Текст книги "Своими руками"
Автор книги: Алексей Данилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
Коровий урок
У нас говорили, что брухачей корове бог рогов не дал. А ещё предсказывали, что комолая корова обязательно должна за свой век хоть одного человека, но забодать. Я этим присказкам не верил, и злили они меня, потому что у нас была комолая корова и говорилось всё это о ней, а она была такая смирная, послушная, что ни телёнка не боднула, ни овцу и тем более не трогала ничьих коров. Но предсказания сбылись.
Жила в деревне одна старуха, была она такая вредная, что её ни один человек не любил и за глаза не называл по имени, а всё по прозвищу – Сычихой. К ней не ходили ничего занимать, ни о чём её никогда не просили. Мало того что она всем во всём отказывала, ещё и срамила, будто её намеревались обмануть или обворовать. Она начинала кричать на всю деревню, ругала того, кто перед ней оказывался, ругала его и весь его род, наговаривала на беднягу столько прегрешений, что на исполнение их мало было бы целой жизни.
Мимо её дома взрослые проходили быстрым шагом, мальчишки проносились стрелой или обходили низом, за погребами. Если у её избы или ограды останавливалась скотина, то тоже поднимался крик, будто корова или овца очистила все её грядки. Тогда на улицу выскакивал её муж, старик Филя, вылетал он всегда с дубинкой – и корове попадало по рёбрам. Не щадил он и овец с телятами, а когда оказывалось, что кричала Сычиха на мальчугана, то старик замахивался и на него, хотя сдерживал руку, дубинку не бросал. Со всеми соседями Сычиха была в вечной ссоре и разладе.
Мы жили от неё через дом, но тоже не дружили, а по одному случаю и вовсе вдруг стали для неё врагами. А было так.
Однажды я гнал к дому свою Комолку. После пригона мы пасли коров ещё некоторое время на выгоне, подкармливали перед вечерней дойкой. Все ребята и девчонки уже пригнали коров, а я шёл за своей следом не спеша. Она не торопилась к дому, ела траву. Было сумеречно, деревня притихла. В такую пору хозяйки доили коров и собирали ужин. Я толкал корову идти быстрее. Мать не ругала, если поздно пригонишь корову, но была уже пора быть ей дома.
Мы поравнялись с амбаром Сычихи. Она всех прогоняла от него, и трава тут не была стравлена скотиной. Моя корова принялась поедать её, торопилась, жадничала. Вдруг с порога закричала бабка. Тут корова подняла голову, посмотрела на сварливую старуху, но снова нагнула комолую голову к траве.
Сычиха взяла палку и направилась к нам, грозя побить меня.
Комолка мотнула головой и пошла навстречу старухе.
– Куда, Комолка? – закричал я. – Иди домой.
Старуха узнала, кто мы и чьи, закричала ещё пуще. Корова угнула голову и пошла быстрее. Бабка попятилась. Корова потрусила за ней. Бабка бросила палку и – к порогу. Комолка настигла её, поддела под понёву и прижала лбом к стенке. Я не знал, что делать. Старуха кричала: «Разбой!» Корова знай чесала себе о неё лоб.
Я схватил палку и стал отгонять Комолку от Сычихи. На крик выходили соседи, смотрели, но заступаться за вредную старуху не шли. Сычиха охнула и замолчала, осела. Я заголосил, колотя корову по боку.
Но лишь прекратился крик, корова мотнула головой, освободилась от бабкиной понёвы, вздохнула глубоко, облегчённо и заспешила к дому. Бабка застонала, заплакала и поднялась на ноги. Держась за стенку, она подошла к двери и скрылась за порогом. Я понёсся к дому. Меня встретила мать с соседями, принялась спрашивать, что там случилось, загоревала, что теперь будет настоящий скандал, что придётся ещё и на суд идти.
Соседи смеялись, радовались и говорили, что комолая корова большой беды не сделает, попугала только, проучила вредную старуху.
Сычиха с той поры переменилась. На пользу пошёл ей урок комолой коровы. Но нам пришлось продать нашу Комолку. Хотя и молоко она давала хорошее, и смирная была, не разборчива в корме, а не могла она больше видеть бабку Сычиху: где ни увидит её, бросается – не отогнать. И даже перед сычихиной избой проходила – угнёт голову и промычит грозно.
– От греха надо на базар Комолку вести, – сказал однажды отец. – Закатает старую ведьму до смерти, отвечать за неё по закону придётся.
И однажды мы расстались с Комолкой. Вместо неё у нас появилась чёрная в белых яблоках рогатая Красавка, но тоже смирная, не бодливая. Я боялся, что и этой не понравится бабка Сычиха, и всегда прогонял её к дому над ручьём, далеко от бабкиного дома.
Бык с чугунным кольцом в ноздрях
Это было в войну. Наши войска выбили немцев с левого берега Зуши, прогнали к западу. И сразу же в наш колхоз прислали откуда-то племенного быка чудовищно огромного роста с чугунным, как сказали, кольцом в ноздрях. На этого быка, словно на чудо, потянулись смотреть все. Никогда такой огромной скотины у нас не водилось.
Бык был светлой масти, с бело-кровяными глазами, смотревшими на людей, как казалось, свирепо, с готовностью в ярости наброситься на первого встречного или махнуть рогом и пропороть насквозь любое живое существо.
Каждый, глядя на этого быка, думал или произносил вслух:
– Такой если начнёт катать, то от человека мокрого места не останется.
Но бык был так смирён, что никого и ничего не замечал. Если он брёл по дороге, то и глазом не поводил на встречного, просто шёл, не уступая дороги. А если его смело ловили за поводок на кольце, то он останавливался и смиренно следовал за поводырём, куда бы его ни повели. Он даже пасся лениво, отставал от стада и никогда не ревел вслед коровёнкам, так и не признавшим его вожаком стада. Потом он стал пастись один, далеко от деревни не отбивался, и о нём стали говорить:
– Ну и прислали скотинку! То ли он слепой, стадо не видит, то ли у него нюха нет? Кормить его только зря, сено даром переводить.
Но даром корм бык не переводил. Пришла рабочая пора, его попробовали в работе, он и оказался настоящим ломовиком. Лошадей у нас было мало. Ещё зимой нам были присланы монгольские степные лошадки, быстрые в беге, но малосильные на перевозку грузов. У нас на бригаду их оставалось две, запрягали их парой, потому что одна не одолевала в гору вытягивать пустую телегу. Была ещё одна лошадка, присланная откуда-то с юга, и всему тяглу тягло – ишак.
На быка мы сшили шорку, собрали побольше да покрепче телегу, сделали оглобли по его длине и однажды объездили его, сначала без груза. Правда, пока объехали деревню, все мальчишки с девчонками набились в телегу. Но для него это был не груз. Что она весила, эта орава шкетов, тощих от голода? Когда мы нагрузили на телегу полтонны ржи, он стронул воз с места без видимой натуги, добавили ещё триста килограммов – он и такую поклажу потянул легко и свободно, словно телега была пустая, без груза…
Мы каждое утро возили с поля на ток снопы. Они обмолачивались цепами, зерно провеивалось на ветру, насыпалось в мешки, а после обеда составляли обоз, и мы увозили обмолот на ссыпной пункт за десять километров. Мы были главными работниками в нашей бригаде. Самому старшему из нашей братии шёл пятнадцатый год. Он и был возчиком на головной бычьей повозке.
С начала рабочей поры бык с кольцом не знал отдыха ни днём ни ночью. На нём возили снопы, сено, зерно, лес, ездили за тридцать пять километров на базар и туда же возили зерно на элеватор. Бык был безотказен во всех работах, словно для этого только и был нам прислан. За лето и осень он сильно похудел. Если на лошадей в дальнюю дорогу возчикам давали зерна, сена, то о быке не пеклись, словно он мог быть сыт святым духом. Весной его подняли миром на ноги, выпихнули на молодую траву, в плуг не впрягали. Смотрели на него как на лишнее и никому не нужное существо. И только мальчишки занимались с ним. Они катались на нём верхом, садились разом человек по пять и уезжали то к саду, то в лес играть. Там была хорошая трава. И пока ребята играли, бык кормился. Снова наступила рабочая пора. Мальчишкам пришлось расстаться с быком. Его опять впрягли в телегу.
Осенью я уехал из деревни в Москву учиться в ремесленное училище. Зимой мне написали, что бык с кольцом протянул ноги, помер, и сообщалась причина: «Заездили его, а кормить не кормили». Я и сейчас ещё думаю: если бы не отбирали его у мальчишек, доверили бы им ухаживать за быком и ездить на нём в школу, он мог бы много лет прожить на пользу людям. Я вспоминал рассказ деда Якова и соглашался с его словами, что не умели у нас к редкостному с добром относиться, не приучены были. И мы не были приучены к заботам, школ таких тогда не было и малы были, от отцов науку эту перенять не успели – война помешала.
Своими руками
Повесть
Дорога к депутату
Илья Лапшин отправился в сельский Совет сразу после школы. По литературе он получил двойку. По алгебре тоже могла быть двойка, но Надежда Викторовна не поставила отметку в дневник, сказала, что на следующем уроке вызовет его отвечать за два урока – и тогда не пощадит, если он споткнётся хоть раз.
Такого с Ильёй никогда не было, чтобы не знать ни одного урока. Если бы спрашивали по всем предметам, сегодня он действительно нахватал бы полный дневник двоек, но ему повезло, спросили только на двух уроках. Да и на этих он как-нибудь выкарабкался бы к троечке, хотя и не учил их, но слушал объяснения, а память у него была тренированная, и как-то ответить смог бы.
«А вот не мог, не мог, не мог!» – твердил он про себя, сдерживая слёзы, набегавшие от обиды.
Илья боялся с кем-нибудь встретиться, показать опухшее лицо. Но навстречу никто не шёл. Лишь со стороны окликнул Васька Трутнёв, бредший к дому мимо изб по пешеходной дорожке:
– Лапша, а ты куда? Заблудился, забыл, где живёшь? Твой дом в другой стороне.
Илья показал Трутнёву кулак.
– А, знаю… К Аньке идёшь.
На эти слова тоже был поднят кулак. Илья направился к однокласснику – тот заспешил к дому.
Илья сидел за одной партой с Анькой Князевой. Она три дня не приходила в школу, болела. Но Илья шёл не к ней, а на приём к депутату, её отцу, Фёдору Михайловичу Князеву, принимавшему всех в этот день в сельском Совете.
«И чего он тут принимает? При народе ничего не скажешь».
Илья шёл к депутату, наслышанный, что депутаты всем и во всём помогают, шёл с серьёзным разговором, с жалобой на отца и мать. Нет, они не били его, не обижали. Случилось совсем иное, на что он должен был пожаловаться, попросить у Фёдора Михайловича помощи.
Но на приём к нему Илья не попал. На сельсоветском крыльце была приклеена бумажка с надписью:
ПРИЁМ ДЕПУТАТА КНЯЗЕВА Ф. М.
ПЕРЕНОСИТСЯ НА СЛЕДУЮЩУЮ СРЕДУ
Илья обрадовался. В сельсовете за окнами было многолюдно. Разговаривать с Фёдором Михайловичем при свидетелях он стеснялся.
«Наверно, Фёдор Михалыч куда-нибудь уехал, – подумал Илья и решил: – Вечером домой к ним пойду. Все ходят домой – и я пойду».
Илья свернул в сад, ушёл к дальней от деревни канаве, побродил у вишнёвых зарослей, нашёл два яблока в листве под яблонями и устроился на солнышке под толстой ракитой.
Уже облетела с яблонь листва, земля была холодная, но на солнышке ещё пригревало. Илья любил тихие места, где никто не мешает мечтать. Он лежал, смотрел через ракитовые ветки на белые облака и думал, что хорошо стать лётчиком и летать под облаками. Только сперва надо вырасти большим, выучиться, а потом летать. Больше всего Илье хотелось стать взрослым. Если бы он теперь учился в восьмом или девятом классе, то отец советовался бы с ним, как советуется с Ленкой, с сестрой, не решал бы без него важные домашние дела.
Илья пригрелся, уснул и проспал до вечера.
«Вот это задал храпака, – подумал он. – Уже и доилка не работает».
Илья встал, отряхнулся от листвы, попрыгал для разминки, спрятал здесь же портфель, чтобы дядя Федя не подумал, что он, Лапшин, ещё не был дома после школы, не сделал уроки, и направился налегке через сад к дому Князевых.
К скотным дворам проехала молоковозка за молоком от вечерней дойки. Илья решил, что Фёдор Михайлович ещё не вернулся домой. Он всегда уходил с работы последним. Лучше его встретить на улице. Илья стеснялся Аньки: сразу спрашивает, к кому пришёл и по какому делу. «Схожу к клубу, а потом к ним, – решил Илья. – Посмотрю, что будет в клубе».
Илья трусил, когда подходил к дому Князевых, не знал, как начинать разговор с Фёдором Михайловичем, боялся заплакать от обиды на отца с матерью и на сестру, которая считает себя чуть ли не хозяйкой в доме, любит распоряжаться, указывать, только не работать. В восьмой класс ходит, а уже ногти красит и малюется вся, как трубочист в саже вымазана. Подушка чёрная от краски.
«Скажу: дядя Федя, я к вам по такому вопросу, – стал придумывать Илья речь. – А отец наш решил…»
Илья придумывал слова, переставлял их и так, и этак, но ладной речи, как ему казалось, не выходило. Он боялся, что Фёдор Михайлович не поймёт его просьбы, не поможет. А просьба была очень важная, секретная, знать о ней не должен был никто, кроме депутата, помогавшего людям во многих делах.
«Отец решил…» – подумал Илья, завидя освещённые окна Князевых. Поднимаясь на крыльцо, он оглянулся, взялся за скобку и зашептал:
– «Дядя Фёдор, у меня к вам такое дело…» Тьфу, привязалось это дело! «Дядя Фёдор, а дядя Фёдор…»
– Что? – отозвался из сенец Фёдор Михайлович. – Кто там? Заходи.
Илья прикусил губу от неожиданности, попятился, намереваясь бесшумно удалиться. Ему казалось, что он репетирует шёпотом, а слышно даже через дверь, вдруг растворившуюся перед ним. В сенях стоял Фёдор Михайлович.
– Дядя Федя, я к вам, – заговорил Илья.
– Я слышал, что ко мне. Заходи.
Илья переступил порог. Фёдор Михайлович спросил полушёпотом:
– Ты по секрету или как?
– По секрету, – ответил таким же тоном Илья.
У Фёдора Михайловича был в доме свой кабинетик, чего у других в деревне ни у кого не было.
– Пап, кто там? – услышал Илья Анин голос.
– Это ко мне, – ответил Фёдор Михайлович, взял от гостя курточку, повесил её на деревянную завитушку на стене и пропустил Илью в кабинет.
Илья не раз бывал у Князевых, считал, что тут у них чулан, а оказалось – кабинет с книжками. Глаза Ильи невольно забегали по полкам, по книжным корешкам, но сразу он прочесть не смог ни одного названия. Он лишь отметил, что в школьной библиотеке книг меньше и не такие они новые и толстые. Подумал, что Анька счастливая. Если бы у него в доме было столько книг, он из дому зря шагу не сделал бы, сидел бы и читал днём и ночью.
Фёдор Михайлович усадил растерявшегося посетителя на табуретку и сел сам у стола, заговорил:
– Ну, брат, выкладывай, что у тебя за секрет такой мучительный. Будем разрешать его. Или он неразрешим?
Илья сидя продолжал рассматривать книги, разобрал некоторые надписи, на одной старинной было выдавлено что-то мелкими буквами, что нельзя было прочесть, а ниже стояло: «Русский лес». Рядом на корешке Илья разобрал: «Бегство в города…»
– Давай сначала о деле толковать, а потом книжками заниматься, – снова попробовал привлечь внимание Ильи Фёдор Михайлович.
– Я пришёл, – сказал Илья, не отрывая взгляда от книг, – пришёл к вам…
– Вижу, что пришёл ко мне. А какая нужда пригнала?
Илье расхотелось говорить о своём деле, было желание пересмотреть все книжки, каждую подержать в руках, прижать к груди и бережно поставить на место. Он не знал, что книги имеют такую колдовскую силу, что не оторвать от них взгляда.
В углу кабинета затренькал звоночек.
– Ещё гость, – сказал Фёдор Михайлович и выглянул за дверь, но со стула не встал, сказал: – Обойдутся без нас – есть кому встретить. Ко мне сюда, – начал он рассказывать, – сигнализация проведена. Бывает, что все уйдут из дому, дверь закроют, стука не слышу, а звонок даёт знать. Потому и тебя встретил я неожиданно.
– А я и не звонил! – удивился Илья.
– Тебе и не надо было звонить, – сказал Фёдор Михайлович. – Стоит ступить ногой на последнюю ступеньку, как я уже слышу сигнал.
– Вот здорово! – поразился Илья. – А это сложно сделать?
– Проще простого. Требуется тонкий тросик или проволока, ролики и велосипедный звонок или колокольчик. Как-нибудь подойди к моему Ивану, он тебе покажет эту механику. А теперь о деле…
Дверь кабинета приотворилась. Иван заглянул и спросил:
– Пап, ты очень занят?
– Занят, как видишь. А что там?
– Ужин готов. Просим к столу.
– Уже? Кажется, только от обеда. Как времечко-то летит! И чем старше становишься, тем оно быстрее и быстрее несётся, ничего не успеваешь сделать. Так что, ребятки, жмите на дела во все лопатки сейчас, пока седина в висок не ударила. Ни на час, ни на день не давайте себе спуску. Встанете на ноги – потом можно и отдохнуть будет. Ну, а сейчас поужинаем… Да, у тебя как с уроками-то, сделаны?
– Почти, – нерешительно ответил Илья, снова обращая взгляд на книги.
– Стало быть, не сделаны. Неохота или помешали? – спросил Фёдор Михайлович.
– Помешали, – ответил Илья, потянувшись к книгам.
– Что интересного приглядел?
– А вот: «Бегство в города», – показал Илья на книгу.
– «Бегство в города и обратная тяга в деревню» называется эта книга. Интересная, но ты до неё ещё не дорос. Со временем прочитаешь. Ну а кто же тебе помешал делать уроки?
Илья надулся, соображая, как пожаловаться Фёдору Михайловичу на родителей и бухгалтершу, Веру Семёновну, уговорившую отца продать корову. «Невыгодно держать скотину. Молоко в магазине будет – сколько надо будет, столько и бери», – вспоминались ему слышанные от Веры Семёновны слова.
– А ты ужинал сегодня? – спросил Фёдор Михайлович.
– Ай… – Илья махнул неопределённо рукой.
– Не успел ещё? Пойдём к столу. На голодное брюхо какой разговор? – сказал Фёдор Михайлович и встал.
– Я не хочу, дядя Федя, – упёрся Илья. – Можно, я тут побуду?
– Тут бывать никому не разрешается. Боюсь, что ежа мне на сиденье подложат, – пошутил Фёдор Михайлович.
Илья рассмеялся. Он умел сразу представлять, что произойдёт при том или ином случае. Дядя Федя садится важно за свой стол – и с криком подскакивает до потолка, опять плюхается – и опять подскакивает…
– Пойдём, Илюша, там ждут. Позже ужинать вредно. – Фёдор Михайлович положил Илье руку на плечо и вывел из кабинета.
Жалоба
Стол был уже накрыт. Когда Илья вымыл руки – ему пришлось, стесняясь, много потратить мыла, очень грязными оказались руки, – подошёл к столу и был поражён белизной стола. На белой скатерти стояло всё-всё белое: булка на белой доске, белые ложки – деревянные, белые тарелки, белые чайные чашки, белая сахарница, белый кувшин – стеклянный, с молоком, белый творог в белой глубокой чашке. Было и ещё много чего, что Илья разом не рассмотрел.
– Стоять будем или сядем? – спросил Фёдор Михайлович. – Занимай табуретку и – за дело. У нас еда по вечерам только молочная. Так что ты уж извини, если не по вкусу придётся.
К столу подошли тётя Шура, Ванька и рыжая Катька из Илюшкиного с Анькой класса.
– Ой, Лапша тут! – удивилась она.
– Лапши нет, только творог, – сказал Ванька. – Здорово, Илюха! Чего мятый весь?
– Я не мятый, – оглядывая костюм, ответил Илья.
– А, это мне показалось, – сказал Ванька и стал ужинать.
– У нас, Илья, каждому уже положено, а если чего потребуется добавить – из общей посудины. К творогу соль, песок, сметана, сливки с молоком – на выбор и вкус, – объяснил Фёдор Михайлович. – Мне сладкое и солёное, как говорят, вредно, так я со сливками, со сметанкой, с молочком потребляю. Иван признаёт соль к молочному. У вас тоже такой порядок?
– Нет. У нас когда как, – ответил Илья и прослезился.
– А ты чего плачешь? – спросил Фёдор Михайлович.
– Посадил мальчишку к столу и с вопросами пристаёшь, – сказала тётя Шура. – Разве тут не заплачешь?
– Дело не в этом, – возразил Фёдор Михайлович. – Успокойся, Илюша. Перейдём ко мне – скажешь.
После ужина Фёдор Михайлович завёл снова Илью в кабинет, не усаживая спросил:
– Говори: что случилось?
– А отец корову продаёт, – ответил Илья.
– Что ты говоришь! – удивился Фёдор Михайлович. – Нашу с тобой корову продают? Когда я отдал вам телёнка, на меня сколько народу обиделось! Кому не хочется держать у себя такую молочную породу, как у вас? И сколько труда надо положить, чтобы выходить такую корову. Да и не было бы её, если бы не твой присмотр. Ты помнишь, как мы с тобой неслись на картофельное поле, когда тёлка заглотила картошку? Я еле поспевал за тобой, на бегу успокаивал, просил не реветь раньше времени.
– Помню, – ответил Илья. – Когда увидал, как она замотала головой и слюнями забрызгалась, о, как я летанул за вами! В одну секунду перехватил вас на дороге. А потом бежал и боялся: не успеем…
– Ты теперь знаешь, как надо поступать с коровой, если она подавится картошкой или яблоком, запомнил?
– На всю жизнь узнал. Только боялся руку ей в рот совать, думал, оттяпает она её. А как горячо у неё было в глотке, – казалось, обжечься можно.
– Ну, не печка там. Это руке с наружного холода жарко. А не подоспей мы тем часом – была бы беда. Осенью много скотины гибнет от картошки и яблок. Корова не может разгрызать круглое, как овца или свинья. Всё у неё проскакивает в глотку. И траву она непрожёванной глотает, а потом только пережёвывает. Мы с тобой – ладно, а матери сколько хлопот досталось вырастить из телёнка корову. И она теперь согласна её продать?
– Отец уговорил её. Он и эта, бухгалтерша. Она всё время матери талдычит: «Невыгодно держать корову. Молоко, – говорит, – в магазин будет поступать бесперебойно. Сколько надо, столько и бери без лишнего труда».
– Скверные, брат, дела, – сказал Фёдор Михайлович. – А сестрёнка как к этому относится?
– Ай, она в ПТУ собирается, а потом на фабрику. Всё время о городе мечтает. Там, говорит, театры, музеи. А тут один клуб.
– Чужие слова она говорит, – сказал Фёдор Михайлович. – В театры и в музеи мы тоже ездим, когда с делами управляемся. А каждый день и в городе по театрам никто не ходит. Ты, Илюша, если не хочешь расставаться с коровой, то и стой на своём.
– Я не хочу, да они разве меня послушаются, – ответил Илья. – Мать не совсем согласна продавать Берёзку… А меня корова за километр узнаёт, рёвом встречает – так привыкла ко мне… Ещё когда телёночком была, привыкла. А теперь её зарежут… Она даже на ленивую Ленку злится, рогом замахивается, а на меня нет. Я когда прохожу мимо, она промычит, а потом смотрит и смотрит, пока не скроюсь.
– Животные любят, кто к ним с лаской относится. Хоть и говорят, что они существа неразумные, но это, брат, враки. Есть у них свой разум и память на добро и зло, – сказал Фёдор Михайлович и, задумавшись, застучал по столу пальцами.
– Я пойду, – сказал Илья.
– Минуточку. Вместе выйдем. Мне надо к предсовета зайти, – сказал Фёдор Михайлович.
Илья было обрадовался, думал, что. Фёдор Михайлович пойдёт с ним и уговорит отца с матерью не продавать корову, а он по другим делам идёт. Верно, зря он приходил с жалобой? Останется их двор без коровы. Он и кормил её, и сам хотел научиться доить. Когда матери не бывает дома или болят у неё руки, смог бы заменить мать. Ленка ленится, совсем ничего не хочет делать, только и говорит о городе, собирается в ПТУ, хочет стать прядильщицей и работать на фабрике. Отцу помогает, в магазин сбегает, а сдачу присваивает. Избалованная…
– Такую корову, как ваша, жалко продавать. От неё самое молоко начинается. Четвёртым телёнком всего. Надо что-то придумывать. Матери тяжело, видно, одной. Сестра не помогает, наверное?
– Нисколечко, – ответил Илья. – Отцу помогает.
– А ты как?
– Я-то помогаю. Дрова рублю, воду с кормом ношу, навоз выбрасываю… Доить только не умею, – признался Илья.
– А учиться стал бы? – оживился Фёдор Михайлович.
– Стал бы, – согласился Илья.
– Ну так научимся! Откроем кружок. Сам обучу вас. Будете всё делать своими руками, тогда без вашего согласия не сведут корову на базар… Так и сделаем.
Они вышли из дома. Фёдор Михайлович направился к председателю, а Илья понёсся домой, но вспомнил, что в саду оставлен портфель, вернулся за портфелем.
