность.

У ворот его ожидали Муся и Марьянка, которые раньше других ушли со схода. Петр Варфоломеевич заметил во взгляде Марьянки укор. Но разве он виноват? Сила у них… Но в ту же минуту ему показалось, что девушка права. Почему? Он на это не мог ответить.

Марьянка вздохнула.

– Я хочу вас просить, Петр Варфоломеевич… – и помолчала. Бровченко опустил глаза. Марьянка еще раз вздохнула, Бровченко показалось – безнадежно, и продолжала:

– Я хочу вас просить… Может быть, вы узнаете, что они хотят сделать с ревкомовцами? Только узнать…

От неуверенности, с какой был задан вопрос, и этого повторяющегося «только узнать» Петру Варфоломеевичу стало больно. Значит – ему не верят… Недаром Марьянка так безнадежно вздохнула. Но он не обиделся. Подошел к девушке:

– Я узнаю, если это будет возможно.

Марьянка встрепенулась, ее черные глаза блеснули. Она схватила Петра Варфоломеевича за руку:

– На вас одного надежда! Я буду каждый день наведываться.

Она попрощалась и ушла, а через полчаса с узелком в руках уже бежала через луг на Забужин хутор, чтоб принести Павлу известие об аресте ревкомовцев.

* * *

– Это – конец революции… – сказал шепотом Логвин Песковой Надводнюку, когда немцы бросили в погреб Дороша Яковенко. В словах Логвина была глубокая тоска и отчаяние. Надводнюк сел рядом с Дорошем, стер с его лица сгустки крови, укрыл товарища своим пиджаком и стал расспрашивать, за что Дороша били немцы. Рассказывая, Яковенко вглядывался в темноту. На охапке соломы, в углу сидел Бояр, рядом с ним, опершись спиной о сырую стену, – Малышенко. Песковой, заложив под голову руки, лежал на соломе. В каменном мешке было очень темно, сквозь окошечко под потолком еле-еле пробивался свет.

Дмитро наклонился к Песковому:

– Кто вам сказал, что революции конец?

Песковой закашлялся. У него от сырости в погребе болела грудь.

– Народ поднимать надо, а поднимать теперь некому…

– Как некому? – удивился Надводнюк. – А партия большевиков?

– Ты, Дмитро, коммунист, и тебя немцы вместе с нами посадили в погреб… Возможно и расстреляют. Так по всей Украине.

Надводнюк присел рядом с Песковым.

– Не всех коммунистов засадили в погреба. У партии хватит сил поднять восстание против немцев!

– Да, но ведь сила у них. Вооружены до зубов… – простонал Яковенко.

– Мы их будем бить их же оружием.

– О-о, дай только выбраться из этого погреба! – погрозил Бояр.

– Ну, и что ты сделаешь?

– Вокруг села – лес… Э-э, знали б, что делать!

Поздно вечером часовой приоткрыл двери и бросил в погреб мешочек. Надводнюк развязал его. Там был нарезанный ломтями хлеб и кусок сала. Кто принес – неизвестно… Сели ужинать. Бояр узнал хлеб – такой печет его Наталка. Малышенко узнал сало. Ужинали молча. Потом, прижавшись друг к другу, легли спать…

Утром в погреб пришел Шульц. Понюхал воздух, поморщился и вышел, оставив двери открытыми. Потом он снова спустился в погреб. Ординарец внес стул. Офицер уселся, а ординарец и переводчик застыли тут же, за его спиной. Шульц, как всегда – причесанный, надушенный, со стеком в руке и сигарой в зубах.

Переводчик сказал:

– Пан офицер просит передать, кто отдаст свое оружие, того он прикажет сейчас же освободить.

Надводнюк ответил за всех:

– У нас нет никакого оружия! Вы же делали обыск и ничего не нашли!

Шульц поморщился. Переводчик сказал:

– Пан офицер просит передать, кто скажет, где документы о добровольцах Красной гвардии, того…

Надводнюк перебил его:

– У нас делали обыск и ничего не нашли!…

Шульц долго раскуривал сигару: кольца дыма плавно поднимались к потолку и расплывались по погребу. Арестованные наблюдали за офицером. Внезапно он выхватил из кармана пять сигар, протянул арестованным.

– Спасибо, у нас есть свой табак, – ответил Бояр. Офицер прищурился и спрятал сигары.

Переводчик снова сказал:

– Пан Шульц просит передать: кто укажет коммуниста, того… он немедленно освободит.

Надводнюк усмехнулся.

– Скажите пану офицеру, что нас посадили сюда зря. Коммунистов тут нет! Мы – бедные крестьяне! Землю обрабатываем.

Шульц вскочил. Махнул стеком, что-то крикнул и вышел из погреба. Ординарец забрал стул. Переводчик сказал с порога:

– Пан офицер сказал: не сознаетесь – прикажет расстрелять.

Загремел засов.

В погребе долго молчали. Потом Песковой закашлялся и яростно выругался.

– И расстреляет, что ему…

– Если будем держаться одного: «ничего не знаем!» – не расстреляет. Придраться не к чему, – высказал свою мысль Бояр. Все так думали: Григорий говорил правильно.

Шульц больше не заходил. Сидеть в погребе было очень тяжело, а особенно теперь, когда на поле начиналась работа. Хоть на свободе и не веселее, но все же там немцы ни свежего воздуха, ни солнца отнять не могут. Три раза в день арестованные сквозь окошечко слышали рев скота – немцы тут же во дворе резали коров и свиней.

Вечером патрульный снова бросил в погреб буханку хлеба и поставил горшочек пшенной каши. Кашу арестованные ели по очереди – на всех была одна ложка. Каша не насытила. Тогда начали жевать мягкий, верно, только что испеченный хлеб. Вдруг Малышенко вскрикнул от удивления:

– Хлопцы, бумажка в хлебе!..

Все бросились к нему. Надводнюк осторожно разгладил небольшой листок бумаги… Было темно, разобрать ничего нельзя было.

– Прочитаем завтра…

Спали тревожно. Часто просыпались, смотрели в окошечко, но на дворе еще была ночь. Каждый думал о крошечном листке бумаги и рассвета дожидался у окошечка. Как только начало сереть, Надводнюк попробовал разобрать написанные карандашом слова. Некоторые буквы расплылись, и посинела бумага.

«Хлопцы, – прочитал, волнуясь, Дмитро, – моя рана уже заживает. Вчера М. принесла мне от Б. губернскую земскую газету, в которой пишется, что 28 апреля немцы арестовали министров Центральной рады и что 29 апреля в Киеве в цирке был съезд хлеборобов-землевладельцев, и там немцы показали новоиспеченного гетмана, царского генерала, какого-то Скоропадского. Гетман заявил, что он за хлеборобов, кулаков и помещиков. Гетман уже приказал возвратить землю помещикам и кулакам. Таковы новости. Вот что немцы натворили. Вы, хлопцы, держитесь крепко и положитесь на меня. П.»

Надводнюк еще раз перечитал написанное, выразительно посмотрел всем в глаза, порвал бумажку на мельчайшие кусочки и засыпал их песком.

– Я что-то не пойму толком… Переворот немцы сделали? – спросил Яковенко.

Все сели на соломе. Дмитро посередине.

– Я, хлопцы, это так понимаю. Гетмана посадили немцы, гетман – царский генерал. Вот и выходит, что Украину вторично продали немецкому кайзеру и русским помещикам. Теперь немцы начнут грабить Украину еще сильнее. Немцы скажут: «Мы тебя посадили, так ты нас и слушай…» Духом, хлопцы, не падать, у Павла есть какой-то план, зря писать не станет.

– Когда бы знать, что Павел думает, на душе было бы легче.

– Поживем – увидим, – успокаивал Надводнюк.

И все же после записки Павла на душе стало немного легче. Есть еще свои люди на свободе! Может как-нибудь да освободят из этого погреба… И Павло не один. Ананий, Яков Шуршавый, Сорока… Еще найдутся.

Вверху за окошечком мерно шагал часовой. Взошло солнце, золотистый луч заскользил по окошечку. Во дворе топали, долетали обрывки команды. Немцы вышли на занятия. Арестованные молча прислушивались к жизни по ту сторону каменной стены.

Вскоре двери в погреб опять отворились. На пороге остановились переводчик и высоченный заспанный немец с двойным патронташем на животе.

– Надводнюк!

– Куда? – насторожился Надводнюк.

– К пану офицеру на допрос!

Вышли во двор. Солнечные лучи и напоенный тополиным запахом воздух ударили в лицо, и Дмитро чуть не упал. Немец поддержал его, а потом толкнул прикладом в спину. Дмитро выпрямился и твердым шагом пошел к крыльцу. Вошли в комнату, бывшую учительскую. У стола, заваленного картами и книгами, сидел Шульц. В зубах догорала сигара. Не дойдя до стола, Надводнюк остановился. Конвоиры стояли навытяжку возле дверей.

Офицер пососал сигару, потер виски и, не поворачивая головы, что-то сказал переводчику, а тот обратился к Надводнюку:

– Пан офицер в последний раз предлагает сказать, где оружие и кто в селе коммунисты?

Надводнюк рассмеялся Шульцу в глаза.

– Вы же у нас делали обыск и ничего не нашли!

Переводчик еще не успел перевести ответ Дмитра, как Шульц вскочил, коршуном налетел на Надводнюка и изо всех сил ударил его кулаком по лицу.

– Швайн!

Надводнюк от неожиданного удара зашатался. Но тут же овладел собой, крепко стиснул зубы, закрыл глаза, весь почернел, мускулы напряглись. Шульц испуганно отскочил. Надводнюк вздохнул и уже смотрел в окно. Из рассеченной губы текла кровь.

Шульц закурил новую сигару и гаркнул на переводчика. Тот выбежал и через минуту вернулся в сопровождении двух огромных мордастых солдат. Шульц опять что-то крикнул. Они схватили Дмитра под руки и потащили во двор. Шульц шел следом за ними. У походной кухни немцы сорвали с Дмитра пиджак и брюки и бросили его на землю. На спину и на ноги Дмитру уселись солдаты-великаны. Шульц ударил Дмитра ногой по голове.

– Ты был главным в ревкоме! – твердил переводчик. – Где оружие, документы? И кто еще коммунист?

Надводнюк плюнул на краги офицера. Шульц вскрикнул. Тело Дмитра рассек шомпол. Кровь брызнула на ноги немцев, покраснел песок под Дмитром.

Тонкие губы офицера ритмично двигались – он считал удары. Надводнюк стонал глухо, сквозь зубы. На пятнадцатом ударе Шульц махнул рукой. Переводчик наклонился к Дмитру.

– Скажешь?

Надводнюк молчал.

Офицер опять махнул рукой. Шомпол со свистом опустился на спину Дмитра.

– Господин Шульц!

Офицер круто обернулся. В десяти шагах от «его в воротах стояла Муся, по-весеннему одетая в белое платье. Шульц поморщился – ему мешали, – но, галантно кланяясь, подошел к девушке.

– Господин Шульц, такая чудная погода, пойдемте походим в саду! – кокетливо наклонила голову Муся.

– О-о, я с удовольствием! – расшаркался офицер, поднося ее руку к своим губам. Приказав отвести Надводнюка в погреб, он взял Мусю об руку и повел со двора.

– Я никогда не думала, что вы такой жестокий, господин Шульц!

– Не будьте наивной! Война! Потом – это большевик, а большевиков надо бить.

– Бить – это некультурно, господин Шульц! – возмущалась Муся.

– Некультурно? Большевиков бить – культурно! – резко выкрикнул офицер. – Их надо расстреливать!

– Вы – жестокий, господин Шульц.

– Таков закон войны! Большевики – это зараза! Влияют на солдат.

– Вы их, действительно, расстреляете? – Муся старалась, чтобы голос не дрожал. Шульц засмеялся.

– Я – офицер армии кайзера! Я выполняю приказ высшего командования! Сначала допрошу, а потом расстреляю!

Муся приложила руки к груди:

– Господин Шульц, не расстреливайте большевиков здесь, я боюсь…

Шульц игриво прижал ее локоть.

– О-о, не беспокойтесь! Мы расстреливаем культурно. На кладбище. Большевики сами себе выкопают могилу. Кладбище у вас за селом. Вы и не услышите.

– Как я вам благодарна, господин Шульц! – вполне искренне поблагодарила Муся. – Почему вы к нам не заходите? Нам скучно без вас.

Офицер улыбался и обещал прийти.

Сквозь листву ореховых деревьев, из открытого окна гостиной Соболевских долетали бодрые звуки походного марша.

Шульц повел Мусю к Соболевским.

* * *

Марьянка с нетерпением ждала возвращения Муси. И как только та вошла к себе в садик, Марьянка бросилась к ней.

– Узнали?

Муся опустила голову.

– Их расстреляют.

Марьянка зашаталась. Чтоб не упасть, ухватилась за ствол яблони.

– Когда?

– Офицер говорил, что расстреляют, а когда – не сказал. Еще будут допрашивать.

– Если б узнать, где будут расстреливать?

Муся пожала плечами. Марьянка начинает чудить. Разве не все равно?

– Он сказал: на кладбище.

– Муся, правда? – Марьянка схватила ее за руку. В глазах Марьянки вспыхнули огоньки. Муся опять пожала плечами. Марьянка так обрадовалась, будто немцы не расстреляют их, а выпустят на свободу… Потом Муся откровенно призналась:

– Я не пойду больше к Шульцу. Я его боюсь.

– И не ходите, – посоветовала Марьянка.

Она помогла Мусе разбить цветник перед окнами, попрощалась и ушла со двора.

– Теперь – на хутор, – прошептала она самой себе и побежала, босая, стройная, легкая – в ситцевой кофточке и черной юбке. Возле церкви она встретила несколько верховых, пеших и Федора Трофимовича с дубовой палкой в руке. Они гнали впереди себя большое стадо: коров, овец и свиней. Стадо поднимало тучу пыли. Верховые закрывали носы, чихали и отплевывались. Следом за ними, плача, шли женщины, дети. Жена Степана Шуршавого, маленькая, с худыми ногами, прикрыв лицо грязным полотняным передником, в отчаянии громко всхлипывала:

– Ко-о-ров-ка ты м-м-оя е-д-динствен-ная…

За женщиной шли Наталка и Кирей. Наталка плакала, а Кирей, сгорбившись и повесив седую голову, чертыхался. Вдоль плетня шла уже пожилая женщина в крашеной синей полотняной одежде и, останавливаясь, молила:

– Федор Трофимович, сыночек мой сизокрылый!.. С сумой по миру пускаете!.. Верните телку!

– Немцы берут! За помещичье имущество добро берут! – кричал Писарчук. – Я тут не при чем.

– Не отдадите? – остановилась перед ним женщина.

– Просите немцев, что вы меня просите?

Женщина схватилась за голову.

– Веди, веди, чтоб уже тебя повело! Чтобы ты счастья не знал никогда, как и я не знаю! Будь ты проклят!

Писарчук поднял палку и ударил женщину.

Она истошно закричала:

– Спа-а-си-те!.. спа-а-сите!..

Верховой осадил лошадь, подлетел к женщине и полоснул ее нагайкой по голове. Нагайка запуталась в волосах. Немец рванул ее к себе, женщина, раскинув руки, упала под копыта. Немец и Писарчук догоняли стадо.

Марьянка со всех ног кинулась к женщине. Подняла ее, но понести не смогла.

– Помогите же!

Подбежали Шуршавиха и Наталка. Подхватили женщину под руки и потащили в соседний двор, к колодцу. Марьянка вытащила ведро воды и стала обмывать рану на голове избитой. На земле расплывалась кровавая лужа. Женщина глухо стонала. Во двор сбегались люди.

– Конец света пришел, люди добрые, пропадем ни за что, – причитала Шуршавиха.

– А они все берут да бе-е-ру-ут…

– Черт его побери! Что его делать на белом свете? – ударял руками о полы Кирей.

– На станцию со всех сел сгоняют скот. В вагоны грузят и везут куда-то! – указала рукой на запад Шуршавиха.

– К себе наше добро вывозят.

– Лошадей везут, коров везут… А хлеб – целыми поездами!

Избитая женщина открыла глаза, посмотрела на всех.

– Где моя коровка? – спросила она тихо.

– Угнали немцы… и мою угнали, тетенька… И корову деда Кирея.

– До каких пор это будет, люди добрые? До каких пор? – воскликнула женщина. – Веди! Веди, мироед окаянный! Я тебе этого ввек не забуду!.. – женщина подняла кулак и погрозила вслед Писарчуку.

Ко двору подъехал верховой и что-то сердито крикнул. Люди бросились бежать. Верховой стоял у калитки и хлестал каждого нагайкой.

Марьянка побежала по улице. Через огороды вышла за село, вытащила из кустов лодчонку, весло и поплыла к Забужному хутору. Хутор поднимался за лесом, на острове. Лошь разлилась, залила луг и дорогу на хутор, и теперь лодка была единственным средством сообщения. Марьянка старалась ехать между деревьями, чтоб из села не так видно было. Ветра не было, лодка плавно шла к острову. На причале возле двух старых баб ее ожидал Павло. Он радостно махал ей руками, потом втащил лодочку на берег. Марьянка спрыгнула на землю и бросилась в его объятия.

– Соскучился?

– Еще как!

– А плечо?

– Заживает. Еще болит, но уже не так сильно. Что нового привезла? Рассказывай…

Сели, обнявшись, под вербой. Марьянка слишком долго молчала, и Павло встревожился.

– Невеселые новости?

– Павлусь, их расстреляют. Так офицер сказал Мусе…

Хоть Павло и ожидал этой вести, но, услыхав ее, содрогнулся. Теперь уже все зависит от него. Либо он спасет их, либо сам погибнет вместе с ними. Он ожидал такого приговора над ревкомовцами и все обдумал.

Марьянка передала рассказ Муси.

– В селе такое делается, что и сказать страшно. Немцы людей грабят, бьют. Крики и плач – и днем, и ночью.

Марьянка рассказала о женщине, избитой Писарчуком и немцами. Павло, слушая ее, думал о кладбище.

– Сегодня я перееду с хутора.

– Куда?

– Переберусь в сосняк у железной дороги. Теперь уже тепло.

– Где же я тебя там найду, сосняка десятин сто, да и лес вокруг.

– Сейчас условимся. – Павло думал, а Марьянка, ожидая, смотрела на его бледное лицо, в задумчивые голубые глаза. Наклонилась и поцеловала в щеку. – Знаешь, – сказал Павло, – три одинокие сосны на Лысой горе, а кругом густые, густые, еще не расчищенные заросли?

– Знаю. Как идти на Ядуты?

– Вот-вот! Там меня и найдешь! Ты, когда будешь идти ко мне, пой свою любимую «Дивчиноньку», я и узнаю. Там и хлопцам собираться. Не забудешь?

– Ну, что ты, Павло?!

– У ревкомовцев есть запрятанные винтовки и патроны. Их надо перенести ко мне.

– Они ведь большие, как я их принесу, чтоб немцы не увидели?

– Да, ты об этом не подумала… У Бояров есть свой клочок на песках у леса. Они там картошку садят. Туда Кирею нужно навоз возить… Поняла?..

Девушка кивнула головой.

– А теперь дай я тебя поцелую и поезжай обратно в село. Освободим хлопцев, будем врагов бить!

Они обнялись.

Павло позвал старшего мальчика Забужихи, и тот повез Марьянку в село.

* * *

Марьянка поднялась на гору. По огородам вышла к оврагу, а оттуда пробралась во двор к Якову Кутному. Яков сидел на завалинке, положив руки на колени. Весь черный, рябой и похудевший, он показался Марьянке страшным. На ее приветствие даже не поднял головы. Глухо бросил:

– Здравствуй…

– Горюете, Яков Алексеевич?

Яков вздохнул:

– Как же не будешь горевать? Хлеба нет ни крошки, картошку доедаем. А лето? А зима? Провалилась бы такая жизнь!.. Немец вот тут сидит, – показал он на грудь. – Стал, проклятый, нам поперек дороги.

Марьянка села рядом с ним на завалинке.

– Хлопцев освобождать нужно, – сказала она тихо.

– Разве я против? Осточертело вот тут изнывать под немцем. Вместе будем, что-нибудь придумаем. Говори, с чем пришла?

– У вас винтовка есть?

Яков опасливо посмотрел вокруг, встал, выглянул на улицу, потом дернул Марьянку за рукав и повел в сени.

– Есть… Патронов мало, штук тридцать.

– На первое время хватит. Сегодня вас будет ждать в лесу Павло.

– Павло?! – не поверил Яков. – Он ведь где-то на фронте.

– Павло ждет вас сегодня ночью. Он все знает, что надо делать. – И Марьянка рассказала, где найти Павла.

– Ты мне скажи, откуда взялся Павло? – настаивал Яков.

– Мне еще к Кирею бежать нужно. Сам Павло вам расскажет… Вы прямо со своего огорода пойдете в лес. Вы должны передать Ананию, Шуршавому и Свириду Сороке. Собирайтесь по одному, чтобы не попасться. Прощайте, я к Боярам! – Марьянка пожала Якову руку и выбежала на улицу. Потом спустилась к Лоши, взяла хворостину и, словно разыскивая что-то, быстро пошла вдоль огородов. Перелезла через плетень и вошла в хату. Кирей лежал на скамье, подложив руки под голову. Кирей не спал. Остановившимися глазами он смотрел куда-то в одну точку и тихо стонал.

Наталка, заплаканная, с растрепанными косами, поднялась со скамьи навстречу Марьянке.

– Здравствуй, девушка!

Марьянка вплотную подошла к молодице и тихо спросила:

– Тетка, вы знаете, куда Григорий Кириллович спрятал свою винтовку?

Наталка недоверчиво посмотрела на девушку и покачала головой.

– Ни о какой винтовке не знаю. Не видела, какая она.

Марьянка улыбнулась, усадила молодицу рядом с собой на скамье и рассказала, для чего нужно оружие.

– А ты не подведешь меня, девушка?

– А когда в хлеб бумажку от Павла клали, так не подвела? Освободить их нужно!

– В стрехе Григорий ее запрятал. Он говорил мне. Что ты с ней делать будешь, Марьянка?

– Вот сейчас услышите! – Марьянка подошла к Кирею, подергала его за лапоть. – Дед, вставайте!

– А?.. Черт его побери, даже испугался.

– А я не страшная будто. Запрягайте, дед, лошадь и везите навоз на Боровщину.

– Я и без тебя знаю, что мне делать! Черт его побери, какая разумная.

Марьянка пропустила мимо ушей замечание деда.

– В навоз положите винтовку сына, патроны и отвезете на поле.

– Для чего?

– Будут люди, которые возьмут эту винтовку и спасут Григория.

– Григория?.. Винтовка у сына одна только была, а ты говоришь люди…

Марьянка засмеялась…

– Возле Надводнюков остановитесь, как будто у вас там с колесом что-то случилось, а оттуда тоже вынесут винтовку. Поняли, дед, какой навоз повезете?

– Ч-черт его побери! А если немцы…

– А если немцы расстреляют Григория?

– Не дай бог!.. Я сейчас… Беги, беги, Марьянка, к Тихону! Я сейчас… А что же это за люди будут?

Марьянка была уже в дверях:

– Смелые!

– Кто же?

> – Люди… наши! – и выбежала из хаты.

Через час серая кобылка вывезла со двора большой воз навоза. Кирей тревожно оглядывался по сторонам, дергал за вожжи и чертыхался. Возле Надводнюков он остановил лошадь и стал возиться у чеки. В калитке показалась лысая голова Тихона.

– Нести?

– Черт его побери!.. Неси! Сердце вот-вот выскочит.

Тихон посмотрел вдоль улицы и вынес карабин и брезентовый патронташ. Быстро засунул их в навоз, загладил сверху.

– Погоняй!

Лошадь потащила воз. На развилке дороги навстречу Кирею попался немецкий конный разъезд. У деда по спине побежали мурашки. Старческие руки задрожали, сильнее задергались вожжи.

Немцы не обратили на Кирея внимания.

– У-ух, даже вспотел!.. Черт его побери! – и Кирей бодрее пошел за возом.