Текст книги "На перепутье"
Автор книги: Александра Йорк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
Он вывел ее из ресторана в тот зал, через который они вошли и где все еще играла громкая музыка. Ей удалось разглядеть длинный бар в углу, людей, сидящих у стойки с выпивкой, и несколько пар, двигающихся под музыку на танцплощадке. Леон обнял ее. Все посетители перестали танцевать, пить и разговаривать и уставились на роскошный мех, медленно двигающийся по танцевальному пяточку, причем совершенно не в такт ни тромбону, ни пианино. Музыканты незаметно приспособили свою музыку к танцу Леона, и когда Тара подняла голову с его плеча, она увидела вокруг улыбающиеся лица. Когда их танец закончился, музыка снова взревела и другие танцоры пустились в пляс.
Леон проводил ее к столику, затем ушел и вернулся с бутылкой шампанского в одной руке и двумя бокалами и цветком гардении в другой.
– Давай уйдем, – предложил он. – И кстати, в кармане манто есть еще кое-что для тебя.
Она вытащила полоску бумаги, на которой было что-то написано, но в зале было слишком темно, чтобы прочесть послание. Она рассмеялась.
– Что ты такое делаешь, Леон? Ты сводишь меня с ума!
– А в чем дело? Тебе не нравится подарок? Или ты читать разучилась? – У него перехватило дыхание. Приближалось действие третье.
– Ты же видишь! Здесь слишком темно.
– Ладно. Тогда прочту сам! – прокричал он, перекрывая шум. Леон выхватил у нее листок и, не глядя в него, проговорил, глядя ей прямо в глаза: «ТЫ НЕ СОГЛАСИШЬСЯ ЖИТЬ СО МНОЙ? Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ».
Они лежали рядом на диване в гостиной Леона, прикрытые только меховым манто, и смотрели на ночной горизонт над городом.
– Мне нравится, когда освещены верхушки самых высоких зданий, – заметил Леон. – Приверженность красоте всегда некоторым образом является защитой от варварства. – На сегодняшний день шоу закончилось. Можно ради разнообразия побыть самим собой. Остаток вечера будет настоящим.
– Да, разумеется, Леон. Скучные коробки исчезают, когда торжествует красота. – Тара отвернулась от окна и прижалась щекой к его голой груди, вспомнив подобные заметки о красоте на полях статьи Димитриоса.
– Ты останешься? – тихо спросил Леон.
– Не знаю. Это серьезный вопрос.
– Ты меня любишь?
– Еще один серьезный вопрос. Откуда ты знаешь, что любишь меня?
– Потому что я хочу, чтобы ты была со мной, была частью меня. Я без тебя дышать не могу.
– Это любовь?
– Для меня – да. Я ни с кем не могу чувствовать то, что чувствую с тобой. Для этого ты мне и нужна, и я люблю тебя за то, что с тобой это возможно.
– Ты поэтому тогда плакал?
– Да. Ты доказала мне: то, о чем я мечтал мальчишкой, возможно для меня, мужчины. – Это было правдой, и она должна понять эту правду, прежде чем узнает о нем другие правды.
– Ты об этом мечтал, когда лепил «Весенний цветок»?
– Да.
– Неужели мне нужно ждать открытия музея, чтобы увидеть твои работы? Странно, что ты мне их не показываешь, Леон.
Он прислушался к одинокому гудку, раздавшемуся внизу на улице. Кому-то загородили дорогу, и гудок громко требовал справедливости.
– Почему моя работа так важна для тебя? Ты знаешь обо мне все, чтобы любить или не любить меня… – Он не закончил предложения. То ли владелец машины, загородившей дорогу, убрал свой автомобиль, то ли человек, попавший в засаду, сдался. – Мои работы позволяют мне зарабатывать на жизнь. Ничего кроме этого.
– Каждый человек выбирает, как ему зарабатывать на жизнь, – продолжала Тара, – даже если выбор неудачен. Сам знаешь, бывает выбор поневоле. Но заниматься искусством совсем не то же самое, что быть брокером. Искусство – это активный, красноречивый выбор. Вот почему я не могу узнать тебя целиком, пока не увижу твои работы. – Она просунула руку под мех, совершенно забыв о его недавней холодности.
Леона снова охватило беспокойство.
Глава семнадцатая
– Hronia Polla!
– Hronia Polla! Hronia Polla!
– Спасибо, дядя Базилиус, спасибо тетя Анастасия и дядя Трейси. Спасибо, что пришли. – У Тары от волнения сжалось горло. – Я так рада вас видеть. – Она улыбнулась и обняла всех троих сразу, но тут же очутилась, вместе с остальными, в медвежьих объятиях отца.
– Заходите, заходите. Вы припозднились. Mezethakiaс четырех часов на столе. А сейчас уже половина пятого. Вина? Или узо? Пейте. Ешьте. Как вам моя взрослая Тара, моя прекрасная дочка? – Костас втянул девушку в их групповое объятие. – Моя младшенькая, моя Каллисти, она тоже прекрасна. – Затем он, пританцовывая, подтащил всю группу к Ники. – Мой сын не прекрасен, зато умен. Маргарита! – Маргарита, шаркая ногами, вытирая пот со лба кухонным полотенцем и широко улыбаясь, вышла из кухни. Костас и ее втащил в круг и заставил всех танцевать до тех пор, пока все по очереди не попадали на стулья от усталости. Костас разлегся на диване, вытер лицо полотенцем Маргариты и обозрел комнату с довольным выражением на лице. – Моя семья! Впервые за десять лет все вместе!
– Узо! Николас! Наливай! – Костас вскочил и быстро переставил стулья так, чтобы члены его семьи сидели вперемежку с гостями. Он обвел взглядом Леона, его родителей, двух постоянных официантов с их женами и Дорину, преподавательницу Ники. – Узо или вино для моих друзей… и друзей моей дочери? Пейте и ешьте! Узо или вино? – И он, довольный, отправился назад на диван.
Базилиус поднялся и вытащил из своей сумки две бутылки вина.
– А может, домашней «Mavrodaphne»?
Маргарита схватила одну бутылку и направилась в кухню.
– «Mavrodaphne»для мамы! Кэлли, возьми красивый фужер, отнеси на кухню и помоги немного, ладно?
Тара присела на подлокотник кресла, в котором сидел Леон, с бокалом вина. Леон улыбнулся ей и в изумлении покачал головой.
– Я ни слова не понимаю, но, похоже, здесь все друг к другу хорошо относятся.
Зазвонил телефон, и Костас сорвался с дивана, чтобы взять трубку.
– «Mavrodaphne»– довольно сладкое фруктовое вино, которое греки делают сами, – объяснила Тара. – Mezethakia,в переводе «закуска», призвана вызвать аппетит. – Она обмакнула кусок хлеба, psomi,в соус цвета семги. – Это tarama– греческая рыбная икра. – И положила хлеб в рот Леону.
– Ах да, – вспомнил он. – Мы ели ее в той таверне, увитой виноградными лозами, верно? Но что сказали тебе твои дяди и тетя, как только вошли?
– Hronia Polla переводится как «много лет». Так всегда здороваются с человеком, чей день рождения отмечается.
Тара взяла две тарелки с подноса и протянула их родителям Леона.
– Yiaourti skordalia– йогурт, огурцы, чеснок, это еще один соус для psomi. Tiropetes – сырные треугольники, spanakopetes —пирожки из шпината и сыра, dolmadakia– свернутые виноградные листья, keftaidakia– мясные биточки.
– А где loukanika?
– Да, вы правы. – Тара повернулась к дяде Трейси. – Забыла их выставить. Они все еще на кухне.
– Я принесу, – предложила Анастасия, – а заодно помогу твоей маме. – И поспешила на кухню.
– Loukanika,– продолжила Тара, – греческие колбаски. Как видишь, мы любим поесть. Glendiозначает «приятное времяпрепровождение», то есть хорошее житье-бытье, хорошее вино и хорошая еда.
– Хорошее времяпрепровождение, все верно, но надо помнить, жизнь не только игра, еще и работа, – добавил вернувшийся в комнату Костас. – Это Димитриос звонил, – добавил он.
– Димитриос? Из Афин? – Тара встала и направилась к телефону.
– Не суетись! Поговорить с ним лично через двадцать минут. Он только что приехать и звонить из гостиницы, сказать, что теперь в городе. Он даже не знает, что сегодня День благодарения. Кто знает о День благодарения в Греция? Но я ему сказать, мы празднуем этот день вместе с твоими именинами и пригласил прийти. Теперь мы можем показать греку, что американские греки еще не разучились готовить!
Рука Леона с пирожком со шпинатом застыла в воздухе. Какого черта Димитриосу делать в Америке? Чтобы спутать ему все карты?
Тара молитвенно сжала руки.
– Слава Богу. Я знала, он прилетит, чтобы помочь мне с выставкой.
Хелен Скиллмен протянула свой бокал за добавкой вина.
– Ужасно нравится! – воскликнула она. – Будто пьешь карамель с лакрицей.
– Осторожно, ма, – предупредил Леон. – А то слипнешься.
– Кто у вас готовит, Костас? – спросила Хелен. – Вы или Маргарита?
– Вместе. Наши рецепты передаются из поколения в поколение. Книги про греческую кухню, которые издавать в Америка, – это не то. Совсем не то. Ты должен наблюдать за свой мать и бабушка. Тогда можно выучить все маленький деталь, которые обычно не записывать в рецепте. – Он пожал плечами. – Но ни один из моих детей не желать смотреть. Ни один не способен больше, чем разогреть замороженная пицца. Мы с Маргаритой надеемся, когда у наших детей будут дети, – при этом он многозначительно взглянул на Тару и Леона, – некоторые внукизахотеть посмотреть и продолжить традиции.
Леонард Скиллмен положил taramaна хлеб.
– Зато я оценил. Вкусно невероятно. Спасибо, что разделили этот день с нами, Костас.
– Если моя дочь и ваш сын делить ночи, то их родителям надо поделить дни, – сказал Костас. Он усмехался, и все собравшиеся замерли от таких смелых слов. Затем его глаза снова повеселели. – Давайте заводить музыка, – предложил он. – Одно вам нужно знать – греческий день пира продолжаться вечно. Есть всю ночь нельзя, поэтому мы танцевать, петь и рассказывать. Потому что мы… потому что мы экуменисты.– Костас замолчали, подняв лохматые брови, оглядел присутствующих, чтобы определить, какое впечатление произвело это сложное слово. Он остался доволен – всех отвисли челюсти. – Да, мы экуменисты! Мы мешаем греческие именины с днем рождения Америки и национальным праздником. Таре, если она будет хорошей девочкой, даже придется распаковывать подарки. Раньше мы просили ее станцевать… – Он робко взглянул на дочь, но она решительно покачала головой. – Но теперь нам шоу будет показывать Кэлли. Кэлли! Иди сюда и сыграй нам!
Кэлли выскочила из кухни с пылающими щеками. Она вытаскивала из духовки баранью ногу.
– Здесь хоть прохладнее! – воскликнула она. – Ладно, папа. Но после ты разрешишь мне выпить немного вина. – Пожалуйста,папа, молча умоляли ее глаза.
– Договорились! Теперь играй. И без ошибок. У нас гости! – Костас звучно поцеловал дочь, наполнил вином небольшой бокал и поставил его на пианино. Затем повернулся к собравшимся. – Мне бы брать с вас входную плату, чтобы послушать этого талантливого ребенка. Что будем слушать? Греческое или классическое?
– И то и другое, – ответил Леонард Скиллмен.
– Но сначала классику, – добавила Дорина.
Тара слушала музыку, и взгляд ее скользил по комнате: выцветшее коричневое пианино, тусклый линолеум на полу, слабый блеск рецины и потускневшая краска на стенах. Она ощущала одновременно аромат чайной розы – духи Дорины, – и лимона, и чеснока из кухни. Она заметила, что руки у Леонарда Скиллмена изящные и красивые, а у ее отца – большие и мозолистые. Ее дяди, слушая музыку, сидели так неподвижно, что походили на свои собственные изображения на старых фотографиях.
Наблюдавший за ней Леон взял ее руку, молча поднес к губам и поцеловал.
Кэлли закончила вещь изысканным арпеджио, через бурное крещендо перешла к другой пьесе и завершила ее так же блистательно.
– Вот! – Она повернула раскрасневшееся лицо к собравшимся и сама захлопала в ладоши. Ее отец стоял и тоже с энтузиазмом хлопал огромными ладонями. Лицо расплылось от гордости.
– Ну, что я вам говорил? Чувствуете талант? – крикнул он, стараясь перекрыть общий шум. – Это моя дочь!
Леонард Скиллмен подошел к пианино и прошептал что-то на ухо Кэлли. Она кивнула, повернулась к пианино и снова заиграла. Леонард, стоя за ее спиной, положил одну руку на басы, другую на высокие ноты и принялся ей подыгрывать. Маргарита и Анастасия выскочили из кухни, чтобы послушать, а Костас стоял посередине комнаты и довольно улыбался. Когда они доиграли, Леонард подал Кэлли бокал вина.
– Вы правы, – сказал он Костасу, – она очень талантлива.
– Разумеется! – раздался голос от порога. – Почему ты мне не сказала, Тара, что у тебя в семье звезда?
– Димитриос! – Тара кинулась к нему, обняла и втащила в комнату. – Ой, как я рада тебя видеть! Почему ты не предупредил, что приезжаешь?
– Хотел устроить тебе сюрприз.
«У тебя получилось», – подумал Леон. Он подошел, чтобы пожать ему руку и помочь представить его гостям.
Кэлли следила за Леоном, который двигался по комнате, свободно болтая со всеми. «Совсем как мистер Готард, – подумала она, – он всегда знает, что нужно делать». Папа же просто предоставил бы мистеру Коконасу самому знакомиться и находить дорогу к столу. Она исподтишка взглянула на отца Леона, который снова сидел на диване рядом с женой. До чего они изысканы! «Почему у меня нет таких американских родителей, как они?» – огорченно подумала она. Из кухни появилась ее мать в домашних шлепанцах! Кэлли выпила свое вино и умоляющим взглядом попросила Ники налить еще. Ну и ладно! Она показала ему язык. Такой же, как отец! Когда пришла ее очередь пожать руку мистеру Коконасу, она в удивлении повернулась, потому что Леон взял ее руку и поцеловал. Совсем как в кино.
– Вы великолепно музыкой играли, Кэлли, – сказал он. Эти слова прозвучали музыкой в ее ушах.
Из кухни торопливо вышли Маргарита и Анастасия с блюдами картофеля и овощей, а также с большой кастрюлей bamiesв томатном соусе – коронным блюдом Маргариты из окры. Лоб Маргариты блестел от пота.
– Костас, порежь барашка. Остальное все готово. Тара и Кэлли, принесите салат и суп. Поторопитесь! Костас! Барашек!
– Но сначала все должны смотреть, – возразил Костас и повел всех полюбоваться на целого барашка, жарившегося на открытом огне в камине в огромной ресторанной кухне. – Я уже много лет не готовил его целиком, по-старому, – торжественно объявил он. – А теперь садитесь. Ешьте! Скорее кончайте с супом, чтобы остальное не остыло.
– Ваш avgolemonoвеликолепен. – Димитриос с удовольствием попробовал лимонный суп. – Для того, кто привык питаться в ресторанах, домашний суп – особое удовольствие.
– Сядьте и ешьте! – рявкнул Костас, когда два официанта вскочили, чтобы помочь ему с барашком. – Сегодня вы гости и друзья, а не служащие. Каждый сам ухаживает за собой. Сегодня мы – одна семья.
Тара повернулась к Дорине Свинг. Спокойная грация этой женщины интриговала ее весь вечер. Дорина вступала в разговор, только если ей было что сказать. Она явно получала удовольствие от еды и выпивки и внимательно слушала, причем не только из вежливости, как играла Кэлли. Это была миниатюрная женщина с обычной внешностью, но ее спокойная уверенность придавала ей определенное внутреннее сияние. Они сидели все вместе на одном конце стола – она, Леон, Дорина, Димитриос, Ники и мать Леона. Остальные, включая отца Леона, увлеклись обсуждением кулинарных рецептов на другом конце стола. Димитриос беседовал с Базилиусом, дядей Тары, который тоже родился в Греции.
– Я так рада, что познакомилась с вами, Дорина, – начала Тара. – Я видела картины Ники и не могу передать, какое огромное впечатление они произвели на меня. Вы – прекрасный преподаватель.
Дорина с нежностью посмотрела на Ники.
– Мне они тоже нравятся, – сказала она. – Но я считаю своей заслугой только обучение Ники технике. Ники давно уже превзошел все мои ожидания в тех областях, которым научить невозможно: зрелость содержания и индивидуальный стиль.
Хелен Скиллмен слушала и вспоминала те времена, когда она могла бы сказать то же самое о Леоне.
– Полагаю, вы имеете в виду объективноесодержание, – автоматически вмешался Леон и тут же одернул себя: «Эй, осторожнее!»
– Верно, – согласилась Дорина, принимаясь за суп. – Но я полагаю, вы не согласны, Леон.
– Весь наш век не согласен. – Леон сверкнул очаровательной улыбкой. «Давай, не останавливайся, – подумал он. – Пусть Тара получит хотя бы намек на то, что ее ожидает». – Что касается меня, я занимаюсь искусством, которое продается. И мне наплевать на теории искусства.
Глаза Ники возбужденно загорелись.
– А что насчет искусства как процесса? В качестве школьного задания я сделал вещь из алебастра, которая была всего лишь процессом. Забавно получилось.
Леон поднял глаза к потолку.
– Все искусство – лишь «процесс», и всегда было таким. Хотя и это уже устарело. Теперь в искусстве главное – политика.
– Искусство – политика? Платон так говорил две тысячи лет назад! – возмутился дядя Базилиус. – Но Дорина на стороне Аристотеля. И Аристотель был прав!
Ники повернулся к Таре.
– Теперь поняла, о чем я говорил?
Тара ошеломленно смотрела на Леона. Не может быть, чтобы ему было наплевать на свою работу! Дорина улыбнулась Димитриосу.
– Так кто, по вашему мнению, прав, профессор? Платон или Аристотель?
Димитриос ушел от ответа.
– Боюсь, эта тема не способствует пищеварению.
– Вы абсолютно правы, – поддержала его Дорина. – Это неподходящая тема для беседы за ужином. Не хотите ли вы все в конце недели зайти ко мне в студию и посмотреть работы Ники? Там и поговорим. – Казалось, она с особым значением посмотрела на Димитриоса.
В ответ Димитриос улыбнулся Дорине, и Тара уловила в его улыбке некоторую неловкость. Пока они обсуждали детали будущего визита в студию, Тара решила испытать Леона: не может быть, чтобы ему было наплевать.
– Леон! На полях статьи Димитриоса в журнале ты сделал пометку относительно связи между красотой и искусством, следовательно, тебе не наплевать на теорию. Так что ты имел в виду?
Хелен Скиллмен резко подняла голову.
Леон сосредоточенно резал мясо. Прикроет ли его мать?
– Меня просто поразило наблюдение, – начал он, краем глаза наблюдая за матерью, – что почти на протяжении всей истории человек создавал предметы искусства, но только в определенных районах художники тяготели к прекрасному. Я просто подумал… – Он специально не договорил.
– Но это была важная мысль, – обратилась Хелен к сыну, как показалось Таре, с неуклюжей ласковостью. – Разве ты не думал, что прекрасное в искусстве зависит от жизненныхценностей? И что, если вещам, не имеющим цены, дается тот же статус, что и тем, которые обладают настоящей, вечной ценностью, тогда власть всехценностей умаляется, а понятие прекрасного перестает быть стандартом оценки.
– Именно поэтому я терпеть не могу этого так называемого постмодернистского искусства, – вмешался в разговор дядя Базилиус. Тара и Ники обменялись взглядами. С чего бы дядя Базилиус ни начинал, закончит он всегда Аристотелем. Они знали это по многолетнему опыту. – И что это вообще означает – постмодернизм? Термин сам себе противоречит. И большая часть всех этих вещей откровенно безобразна.– Базилиус состроил гримасу. – Мне даже кажется, это уже вовсе не искусство. Это развлечение, забава, иногда вызов. Когда искусство теряет смысл, смысл теряет и жизнь. Как Аристотель…
Тара ласково смотрела на морщинистое, старое лицо дяди. Морщины говорили о долгой прожитой жизни. Морщины на лбу шли вверх и загибались на висках в вопросительные знаки. Морщины вокруг рта оптимистично стремились вверх. Морщины вокруг глаз тоже шли вверх и свидетельствовали об улыбчивости. Особо выделялись умные, проницательные глаза. Тара с детства знала: невозможно соврать, глядя в эти глаза, но и они никогда никому не лгали.
С другого конца стола донесся голос Костаса:
– Только не об Аристотеле снова. Мы слышали история о твоем памятнике уже сто раз.
Дядя Базилиус, в сущности, ничьим дядей не был, он был кузеном Костаса. Лет ему было примерно столько же. Базилиус оставил своего партнера в Афинах, а сам расширил свою маленькую компанию по морским перевозкам, открыв офис в Нью-Йорке. Довольно быстро оба они стали мультимиллионерами. Хотя его партнер до сих пор жил в Афинах, Базилиус не бывал в Греции уже много лет. Из-за происшествия с памятником.
Базилиус поморщился и ткнул вилкой в мясо на тарелке.
– Мало чеснока, Костас! – Затем повернулся к остальным. – Видите ли, я родился там же, где и Аристотель, – в Стагирусе. Конечно, Аристотель был гордостью наших мест. Так вот, когда я приехал в Америку и заработал много денег, как вы думаете, что я сделал для того маленького местечка, откуда я родом? Я вам скажу! Я потратил шестьдесят тысяч долларов на статую Аристотеля. Учтите, шестьдесят тысяч двадцать лет назад! Затем я отправил этот прекрасный подарок в свою родную деревню, чтобы памятник поставили на центральной площади. Это было сделано в честь этого человека, его идей и самого городка. Но так вышло… – Тара, Кэлли и Ники принялись убирать со стола грязную посуду. – Поверите ли, памятник простоял всего восемь месяцев. Политики и церковные власти – церковь стояла на той же площади – собрались и убрали его, спрятали мою статую в подвале церкви. Можете себе представить? Статую величайшего греческого философа, единственного человека, прославившего этот город, спрятать в подвале церкви! С той поры я в Грецию ни ногой. Греция Аристотеля исчезла давным-давно. Но это не самое печальное. Теперь здесь, в Америке, я каждый день вижу, как его величайшие идеи постепенно уничтожаются вместе с красотой.Может быть, Леон прав: искусство сегодня есть политика. Потому что сегодня все – политика. Когда умирает философия, грубая сила…
– О! Турецкий кофе! Обожаю! – Хелен Скиллмен протянула руку к крошечной чашечке, предложенной ей Кэлли.
– Что? – Лицо Базилиуса покраснело, выражая крайнее негодование. – Турецкийкофе?
Хелен беспомощно оглянулась на присутствующих.
– Это kafes.Кофе. Греческий кофе. Неважно, что мы научились его готовить у этих варваров-турков, которые завоевали нашу страну…
Тара быстро сунула мелочь в музыкальный автомат, зная, что бодрая народная музыка их родины вытащит всех на середину комнаты. Все, а она в особенности, должны помнить, что нынешний день – праздник. Сегодня не место конфликтам и разногласиям.
– Дядя Базилиус, не хотите потанцевать со мной? – Тара раскачивалась и хлопала в ладоши в такт музыки, но тут руководство взял на себя ее отец. После того как мужчины сняли пиджаки и закатали рукава рубашек, он вытащил из кармана носовой платок, дал один его конец Базилиусу и начал групповой танец, который исключал все противоречия. Через несколько минут за столом уже никто не сидел, и все: греки, американцы и те, кто не знал своей страны, – принялись танцевать. Тара взглянула на Димитриоса, который оказался рядом с ней в этот радостный день, и вспомнила слова из его статьи: «За радость!»
Внезапно Тара обратила внимание на изящество и плавность его движений, и ей пришло в голову, что, хотя она танцевала с ним в этом этническом стиле сотни раз в Греции, здесь, среди «иностранцев», он казался совсем иным. Кроме ее отца и Базилиуса, все остальные получали простое удовольствие от необычных ритмов греческой музыки, не имея представления о том, каких духовных глубин можно достичь через эти движения. Теперь она видела перед собой Димитриоса, танцующего от всей души и передающего с помощью физических движений всю свою сущность, все то, что сделало его личностью и мужчиной. Все это промелькнуло в ее мозгу неосознанно, и в эту долю секунды она поняла, каким исключительным был ее учитель и близкий друг. Он напоминал ей тореро, стройного и собранного, сконцентрировавшегося на единственной цели, которая движет каждым его шагом и жестом. И Тара поняла: величие – это объединение приобретенных знаний, сноровки, опыта, дисциплины, стиля и красоты в единое целое, в некую метафизическую основу жизни: в случае с тореро – в танец, побеждающий смерть; в случае Димитриоса – в танец, восхваляющий жизнь.
Вдохновленная и глубоко тронутая видом Димитриоса, полностью отдавшегося радости танца, она, продолжая танцевать, направилась к Леону, решительно бросив все только что возникшие сомнения. В конце концов, это ее день рождения!
– Как тебе нравится этамузыка и танцы? – поддразнила она его.
Леон, наблюдая за ее плавными и раскованными движениями, вспомнил, как тогда, в Греции, он описывал Готардам «танец живота», исполняемый Тарой. Какое грубое описание таких изящных движений! Трудно поверить, что ему могло прийти в голову такое сравнение, не говоря уже о том, что он сподобился его высказать.
Тара подняла обе руки и, пощелкивая пальцами, отвернулась от него, а затем, взяв за руку Димитриоса, приблизилась к Леону и так продолжала танцевать между ними, улыбаясь обоим.
– В этой музыке радость. Радость жизни.
Леон быстро оттащил ее от Димитриоса и, прижав к себе, начал кружиться с ней по комнате.
– А если так? – прошептал он ей на ухо. Маргарита, направлявшаяся в кухню, чтобы отнести туда большую кастрюлю с bamies,остановилась и, держа кастрюлю в одной руке, другой обняла Леона за талию.
– Кэлли, – крикнула она, – возьми кастрюлю!
Кэлли подпрыгнула к ним и скользнула под другую руку Леона.
– Нет! – крикнула она, стараясь перекричать шум. – Кастрюля тебе, мне Леон!
Маргарита отпустила Леона и направилась в кухню, двигая широкими бедрами в такт музыки.
Леон отстранил Кэлли от себя и взял ее за руку, чтобы войти с ней в общий круг, но она обняла его свободной рукой за шею и, прижавшись к нему, заставила двигаться в дальний конец комнаты.
Пораженный, Леон почувствовал ее твердые, молодые груди, когда она прижалась к нему всем телом и отдалась чувственному ритму движений под только ей слышную музыку. Он посмотрел вниз на ее полузакрытые глаза. Какого черта?.. Затем он почувствовал, как ее разъяренный брат вырвал ее из его рук, и увидел, как она исчезает в кухне.
Ники протащил сестру через кухню до дальней кладовки. Занятая раскладыванием сладостей на блюде, Маргарита не обратила на них внимания.
– Ты соображаешь, что делаешь? – прошипел Ники сквозь сжатые зубы. – Леон принадлежит Таре. И в любом случае, разве можно так себя вести?
– Каждая женщина за себя! – огрызнулась Кэлли, вырывая руку, и рассмеялась ему прямо в лицо. – Обожаю брачные танцы! – Она начала извиваться, подражая танцу стриптизерши.
Удар был не слишком сильным, Ники лишь дал ей пощечину, но его слова обожгли ей душу:
– Дешевая потаскушка!
Кэлли, почти ничего не видя сквозь слезы, села на ящик с консервированными помидорами и впилась ногтями в деревянные планки.
Ники ворвался в комнату, где все продолжали танцевать, и, пытаясь успокоиться, схватил за руку с одной стороны отца, с другой – Дорину. Он позволил музыке смыть гнев с его лица. Затем его внезапно охватили совсем другие чувства: он ринулся к отцу, схватил его в медвежьи объятия, и оба они танцевали до тех пор, пока вместе не свалились в кресло. Костас, пытаясь перевести дыхание, крикнул:
– Базилиус, потанцуй с моим сыном. Совсем меня умотал.
Базилиус схватил Ники за руку, а Костас потянулся за стаканом с вином, вытирая со лба пот и довольно улыбаясь. Он поднял стакан и произнес тост, обращаясь ко всем собравшимся.
– Счастливого Дня благодарения! – Он ухмыльнулся. – Сегодня вам надо благодарить меня за то, что привез свою семью в Америку!
Дорина взяла под руку Димитриоса и улыбнулась, глядя ему в глаза.
– Придете ко мне выпить чаю? – спросила она.
– Обязательно.
– Прекрасно. – Она вытащила шпильки из волос, и Димитриос, пораженный, увидел, как густые волосы медового цвета рассыпались по ее спине. В золотой массе виднелось несколько седых прядей.
Ники, теперь связанный с дядей Базилиусом платком, таращился на покачивающиеся бедра Дорины и длинную волну волос, которая еще больше подчеркивала движение. Ему еще никогда не приходилось видеть эту строгую женщину с распущенными волосами. Сейчас она выглядела молодой, полной надежд. Тара сидела на коленях у Леона в углу комнаты и тихо с ним разговаривала. Кэлли вернулась в комнату и налила себе «узо». Ники решил не обращать на нее внимания.
– Десерт! – объявила Маргарита, входя в комнату с подносом, и задержалась на мгновение, чтобы отпить глоток вина из стакана Анастасии. – Идите все сюда! Десерт! Ешьте!
– Опять есть? Уже поздно. Нам пора домой, – сказала Хелен. Но охотно подошла вместе с мужем к столу, чтобы обозреть новое великолепие.
Маргарита по очереди показывала на принесенные сладости.
– Baklava,медовый пирог; Galatoboureko,торт с заварным кремом; Kourabiedes,печенье с миндалем и грецкими орехами…
– Совершенно воздушное, – перебил Костас, возвращаясь к столу, чтобы принять эстафету, – Koulourakia,печенье с кунжутом, Fenikia,медовое печенье, Ravani…
– И, – торжественно заявил дядя Базилиус, входя в комнату с розовым тортом, на котором горели свечи, – американский именинный торт в день американского праздника для нашей Тары, американской девушки!
«Так ли это?» – Леон и Димитриос одновременно молча задали себе этот вопрос.
Кэлли с надутым видом сидела около пианино и потягивала свое вино. Никто даже не заметил, что она налила себе второй стакан. Никто, кроме Ники. Он ничего не сказал, только отвернулся. «Американская девушка? – раздраженно подумала она. – Я– единственная американская девушка в этой комнате».
Потом все спели «С днем рождения!», и Маргарита с Ники внесли в комнату подарки. Тара занялась свертками, а остальные принялись за десерт.
Когда Тара дошла до пакета с подарком родителей, Костас и Маргарита перестали есть.
– Оно было вручную связано моей матерью, – пояснила Маргарита.
– Мы думали подарить его тебе на свадьбу, но сегодня такой особый случай, ты впервые дома за такой длинный время, и мы решили подарить его тебе сегодня.
Тара достала из коробки одеяло и накинула себе на плечи, как шаль, сразу ощутив тепло семьи, истории и друзей. Мягкая тонкая шерсть была окаймлена золотом. Обычный для Греции рисунок.
– Подожди, – внезапно остановил ее Костас, – ты не должна накидывать его на плечи. Ведь у тебя есть подарок Леона! Тара, покажи его всем.
Когда она вернулась, демонстрируя своего песца под всеобщие охи и ахи, Димитриос вдруг с удивлением услышал собственный голос:
– Но когда ты будешь носить это дома, в Греции? – Он сильно покраснел.
– Она дома!– рявкнул Костас. – Возможно, – он взглянул на Леона, – она здесь и останется.
Хелен Скиллмен схватила мужа за руку, ища поддержки. Ее душил гнев. Сначала он соврал насчет заметок на полях, а теперь это. Взятка? «Хотя Тара как раз та сила, которая сможет вернуть Леона к жизни», – подумала она.
Дорина видела, что Димитриос наблюдает за Тарой, расслышала его слова и разглядела боль в его глазах. Она сразу обо всем догадалась и огорчилась, потому что ее сразу же потянуло к этому мужчине. Она собрала волосы в пучок на затылке и закрепила одной-единственной шпилькой.
– Вы не проводите меня домой, Димитриос? – спросила она. – Темно, мне неприятно ходить одной.
Ники, не поднимая головы, опустил очередное печенье в мед. Дорина никогда в жизни ничего не боялась.
Димитриос помог Дорине надеть пальто, обрадовавшись возможности уйти пораньше, чтобы никто не подумал, что он крутится вокруг Тары с Леоном. Пожимая Таре руку, он прошептал:
