Текст книги "Своими руками"

Автор книги: Алексей Данилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Алексей Данилов
Своими руками

Начало книги

Немало книжек написано о диких и домашних животных. Названий их не пересчитать по пальцам. И больше всех повезло в этом «другу человека» собаке. Тут и рассказы, и повести, и романы: «Мильтон и Булька», «Каштанка», «Белолобый», «Белый Бим Чёрное ухо», «Кусака», много и стихов разных поэтов написано о собаке. Но только ли собака является другом человека?

Наверное, многие животные обиделись бы на нас, узнай они, что мы лишь собаку считаем своим другом. Я представляю, как подошла бы ко мне коза-дереза и спросила бы, если б она умела говорить: «Скажите: это правда, что пёс Барбос вам лучший друг?» – «Это правда, – пришлось бы мне ответить. – Все так считают». – «А кто же я вам?» – спросила бы коза-дереза.

На этот вопрос я не смог бы дать ответа. Для меня все домашние животные равны: и собака, и кошка, и свинья, и овца, и коза, и коровушка. Они все приносят человеку пользу. Если овца не будет давать нам шерсть, у нас не будет тёплого свитера, шерстяных носков и варежек, костюма и пальто. Корову справедливо называют фабрикой на четырёх ногах. От коровы мы получаем молоко, а из молока делаем сыры, масло, сливки, творог, сметану, кефир, простоквашу. Разве назовёшь корову недругом? Разве не заслуживает она, чтобы о ней были написаны художественные произведения?

В войну на коровах перевозили вещи, детей, пахали и боронили землю. Всё это я видел своими глазами, своими руками впрягал корову в тачку и в плуг, сам был погонщиком и пахарем. Вот почему я и решил написать книжку о корове – не об одной, конечно, о многих, и не только о коровах, но и о людях, кто пасёт коров, доит, ухаживает за ними.

Я думал, что написать такую книжку будет легко, но я ошибся. Чтобы рассказать об этом удивительном животном, о корове, рассказать всё, нужно много времени: рассказывать надо с истории и заглянуть в будущее, надо поездить по разным местам, посмотреть разные породы, послушать рассказы людей о корове, собрать интересные истории.

Известно, что во всём мире насчитывается свыше тысячи пород крупного рогатого скота. И все они разные. На юге, например, есть коровы с горбом, а в некоторых странах водятся безрогие быки. И у каждой коровы свои особенности, свой характер. Да, да, характер! Правда, характер коровий называется по-другому – норовом. «У каждой коровки свой норов», «норовистая корова». Норовистой считают ту, которая не слушается хозяйки, пастуха.

Эта книжка – лишь начало большой книги о домашних животных, которую стоит написать. С ними связана вся жизнь человека от мала до велика. Иные неблагодарные люди называют корову глупой скотиной, но корова спасает человека от голода. Щенка или котёнка, оставшихся без матери, не вырастишь без коровьего молока. Коровы спасают овец и телят от волка, при ночном пожаре будят хозяев, поднимают тревогу при опасности. Коровы оказываются и хорошими пловчихами. В Чудском озере коровы с одного острова переплывают сами на другой, где растёт хорошая трава, а от острова до острова не меньше километра, глубокий пролив. И сами они возвращаются к вечеру домой.

У человека много друзей, много помощников, которых надо знать и любить. Об этом я и написал книжку «Своими руками».

Рассказы

Коровьи работники

У каждой коровы есть работники. И не один-два работника, а много. На домашнюю корову работает вся семья: это отец и мать, братья и сёстры, а если есть дедушка с бабушкой, то и они служат у коровы в работниках. Хочешь есть молочко, мясо, масло с творогом, – поработай на корову за это. Говорят в народе: «Любишь кататься – люби и саночки возить». Можно к этому сказать: «Любишь маслице – люби и за коровкой ухаживать».

Хозяйки в деревне иногда корову называют барыней. Придёт в хлев с подойником, а корова лежит, хозяйка её поднимает:

– Напилась, наелась и разлеглась, как барыня. А ну, вставай.

Если расставлять работников коровьих по старшинству, то главным работником надо назвать хозяйку дома: она и пойло готовит корове, и доит её, и телёнка её выхаживает, и пастуха нанимает и кормит. На втором месте стоит хозяин дома: он задает корове корм, но прежде готовит его, косит траву, возит к дому, убирает в сарай или складывает в стог, ремонтирует хлев, кормушку и убирает из-под коровы навоз. На третьем месте – дети: они помогают и матери и отцу, носят или возят воду, корм; когда скажут, навоз в огород отвозят, чистят корову щёткой или гребёнкой, пасут на росе, бывают у пастуха в подпасках, если пастух берёт помощника по очереди с каждого двора. Потом на лето работником коровьим становится пастух, а при коровьих болезнях – ветеринар.

Ну, а на колхозных фермах всё по-другому. Здесь главный работник – зоотехник, потом доярки, потом скотники, подвозчики кормов, механики, электромонтёры, телятницы, весовщик, председатель колхоза или директор совхоза – словом, и не перечислить всех. И весь порядок моего перечисления – кто главный работник, а кто не главный – не совсем верен. Можно посчитать, что человек, который убирает от коров навоз, выполняет самую последнюю и пустяшную работу. Но без его труда и забот коровы потонут в навозе, ни доярке, ни кому другому не будет ходу, молоко будет с грязью, станет несъедобным и к коровам пристанут разные болезни. Тут все главные и нужные, и лучше об этом не спорить.

Пастухи

Профессия пастуха всегда была редкой и ценилась дорого. Такой она и сейчас осталась. А скоро на пастуха будут учиться в сельскохозяйственных школах, потому что настоящий пастух должен быть грамотным, знать математику, уметь читать научные книжки, знать породы скота, определять коровьи болезни и уметь их лечить, когда не окажется близко ветеринара. А ещё он должен знать травы, которые можно съедать корове, а которые нельзя, потому что бывает ядовитая трава и портящая вкус молока. Всегда была пастушья грамота, но передавалась она от старых к молодым опытом: брал пастух себе подпаска и определял, годится он в пастухи или не годится. Если ему попадался плохой подпасок, то на второе лето он искал себе другого.

В народе говорят, что поэтом надо родиться. И пастухом тоже нужно родиться, иметь к этому призвание. Правда, считают, что в пастухи идут лодыри или мало к чему способные люди, но это совсем неверно.

Кто раньше всех в деревне встаёт?

Петух и пастух.

Кому не страшны ни солнце, ни ветер, ни гроза, ни обложной дождь и мокрая трава?

Пастуху.

Кто отвечает и за бодливого быка, и за паршивого барана?

Пастух.

А кто всё лето целыми днями разговаривает только с коровами и овцами?

Тоже пастух.

Потому и не каждый мог, не каждому нравилась жизнь пастушья. И потому-то до войны не много бывало пастухов в деревнях, которые из лета в лето нанимались пасти скотину.

В нашей деревне было два пастуха: Дмитрий Семёнович Машков и Маноха – так звали не старого ещё мужика-бобыля, Ивана Фомичева, имя которого произносилось крайне редко. Дмитрий Семёнович был стар, славился как пастух на далёкую округу, и его каждую зиму зазывали пастушить во многие деревни. О найме пастуха тогда заговаривали уже с осени. Дед Митрий – так звали Дмитрия Семёновича – был выгоден потому, что он ходил со своими подпасками, с детьми. В деревнях не в каждом доме находились в подпаски ребятишки, и безребятные наниматели искали пастуха со своими помощниками.

Пастушил он по-разному, кормил скотину не всегда одинаково. Обкормит его какая хозяйка, тяжело ему станет бродить по пастбищам – он положит скотину, угнав её с глаз долой от хозяек, и на полдень или к вечеру вернёт голодной. Занимался дед Митрий и плетением плетушек возле стада, когда пригодными бывали ивовые прутья, не ломались. Заросли ивняка находились в дальних от деревни верхах, дед Митрий угонял туда скотину, обходил вокруг стада несколько раз вместе с подпаском, укладывал и занимался другим промыслом, плёл плетушки. Коровы – разумные животные, неназойливые. Если они видят, что пастух сидит или спит, то и они будут лежать, пока какая-нибудь невоспитанная коровёнка или телушка, проголодавшись, не поднимется и не пойдет к свежей траве, не подаст пример остальным и не разбудит пастуха.

Хозяйки сразу узнавали, когда пастух плохо кормил скотину: не дадут коровы молока – пастух не двигался по лугу, проспал возле стада. Вечером ему выговор. Дед Митрий исправлялся, а другой, Маноха, – тот чем больше его ругали, тем он настойчивее морил коров. И налаживал пастьбу только после строгого предупреждения мужиков, обещавших его побить.

Маноху нанимали лишь по несчастью, когда не находился другой пастух. Пастухом он считался дешёвым, ему меньше других платили с головы (за одну корову), и всё равно за ним не гонялись.

Бывали пастухи случайные. Придёт кто-нибудь из дальней деревни никому не знакомый, или кто из своих надумает легко заработать в пастухах и наймётся стеречь скотину, когда другого пастуха, настоящего, нет. Так однажды нанялся пасти скот нашенский мужик Пантюшка.

Ростом Пантюшка был маленький, но крикливый и злой. Зло в нём вспыхивало мгновенно и быстро проходило, но для пастуха такой характер совсем не подходит.

Издавна известно, что обходиться со скотом следует ласково. Грубость и побои не сделают животное послушным. Пастух Пантюшка пас стадо с тяжёлой дубинкой, в своём гневе он беспощадно бил коров и овец. Дубинку он пускал метко и так ударял по коровьему боку, что корова в испуге и от боли жалобно взрёвывала и не могла сразу продыхнуть, а овцы падали и потом долго хромали. К середине лета все овцы оказались хромыми, волочили ноги. Спросят у Пантюшки, что с овцой, отвечает:

– Корова наступила. Овцы лежали в траве, а она зыкнула по жаре и – на овец, передушила не одну.

Люди знали, что хромота у овец от Пантюшкиной дубинки, но сделать ничего не могли. Кнута Пантюшка не имел, потому что сплести его или свить нужно было умение, а он только и умел многословно ругаться да петушиться на людях. Беда была в том, что Пантюшка мог бросить пастушить, а среди лета нового пастуха уже не найдёшь, самим пасти в разгар летних работ невыгодно, да и какой ни есть пастух, он всё лучше очередников, не каждый из них погонит на дальние луга, а изо дня в день крутят стадо на одном месте и почти не кормят.

При найме пастуха всегда выбирались старшими человека три от деревенских. Они сговаривались с пастухом о размере платы, потом разрешали споры пастуха с владельцами скотины, если надо было, и спрашивали с пастуха за плохую пастьбу скотины, за урон головы, за увечья. Бывало, если чья-то корова наносила ушиб овце или ранила другую корову, то с хозяина бодливой коровы брался какой-нибудь штраф. Если овца тратилась, то убыток возмещался овцой или деньгами, и за ранение коровы, если она переставала из-за этого молоко давать, тоже следовало взыскание по уговору.

Не прошло даром и Пантюшке за его дубинку. Сказали ему однажды сменить дубинку на кнут, Пантюшка ответил:

– Брошу дубинку, а к стаду завтра волк пожалует, чем я от него отбиваться буду? Кнут я найду, а дубинку не брошу. Коров ваших я дубинкой не трогаю.

– Смотри, Пантелей, – предупредили его, – тебе отвечать за слова. Ни у одного пастуха того не было, чтобы коровы всех овец переувечили.

Вспыхнул Пантюшка, бросил дубинку, кепку на землю, поскакал прочь от стада с угрозой не выгонять больше, не стеречь, но вернулся. Полсрока отстерег, жаль стало терять заработок, побранился и успокоился, дал слово следить за коровами.

Моя мать была в числе старших. Однажды она мне и сказала:

– Сынок, есть одно важное дело. Ты можешь его сделать, только никому об этом не распространяться. Надо тебе хороших ребят взять, троих-четверых (много – мешать будут), и последить за Пантюшкой-пастухом, бьёт ли он дубинкой скотину. Потом скажете, когда вас спросят об этом. Только смотрите зорче, чтобы честно было. Вам потом за это спасибо будет.

Я обрадовался этому заданию, потому что не надо было сидеть дома, караулить огород или полоть грядки, собрал себе отряд из своих ровесников, и мы отправились тайком из деревни разыскивать стадо.

Куда Пантюшка прогнал стадо, никто не знал. Мы сбегали за колхозный сад, но там на нашем лугу дед Митрий пас якшинских коров, где он пастушил в это лето. Пришлось бежать в Остров – так назывался другой луг. Там и увидели наше стадо. Сено уже было скошено и сложено в стога. Луг был голый, как голова, подстриженная машинкой под первый номер. Коровы лезли в лес, где было много лесной зелёной и сочной травы, но в лесу пасти запрещалось. Подпасок Нюшка, Пантелеева дочь, и сын Серёжка гнали скотину от леса, а сам пастух шёл по другому склону, над которым на поле ещё зеленел овёс, куда тоже рвалась голодная скотина, кричал на непослушных коров, а подходивших к овсу с броска отгонял дубинкой.

Овцы обогнали коров, взбежали к овсяному полю и уткнулись в зелень мордами, вырывая траву вместе со стеблями кистястого овса, жадно хрумкали. Пантюшка молча приблизился к отаре, пустил дубинку, овцы закувыркались по склону. Чья-то овца поволокла заднюю ногу. Мы вернулись в деревню. Мать моя чинила у колхозных амбаров веретьи с мешками, готовились к страде. Мы рассказали ей о виденном. На полднях хозяйки пересмотрели своих овец, пересчитали хромых и объявили Пантюшке, что ни за одну хромую овцу он не получит зарплаты. Пантюшка принялся оправдываться, но нас позвали в свидетели, и он оказался уличённым в жестокости. Был наказан за это, и больше никогда не нанимался пастухом.

Нас Пантюшка запомнил. Потом, когда мы цеплялись за повозку, когда он что-нибудь возил на колхозной работе, он стегал больно кнутом и приговаривал:

– Это тебе за донос. Знай в другой раз Пантюшку.

Спиридон и Васька

Спиридон пришёл в нашу деревню в зимнюю непогоду. К нам прибежали ребята и сказали матери:

– Тётка Доня, нам велели сказать вам, что пастух пришёл наниматься, надо идтить на собрание.

– Принесло его в такую непогоду. Но ладно, пойдём, потолкуем. В погоду, глядишь, всех и не собрать было бы.

Пока мать заходила за соседями, ждала их, я с ребятами прискакал в избу деда Володи, где собирались нанимать пастуха. Ближние, кто раньше был оповещён, были уже в сборе, вели разговоры.

На улице мело и морозило, а в избе было тепло и чисто. Люди были радостные, что пришёл человек в пастухи. И казалось, будто за окнами тепло, солнечно, сходит снег и на днях с дворов выпихнут скотину и новый пастух погонит её на луг. Но шёл ещё декабрь, пастух только договаривался о плате за пастьбу: когда давать ему задаток, какое будет летом питание, сколько копеек с головы на кнут положить (на приобретение кнута). Бывало, что пастух нанимался, а потом не приезжал за задатком, перехватывали его в другую деревню на большую плату. Случалось, что и аванс получал, а после нанимался на сторону.

Спиридон пришёл из Сергиевского посёлка. Никто его не знал. Имя его удивило всех. У нас так никто не звался. Он был коренаст, серьёзен. До разговора с ним бабы зашли к деду Митрию и спросили ещё раз, не надумал ли он остаться пастухом в своей деревне. Он ответил, что ему уже сами из Дальнего Шеинова привезли задаток, что неловко ему подводить людей, но он послушает, сколько пообещается пришлому пастуху платы, и подумает потом, – может быть, и вернёт задаток.

На такие условия с дедом Митрием не согласились: перебивать пастуха считалось делом плохим, а тем более когда он уже принял задаток. Ему и на собрание не велели приходить, потому что скотину он не держал, участия его в собрании не требовалось. Но он пришёл. Разговор со Спиридоном уже начался. Места все были заняты. Дед Митрий оказался перед всеми на виду.

– Что, Митрий Семёнович, пожаловал? – спросила моя мать. – Мы о деле разговор ведём, а ты только мешать нам будешь.

– Да я, падер её возьми (такая присказка была у деда), я послушаю вас да пойду.

– Скотины у тебя нет, нечего тебе и слушать нашу беседу.

– Да, Митрий, иди себе домой, – подсказали другие.

– Иди. Ты не наш.

Потоптался дед Митрий, покряхтел и ушёл.

Спиридон нанялся к нам в пастухи. О выплате аванса не уславливались. Он решил получить полную плату после постановки скотины на дворы, получить разом. О дне выгона ему обещались сказать дня за три. После сговора его покормили – и он ушёл домой, не побоявшись непогоды и позднего часа. Подпасок у Спиридона был свой.

До выгона стада о Спиридоне узнавали, что он за человек. Ему могли и отказать, если бы его обрисовали плохим человеком. Сказано о нём было лишь одно: Спиридон – человек честный и работящий. Так и оказалось на деле.

Спиридон явился в день выгона стада в сказанное ему время. Пришёл он рано, с котомкой за плечами, с длинным кнутом и дубинкой. С ним был подпасок Васька.

Выгон стада всегда был праздником. Мы уже выводили коров на проталины, приучали их друг к дружке, к простору после долгой зимы, нахождения в хлевах, приучали к подножному корму, хотя травы молодой ещё не было, оставалась прошлогодняя. Когда коровы оказывались в стаде, то некоторые принимались бодаться, чесали рога о чужие бока, иногда серьёзно ранили более смирных коров. И уже все знали: у какой коровы бодливый норов, за той и досматривали, старались с первого выгона образумить её, не дать проявить волю на всё лето над другими.

При найме пастуха договаривались, по скольку яиц с головы должны принести хозяйки на выгон. Приносили и бутылку топлёного масла, и хлеб-соль с вышитым рушником.

Хозяйки с пастухом обходили вокруг стада с заклинаниями от волка и болезней, складывали приношения, потом бросали вверх сваренное круто яйцо, и если оно не разбивалось, то считали, что всё стадо будет в сохранности: ни волк не загубит скотины, ни болезнь не пристанет, ни другое какое несчастье не свалится на стадо.

Коровы, скученные на выгоне, смотрели на народ, казалось, были испуганными, не понимали, что происходит. За обходом, с передачей Спиридону хлеба-соли, было брошено яйцо, что мы ожидали нетерпеливее всего. Яйцо разбилось. Люди ахнули, затужили. Пастух новый, да ещё плохая примета. На кого же выпадет несчастье? Спиридон нахмурился, но не сказал ни слова. Он принял дары, попросил отнести всё к нам, вышел по направлению к лугу, приказал подпаску:

– Давай, Васька! До белых мух…

Кормили Спиридона по очереди. Вечером он заходил после ужина в соседний дом и предупреждал, что завтра его кормить их день. Напоминание его было непривычным, потому что он ходил не по солнцу, а вопреки. Люди, привыкшие к прежнему порядку, забывали, что пастух от соседей с левой стороны пойдёт к ним. Он не забывал напомнить, и если хозяйка ко времени не успевала сготовить завтрак, то вина была только на ней, но Спиридон не ждал завтрака, натощак выходил на выгон и ждал сбора скотины. Нерадивая хозяйка потом далеко гналась за стадом, несла завтрак пастухам. Строгость Спиридона не всем нравилась, на него стали наговаривать, что он пасёт скотину с дубинкой, как раньше пас Пантюшка, а кнут и не распускает, всё время носит свёрнутым на плече. И опять подговорили нас посмотреть за пастухом.

Ещё не начинался сенокос. Луга были заказными. Стадо паслось на парах, где трава была негуста. Спиридон шёл впереди стада и время от времени помахивал чем-то над головой. Коровы, сворачивавшие к лугу или в другую сторону, поднимали головы, смотрели на пастуха и направлялись за ним. Дубинкой он не замахивался на коров и кнут не распускал. Пройдя в конец парового клина, он переходил на вторую половину поля и опять сманивал коров за собой.

За весь день Спиридон не распускал кнут, не бросил ни разу дубинку. Только Васька иногда подгонял своим кнутиком отставшую корову, назойливо лезшую к покосам или в хлеба.

Но раз пришлось развернуть Спиридону свой кнут. Был уже сентябрь, ребята пошли в школу, а волки покинули с выводками свои логова и обучали волчат охоте. Подкралась стая к Спиридонову стаду. Матёрые затаились в перелеске, а молодые бросились отбивать от стада овец, но ошиблись выбором. Их почуяли коровы, рявкнули, сбежались в круг, защитив овец и выставив рога навстречу зверям.

Спиридон смекнул об опасности, увидал волков, бросился к ближнему, скрываясь за стадом, на бегу размотал кнут, замахнулся им и обвил молодого волка за шею, придержал. Разъярённые коровы бросились на зверя и со страшным рёвом забодали и растоптали его, так что и шкура волчья ни на что не годилась, нельзя было её снять.

Матёрые волки не отважились приблизиться к стаду, отомстить за своего детёныша, скрылись. И до белых мух, до первого снега не приближались больше к стаду.

После этого случая люди загордились своим пастухом, старались кормить его ещё лучше, чтобы у него было больше сил на волков.

Ни одной овцы не потерял Спиридон за пастьбу. По первому снегу он приезжал получать плату, объехал все дворы, нагрузился хлебом, картошкой, получил деньги, распрощался и уехал. Его звали приходить в пастухи опять, но он отказался. Люди думали, что его чем-то обидели, но причину его отказа я узнал совсем недавно.

Попал я однажды в Сергиевский посёлок, вспомнил о Спиридоне и навёл справки. Мне показали на идущего к нам старика, сказали:

– А вот и сам Спиридон собственной особой. Можешь с ним и поговорить.

Заслышав разговор, Спиридон спросил, кто им интересуется, и, узнав предмет разговора, обрадовался, сказал, что хорошо помнит меня маленьким и любопытным, напомнил, что я никогда не убегал от него, когда он рассказывал разные истории или сказки.

Спиридон тогда не курил. Я спросил у него однажды:

– Дядя Спиридон, а почему ты не куришь? И дед Митрий, и Маноха курят, а ты нет.

– А потому не курю, что отец не велел мне курить до сорока годов, – ответил мне Спиридон. – Кто раньше сорока начинает курить, у того жаба в лёгких заводится, поцарапывает лёгкие когтями, и человек умирает.

Я напомнил Спиридону его давние слова и спросил, стал ли он курить после сорока годов. Он рассмеялся и ответил:

– Нет, не стал. Постарел, и лень стало учиться. Живу и без этого, не кашляю. А ты куришь?

– Я тоже не курю, – ответил я смеясь. – И тоже не кашляю.

Спросил я о Ваське-подпаске, что с ним стало. Спиридон ответил:

– О, этот малый большим совхозом заведует. Учёным считается по скотине. Жить без этого не может. А я хоть и на пенсии, а тоже работаю, за телятами ухаживаю. Сила есть – без дела сидеть не будешь.

Спросил я ещё и о том, чем созывал он к себе коров, рассказал, что подсматривал за ним, не бил ли он коров дубинкой.

– За это на меня скотина не в обиде, – ответил он. – Дубинку я носил с собой на волка да на вора, а коров пас трещоткой. Знаешь ведь эту игрушку?

Я разом вспомнил то далёкое время, когда на полднях после обеда Спиридон строгал палочки, планочки, мастерил трещотки. Подарил однажды он и мне такую и научил самого мастерить.

– Рожков у нас не бывало, как в других краях, – продолжал он, – а скотина привыкает к одному звуку, слушается и спокойнее ест траву. Я тогда и применил трещотку. Изделие нехитро, а пользу приносило.

– А почему же вы не стали больше стеречь у нас скотину? – спросил я.

– Не надо было. Я тогда строился. Избёнка была ветхая. Отстерёг у вас, поставил избу, а больше колхоз отпуска не дал в пастухи. И не вечный я пастух, а так, временный.