Текст книги "Переплавка (СИ)"

Автор книги: Алексей Шепелев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Глава 6.

Серёжкина обида была так велика, что он даже не заметил, как вихрем слетел вниз по лестнице, пронесся через вестибюль и выбежал на улицу. И только в больничном саду он снова обрел способность ощущать окружающий мир. Только легче от этого мальчишке не стало.

В горле колом стояли слёзы. Не от страха или жалости. От обиды. Всё так замечательно начиналось и так нелепо кончилось.

В детстве у каждого есть мечта. И у каждого она своя. Серёжка мечтал о Друге. Не просто о друге, друзей у него, как и у любого другого мальчишки из Кокорино, было немало, а именно о Друге. Таком, чтобы вместе с ним – куда угодно и не взирая на любую опасность. Таком, чтобы можно было доверить всего себя без остатка. И чтобы дружба на всю жизнь.

В общем, так, как в книгах и фильмах вроде "Далёких горнов Империи" или "Мы вернемся".

То, что в жизни такое встречается, и не редко-редко, а очень даже часто, сомнения не вызывало: быть иначе просто не могло. Верная дружба считалась одной из самых главных ценностей Русской Империи, на ней воспитывалось поколение за поколением. И родители Серёжкины на этом выросли, и дед Константин… А разве можно воспитывать людей на том, чего нет?

Другое дело, что встретить такого друга – не на речку искупаться сбегать. Тут мало одного желания, должно ещё и везение поработать.

В свою счастливую звезду Серёжка верил безоговорочно, поэтому, сколько себя помнил, был уверен, что Друга он ещё встретит. А пока что дружил с обыкновенными друзьями, это ведь тоже здорово.

Время текло, жизнь шла своим чередом, Серёжка рос, но мечта о Друге его не покидала. Только отступила немного в глубину, проявлялась не часто, аккуратно выбирая для своих визитов подходящие моменты: после просмотра очередного приключенческого стерео, или после прочтения книги, или просто поздним теплым вечером, когда, засыпая на сеновале, мальчишка слипающимися глазами рассматривал через раскрытое чердачное окошко далёкие яркие звезды на чёрном небе.

Зато исполнилась она в самый неподходящий момент, когда о мечтах Серёжка совсем забыл: не до того было. Какие уж тут мечты, если война, если кругом огонь и бои, если не знаешь, что с твоими родителями, братьями и сестрой, с родственниками, соседями и товарищами. Но вот взяла – и исполнилась.

Серёжка и опомниться не успел, как почувствовал, что странный и загадочный Никита – тот самый Друг, о котором он так мечтал. И, главное, чувство притяжения у мальчишек было взаимным. Бывает ведь и так: хочется с кем-то дружить наособицу, а в ответ лишь равное, как к остальным отношение. Тут уж делать нечего: насильно мил не будешь, но хорошего настроения от такого несовпадения, конечно, не прибавляется.

К счастью, с Никитой всё вышло как нельзя лучше: уже к вечеру дня знакомств мальчишки были не разлей вода. И была у Серёжки уверенность, что теперь это уже насовсем, на всю оставшуюся жизнь. Потому что когда после победы судьба их разведёт, то друг друга они не потеряют. А разведёт обязательно: Никита с Земли, к тому же из какого-то очень важного и секретного исследовательского центра, ясно, что на Сипе он не задержится. А Серёжке, когда войска наведут порядок, дорога понятная – назад в деревню. Помогать отцу хату заново отстраивать, да заново браться за крестьянский труд. Россия, конечно, колонистов помощью не оставит, она своих никогда не оставляет, но и из ложечки никто кормить не будет. Встать на ноги помогут, а как встал – дальше сам трудись, на жизнь зарабатывай и о стране родной не забывай. Всё правильно, Серёжка и не думал иначе. Но ведь это не помешает им общаться по информационной сети. А может, потом Никита и снова на Сипу заглянет. Или сам Серёжка на Землю выберется, это, конечно, непросто, но и не недоступно. Серёжка один раз там уже был, правда, маленький очень, ему всего три года было. Толком ничего и не запомнил. Тогда родители старшим Россию показывали, а заодно и его с собой прихватили. Потому что русский, который в России не был – это уже не настоящий русский, русский второго сорта. Все так говорили, и Серёжка тоже с этим соглашался: как же можно не соглашаться, если так говорят все вокруг?

В общем, встречаться время от времени казалось вполне реальным, а уж общаться чрез инфосеть – и подавно. Что же касалось возможным ссор, то о них Серёжка просто не думал. Друзья потому и друзья, что после того как поссорятся, обязательно помирятся. Потому что умеют прощать и принимать своего друга таким, какой он есть. Вот и Серёжка был готов простить Никите что угодно, любую обиду… Любую, кроме издевательства над Россией. Потому что вредить родной стране – это самое последнее на свете дело. И человек, который так поступает, человеком быть перестаёт.

Невозможно было себе представить, чтобы Никита оказался таким… не-человеком. Но именно произошло. Причем произошло прямо на глазах у Серёжки, так, что спрятаться от этого было невозможно. Одно бы дело, если б кто-то рассказал ему о предрассудительном поведении друга. Можно было бы ответить, этому кто-то, что тот что-то не разобрал, или не так понял, или ещё чего-нибудь… А тут Серёжка всё слышал сам, своими собственными ушами. Какая уж тут ошибка?

Серёжка затуманенным от стоящей в глазах влаги взглядом осмотрелся вокруг, словно впервые увидел, где он находится. Находился он на пустынной аллее больничного сада. Точнее, не совсем пустынной: в двух шагах напротив стоял Никита. А больше, насколько было видно – никого.

– Серёжка, ну ты чего в самом деле? – спросил Никита будто ничего особенного не произошло.

– Чего?! А ты не понимаешь, чего, да?! – с едва сдерживаемой яростью спросил пионер.

– Если бы я понимал, я бы тебя не спрашивал, – просто ответил Никита. Как Серёжка не старался, как себя не убеждал, но в голосе он никакой фальши не услышал.

– Значит, не понимаешь? – с надрывом произнес Серёжка. – Как гадости про Россию придумывать, так это ты понимаешь, да? А как отвечать, так нет, да?

Глаза у Никиты нехорошо сузились.

– Это когда это я гадости про Россию говорил? – теперь в голосе ясно читались и обида и угроза, но Серёжке это было безразлично. Нет, даже хорошо: если рвать, так лучше сразу и чтоб до конца.

– А что, разве нет?

– А что, разве да?

– А то, что Игорь ничего не знает, это по-твоему как?

– По-моему, это касается только Игоря. Россия-то тут в чем виновата? Если человек ничерта не знает и не хочет учиться, то спрашивать надо с него, а не со страны.

Серёжка недовольно засопел: получалось, что вроде как Никита и не виноват, хотя сердце утверждало прямо обратное.

– Нет, ну ты объясни, – дожимал пришелец из параллельного мира. – Ты что, всерьез думаешь, что я – против России? У нас, между прочим, с этим делом тоже строго, тоже принцип есть. Love or leave, то есть в переводе с английского "Люби или убирайся!"

– А по чему с английского? – Серёжка постарался вложить в голос как можно больше сарказма. – Сами не додуматься не могли?

– Как видишь, додумались, раз это стало нашим принципом, – спокойно ответил Никита, лишь только подчеркнул в свою очередь слово «нашим». – А в переводе потому, что австралийцы придумали этот принцип первыми. Ну не врать же теперь, что этого никогда не было, правда?

– Не врать, – согласился Серёжка: врунов все презирают.

– Ну и вот. Да был бы я против России, давно бы удрал туда, где жить лучше. Знаешь, сколько раз я за границей с родителями был? Я уже и не сосчитаю. И никогда не предлагал: "давайте останемся". А таким специалистам как мой отец в любой стране будут рады до невозможности.

– Может это не хотел, а не ты, – огрызнулся пионер.

– В ухо бы тебе за такие слова… – как-то устало произнес Никита.

– Попробуй!

– Да чего пробовать? Я в драке сильнее, и то знаю. И ты это знаешь. Только ведь дракой ничего не докажешь.

– И что же ты собираешься делать?

– Убеждать.

– И как же? – Серёжке стало действительно любопытно.

– Не знаю, – вздохнул Никита, разводя руками. – Попробуй докажи, что ты не верблюд.

– Кто?!

– Верблюд. Ну, животное такое. Неужели не знаешь?

– Не…

– Смотри.

Никита извлек из кармана брюк свою плашку.

– Сейчас найду… Погоди… Ага, вот.

С экрана на Серёжку глядел мохнатый уродец: крупное тело с двумя большими горбами на четырёх тонких длинных ногах, приплюснутая маленькая голова на длинной изогнутой шее. Морда у страшилища была неприятно губастой, отвращение добвляла белевшая на губах пена.

– Фу, гадость…

– И ничего не гадость, – заспорил Никита. – Знаешь, как их называют на Земле? Корабли пустыни. А знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что в старое время, когда ещё автомобилей не было, ну и самолётов, понятное дело, тоже, через пустыню можно было провести караван только на этих самых верблюдах. Они очень долго могут не пить, у них вода в горбах хранится.

– Ой уж… – недоверчиво сощурился Серёжка.

Никита виновато потупился.

– Ну, не совсем вода. Я вообще в биологии не очень разбираюсь… Так, на уровне школьного курса… Но напиваются они впрок, это точно. А потом долго могут не пить. Недели две точно.

– Ладно, – примирительно произнес Серёжка. – Не похож ты на верблюда.

– А на человека, который против России, похож?

– Ну… – пионер замялся. Злость как-то незаметно ушла, рассосалась, испарилась, и он уже не мог кидать в лицо Никите обидные слова. Но и соглашаться с ним тоже не мог.

– Ну вот смотри, – пауза затянулась, и Никите ничего не оставалось, кроме как брать инициативу в свои руки. – Если бы я был против России, то стал бы её представлять на соревнованиях?

– Нет, наверное, – осторожно ответил Серёжка. – А ты разве выступал за Россию?

– Ага. На всемирной олимпиаде по физике в младшем возрасте.

– А что такое "олимпиада по физике"?

– У вас даже этого нет? – глаза у Никиты расширились до такого размера, что прикрыть их, наверное, смогло бы далеко не каждое блюдце. Удивление было столь искренним, что Серёжка не мог не пояснить.

– У нас олимпиады спортивные. А физика это же не спорт.

– Ну и что? Принцип остается тот же самый: кто быстрее и правильнее решит определенные задачи.

– А что важнее: быстрее или правильнее?

– Когда как. Судьи решают. Это как в биатлоне. Слышал про такой спорт?

Серёжка лукаво улыбнулся.

– Слышал немного.

– Немного? Точно? – недоверчиво переспросил Никита. Знал он такие улыбки: сам был на них большим мастером.

– Зимой гонку выиграл на "Яснодольской лыжне", среди пятых-шестых классов, – скромно признался Серёжка.

– Здорово! – с энтузиазмом откликнулся Никита. – А сколько бежали? Трёшку?

Сразу догадавшись, что слово «трёшка» обозначает дистанцию в три километра, пионер возмущенно фыркнул.

– «Трёшку»… Трёшку у нас второклашки бегают. А мы – десятку.

– Фигассе, – Никита повторил картину под названием "Большие глаза". Не намеренно, оно само получилось. А как, скажите, не удивиться, если твой ровесник бежит такую дистанцию, которую в школе-то и десятиклассники не бегают. Три километра – вот школьный максимум. А сам Никита на физкультуре на время бегал только километр.

Нет, конечно, он мог пройти на лыжах и десять километров, и больше, но не время, а просто так, в удовольствие.

– А сколько огневых рубежей?

– Четыре. Там у нас круги были по два километра. После первых четырёх на стрельбище, а после пятого уже всё, финиш.

– А за промах штрафной круг или секунды накидывали?

– Круг. Сто метров.

– Ну вот видишь. Что важнее: быстрота или точность? И то и другое. Вот так и у нас было.

– И как ты выступил?

Никита улыбнулся. Той олимпиадой он мог гордиться, нисколько не кривя душой.

– В командном зачете мы первое место взяли, а в личном у меня второе.

– А что ж не первое? – подзадорил Серёжка.

Никита очень натурально вздохнул.

– Не шмогла я, не шмогла. Знаешь эту историю?

– Про старую кобылу? – хмыкнул пионер. – Кто ж её не знает?

– Ну, мало ли… В общем, опередил меня Обама – и всё тут.

– Кто опередил? – не понял Серёжка.

– Барак Обама из Центрально-Американской Конфедерации.

Серёжка прыснул в ладошку.

– Что, его так и зовут – Барак?

– Ага.

– Забавное имя. Знаешь, что такое барак?

– Конечно знаю, – фыркнул Никита. – Только у него имя никакого отношения к таким баракам не имеет. Это у него в честь дальнего предка, который был когда-то Президентом Соединенных Штатов Америки.

– И чего в этом хорошего? – нахмурился Серёжка. – Разве США не были врагом России?

– По-разному было, – ответил Никита. – Если хочешь знать, они самим своим появлением России во многом обязаны: эскадры русского флота охраняли побережье США во время их Войны за Независимость. Чтобы третьи страны в войну не вмешались.

– А потом?

– А потом тоже по-разному было. Одно время у США была политика не лезть в мировые проблемы. "Моя хата с краю, ничего не знаю". С соседями только бодались. которые послабее. А Россия тогда была мировой державой, но до Америки ей дела не было. Вот и жили, вроде и рядом, а на деле совсем поврозь. Торговали помаленьку и всё.

– Ага, а потом?

– Потом ещё союзниками были во время Второй Мировой войны. Вместе фашистов громили.

– Ну да, вместе… Пока наши кровью истекали, они там за океаном у себя отсиживались.

– Вместе – это не значит "поровну", – пояснил Никита. – Вместе – это просто вместе. У Чехословакии с фашистами всего один корпус воевал вместе с нашей армией, но ведь всё равно вместе. А американцы тогда в конце войны бросили в Европу большие силы.

– Чтобы побольше после победы себе отхватить…

– А кто вступает в войну, чтобы ничего не получить? Разве это правильно: платить жизнями своих солдат за чужое удовольствие?

– Тебя послушаешь, так эти США такие хорошие были… – Серёжка плавно ушел от ответа, потому что отвечать ему было нечего. Конечно, губить своих солдат ради чьих-то там интересов – это абсолютно неправильно. Тут и спорить не о чем.

– Неправда, того я не говорил. Нормальными они были, как и большинство других стран. Когда-то товарищи, когда-то просто никто, когда-то враги. Обычное дело, между государствами всегда так. Редко когда бывают страны-друзья. И враги такие, чтобы навсегда и несмотря ни на что – тоже редко. А на какое-то время врагом оказаться может кто угодно.

– И когда этот Барак был у них президентом? Когда они с Россией были друзьями или когда врагами?

– Его выбрали, когда США считали Россию врагом. На словах, правда, объявляли другом, а на деле старались всячески ослабить, притеснить и подчинить своим интересам. Но он как раз был тем Президентом. который первым после долгих лет отошел от этого курса. И не только в отношении России. но и других стран мира. Он старался сделать так. чтобы США перестали поддерживать по всему миру всё самое лживое, подлое, гнусное и называть это "борьбой за демократию", как это было при его предшественниках. Конечно, ему удалось не так много, и всё же он считается… как это… ну в общем предшественником Европейского Возрождения.

– Он же в Америке был, почему европейского?

– Ну… наверное потому, что там у него получилось не так много. Но когда в Европе началось мощное движение против засилья этой… как же её… блин, язык сломаешь… Короче, толерантности.

– А что это такое?

– Ну типа того, про что Игорь как-то вечером рассказывал. Помнишь?

– Помню, – Серёжка снова нахмурился6 вспоминать о таком было неприятно.

– Вот, только ещё хуже. И многие из тех, кто боролись против этого, считали своим предшественником Барака Обаму. Его у нас и сейчас часто вспоминают, во многих городах стоят его памятники. В России они тоже есть… Вот, а в семье у них с тех пор старшему мальчишке принято давать имя Барак. Хочешь, я тебе его покажу?

– Давай.

– Сейчас…

Никита снова защелкал по своему коммуникатору.

– Это мы после закрытия уже.

Картинка напоминала те, что Валерка показывал в кабинете у Стригалёва: двое мальчишек в пёстрых рубашках с короткими рукавами весело и немного дурашливо улыбались прямо в объектив камеры. Позади них возвышался впечатляющий памятник: мощное основание окруженное в несколько ярусов скульптурами людей в средневековых свободно ниспадающих одеждах, высокая и толстая колонна из тёмного камня и фигура воина в доспехе и шлеме на её вершине. Позади памятника расстилался зеленеющий парк, из-за которого виднелся устремленный к небу шпиль.

– Это памятник Христофору Колумбу в Барселоне, – пояснил Никита. – Там проходила наша олимпиада.

Но Серёжке было не до памятников.

– Он что… негр???! – с изумлением выдавил из себя пионер.

– Негр, – спокойно подтвердил Никита. – А чего такого? В Центально-Американской Конфедерации много негров живет. Особенно на островах Карибского моря: Гаити, Куба, Ямайка, Тобаго. Прикинь, я тут смотрел трансляцию футбольного матча на Кубок Фиделя Кастро. Наши как раз играли с командой с Тринидада. Там у них на поле десять негров вышло и один белый. И болелы у них сплошняком негры: трибуны показали, редко когда светлое лицо мелькнет. Так вот, комментатор сказал, как они на весь стадион распевали на трибунах: "Самый черный человек в нашей команде – Тони Бартон". Тот самый белый нападающий. Он у них там вообще знаменитость, играет за региональную сборную. Единственный с этого острова в неё проходит.

Но Серёжке было и не до футбола. Казалось, весь рассказ влетел в одно ухо и, не задержавшись, вылетел через другое.

– Ты вот так можешь стоять в обнимку с негром?

– А чего в этом такого? – не мог взять в толк Никита.

– Ну они же не люди. Низшие существа, понимаешь?

– Что за ерунда, – крутанул головой мальчишка. – С чего ты это взял?

– Нас так учили.

– Глупости.

– Ничего не глупости. Это наука такая. Расология называется. Там всё научно доказывается, что негры и азиаты по умственным способностям значительно уступают человеку, это связано с тем. что они биологические потомки разных видов.

– Ох… – сморщился Никита. – Ну чего только от тебя не услышишь.

– Скажи ещё что это неправда.

– Конечно неправда. Это выдумали в те времена, когда европейцы были уже немного цивилизованными, а негры ещё дикарями. Для того, чтобы было проще их грабить и угнетать. А уж если говорить о науке, то ещё в начале двадцать первого века палеогенетики доказали, что все люди на Земле произошли от одной семьи. Вообще все. И белые, и негры, и индусы, и индейцы, и эскимосы. Так что, потомками разных биологических видов мы быть никак не можем.

– У тебя всё неправда, – недовольно буркнул Серёжка, внутри снова зашевелилась неприязнь.

– Да я-то тут при чём? – возмутился Никита. – Это жизнь. Мне, думаешь, всё нравится? Я бы вот хотел, чтобы люди были бессмертными, как эльфы в сказках. но что поделаешь, если это не так. Детство, юность, лет до пятидесяти-шестидесяти продленная молодость, потом ещё лет сто замедленная старость и всё. До двухсот лет у нас доживают совсем немногие.

– До скольки? До двухсот? – изумился Серёжка.

– Ну да. У вас, наверное, дольше живут.

– Ты чего… У нас хорошо, если до сотни.

– Странно… Хотя, конечно, если расология – наука, то ничего странного и нет.

Серёжка ничего не сказал, но метнул на Никиту испепеляющий взгляд.

– Ну я-то здесь при чём? – возмутился тот. – Давай я буду говорить только то, что тебе нравится. Что ты будешь жить вечно и никогда не умрешь, и твои родные тоже. что никаких сипов нет и ты можешь хоть сейчас вернуться домой, где тебя ждут. Так лучше что-ли будет?

– Не будет, – сквозь зубы признал пионер.

– И если скажу, что один Игорь одной левой всех сипов завтра победит, тоже ерунда получится, – продолжал Никита. – Если бы так было, стал бы он с нами сюда переть? Он бы сразу с ними разобрался. Так?

– Ну, так…

– И между планетами нельзя путешествовать так, чтобы шаг шагнул – и уже с Земли на Сипу.

Тут Никита смешался: ведь именно так они сюда и попали. Даже шага не делали. К счастью, Серёжка на это внимания не обратил.

– И так понятно, что нельзя. Это-то тут при чем?

– Да при том, что ты говоришь вещи, которые точно так же невозможны. Ну вот иначе природа устроена и всё тут. Хотим мы, не хотим, а это так. И у нас только два выхода: либо с этим соглашаться, либо спорить. А то значит спорить? "Я выйду с десятого этажа через окно и не упаду вниз, потому что не верю в закон всемирного тяготения Гука". Сказать-то можно, только всё равно полетишь вниз как миленький.

– А почему Гука? Это же закон Ньютона. Или у вас…

– Не, – перебил Никита. – у нас его тоже называют законом Ньютона. И в школе и вообще. Но на самом деле этот закон первым сформулировал Роберт Гук. А Ньютон его себе… присвоил. Уже после смерти Гука. Это история у нас довольно известна, но говорить о ней не любят: память великого ученого и всё такое. А я считаю, нечестно, что этот закон называют именем Ньютона.

– Факт, нечестно, – согласился Серёжка.

– Ладно бы было как с рентгеновскими снимками, – увлечённо продолжал Никита.

– А как с ними было?

– Вообще-то первые такие снимки получили в Америке, в Пенсильванском университете профессором Гудспидом. В тех самых США, президентом которых стал потом Барак Обама, только намного раньше, почти на сто лет. Так вот, там получили снимки года за два до открытия Рентгена. Но Гудспид подумали, что просто испортилась фотоплёнка, и убрал снимки в архив. И только когда об открытии Рентгена написали в газетах и напечатали примеры рентгеновских снимков, он сразу поднял архивы и убедился, что почти пять лет назад они стоял в шаге от открытия.

– И что потом? – заинтересовался пионер.

– Да ничего. Последнего шага Гудспид не сделали, а это в таких вопросах самое главное. Поэтому на первенство претендовать не стал. Просто попросил научный мир не забывать, где и когда были сделаны первые рентгеновские снимки. Вот ученые и помнят. Но рентгеновские лучи открыл Вильгельм Рентген и никто другой. И их название справедливо. А у закона всемирного тяготения – нет. Вот так я думаю.

– Ну и правильно.

– Ну вот. А за что ты тогда на меня сердишься?

– Да потому что ты всё время хочешь доказать, какие мы здесь плохие. И Игорь, и вообще… Вся Россия.

– Серег, ты чего в самом деле? Сколько раз можно повторять, что про Россию я вообще ничего не говорил.

– А про Игоря говорил?

– Про Игоря говорил. А что Игорь – Россия что ли? Без него и без таких как он – никак что-ли?

– Вот именно – никак! Без него России нет! – твёрдо ответил пионер.

– Тогда объясни – почему. Вот смотри, – Никита потянул Серёжку за рукав вглубь парка. – Ты ведь теперь знаешь тайну. И понимаешь, что нам здесь жить. Вряд ли нас сумеют сразу отправить в наш мир, скорее всего мы тут задержимся надолго. Так объясни нам, почему всё должно быть так, а не иначе.

– Я уже объяснял…

– Сам же видишь, что неубедительно.

– А я не умею по-другому, – Серёжка дернул плечом и высвободил руку. – Заладил: объясни, объясни… Разве всё на свете можно объяснить?

– Конечно, – уверенно ответил Никита. – А что объяснить нельзя?

– Да? Вот ты родителей любишь?

– Конечно.

– Ну вот и объясни, за что ты их любишь.

– А я их люблю не "за что", а "потому что". Потому что они мои родители. Чего тут сложного?

Серёжка недовольно фыркнул, дернул шеей и вдруг улыбнулся: коротко и виновато.

– Ну не умею я так говорить как ты. Только я точно знаю, что иначе неправильно. Чувствую, понимаешь? Объяснить не могу, но чувствую.

– Чувствуешь?

Глаза Никиты сначала слегка подернулись паволокой задумчивости, но почти тут же вдруг озороно блеснули.

– Пошли! – он снова решительно потянул за собой Серёжку.

– Куда? – подчиняясь напору, только и спросил пионер.

– К фонтану.

– К фонтану? Зачем?

– Увидишь, – загадочно пообещал Никита.

– Не, ну правда, зачем к фонтану? – когда Серёжка сидел на крючке любопытства, с ним можно было сделать всё что угодно. Или почти всё.

– Я тебе сейчас кое-что покажу…

Людей поблизости от фонтана не наблюдалось. Да и вообще в этой части парка тоже. Наверное, время, отведенное больным для прогулок, уже закончилось: надвигался вечер.

Никита уверенно присел на край бассейна и принялся разуваться.

– Ты что, в фонтан лезть собрался? – спросил Серёжка.

– Именно. А что, нельзя?

– Вообще-то можно. Ничего такого. Только зачем? Тут монетки не кидают.

– А у вас принято кидать монетки?

– Ага, а у вас?

– И у нас тоже, – подтвердил Никита, подворачивая штанину. – На счастье и чтобы потом ещё раз вернуться.

Серёжка озадаченно наблюдал за приготовлениями, не понимая их смысла. Если уж пришла блажь залезть под струи, так надо было совсем раздеваться. А просто побродить в чаше фонтана – какое удовольствие? И, главное, как всё это относится к их предыдущему разговору.

Наконец, Никита был готов. Мальчишка крутанулся на пятой точке, встал в бассейне и сделал несколько шагов в сторону фонтана: группы гипсовых рыб, сложенных хвостами и изогнутых рылами в разные стороны, словно лепестки распустившегося цветка.

– Смотри.

– Куда?

– Мне на ноги.

– Ноги как ноги, – пожал плечами Серёжка.

– Ты видишь, что они сломаны, верно? – хитренько спросил Никита.

И правда, через прозрачную поверхность воды казалось, что его ноги немного смещены. Но Серёжку такими трюками было не пронять. Уж как смотрится через воду он знал: насмотрелся вдоволь и сверху и снизу, из глубины.

– Сдвинуты, – для начала слегка поправил пионер.

– Это неважно. Нельзя же их так сдвинуть, не сломав.

– Нельзя…

– Ну вот. Ты чувствуешь, что у меня ноги сломаны. Но на самом то деле они целые.

Доказательств не требовалось, но Никита всё равно для подтверждения слегка бултыхнул ногой.

– Вывод: чувства тебя обманули.

– А вот и нет. Неправильно.

– А как правильно?

– Правильно будет так: я вижу, что ноги сломаны. Но чувствую, что они целые. И я прав. Вот так!

Серёжка победно хихикнул. Его лицо прямо-таки светилось озорным торжеством. Пионер был уверен, что наконец-то одержал над Никитой победу в споре и очень этому радовался. Но радость оказалась несколько преждевременной: Никита не торопился признать своё поражение.

– Видеть и чувствовать – это разве не одно и то же?

– Совершенно разные вещи, – уверенно заявил Серёжка.

– Ладно-ладно, – было видно, что Никита собирался сказать что-то другое, но вдруг резко передумал. – Значит, ты чувствуешь, что Игорь прав, а мы нет. Так?

– Ну… Примерно так.

Ощущения у Серёжки были намного сложнее, но и объяснить их было не просто. Пусть уж лучше Никита поймет как сказал, в этом была немалая доля правды.

– Но то, что мы правы, ты хоть видишь? Что знаний у Игоря не так много?

– Больше чем у меня, – попытался увильнуть от прямого ответа пионер.

– Ну, это не показатель, – безжалостно парировал Никита. – Это не потому, что у него их много, а из-за того, что у тебя их совсем мало.

– У меня, между прочим, всего две тройки в четверти, – недовольно нахмурился Серёжка.

– А у меня по физкультуре пятерка. Только на вашей "Ясногорской лыжне" я бы наверняка занял твёрдое последнее место.

– Ты так спокойно об этом говоришь, – в голосе пионера смешалось недоумение и огорчение.

– А почему я должен об этом говорить неспокойно?

– Потому что это унизительно. Разве это не ранит твою гордость?

– Ну… – Никита на секунду задумался. – Вообще-то мне, конечно, хотелось бы быть таким спортивным, как ты. Я думаю, что тут дело не в одной только прививке, наверняка ведь ты ещё и тренируешься.

– Конечно, как же без этого, – подтвердил Серёжка.

– Ну вот. Конечно, меня не радует, что я тебе уступаю. Но ведь я действительно уступаю, что ж мне теперь, вешаться что-ли? Или врать, что я на самом деле такой великий биатлонист, что запросто тебя обгоню и обстреляю?

– Нет, конечно.

– Ну вот, – повторил Никита. – Я считаю, что-либо не уметь – не стыдно. Все люди чего-то не умеют, потому что никто не умеет всего. И ещё все люди что-то умеют, но плохо, хуже чем другие, которые в этом деле мастера. Стыдно своё неумение превращать в предмет гордости. Вроде как "не умею на лыжах ходить – и не надо, не это делает человека человеком". Не это. Но и гордиться тут всё равно нечем. И ещё стыдно своё неумение выдавать за мастерство. Выйдет такой «мастер» на каток: ноги разъезжаются, как у коровы на льду. А потом говорит, что откатал, как Игорь Бобрин.

– Как кто?

– Игорь Бобрин. Был такой великий фигурист. Давно очень.

– А ты про него откуда знаешь? Тоже на коньках катаешься?

– Да не, я на коньках совсем чуть-чуть, – признался Никита. Он прошлепал обратно к краю бассейна, уселся на него и начал обуваться. – Мама у меня любит посмотреть его выступления. У нее целая коллекция старых записей. Вот я и запомнил. Игорь Бобрин, Константин Кокора, Елена Водорезова, Ирина Роднина, Александр Зайцев, Людмила Пахомова, Александр Горшков, Наталья Линичук, Геннадий Карпоносов…

Никита прервался, чтобы вдохнуть воздуха.

– Хорош, – замахал руками Серёжка, – я всё равно никого их не знаю.

– Слушай, – Никита поднял голову и впялил в Серёжку из-под нависающих волос хитрый взгляд. – А знаешь, как мы проверить можем, кто прав?

– Как проверить? – машинально переспросил тот.

– А очень просто. Я тебе задачку дам из тех, что на олимпиаде мы с Обамой решали. А ты попроси Игоря её решить. Если он сможет, то я признаю, что у него хорошее образование. А если не сможет, то тогда ты согласишься, что я имею право сомневаться.

– В чём?

– В том, что Игорь такой знающий.

Серёжка нахмурился.

– Нет, ну ты пойми, – произнёс Никита, вставая на ноги. – Я эту задачу решил за несколько минут. Я же не претендую на то, что знаю физику лучше инженеров-авиаконструкторов. Не лезу в конструкторское бюро Камова или Сухого: ну-ка, я теперь тут руководить буду. Одно дело решить общую задачку и совсем иное спроектировать самолёт или вертолёт. там столько всего знать надо. Понимаешь?

– Понимаю, конечно. Я ж и не спорю.

– Ну и вот. Но если не уметь такие задачи решать, то в конструкторском бюро уж точно делать нечего. Разве только полы мыть.

Расценив Серёжкино молчание как знак согласия, Никита нанёс удар:

– И если такой незнающий вдруг окажется во главе конструкторского бюро, это будет означать только то, что он занимает не своё место.

– Никит, ну сколько раз тебе объяснять, что это невозможно, – почти умоляюще произнёс Серёжка. – У нас не может некомпетентный человек оказаться на руководящем месте. Просто не может – и всё. Если он командует, значит он способен руководить и управлять. Конструкторским бюро, звездолётом, планетой – неважно. Понимаешь, у нас каждый человек делает то, для чего он предназначен. Не что ему нравится, а для чего предназначен. Понимаешь?

– А как это проверить? Вот мне физика нравится. Я ей занимаюсь. Но откуда мне знать, что я для этого предназначен? И что такое предназначение? Способности? То есть, если у меня талант к тому, чтобы быть художником, то я должен быть художником? А если к тому, чтобы стать агрономом, то я должен стать агрономом? Так? То есть вы умеете заранее сказать, к чему у каждого человека талант? И никакой ошибки? А тебя проверяли на предназначение? Оно у тебя какое?