Текст книги "Своими руками"
Автор книги: Алексей Данилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
Митя Брылёв
Когда прошла революция и ещё не была налажена жизнь нормально, к людям приставали разные болезни: то тиф навалится, то дизентерия косит людей, то от сорного хлеба злая корча пальцы рук-ног отгрызает, а ещё инфлюэнца припожаловала (нынешний вирусный грипп). Ослабленные голодом, люди сдавались без борьбы даже самым безобидным болезням, умирали от насморка, от ангины, от малейшей простуды и истощения организма.
Умерли и Митины родители, его братья и сёстры и вся близкая родня.
Остался Митя один-одинёшенек на белом свете, остался, как говорили о нём, сиротой неприкаянной. Смотреть на его сиротство было неловко и совестно. Митя вызывал у людей жалость, но пожалеть его по-настоящему, приютить у себя, дать кров никто не отважился. Уродился он чудаковатым, картавил, присюсюкивал, личико у него было дробное, нос маленькой помидоринкой, всегда красный и с мокринкой под ноздрями, а характером тихий-претихий – мухи не обидит.
Над Митей сжалились, выхлопотали ему место в детдоме, собрали миром, посадили в телегу и повезли в город Новосиль, где был детдом. Сборы все состояли в том, что Митю покормили на дорогу, сварили с собой несколько яичек, налили бутылочку молока и привели к подводе.
Возчик посадил сироту в телегу, посмотрел, как мальчуган испуганно озирается, подумал: не сбежал бы, чего доброго, хотел привязать его за ногу к тележной грядке, но решил, что не хватит ума у такого на побег, повёз его по прямому назначению, злобясь, что из-за такого ни на что не пригодного мизгиря ему приходится убивать драгоценный день, когда на полях в разгаре весенние работы, надо пахать, сеять, чтобы снова не повторился голод.
Лошади были худы, парой с трудом тянули телегу. По сторонам дороги чернели поля. На лугах зачинала зеленеть нежная молодая травка. В небе пели жаворонки и летали с криками «чьи вы» чибисы. Они злили возницу. Митя смотрел на птиц, отстававших от подводы. Ему казалось, что там, в городе, куда его везли, этих птиц не будет. На глазах у него появились слёзы.
– Не слезокапь, Митяй, – сказал возница. – В городе будешь человеком, а в деревне без отца с матерью погибнешь, вши заедят. Кому ты тут нужон? Никому. У каждого своих ртов хватает. И жизнь разлаженная. Не до тебя людям… Там тебя выучат, начальником станешь.
– Не хосю насяльником, – ответил Митя.
– А кем ты хочешь? – спросил возница.
– Пастухом хосю.
Возница рассмеялся.
– Чудак ты, Митяй. Нашёл дело. Коровам хвосты крутить каждый дурак сможет, а вот науку полезную постигнуть – тут, брат, голова нужна и городская жизнь. Без этого любому умнику эх-хе-хе и хо-хо-хо!
– Не хосю, – повторил Митя и повернулся лицом к задку телеги.
Митя смотрел на овражки, на придорожные кустики, деревья, на перекрёстки дорог, на посевы и перелески. Зажмуриваясь, он видел всю дорогу до своей деревни, казавшуюся прямой, словно холст, с уклоном туда, откуда они выехали. Внимательно Митя рассматривал деревни. И когда подвода выезжала за околицу, то на него наваливалась грусть, будто и эта деревня была его и он никогда больше в неё не вернётся.
Три деревни остались позади. Митя успокоился. Дальше от дома деревни уже стали казаться чужими и неприветливыми. Он оставлял их без сожаления, лишь примечал по-прежнему внимательно дорогу. Возница разговаривал иногда то о пашне, что хорошо мужик вспахал поле, то о зеленях: рожь перезимовала, не подмёрзла и не вымокла, хороший урожай будет. Говорил он и о садах, и о деревенских порядках или беспорядках, хвалил трудолюбивых и ругал лодырей, у кого крыши были провалившиеся.
– Первое дело, Митяй, – крыша над головой, – говорил он. – Когда по непогоде в избе не капает, жизнь раем бывает, а полило – в ад тебя поместили. Ты меня разумеешь?
– Ага, – отвечал Митя.
– Ага, – подхватывал возница, – хорошо без сапога, но на крепких ногах лучше в сапогах.
Проехали они ещё одну деревню. Лохматая чёрная собака провожала их до большого дубового леса. Какая-то ленивая и не злая собака. Она бежала следом, отставала, обнюхивая кусты, столбы граней, камни у дороги, и, словно вспомнив, что впереди чужая подвода, догоняла её, облаивала и опять отставала. В лесу вдруг послышался рёв быка. Митя встрепенулся, встал на коленки. Стада не было видно, а бык ревел, казалось, рядом.
– Ну, Митяй, берегись, – пристращал возница. – Бык одичавший. Встретится – телегу нашу перевернёт и нас закатает. Ты в пастухи ещё рвёшься. Эх ты…
– Бык хоросый, – сказал Митя. – Он заблудился. Ему скусно в лесу.
– Наговаривай, наговаривай мне, неразумный. Быку в лесу скучно! Он нас почуял – у него рога зачесались, вот и ревёт.
– Неправда, – ответил Митя. – Ему скусно.
Дорога через лес шла по дну оврага. Рядом с ней была глубокая протока. С боков промоин свешивались оголившиеся корни и уходили в землю. Корни были похожи на пастуший кнут. Митя смотрел на них и мечтал заиметь такой крепкий, гибкий и длиннющий кнут, чтобы издалека можно было пугать скотину звонким хлопком кнута, поворачивать куда надо.
– Этот зверь совсем рядом, – сказал возница, беспокоясь от страха. – Злая скотина, чёрт возьми. Я бы их всех порешил.
– Не, не злая, – возразил Митя.
– Скажи ещё мне. Не злая! Он от тебя только мокрое место оставит – встренься ему на ровной дороге.
– Не оставит. Он смирный. Это ему скусно.
Бык ревел и ревел. Где-то отзывалось эхо, казалось, что он в лесу не один, что их много и они наступают на проезжавшую подводу.
Дорога повернула влево, повернулся и овраг, и лесные склоны. За поворотом вдруг стало светло. Митя обернулся и увидал безлесье, цветущие на склонах поляны. На правом склоне чернел огромный бык. Он рыл копытом землю, поддевал дёрн рогом, разбрасывал комья по сторонам, и ревел.
Митя соскочил с телеги и пустился по склону вверх к быку.
– Ты куда? – закричал возница. – Стой на месте.
Митя обернулся, что-то сказал в ответ, но голос его не был услышан. Бык поднял голову и направился навстречу Мите, продолжая реветь.
– Митяй, погибнешь! Я за тебя не ответчик! – кричал возница и грозил: – Сейчас догоню – отлуплю как сидорову козу.
Митя подбежал к ореховому кусту, сломил веточку и пошёл к быку. Возница остановил у края поляны лошадей, встал в телеге на ноги и стал смотреть на своего подопечного.
Бык остановился и следил за мальчуганом. Когда тот сломил ветку и пошёл прямо к нему на рога, он нагнул к земле голову, приклонился в коленках и снова принялся разбрасывать сырой дёрн рогами и реветь устрашающе. Возницу пронял страх. Он предвидел верную гибель мальца, готов был броситься ему наперерез, но не хотел из-за него погибать добровольно, подумал, что можно будет отговориться, что бык напал сам, перевернул телегу и забодал Митяя. Он даже присмотрел промоинку, куда можно опрокинуть пустую телегу, наделать следов, если, случаем чего, начнут дознавать о происшествии.
Помахивая веточкой, Митя подошёл к быку и, как будто покропил водой, помахал над бычьим боком, стегнул легонько по костерцу, погнал быка вниз. Возница пустил лошадей вперёд, опасаясь быка.
«Дуракам ни громы, ни молнии не страшны, – думал он. – Их ни мороз и ни огонь не берёт, а мы люди простые, нам лучше подальше от всего».
Бык оборачивал голову, смотрел на Митю, успокоился и послушно сходил со склона на дорогу. Возница был далеко на лесной дороге, поджидая своего подопечного. Он решил, что Митя сгонит на дорогу быка и оставит его, но тот направил скотину в его сторону. Лошади потянули телегу дальше, сначала медленно, потом закрутился над головой в руке кнут, захлестал по лошадям и ход убыстрился. Митя тоже подстегнул быка. Возница встал на ноги и погнал лошадей ещё быстрее.
«Куда он уезжает? – думал Митя. – Я пешком не дойду до города. И не знаю туда дороги».
Мите было невдомёк, что его возница испугался быка. Митя хотел вернуться назад, но решил пройти лес. Такие овражные леса далеко не тянутся. И вскоре он вышел к ещё большему оврагу с узкой речушкой, вьющейся по каменистому руслу среди ивняка и камышей, зазеленевших среди старых будыльев.
Подвода стояла на горе. Бык пристал к воде и стал пить. Митя тоже припал к воде, сдул соринки и напился. Вода была светлая и холодная. Такую воду пить только в жаркую летнюю пору на горячей работе.
Внизу по оврагу паслось стадо. Бык оторвался от воды, поднял высоко голову, понюхал воздух, заревел грозно и пошёл к стаду. Митя по валунам, положенным поперёк реки, перешёл на другой берег и поднялся вверх.
– Ты что за шутки затеваешь? – набросился на Митю возница, направляясь ему навстречу с кнутом. – Надеру сейчас – сесть не на что будет.
– Ладно, надери, – сказал Митя и повернулся к вознице задом. – Он заблудился. И не брухачий он, смирный.
– Садись! Ехать надо, – рыкнул возница. – И вздумай с телеги соскочить – порешу!
Дальше они ехали молча. Митя стал вспоминать своё деревенское стадо, пастухов. К ним приходили наёмные пастухи из чужих деревень. Каждый по-своему стерёг стадо, у каждого были свои причуды и свои пастушьи особенности. Коров и овец с телятами и подтёлками было много, но в голодную пору стадо сильно убавилось, и в эту весну даже не наняли пастуха.
«Вернусь и буду пастухом, – решил Митя. – За так буду. Пускай им всем будет хорошо».
Лошади были потные от слабости. Возница посмотрел на солнце, почесал затылок и сообразил:
– На полдень время стало. Доедем до лужочка, что виднеется за этим полем, лошадей будем кормить. – Митя промолчал. – Слыхал, нет? – спросил возница. – Или обиделся? Я тебе по делу заметил. От чужой скотины надо подальше держаться, знакомство с ней водить опасно. Такой тебя одним рогом подденет – и ты будешь как гриб на сучке сушиться, пока он тебя не скинет. Ты мало жил и не знаешь, какие истории бывают с этой скотиной.
– Не знаю, – согласился Митя.
– Ну так слушай. Я тебе буду рассказывать. Был, как мне дед мой сказывал, у нашего барина бык племенной, заграничный. На семи подводах его привезли. Рога – вон с оглоблю, острые что шило. Племя хорошее он не развёл, а скотников барских помучил как следует, а одного и жизни лишил. Вырвался он из стойла. Кто успел на стенки повскакивать, спасся, а этот спиной к нему стоял, что-то там делал. Бычище на него со всего разбегу. Пропорол, конечно, сквозь и к стенке пришпилил. Остановиться вовремя не смог, пронизал рогом стенку и застрял так. Заарканили его, кувалдами выколотили рог из стенки, сняли человека и похоронили… Вот так бывает, а ты с веточкой к нему… А то уж при мне дело было. Один мой дядюшка вырядился к празднику в красную рубаху, направился в гости. Откуда ни возьмись, навстречу бык. Эко он рявкнул. Почуял мой дядька неладное – в бег. А далеко ли убежишь-то? У быка четыре ноги да силища какая, а дядька на двух ножках да в скользких сапожках. Но бежит, кувыркается. Только видит, не избавиться бегом, к омёту свернул да с ходу, брат, без лестницы на верхушку взлетел. От, думает, спасся. В гости можно и попозже подойти, когда люди отгонят скотиняку. Только так-то он подумал, а бык сквозь омёт пролетел и верхушку на себе понёс. Качнулся дядя с боку на бок, захватил руками солому да так с охапкой и свалился. Бык вперёд с копной соломы на рогах, а дядя к дому с охапкой. Так в избу и влетел с соломой. Всю жизнь над ним смеялись… Ну, а теперь отдыхать.
Низина за полем была широкая, зелёная. Скотину в этом месте не пасли до уборки хлебов. Трава вырастала здесь ранняя и густая. Не один стог ставился на такой малой площади.
– Покормим лошадей и покатим дальше, – сказал возница. – Не были б истощавшие, без передыху бы дотянули бы, а теперь могут стать через версту-другую.
Он свернул лошадей с дороги к стоговищу, где с зимы осталось сено, сказал:
– Отдыхай, Митяй. Хочешь – на сено ложись, хочешь – оставайся в телеге.
– Я в телеге буду, – сказал Митяй и улегся в задке.
Возница надел лошадям на морды торбы с зерном, лёг на сено.
Солнце грело хорошо. Митя закрыл глаза, погрел на солнышке нос. Он, как ему показалось, не спал, но увидел странный сон. Едет он в телеге по ухабистой дороге, а вместо мужика-возницы сидит в передке телеги лохматый медведь, зевает во всю пасть и говорит: «Сейчас, Митяй, зевота пройдёт и я тебя съем». Заглянул Митя в медвежью пасть, а в ней огонь бушует, от которого ему жарко стало. Проснулся он от испуга. Посмотрел, а над ним высокое голубое небо. Приподнялся, увидал на сене дядьку-возницу и разом вспомнил, где он находится. Чужой лужок, поля чужие кругом. Дорога уходит в город и в родную деревню. Там осталась из родни только крёстная мать. Она говорила, когда провожала его: «Если плохо тебе, Митюшка, будет в городе, вертайся ко мне, приючу. Как-нибудь проживём».
Митя сполз с телеги, взглянул на потное лицо возницы, задом отошёл от телеги и со страхом в душе пустился бежать по дороге назад, к своей деревне. Он оглядывался, перебегая поле, постоял перед входом в лес, глядя, не появится ли подвода. Возница, видимо, разоспался, не спохватился о беглеце.
В лесу было тихо, лишь осинки шелестели листвой от набегавшего по вершинам ветерка. Митя пошёл через лес мимо дороги, прислушивался, не застучит ли сзади телега, готовый в любой момент скрыться в зарослях подлеска.
По лесу кричали дрозды и сороки. Зеленел дикий лук, белели звёздочками цветочки и пробивались из листвы баранчики. Митя срывал на ходу лук и ел. В лесу было покойно и уютно, словно в чистой и тёплой избе. Митя не спешил идти. Ему хотелось остаться среди деревьев на всю жизнь. Он придумывал найти овражек, сделать в нём землянку и жить в ней зимой и летом, собирать грибы, орехи, а зимой охотиться на зайцев. Но, представив, как в зимнюю непогоду по лесу будут рыскать волки, не дадут носа высунуть за порог, жизнь лесную он отверг.
Митя выходил из леса, когда на дороге послышался тележный стук. Он юркнул в кусты, отбежал за деревья и затаился. Возница позвал его, подождал и, поругав, грозясь побить, поехал полем, подстёгивая лошадей.
Митя пошёл следом, лишь подвода скрылась из глаз. Через деревню он не пошёл, обогнул её, пробрался за огородами и побрёл дальше. На дороге виднелся след подводы. Но он оглядывался, мог проехать кто-нибудь другой, а возница окажется сзади, внезапно сцапает его и увезёт в город, куда ехать он теперь боялся пуще прежнего.
С заходом солнца Митя добрёл до своей деревни. Он затаился в саду и стал прислушиваться к деревенскому шуму. Он услыхал рёв скотины. Стадо прогнали с луга. Коровы не наелись – ещё мала была трава – и просили корма. У Мити тоже подводило от голода живот, но просить есть ему не у кого было. Он от обиды заплакал.
Спохватился Митя, что ему негде ночевать, когда кусты стали тонуть в ночную темноту, стихали голоса в деревне, а в избах зажигались огни. Проситься на ночлег к кому-нибудь он боялся, знал, что за побег ему будет взбучка.
В саду стоял пустой барский дом – большой, на высоком фундаменте, с подвалом и чердаками, – в котором собирались открывать школу, но дом был заколочен, и забираться в него он боялся. Боялся колдунов и разных злых духов. На углу сада была старая с дуплом ракита. Большой сук, отодранный, но не отвалившийся от ствола, лежал ветками на земле, и по нему легко было подниматься на четвереньках вверх к дуплу.
Митя пошёл к раките. В дупле была настлана сухая трава. Здесь играли ребята, натаскали травы. Гнилые ракитовые стенки были тёплые и мягкие. Он решил жить здесь всю жизнь.
От голода Митя уснул не сразу. Он смотрел из дупла на звёзды и думал, что хорошо бы попасть на далёкую звезду, где всегда стояло бы лето, картошка росла бы варёной и хлеб собирали бы с поля буханками. Там он нанялся бы в пастухи и круглый год стерёг бы скотину, стерёг бы за так, потому что еда ему не нужна была бы и без одёжи было бы тепло.
Проснулся Митя рано. Из дупла было видно, как всходило солнце. Оно было большое и мутное, на него можно было смотреть. Митя впервые удивился, почему солнце бывает разное: утром такое, днём маленькое и яркое – смотреть нельзя без закопчённого стекла, а вечером тоже не горячее и огромное.
К дуплу подлетел скворец, сел на веточку перед Митиными глазами и стал беззаботно и весело распевать. То он кому-то посвистел, потом покрякал по-утиному, кукарекнул, покудахтал, подразнил жеребёнка. Митя умел передразнивать многих птиц. Он зачирикал в дупле. Скворец повернул головку, заглянул в дупло, и, лишь Митя повторил чириканье, он бросился воинственно на воробьиный голос. Митя поймал его рукой. Скворец запищал, словно его живьём щипали, стал клеваться, царапаться.
– Не бойся. Я тебя не трону, – сказал Митя и погладил его по головке.
Скворец успокоился и стал рассматривать Митю.
– Не дери воробышков, а то другой раз не отпущу, как поймаю, – наказал Митя и отпустил скворца.
Позабавившись с глупой птицей, Митя стал соображать, где добыть что-нибудь на завтрак. В саду паслись две коровы на росе. Он подумал, что можно было бы подоить одну из них, напиться молоком, но у него не было никакой посудины. В огородах ещё ничего не выросло. Он решил пойти в поле и нарвать толкачиков.
Митя выбрался из дупла и спустился на землю. За садом были пары, где первыми выскакивали из земли съедобные стебельки хвоща полевого – толкачики. От барского дома отошёл дядька и направился наперерез Мите. И вдруг они в одну секунду остановились и уставились друг на друга. В дядьке Митя узнал возницу.
«Попался», – в страхе подумал Митя и стал пятиться к канаве.
– Митяй, ты? – спросил дядька.
– Нет, не я! – крикнул Митя, повернулся и показал ему пятки.
– Стой, дезертир! – закричал тот и погнался за Митей, но в терновые кусты, куда под колючие ветки скрылся беглец, забираться не решился, пожалел одежду и тело.
Толкачики на пару были редки. Митя шёл и шёл, срывая коричневые сочные стебельки, снимал с них пояски-розеточки, съедал, оставляя головки. Попадался полевой лук. Он поедал и его. Сначала он оглядывался, не гонится ли за ним дядька-возница, но вот ушёл подальше от сада и перестал бояться.
Он вышел к лугу. Справа текла их деревенская речушка, недалеко виднелась соседняя деревня. Там на лугу Митя увидел стадо и направился к нему. Митя любил смотреть на скотину, на пастухов и всегда завидовал им.
Пастух у стада был седой старик, а подпаском шла за стадом тётка. Она поднялась по луговому склону к зеленям, бросила в овец неуклюже палку, но палка полетела совсем в сторону. Митя и сам был неуклюж, но ловчее этой тётки бросал и камни, и палки, а как бросают большие ребята, он на них смотрел с восхищением и завистью, так не мог. Овцы испугались всё же и скатились на луг.
Седой пастух увидел Митю и позвал к себе. Митя радостно сбежал к нему.
– Здорово был, – сказал пастух и спросил: – Ты чей будешь?
– Я ничей, – ответил Митя. – Я из оттуда. – Он кивнул головой в сторону своей деревни.
– А там-то чей? Петров, Иванов, Сидоров или кроме чей? Отец-мать твои как зовутся?
– У меня нету их. – Митя потупил взгляд, склонил к груди голову, сказал со вздохом: – Они помёрли, а я сиротой остался.
– Вон оно что, – глухо проговорил пастух и спросил: – Величали-то их как?
– Брылёвы.
– Ну так как же, знал я Брылёвых. А ты теперь с кем живёшь-то?
– Один живу, – ответил Митя. – Я теперь в ракитке живу. У меня дом в дупле. Я всегда там буду жить. Меня в город возили, в детприёмник, а я не захотел туда.
– Вон оно какие дела-то, – проговорил пастух. – Ну а что же ты собираешься делать дальше?
– Дальше я пастухом буду, а в город не поеду.
– Ну, пастухом тебе рано, а вот в подпаски я тебя взял бы. Пойдёшь?
– Пойду, – согласился Митя. – Я умею и кнутом хлопать, и дубинку швырять. А тётка не умеет. Она размахивается не так.
– Марья, – окликнул пастух тётку-подпаска и позвал: – Подойди к нам на словечко.
– Чего скажешь, дядя Микола? – спросила тётка, подойдя к ним.
– Что тебе могу сказать? Ты вот причитала ноне, что некому тебя заменить, так нашлась тебе замена. Мальчонка-то осиротел, не при деле живёт. Давай его в подпаски усватаем. Много я на него не возьму. Глядишь, потом заместо меня пастухом вам будет.
– Надо с народом говорить, – ответила тётка. – Я не против.
– А коль не против, то оставляй ему своё дело и ступай на деревню, обговори с бабами, а он побегает за тебя.
– Ох, это я с радостью, – сказала тётка Марья, рассматривая Митю. – Вот узелок возьми. Тут еда моя. Поди, голоден?
Митя кивнул, признался, что голоден, но руку за узелком протянул не сразу, а после слов дедушки-пастуха:
– Возьми, возьми. Труд наш большой, находишься – живот вот как подведёт.
Тётка Марья убежала в деревню. Дедушка-пастух заставил Митю позавтракать из её узелка и сказал:
– А теперь ходи. Сами сыты, и скотину нужно накормить. Когда скотина у пастуха сытая бывает, ему спится крепче.
– А почему? – спросил Митя.
– Коровы не мычат, корму не просят ночью, не будят его. Станешь пастухом – первым делом стадо накорми. Хозяйки тебя за это пуще всего любить будут. Покажешь хороший пример – на всю жизнь останешься на одном месте, – поучал старый пастух.
Митя стал ходить за стадом. Был он ещё и мал, и непривычен к такой работе – к вечеру он так уходился, что с трудом переставлял ноги и насилу добрёл до деревни.
Пастух дошёл до крайней избы, сошёл в сторону от дороги, встал лицом к стаду и пропустил его, словно считал поголовно, в деревню, подождал Митю и сказал:
– Всё, Митрий, скотина дома. Нам отужинать – и можно подаваться на пляски. Ты как, русского оттопать сумеешь?
– Не, я спать буду, – ответил Митя и спросил: – А завтра мне тоже стеречь?
– Как скажет народ, – ответил пастух. – Пойдём к Марье, она и скажет нам, как порешили.
С того дня Митя и стал подпаском. Вечером на деревенском сходе решили взять Митю на деревенское содержание, пока он не достигнет своих совершенных лет или станет самостоятельным пастухом. И покатилось лето за летом. Все-то поля и луга исходил Митя за стадом. Смотрел он своими зоркими глазёнками на коров и овец и загодя видел, какая корова отворачивала нос от луговой травы или от паровых трав к посевам. И ещё не успевала она ступить шагу, он кричал: «Куда, куда ты? Я вот тебе задам. Ходи смирно». Не был Митя грозен голосом, но скотина была ему послушна, и он мало бегал за каждой шальной коровёнкой или шелудивой овцой по луговым склонам, по полям и перелескам. Он тихонько ходил за стадом, и лишь слышался его голосок: «Куда пошла?»
Митя ходил в подпасках до четырнадцати годов, потом стал пастухом. У старого пастуха отнялись ноги, и Митя принял деревенское стадо. Но, к удивлению всех, в подпаски он себе никого не попросил, отказался от помощников.
– А зачем он мне? – спрашивал Митя, когда ему говорили о подпаске. – Я один устерегу.
До самой своей смерти Митя пробыл пастухом в одной деревне и пас скотину один. Зазывали его пастушить в другие деревни, перекупали, но он всем давал отказ. Давно нет Мити в живых, но и сейчас его ещё помнят люди и говорят, что, кроме него, не было пастуха настоящего и не будет. И что странно: Митя ни разу не ударил животину палкой и не стегнул кнутом. И ни разу его стадом не было потравы хлебов, а где зеленела травка, туда первым заходило Митино стадо.
