Текст книги "Переплавка (СИ)"
Автор книги: Алексей Шепелев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
– Но Мурманцев, насколько я слышал, организовал оборону лагеря. Прямо там, на поверхности Рады, вокруг корабля. И почти две недели отбивал атаки превосходящих сил противника.
– Я тоже слышал. Эх, если бы. Сами подумайте, кто будет, имея в своем распоряжении боевые рейдеры, устраивать двухнедельную пехотную атаку, пусть даже и располагая превосходящими силами. Зачем это ултам нужно было? И какой "укрепленный лагерь" выдержит бортовой залп? Мурманцев должен был понимать, чем это кончится. Но ничего не сделал, чтобы спасти людей. Для таких чем больше трупов – тем большие они герои. Сволочь! Улты просто взлетели и выжгли все дотла. А потом методично добили уцелевших. Землян они обычно в плен не берут. Ни нас, ни англо-саксов. И не только они. Это ещё с Первой Галактической повелось.
– Вы были там?
– В первом спасательном отряде. Наш бот сел рядом с местом посадки «Иркута». От него ничего не осталось. Ни-че-го. Только пепел. Ничего – и никого.
– А улты?
– Их не было. Как я понимаю, улетели сразу после того, как закончили зачистку. Понимали, что Раду им в тот момент не удержать, получить её они смогут только после победы в войне. Как и мы.
– Разве Рада сейчас нам не принадлежит?
– Официально да. Раз там нет ултов, то мы можем считать, что планета осталась за нами. Практически же она остается необитаемой: начинать колонизацию по ходу войны – безумие.
– Н-да… Я даже не подозревал…
– Вам хорошо. А я – знал. И наткнулся на одного… тылового. Рассуждал о том, какой Мурманцев герой… Памятник ему поставить, детей на его примере воспитывать. Полковник… в бою ни разу не был… Эта тварь по своей глупости и подлости ни за что ни про что положила русских ребят, втянула страну в войну, а ей памятник?! Ну вот я не выдержал, оставил этому тыловику память на морде. За тех, кто на Раде остался… Вот так вот был майор Черешнев, стал лейтенант Черешнев.
– Печальная история.
– История как история. Не такая уж печальная: друзья не бросили. Полковник Городов вот к себе взял. Мы-то с ним России не за звёздочки служим и не за памятники. Есть такая профессия – Родину защищать. Пользу можно приносить и здесь, на Сипе. Мурманцевым это, конечно, не понять, но они – не Россия.
Весь разговор был отлично слышен в комнате отдыха. И если Серёжка сначала горделиво посматривал на друзей, вот мол, какие у нас герои, то потом его начало бросать то в красноту, то в бледность. Собеседники словно демонстративно подвергали сомнению то, что было для мальчишки самым дорогим. При этом они вроде как подчеркивали свою любовь к Родине, но одновременно буквально втаптывали в грязь то, что для Серёжки от понятия Родины было неотделимым, без чего России не существовало.
В голове не укладывалось, как это Мурманцев – и не герой. Почему он должен был отдать ултам без боя Раду? Да, война, но ведь то война ради защиты того, что уже принадлежало России. Что может быть справедливее такой войны? И как можно сомневаться в таком герое? Конечно, Радославу Мурманцеву обязательно должен стоять памятник, и Серёжка бы обязательно приносил к его подножию живые цветы.
Мальчишка кипел, но сдерживался. Всё-таки говорил офицер, дворянин, просто так встревать в его разговор не полагалось.
Но после слов Черешнева о том, что "Мурманцевы – не Россия" Серёжка не выдержал. Не мог так сказать настоящий русский офицер. Пионер знал, что геройски погибший на Раде командир – родной дядя Игоря. Что же получается, если Мурманцевы, дворяне, выпускники Императорских Лицеев, отборные люди из отборного материала, которым открыты дороги к высшим должностям Империи, и – не Россия, то кто тогда Россия? И что тогда Россия?
Никто и глазом моргнуть не успел, а разъяренный Серёжка пулей вылетел из комнаты в кабинет и… замер на месте. Потому что понял, что офицер – настоящий.
Бывает так, что человек выглядит фальшиво. Вроде и вид у него соответствующий, и говорит как по писаному, а смотришь на него и доверия нет: играет, а не является. А бывает наоборот: никакой нарочитости, никакого подчеркивания, но хватает одного взгляда, чтобы понять – перед тобой действительно тот на деле, кто и на словах.
Вот и Серёжке этого самого одного взгляда хватило, чтобы увидеть и понять: перед ним не ряженый какой-нибудь, а настоящий боевой офицер, не раз смотревший в лицо опасности и сполна заслуживший свои награды: ордена Святого Георгия и Русский Крест. Кто, как не он, имеет право судить о Мурманцеве. А вот самому Серёжке следовало десять раз подумать, прежде чем начинать его учить уму-рауму. Вот потому мальчишка и запнулся.
Лейтенант с легким удивлением глянул на неожиданно возникшее новое действующее лицо.
– Извините, доктор, не знал, что у вас здесь…
– Гости.
– Гости, – повторил офицер. – Вот так, пионер. Жизнь будет посложнее, чем её по стерео показывают. Только не забывать главное: не Россия для нас, а мы для России. Делай, что должен, и пусть будет что будет.
А Серёжка от растерянности так и одеревенел, его хватило только на то, чтобы замедленно кивнуть.
– Ещё раз благодарю за ребят, доктор. Честь имею!
Черешнев повернулся и вышел из кабинета.
– Такие вот дела, – произнес Стригалёв, возвращаясь обратно в закуток вместе с всё еще не пришедшим в себя мальчишкой. – Наверное, теперь и объяснять ничего не надо. Вы сами всё поняли.
– Наоборот, – энергично мотнул головой Валерка. – Вот теперь уж точно объяснять надо. А то непонятно главное.
– Ты чего дернулся? – тихонько спросил Никита у присевшего рядом Серёжки.
– Того…
– А-а-а… – то ли Никиту полностью удовлетворил такой ответ, то ли он решил, что большего от друга сейчас всё равно не добиться, но мальчишка сосредоточился на разговоре старших. Там как раз обсуждался вопос, который Никиту очень интерсовал.
– А что главное?
– Как? – короткий вопрос подростка допускал множество интерпретаций, но Стригалёв, похоже, решил, что безошибочно понял нужную.
– На самом деле очень просто. Россия долго была под властью тех, кто тупо навязывал ей либеральные догмы. Вы понимаете, что я имею ввиду?
– Пожалуй да. Либеральные догмы, либеральные ценности, права человека, общечеловеческие ценности… Ведь это всё одно и то же?
– Наверное. Лично я разницы не вижу, хотя какой-нибудь дотошный историк-правовед её отыщет. Только кому захочется этим заниматься?
– Уж точно не мне, – признался Никита.
– Пока худо-бедно поддерживался мир, всё это кое-как существовало. Большинство понимало цену этим «ценностям», но не протестовало. А вот когда началась война, тут сразу всё изменилось.
– Почему? – спросил Валерка.
– Что именно "почему"? – переспросил Стригалёв. – Почему сразу всё изменилось?
– Нет, почему изменилось только с началом войны. Ведь вы сами сказали, что цена этим ценностям…
Подросток выразительно махнул рукой.
– "Глупость российских законов компенсируется необязательностью их исполнения". Слышали когда-нибудь такую фразу?
– Не приходилось, – признался Валерка.
– И я тоже никогда не слышал, – добавил Серёжка. Похоже, начал приходить в себя.
– Это про древние времена: про первую Империю, еще до Октябрьской революции. Про СССР времен упадка.
– Застоя? – уточнил Валерка.
– Да-да, именно застоя. Странный термин, я его всё время забываю… Ну и к той России, которая образовалась после развала СССР он тоже очень хорошо применим. Законность в ней существовала на бумаге в ещё большей степени, чем в предшественницах. Поэтому люди старались не исправить плохие законы, а найти способы их обходить. В том, что можно добиться правды от государства разуверились настолько, что почти никто не думал о стране. Большинство уговаривало себя тем, что для России все равно ничего сделать нельзя, остается только выжить самим. Если совесть не совсем уснула, то забота распространялась на близких: семью, родственников, друзей. А потерявшую совесть меньшинство это очень устраивало: когда Родину никто не хочет защищать от внутренних врагов, становится очень легко и удобно разворовывать и продавать её богатства. Вот представьте себе…
Стригалёв на мгновение примолк, подбирая пример. Мальчишки тоже молчали, ожидая, что он скажет.
– Например, здесь на Сипе обнаружится нефтяное месторождение. Да, именно нефтяное месторождение: "постсоветская Россия" была крупнейшим экспортером нефти.
– Кем? – переспросил Серёжка.
– Экспортером. Так называлось государство, которое продает что-то другому государству. Только в тогдашней России нефть принадлежала не государству, а частным хозяевам.
– Игорь рассказывал, – подтвердил Серёжка и с явным вызовом в голосе добавил: – Я думаю, что это было неправильно.
– Я тоже так думаю, – согласился Стригалёв.
По растерянному лицу пионера стало понятно, что он ожидал от врача совсем другого ответа и собирался ринуться в яростный спор. Но предмета для спора не оказалось, и мальчишка на какое-то время смешался, не зная, что делать.
Доктор, между тем, продолжал:
– И большинство жителей России тогда думало точно так же. Тем более что нефтепромыслы достались новым «хозяевам» почти что бесплатно. Во всяком случае, за цену, несравнимую ни с их реальной стоимостью, ни с приносимой прибылью. Но государство, я имею ввиду власть, считало иначе.
– Как же так? – снова не выдержал Серёжка. – Это же его, государство, в первую очередь обокрали.
– Всё правильно. Но, видишь ли, государство – это люди. В первую очередь те люди, которые имеют государственную власть. И вот их это очень даже устраивало. Потому что сами точно так же смотрели на страну, как на свою кормушку.
– Как же они попали во власть? – теперь не утерпел уже Никита.
– Сложный вопрос. Я не историк… Но как-то попали. На волне недовольства предыдущей властью, у которой тоже своих грехов хватало.
– Так оно и было, – подтвердил Валерка. Рассказ врача в общем совпадал с тем, что они изучали по истории про Тёмный Век. Другое дело, что многое в истории того периода для подростка так и осталось непонятным, но это и естественно. Детально это время изучалось в старших классах на уроках обществоведения. Валерка как-то листал пособие: "Тёмный век и кризис гуманистического сознания". Читать, правда, не стал: совсем не до этого тогда ему было.
– А остальные люди? – не унимался младший брат.
– А остальные смирились. Во-первых, головы им задурили. Во-вторых, слишком много бед на них сразу обрушилось, не знали за что хвататься. А в-третьих… Когда у человека деньги из кармана вор тащит, человек сразу реагирует. Потому что понимает: грабят его. А когда кто-то прибирает к рукам нефтяную вышку где-то далеко… вышку, которую человек-то и в глаза не видел… Украли у всех, но вроде и не у кого лично.
– Да, логика… – разочаровано подвел итог Никита.
– Какая была. Особенно если учесть, что тогдашнее государство охотно прощало практически любые грехи, кроме одного: защиты страны от него самого. Пока чиновник воровал и продавал, считался своим человеком. А как только выступал на защиту государственных интересов, сразу оказывался на грани увольнения. Или фальшивого уголовного дела. А могли и просто убить.
– Это уже не Россия получается, а… неизвестно что, – решительно заявил Серёжка. Было похоже, что он собирался употребить выражение из тех, что дети обязательно узнают не смотря на то, что родители хотели бы оставить их на этот счет в неведении, но в последний момент всё-таки сдержался.
– Да уж… – согласно кивнул Никита и спросил: – Валер, неужели у нас тоже было так же? Или иначе?
– В первом приближении так же, – без энтузиазма признался старший брат.
– Офигеть…
– Это было характерно не только для России. Европа, США, Канада… Везде простой человек ощущал, что в государственном масштабе от него ничего не зависит. И везде в массе своей отказывался от своих интересов в пользу государственной машины, в обмен на какие-то личные блага. Социальная защищенность, пособия и тому подобное в Европе, фактическая безнаказанность за определенные нарушения закона в России… Много ещё чего. Большинство соглашалось. Ворчало по углам, не принимало в душе все эти нововведения, но дальше этого не шло. А тех немногих кто шел дальше, давили всей силой государственной машины. И в России, и, повторяю, во всех остальных странах.
Стригалёв глубоко вздохнул.
– Все изменилось, когда началась война. Тут уж государствам стало покупать людей нечем. Что толку в пособиях, если завтра на твой дом упадет бомба? К тому же оказалось, что подавляющее большинство тех, кто активно боролся за эти самые ценности, были способны только на борьбу из-за чужой спины. Причем из-за спины с очень крепкими кулаками. Сами защитить себя они были не способны. Да и вообще ни на что не способны. Так что подавляющее большинство из них вымерло в войну естественным путем: кто ж с ними возиться то будет? Самых активных линчевала толпа: эти люди умудрились добиться к себе такой ненависти от соотечественников, что как только стало ясно, что за это преступление никто не накажет, нашлось огромное количество желающих его совершить.
– Дураки, – констатировал Никита. – Неужели они не понимали, что с ними будет?
– Рассчитывали, что успеют убежать за границу. И, между прочим, если бы война была локальной, а не мировой, то, скорее всего бы, успели. Но война сразу превратилась в Мировую, а на такой войне подобные люди балласт. Тем более, что их можно использовать мертвых ничуть не хуже, чем живых.
– Это как? – не понял Паоло.
– Проще простого. "Великий борец за демократию Славкин, злодейски умерщвленный мерзавцами, недостойными быть назваными людьми, завещал нам…". Ну и и так далее… В общем, в войну такие люди в подавляющем большинстве – балласт. Возиться с ними никто не захотел, и как я сказал, большинство из них погибло. Некоторых война заставила взяться за ум, вспомнить, что огни всё-таки люди, а не «общечеловеки». Ну а те немногие, кто остался при прежних убеждениях и пережил войну, очень быстро поняли, что единственный способ остаться в живых – это взглядов своих не афишировать. Потому что люди вокруг терпеть их не станут. И перевоспитывать не будут. Просто убьют и всё. Или в лучшем случае выгонят прочь, что для таких людей в то время означало практически верную гибель. В то тяжелое время в одиночку мог выжить только очень сильный человек. Да и то, именно выжить, но не больше.
– А что значит – больше? – подозрительно спросил Серёжка.
– Понимаешь в чем дело… Человек может не только развиваться, но и дичать. Во всех смыслах. В плане цивилизации человек утрачивает знания и умения, если их долго не использует. Это только в плохих книгах офицер после двадцати лет войны берет в руки скрипку и играет так, что все вокруг столбенеют.
– Вы считаете, что офицер не может уметь играть на скрипке? – снова ринулся в бой Серёжка.
– Я считаю, что офицер может уметь играть на любом музыкальном инструменте. хоть на скрипке. хоть на арфе. Может даже на виуэле. Но уметь играть и сыграть умело – это две совсем разные вещи. Хотя ортопедия и не мой профиль, но я умею, например, делать пластику крестообразных связок. Умею. Нужно будет – сделаю. Вот только повожусь, наверное, вдвое дольше среднего ортопеда. И вероятность ошибки будет больше, чем у него. Так и тот офицер. Знаний мало. Голова, может быть, всё помнит, но если пальцы не успевают – вместо музыки будет какафония. А чтобы пальцы успевали, их надо тренировать. Если не каждый день, то хотя бы раз в неделю. Вот только у настоящего офицера обычно находятся дела поважнее, чем пальцы тренировать.
– А зачем же тогда такие книги пишут? Зачем обманывают? – хмуро просил Никита.
– По-разному. Может, от незнания. Ну вот никогда человек в руках скрипку не держал, играть не пробовал. Только по стерео видел. И решил что это легко. Подумаешь, смычок по струнам таскать… Может, от неуважения. Может просто потому, что сам привык халтурить. Сляпал кое-как работу и ладно. Так сойдет. И всех вокруг себя такими же халтурщиками считает. Выжал из скрипки какой-то звук, а все вокруг в восторге: скрипач, великий… Только так не бывает. Не тот хирург кто разрезал. А тот, кто разрезал где надо, подправил что надо, аккуратно зашил и из послеоперационного периода больного вывел. А у коекакера после простейшего аппендицита человек с койки только через полгода встанет. Да ещё останется на всю жизнь со шрамом через весь живот, словно ветеран Бородинский битвы.
Никто не засмеялся: нечему было смеяться.
– А может ещё какие причины. Не знаю, – закончил врач и нервно сцепил перед подбородком пальцы рук.
Повисла длительная пауза, которую прервал Валерка:
– Виктор Андреевич, рассказывайте дальше, пожалуйста. Фиг с ними, с этими "носителями общечеловеческих ценностей". Всё с ними понятно.
– А мне непонятно, – тут же встрял Никита. – Игорь говорил, что это и есть оппозиционеры. То есть сейчас они есть. Откуда же они взялись, если все в войну передохли?
– Завелись, – пояснил Стригалёв. – Они обязательно заводятся, закон жизни. Это всё равно как дезинфекция убивает микробов, но сразу после неё они опять появляются. В самой стерильной операционной всё равно есть какое-то их количество. В воздухе, на предметах, на стенах… Везде. Уничтожить их полностью невозможно. Да и не нужно. Важно не допускать, чтобы они приносили людям вред.
– Угу, я понял, – кивнул Никита. – У нас таких изолируют. На Фобосе. Верно?
Он оглянулся на старших, ища поддержки.
– Точно, – подтвердил Паоло. – Если тяжелый случай, то отправляют именно туда.
– Так на чем, значит, я остановился? А, как раз на одичании. На самом деле в одиночку человеку после такой катастрофы никак не сохранить прежнего уровня развития. Потому что всех предвоенных знаний и достижений человечества не мог вместить в себя никакой мозг, будь ты хоть трижды гением. Да и не нужно это никому.
– Почему это? – ревниво спросил пионер.
– Потому что человек – существо коллективное. И многие вершины цивилизации принципиально недостижимы в одиночку, без создания, что называется, общественного производства. Да что там долго за примерами ходить. Вот я – хирург. Аппендэктомию, то есть удаление аппендикса, один сделать могу. Операционную подготовлю, анастезия местная, старым добрым полупроцентным раствором новокаина. Если случай не сложный, то справлюсь.
– А если сложный? – с подковыркой спросил Никита.
– Бывают такие случаи, что над аппендиксом бьешься дольше, чем над тем, что считается более сложным. Ретроцекальное расположение, спайки…
Поймал глазами непонимающий взгляд Валерки и поспешил поправиться:
– Извините, увлекаюсь. Проше будет, если расскажу короткую медицинскую байку: молодой хирург расспрашивает опытного.
"– Какая самая легкая операция?
– Аппендицит.
– Какая самая трудная операция?
– Аппендицит."
Так вот, легкий аппендицит один хирург прооперировать сможет. А вот, например, зашить перфоративную язву уже никак. Нужен наркоз. А при наркозе один врач должен следить за состоянием пациента, ни на что больше не отвлекаясь. Нужен ассистент, чтобы обеспечивать нормальное операционное поле. А лучше два ассистента. Четырех рук иногда не хватает, чего уж говорить про две.
– Мы поняли, – Валерка использовал первую же возникшую паузу, чтобы подправить монолог врача в нужное русло. Как всякий любящий свою работу человек, Стригалёв увлекался, пускаясь в море деталей и подробностей. Это было интересно, но сейчас гораздо важнее было всё-таки понять совсем иные вещи. – Конечно, один человек не может знать всё на свете.
– И не только один, но даже и небольшой коллектив. Знания ведь были распределены по людям очень неравномерно. И Третья Мировая привела ко временной утрате многих знаний и технологий. Просто потому, что погибли все, кто их знал.
– Но ведь наверняка же была информация и на различных носителях, – возразил Никита. – Можно было их изучить.
– Носители тоже погибали. В смысле – ломались. Это только в мирное время кажется, что человечество крепко закрепилось на достигнутом рубеже прогресса и готово открывать новые горизонты. А после большой войны или какой-нибудь крупной катастрофы обязательно происходит откат. После Третьей Мировой он был очень значительный. Знания о довоенных технологиях собирались буквально по крупицам.
– Но собрали, а потом и шагнули вперёд, – заметил Паоло.
– Да, наши предки сумели это сделать. Сначала победить в такой войне ужасной войне. Не просто выжить, а именно победить. А потом из руин поднять страну. Потрясающие люди были. То есть, как всегда, люди были очень разные, но их объединили две вещи: любовь к России и ясно различимый враг. А вот когда враг перестал быть ясно различимым, тут всё и началось.
– А зачем он вообще нужен, этот враг? – недовольно спросил Никита. – Вот мы живем без врагов. Ну, не совсем без врагов. Бывают конфликты время от времени. Даже войны бывают, небольшие. Обычно на Марсе. Но все понимают, что это только столкновение этих…
Он почесал затылок, вспоминая нужное слово.
– Государственных интересов, – подсказал Валерка.
– Во, точно! Ну, у России свои интересы, у Западно-Европейской Конфедерации свои, у Центрально-Американской – тоже свои. Это ведь нормально?
– Конечно нормально, – подтвердил Серёжка, опередивший Стригалёва.
– Вот, – поддержка придала Никите уверенности. – Но это же не такие враги как в Мировые войны были. Так, чтобы нельзя было договориться. Поэтому на Земле сотрудничество не прерывается. Даже границы не закрывают. Все знают, что здесь никто воевать не станет.
– А вот это неправильно, – заявил Серёжка.
– Почему?
– Как почему? Что же получается: кто-то на Марсе кровь проливает за Россию, а на Земле, получается, улыбаются тем, кто их убивает. Разве это честно? Это подло.
– И ничего не подло, – обиделся Никита. – Потому что тем, кто убивает, никто не улыбается. Разве Паоло кого-то убил?
– А Паоло здесь при чем?
– Да при том. Два года назад на Марсе был конфликт с Западно-Европейской Конфедерацией. Что же, надо было там на станции резню устроить – кто кого?
– А станция это вообще чья? Русская или европейская?
– Паритетная, – ответил Паоло.
– Пари… что? Это как?
– Совместная, – пояснил Валерка.
– А главный кто?
– А нет главных. Станция построена Россией, но специально под совместную эксплуатацию. Есть два вице-управляющих от каждой из сторон, принимающих все важные решения совместно. Есть договор, какую компенсацию Российская Конфедерация должна заплатить Западно-Европейской, если вынуждает разорвать договор и свернуть исследование.
– Ну и зачем такие станции тогда строить?
– Да затем, чтобы исследовать космос.
– А что, русские сами не могут? Без чужой помощи.
– Могут, – кивнул Валерка. – Вот только результаты будут намного скромнее. Чем больше сильных и квалифицированных специалистов удается собрать в единый коллектив, тем больше шансов добиться действительно серьёзного прорыва. А таких специалистов очень немного.
– Даже на экипаж одной станции не хватает… – в тон ему продолжил Серёжка.
– На одну-то хватает. И даже не на одну. Только вспомни, как наша с Паоло называется: «Плутон-16». То есть, шестнадцатая станция по счету. А всего их восемнадцать. И это только у системы Плутон-Харон. А вокруг других планет… У Урана двадцать две, у Сатурна тридцать четыре. Про Юпитер я молчу, там надо ещё станции на орбитах спутников считать.
– И все приносят пользу? – недоверчиво спросил пионер.
– Ещё какую, – заверил Никита.
– Вот на всех них набрать экипажи в одиночку не получится. И потом ещё имей ввиду, наука – удовольствие дорогое. Многие исследования в одиночку не потянуть.
– Ну, не знаю… Может быть. Но всё равно, неправильно это, когда одновременно и войну ведут и совместные исследования. Надо что-то одно.
– Понимаешь, это не совсем война, – попытался объяснить Валерка.
– Как это? – изумился Серёжка.
– Что-то вроде пограничных конфликтов. Понимаешь, Марс пока что толком не поделен. Нет четких границ.
– А что, трудно поделить?
– Думаешь легко?
– Да чего тут думать? Карта есть? Провести по ней границы и всё.
– Действительно всё, – хмыкнул Валерка. – Полный улёт.
Никита же просто рассмеялся.
Сережке такая оценка его идеи явно не понравилась.
– Ничего смешного. Если что не так, то объясни.
– Совсем не так. Понимаешь, ценность Марса сейчас и в обозримом будущем не в территориях, а в полезных ископаемых. Если ты будешь делить по карте, то есть по площади, то очень легко может получиться так, что себе возьмешь бедные земли, а другим отдашь богатые. Хотя территории одинаковые.
– Это как медведь с крестьянином репу делили, – хитро добавил Никита. – Крестьянин ему сказал: "Бери себе вершки, а мне оставь корешки". Вот и вышло, что вроде поровну поделили, а на самом деле один в шоколаде, а другой в накладе.
– Так ты ж про это ничего не сказал, – недовольно пробурчал Серёжка.
– Не успел. Ты как заявил, что это просто… Дипломатия – сложнейшая профессия. Знаешь какой суровый отбор в МИМО?
– Куда?
– В МИМО. Московский Институт Международных Отношений имени Андрея Андреевича Громыко. Там дипломатов готовят.
– А кто такие эти дипломаты? – с неподдельным интересом спросил Серёжка.
– Ты чего дразнишься? – не выдержал Никита. – Над тобой не посмейся, а сам…
– Он не смеется, – вступился за пионера Стригалёв. – Видите ли, дипломатов у нас в Русской Империи нет.
– Как это – нет? – изумился невозмутимый Паоло.
– Совсем нет. И уже довольно давно.
– А кто же общается с этими… братьями по разуму? С англо-саксами наконец? Или у Империи нет внешней политики?
– Внешняя политика у Империи очень даже есть. А вот дипломатов – нет. За ненадобностью. Считается, что общаться с иномирянами или англо-саксами может любой чиновник, которому это нужно.
– И принимать решения от имени страны? – не поверил Валерка.
– Конечно. Считается, что они достаточно компетентны.
– Почему это «считается». Они просто компетентны, – в который раз выступил на защиту своей страны Серёжка.
– Ты свою компетентность уже только что показал, – безжалостно констатировал Никита.
Серёжка возмущенно фыркнул, но крыть было нечем. Часть позиций пришлось сдать без боя:
– Ну ладно, я ошибся. Но они-то – не я. Вот Игорь бы знал как поступить.
– Откуда ему знать? – возразил Никита. – Кто его этому учил?
– В Лицее…
– Ну да. Дипломатов нет, а дипломатии учат? Если нет профессии, то к ней никого и не готовят. Вот когда-то давно были эти… мастера пушки отливать. Ну те, которые ещё ядрами стреляли. Знаешь, как мастера себе смену готовили?
– Да уж догадываюсь…
– Ну вот. А сейчас у нас этому никого не обучают. Потому что пушек не льют. Нет такой профессии.
– Ха… Но ведь литейное производство у вас есть?
– Есть.
– Ну и что, хочешь сказать, что опытный литейщик такую пушку отлить не сможет? – Серёжка посмотрел на товарища с явным превосходством: съел, мол? Знай наших, голыми руками не возьмёшь. Но его радость оказалась преждевременной.
– Какую-то пушку современный литейщик, конечно, отлить сумеет, – рассудил Валерка. – Вот только подумай, если действительно вдруг станут нужны такие пушки, то ведь не какие-то, а хорошие. Желательно лучшие. Верно?
– Конечно верно, – согласился пионер.
– А вот с этим будут проблемы. Потому что пушечных дел мастера всю свою жизнь клали на совершенствование в ремесле. И наивно думать превзойти их только за счет общих знаний. Так не выходит. Профессией надо заниматься серьезно. Если, конечно, хочешь стать настоящим специалистом, а не только им называться.
– У нас люди имеют по нескольку профессий сразу, – не сдавался Серёжка.
– Прямо так все? – в своей излюбленной манере спросил Никита.
– Нет, – вынужден был признаться пионер. – Обычно это выпускники Императорских Лицеев.
– Ой, – Никита скривился, словно от зубной боли. Валерка и Паоло переглянулись.
– Понимаешь в чем дело… Иметь одно или несколько увлечений в далеких от основной профессии областях – это нормально. Хорошо разбираться в теме своих увлечений – нормально. Но быть по-настоящему мастером двух различных профессий удается редко. Очень редко. Такие люди, что называется, штучный товар. На поток их «производство» поставить невозможно.
– Это у вас невозможно… пока. А у нас возможно, потому что мы более развитые. Раньше люди имели меньшие возможности, а сейчас большие. Это наука такая… как же её… О, евгеника.
– К счастью, молодые люди, "наука евгеника" здесь не причём, – возразил Стригалёв. – Это я вам говорю как врач, а, следовательно, специалист по физиологии и всяким прочим логиям.
– А вот и причём. Мы когда сюда добирались, видно было, что они намного физически слабее нас. Даже младших.
– Да, это правда, – честность не позволила Никите покривить душой.
– Разумеется правда. Но к так называемой евгенике это не имеет никакого отношения. Это результат курса прививок вакцины, разработанной Софьей Сергеевной Кругловой.
Серёжка негодующе фыркнул. Ну да, малышам делают всякие уколы. Только кто же поверит, что от этого здоровья прибавляется?
– А что это за вакцина? – спросил Валерка. – У нас её вроде бы нет.
– Это неудивительно. Софья Сергеевна работала во времена Серых Войн, после Третьей Мировой. Она была блестящим иммунологом. Просто гениальным. Её специализацией было лечение патологий головного мозга. Как раз в это время вводилась эвтаназия для людей, заболевания которых проявлялись в форме умственной неполноценности.
– Что вводилось? – переспросил Никита, столкнувшийся с незнакомым словом.
Зато Валерке и Паоло это слово было знакомо, и оно сразу вызвало у подростков очень нехорошие ощущения. Ребята переглянулись. Новый мир озадачивал их всё больше и больше. И всё больше и больше появлялось сомнений в способности вписаться в этот мир. Не то, чтобы вписаться безболезненно, об этом речи не могло быть уже давно, но хотя бы просто вписаться. Пусть даже ценой огромных усилий и потерь, что называется "сдирая кожу вместе с мясом". Слишком уж большими виделись теперь необходимые потери. Слишком многое пришлось бы с себя содрать. Не факт, что то, что после этого останется, можно будет назвать собой.
– Эвтаназия. То есть безболезненное прерывание жизни.
– То есть их убивали? – ахнул Никита.
– Вот такого слова большинство сторонников эвтаназии очень не любят. Как не старайся, к убийству и убийцам за тысячелетия у человечества сформировалась стойкая неприязнь. "Убийцу иногда можно понять, но нельзя простить". При первой же возможности от этого слова уходят в сторону. Война, исполнение приговора… Теперь вот эвтаназия.
– А вы, случайно, не пацифист? – недовольно поинтересовался Серёжка. Было видно, что разговор задевает его очень сильно. Возможно даже сильнее, чем остальных ребят. Если то, что говорил Стригалёв, им было просто неизвестно, то для пионера это были основы его родного мира, которые обсуждать было непринято. Раньше мальчишка был уверен, что нормальный человек просто не может иметь на этот счет каких-то сомнений, а тут сомнения посыпались перед ним как из рога изобилия. Но главное, ни Стригалёв, ни, тем более, лейтенант Черешнев ненормальными ему не казались. Ну вот не казались и всё тут. Как не убеждай себя в обратном, внутренний голос заглушить не удавалось. И творилась в Серёжкиной душе невероятная сшибка двух правд: привычной и новой, только что открывшейся.
