Текст книги "Ловец ласточек (СИ)"

Автор книги: Александра Рябова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

В итоге я не спасла даже саму себя. Я хотела стать лучше родителей и сестёр, но выросла такой же лицемерной эгоисткой. Помогать другим так легко, когда этим ты тешишь своё самолюбие.

Имеем ли мы право спасать кого-то, если нас об этом не просили? У меня нет ответа. Но я знаю, что очень виновата перед Бертраном. И перед тобой. Я увлеклась, заигралась в добродетель и тем самым подставила тебя под удар. Ты была честна со мной, а я руководствовалась скрытыми мотивами. Мне правда жаль, что так сложились обстоятельства и что мы не подружились по-настоящему. Прости.

Сейчас мне кажется, я не написала и десятой части того, что хотела, но на большее я уже не способна.

От всей души желаю, чтобы в твоей жизни всё наладилось. Будь счастлива.

Прощай.

И спасибо за всё.

Лукия.

Я не заплакала. Не потому, что такой была её просьба, и не потому, что во мне не осталось слёз. Они были неуёмны – омывали меня изнутри и, полоща солью мои раны, заставляли тело нестерпимо болеть. Если бы только я помнила, откуда взялись все эти порезы и почему они до сих пор кровоточат.

Написанное не укладывалось в голове, сколько бы я ею ни трясла, сколько бы ни вопрошала, зачем Лукия доверила мне свою исповедь. Что стояло за ней? Меня возмущали её порицания, обвинения, каждое из которых хотелось оспорить, раскаяния, которые я не могла принять. Каждое слово иглой вонзалось в сердце, и, хотя эта история откликалась в моей памяти смутными образами, подсознание отвергало её с такой силой, что становилось страшно. Поток борющихся меж собой тяжёлых чувств захлестнул меня.

Лишь спустя многие минуты, когда я очнулась и опустила глаза на страницу, то увидела внизу письма приписку:

«Есть ещё кое-что, о чём мы не успели поговорить. Я задолжала тебе, помнишь? И потому хочу предложить ответную услугу.

Я дам тебе возможность узнать правду. Кто такие странники, откуда берётся магия – всё это ты сможешь узнать в рыцарском архиве. Свяжись с Рут, и она поможет тебе проникнуть туда. Конечно, это предложение ты принимать не обязана. Истина страшна и отвратительна, но всё же я хотела бы разделить её с тобой. Разрешишь мне побыть эгоисткой в последний раз?

Рут будет ждать».

Она приходила ко мне во сне. Она казалась счастливой – счастливее, чем я когда-либо её видела – и щемящая печаль растекалась в моей груди, стоило только услышать её звенящий голос. Я не могла разобрать, что он говорил: он сливался с мягким журчанием ручья, с тёплым шелестом листвы и щебетом птиц. Может, никакого голоса не было вовсе. И её безмятежный смех лишь мерещился мне.

Я просыпалась, охваченная глубоким, пугающим одиночеством, и пустота комнаты ощущалась необъятной, разреженной настолько, что мне было нечем дышать. Сворачиваясь под одеялом в клубок, кутаясь, прячась от этой давящей пустоты, я мысленно рисовала её портрет. Хрусталь аметистовых глаз, тонкий фарфор кожи, изломы прядей хрупких волос. Мелкая россыпь кристаллической пыли, сверкающая подобно свежему снегу, собирается в прозрачный нимб, а вокруг, в сияющем чистом воздухе – бутоны белых роз, которые так любила её мать.

Этот портрет я изучила до последней детали. Но даже когда моя скорбь притупилась, я не сумела преодолеть себя.

Лукия так и осталась лишь неизгладимым отпечатком в моей памяти.

Воспоминание: Звёзды

Однажды голос сказал: «Есть мир ещё более прекрасный, чем тот, куда я отведу тебя».

В голове никак не укладывалось, что он имел в виду. Зачем было рассказывать мне сказки о другом мире, если существует лучшее место? Рука дрогнула, и вода из лейки брызнула на пол.

– Почему же ты сразу не заберёшь меня туда?

«Здесь, на вашей земле, странники открывают в себе магию. Но они не способны овладеть ею в полной мере, пока не покинут родные края. Лишь когда вы подчиняете её, когда эта магия поистине принадлежит вам, я приглашаю вас продолжить путь. Таково моё вознаграждение за все страдания, что выпали на вашу долю».

– А это тяжело – подчинить магию?

«Для этого не требуется ничего, кроме времени».

Мне казалось, он что-то недоговаривал. Однако его приятный тембр и успокаивающие интонации внушали доверие, отчего неясности рассеивались, а неоднозначности поворачивались светлой стороной. Нет смысла переживать о далёком будущем, решила я.

Но моё сердце думало иначе. Оно стучало сильно и медленно, будто бы с трудом, и если следующий удар не случался в то мгновение, когда я ждала его, или был таким тихим, что его невозможно было ощутить, то меня пробирал страх. Что будет со мной, если сердце замрёт? И если оно замерло, то ударит ли снова?

Меня мучила бессонница. Чем больше я ворочалась, тем больше ныло моё тело и напряжение обручем стягивало лоб. Мысли множились. И когда перевалило за полночь, я раздражённо откинула одеяло, натянула джинсы и толстовку и вышла из дома.

Воздух был на удивление тёплым. Сладко пахло скошенной травой и влагой, испарявшейся с пропитанной дождями земли. Сердце билось легче, и я, не желая гулять под неуютным оранжевым светом фонарей, направилась привычной дорогой в парк, к вышке.

На аллее, под плотным сводом крон, темнота сгущалась, и в тридцати шагах впереди дорожка, стволы и ветви сливались, превращались в мрачное зеленовато-синее ничто. Ночь была безлунной. Я ступала ощупью, прикидывая, сколько ещё нужно сделать шагов. Ладонь опустилась на щербатые перила. Только на середине последнего пролёта я отняла глаза от еле заметных во мраке ступенек и тогда увидела на площадке его спину. Облокотившись на ограждение, он чуть задрал голову, как бы выглядывая из-под крыши.

– Что ты забыл здесь так поздно?

Тау обернулся. Даже в темноте я смогла различить на его лице улыбку.

– Не хочешь посмотреть со мной на звёзды?

Небо ещё никогда не представало передо мной таким чистым. Оно мерцало, искрилось, и я не понимала, обманывает ли меня зрение или звёзд действительно гораздо больше, чем мне помнилось. Может, я уснула и всё это было лишь сном? Бескрайнее и бездонное, подобное недвижимым чёрным водам океана небо завораживало, не давало отвести взгляд, и мне вдруг почудилось, будто я падаю в его непроницаемую, всепоглощающую глубину. Руки сами собой крепко схватились за перила.

– Видишь вон ту яркую звезду? Это Арктур, он в созвездии Волопаса, если посмотришь выше – такой вытянутый многоугольник, похожий на воздушный змей. Увидела? У его верхней части, левее, созвездие в виде полукруга – это Северная Корона. А справа Большая Медведица. Узнала, наверное? А во-он там, – Тау указал на вершину небесного купола, – Вега, самая яркая летняя звезда. Можем спуститься на луг, оттуда будет лучше видно.

– Давай останемся здесь, – ответила я. На вышке мне было за что удержаться, если бы небо снова начало затягивать меня. Но как бы мне ни хотелось взять Тау за руку, глубоко в душе я знала: этому никогда не случиться.

Долгое время мы наблюдали за звёздами в тишине. Ветер шептался сам с собой в листве, в высоких травах, в моих волосах, словно позволяя мне подслушать его болтовню. У речки пел соловей. Я ждала, когда Тау заметит, когда повернётся на звук песни, направит вдаль горящие восторгом глаза и скажет что-нибудь, о чём прежде не говорил, а мне померещится, точно я уже слышала эти слова раньше. Но он молча смотрел вверх, и в его глазах горели лишь отблески звёзд.

Ветер погладил меня по щеке. Я невольно подалась к нему, пытаясь продлить это тёплое прикосновение. Но оно ускользнуло, недолговечное, как и хрупкий ночной покой, что обещался растаять с первыми лучами солнца.

– Тау, – позвала я, – скажи, что ты загадаешь, когда поймаешь золотую ласточку?

Он удивлённо вскинул брови и вдруг прыснул.

– Снова хочешь украсть мою мечту? Вот и не получится. Я пока не знаю, что загадать.

– И что же? Ты поймаешь её и будешь держать в неволе, пока ничего не придумаешь?

– Нет, – улыбнулся он, но в голосе сквозила печаль. – Если ничего не придумаю, значит, ласточка предназначена не мне. Иначе её и ловить не придётся, сама в ладони прилетит. Поэтому пока что я мечтаю просто её увидеть.

– Странный ты. Но я всё ещё завидую, что у тебя есть мечта. У меня такое было только в детстве.

– Да, – вздохнул Тау, – в детстве мечтать было намного проще.

Небо медленно вращалось над смотровой вышкой, а мы сидели под крышей и вспоминали те времена, когда были детьми. Наверное, потому что наши сердца ещё не успели повзрослеть, потому что жизнь, ожидавшая нас впереди, пугала и счастливые беззаботные деньки были ещё слишком свежи в памяти, слишком близки, чтобы так легко отпустить их. Пусть это и неправильно, но как не держаться за прошлое, пока до него ещё можно дотянуться?

Заклиная рассвет дать нам чуть больше времени, я провела на вышке всю ту недолгую ночь.

Новое рождество

Город преобразился. На узких центральных улочках меж домами протянули разноцветные гирлянды, на площадях открылись праздничные ярмарки, и каждый уважающий себя магазин выставил у своих дверей сверкающую украшениями ёлку. Отовсюду слышалась музыка. Наступила зима, и это помогло мне отвлечься от мрачных, тяжёлых мыслей, терзавших меня последний месяц. Я смотрела на снежные волны метели за окном, грея ладони о чашку с горячим чаем, и вспоминала, как в декабре комнаты пахнут мандаринами.

В дверь постучали, и ко мне вошёл Кир. Я откинула одеяло, чтобы подняться с постели, но он жестом остановил меня.

– Как ты завтра, поедешь в агентство? Фани про тебя спрашивала.

– Она могла бы позвонить.

Кир пожал плечами.

– Петер тоже интересовался. Кажется, ему спокойнее, когда все в сборе. Я не настаиваю, не заставляй себя ехать, если не хочешь.

Крупные снежные хлопья вихрями взлетали над землёй, словно желая вернуться к породившим их серым облакам. Я бы не узнала о приближении праздников, о нарядном убранстве Тьярны, если бы не телевизор в холле общежития, куда я иногда спускалась, утомлённая четырьмя стенами своей комнаты. Пора было выйти на улицу, почувствовать покалывания морозного воздуха на коже. Увидеть лица друзей, пока они не забылись.

– Я поеду. Зайдёшь за мной завтра?

Петер пребывал в состоянии несвойственной ему задумчивой отстранённости, спокойной и как будто слегка тоскливой. Подперев подбородок рукой, он направил взгляд в окно, быть может, на цветные огоньки, мигавшие в доме напротив. Франтишка наводила на кухне порядок, весело напевая что-то себе под нос.

– По какому поводу столько радости? – спросил Кир и забрал у Петера кружку с остывшим кофе.

– Вчера в церкви была очень воодушевляющая проповедь. Они всегда особенные в это время года, и я настоятельно рекомендую всем вам прийти хотя бы на воскресную службу. Сейчас Владыка очень чутко наблюдает за нами.

Кир хотел ответить ей, но воздержался и лишь покачал головой. Гордо приосанившись, Франтишка заявила:

– Вот я хожу в церковь каждый день, утром и вечером. Я буду на хорошем счету у Владыки, вот увидите, Приглашение не заставит себя ждать. Надеюсь, все помнят, что у нас инспекция в этом месяце? Последняя в этом году.

– Новый год уже совсем скоро, – заметила я.

– И Рождество, – добавил Петер, внезапно опомнившись от размышлений.

– Это всё, конечно, замечательно, но не забывайте, мы с вами в этом мире дорогие гости. А значит, из уважения к хозяевам мы будем отмечать Новое рождество!

Двадцать восьмое декабря было днём, когда, по легенде, Владыка умер и его бессмертная душа упокоилась на небесах. Лишившись телесной оболочки, он отдал земле свою магию и, чтобы простые люди могли е ю пользоваться, одарил их самоцветами, а сам стал богом-наблюдателем, время от времени приводящим в мир странников, наследников своей силы. Новое рождество было и праздником почитания Владыки, и торжественным окончанием года, потому что выпадало на последний день декабря, самого короткого месяца.

– А чем оно отличается от нашего Рождества? – спросила я.

– Да ничем, – ответил Кир. – Те же ёлки, семейные ужины и подарки.

– Ну, по большому счёту ты прав, но всё-таки контекст немного другой, – не преминула уточнить Франтишка.

– А, ещё звездопад, – вспомнил Кир.

– Звездопад? – эхом повторила я.

– Да, в ночь с двадцать восьмого на первое всегда падают звёзды.

– Ах, это прекрасная традиция! Во всём городе выключают свет, люди выходят на улицы и во дворы, смотрят на небо и ждут первую звезду. Если, пока она падает, успеть загадать желание, то оно непременно сбудется. Разве не чудесно? – Франтишка мечтательно подняла глаза к потолку. – Я уже придумала, что загадаю в этом году… Уф, все эти разговоры нагоняют рождественское настроение. Пойду-ка украшать гостиную. От помощи не откажусь, но вообще у меня уже сложилась картинка в голове, так что лучше оставьте это дело мне, ладушки?

Не дождавшись ответа, она засеменила в прихожую.

– Петер, – окликнул Кир, – а ты в каких облаках витаешь?

– Я не… – он смешался, точно его поймали с поличным, и опустил взгляд. – Ни в каких, просто вспоминал кое-что.

Он замолчал, и Кир, похоже, решил оставить его в покое, как вдруг Петер заговорил снова:

– Когда я был ребёнком, лет до двенадцати мне с наступлением зимы дарили адвент-календарь. Я любил декабрь в те времена, дома становилось мирно, никто не ругался, ожидание Рождества всегда было радостным. И меня каждый день ждала конфета после вечерней молитвы… – Его беспокойные пальцы, переминавшие салфетку, замерли, и он испуганно прошептал: – Я не должен был этого говорить. Не здесь.

Петер резко вскочил из-за стола, пошатнулся, схватился за голову. Кир вскочил следом.

– Тише, ничего страшного же не случилось.

– Ещё как случилось. У нас скоро инспекция…

Метнувшись в сторону и едва не споткнувшись о стул, Петер вышел из кухни, сдёрнул с вешалки пальто и скрылся за золотой дверью. Кир подбежал к окну, вгляделся наружу.

– Курит, – с облегчением выдохнул он. – Почему не на заднем дворе?

– Не хотел пересекаться с Фани? – предположила я.

– Возможно. Его так штормит в последнее время, просто кошмар. В смысле, я знаю, ему тяжело, и я стараюсь относиться с пониманием, деликатно и всё такое, но иногда… – Кир перевёл дыхание и потёр шею. – Иногда мне кажется, что я попросту не способен ничего для него сделать.

– Не говори так. Ты сделал для Петера больше всех нас вместе взятых. И я, честно, восхищаюсь тобой. Даже завидую немного. – О том, какой бесполезной заставляли меня чувствовать его слова, я умолчала. – Скажи, если не секрет, почему ты стал помогать Петеру?

Тень отвращения легла на его лицо, и Кир скрестил руки на груди.

– Не из благородных побуждений, как ты, вероятно, думаешь. У меня была договорённость, только и всего.

Холод расползся в моём животе. Отвернувшись – потому что боялась задать вопрос, глядя ему в глаза – я произнесла:

– Эта договорённость ещё в силе?

Хлопнула входная дверь – внезапный звук разбежался мурашками по моему затылку. Вопрос повис в остывающем воздухе, но, прежде чем Петер вошёл в кухню, Кир, крепче обхватив себя руками, еле слышно выдавил:

– Да.

Одним вечером в моей комнате зазвонил телефон. Я вздрогнула, и карандаш оставил на бумаге глубокую кривую черту. Долго, долго и неотрывно я смотрела на неё, медленно наполняемая обидой, и упрямый телефонный трезвон обострял это чувство, делал его колючим и злым. Раздосадовано хлопнув по столу, я встала и решительно шагнула к стене, но, протянув руку к трубке, замешкалась. Если бы телефон смолк в то самое мгновение, я бы так и не ответила.

– Привет, Марта. Надеюсь, я не сильно отвлекаю тебя.

Его голос звучал виновато. Искренне, я не сомневалась в этом, но всё равно не могла довериться. Хотела, но не могла. После нашего расставания я много думала о том, как отреагирую при следующей встрече, какие эмоции проснутся внутри меня. Может, потому что он был всего лишь голосом в трубке, внутри ничего не проснулось. Только удивление тихо колыхнулось в груди.

– Нет, – соврала я, – не отвлекаешь.

– Похоже, ты не слишком рада меня слышать.

– Просто не ожидала.

– Я и сам не ожидал, что позвоню.

Он замолчал, как будто колебался, как будто мучительно подбирал слова. По крайней мере, именно это рисовало мне воображение, хорошо знакомое с его повадками.

– Как у тебя дела? – наконец заговорил он. – Я слышал про агентство. Не представляю, как тяжело вам пришлось, но надеюсь, сейчас у вас всё в порядке. Мне жаль, что я не мог быть рядом.

– Откуда, – я крепче сжала в пальцах телефонную трубку, – откуда ты знаешь об этом? Я не поверю, если скажешь, что от Марии. От рыцарей, да? Как ты связан с ними?

– Марта, я не…

– Юлиан, зачем ты позвонил? Зачем говоришь о том, о чём не должен знать? Что тебе нужно?

На том конце снова наступило молчание. Только его дыхание, напряжённое, сдавленное, шуршало у моего уха.

– Скоро Новое рождество, – тихо сказал он. – Наверное, с моей стороны наивно просить тебя отпраздновать вместе, но позволь хотя бы увидеться с тобой и вручить подарок. Считай это отчаянной попыткой загладить вину.

– Я не могу. Я пока не готова.

– Понимаю, – удручённо проговорил он, и мне стало совестно. – Прости, что побеспокоил.

Короткие гудки прервали его раньше, чем он успел произнести что-либо ещё. Почему-то я чувствовала недосказанность, чувствовала, что он не назвал настоящую причину своего звонка, и это меня тревожило. Мог ли кто-то таким способом проверять меня?

Повесив трубку, я решила, что впредь мне стоит быть вдвойне осторожнее.

Инспекция была назначена на середину месяца и прошла на удивление спокойно. Её проводили незнакомые нам рыцари, учтивые и излишне доброжелательные, что меня немного покоробило. Возможно, они вели себя так из-за недавнего инцидента, и пускай их вежливость была утрированной, я заметила, что держалась в их присутствии расслабленно и невозмутимо отвечала на вопросы. Мария аккуратно кивнула мне под конец, как бы говоря, что я отлично справилась.

Как только рыцари ушли, Франтишка уволокла Кира на рынок, и через час они вернулись с невысокой пушистой ёлкой. В гостиной вкусно запахло хвоей. Мы украшали колючие ветви гирляндами, мишурой и игрушками в форме звёзд и огранённых самоцветов. Только Мария не участвовала, неподвижно наблюдая за нами с дивана, и в умиротворённом, довольном, как у кошки, выражении её лица было что-то по-семейному уютное.

– Зажигай! – скомандовала Франтишка, и Петер включил гирлянду. Ёлка загорелась множеством разноцветных огоньков, они мерцали на гранях стеклянных игрушек и озаряли бликами стены.

Агентство давно не было таким безмятежным. Аромат хвои, переливы огней, тепло дома, за окнами которого кружил на ветру снег – каждый год с наступлением предпраздничной поры я заново открывала её незримое волшебство. Радостное ожидание чуда, спавшее в моей душе, пробудилось и привычно согрело меня. Время замедлило ход. Но лишь ненадолго.

Украшение ёлки неизбежно привело к разговору о подарках, и после короткого спора мы условились ничего друг другу не дарить. Недавние потрясения истощили нас, не оставив сил даже на пожелания. Франтишка единственная была как никогда энергична и деятельна и единственная расстроилась, потому что предвкушала обмен подарками больше всего. Впрочем, за обедом она приободрилась и вскоре уехала на вечернюю службу.

Мы остались на кухне вчетвером: с тех пор как агентство снова заработало, Мария часто обедала с нами. Видеть её за едой было непривычно, даже странно, и я с удивлением обнаружила в себе убеждение, что Марии для существования не нужно ни питаться, ни спать. Она чем-то напоминала робота. Но теперь, сидя за столом вместе со всеми, она представала по-человечески живой, прикрывала глаза в наслаждении, морщилась от горячего и тихо вздыхала, когда обед заканчивался. И хотя её молчаливое спокойствие казалось счастливым, мне мерещилась печаль в её отстранённом взгляде и редких фразах. Смутная печаль, рождённая не то прошлым, не то грядущим.

– Шторы надо постирать, – заметила Мария за чаем. – Чем ближе Новое рождество, тем меньше Франтишка думает об уборке. Может, мне следует сделать ей выговор?

– Пусть расслабится немного, – сказал Кир. – Скоро праздники. Да и она, в конце концов, не горничная. Для разнообразия можешь поручить стирку штор нам.

– Ты же ненавидишь убираться, – вскинул брови Петер.

– Ну и что? Готовить я тоже ненавижу, но разве у меня плохо получается?

– И то правда, ты много чего умеешь.

– Кстати о поручениях, что-то давно нам не поступало заказов, – вспомнила я. – И новых сотрудников ты не набираешь.

– Я закрыла вакансию, – сказала Мария. – Интерес к агентству практически угас. Не вижу смысла набирать новичков, чтобы они потом бездельничали, как вы.

– Интерес угас? А я думал, ты просто перестала принимать заказы.

Кир произнёс это легко, почти равнодушно, как если бы говорил о погоде, поэтому я не придала его словам никакого значения. Но Мария напряглась, поджала губы, и в её глазах мелькнуло не то изумление, не то испуг. Она попыталась скрыться за неизменной безжизненной маской, за непроницаемым хладнокровием, но не смогла. Или же передумала. Хотела она того или нет, я почувствовала: что-то её мучило.

– Ты меня раскусил. Я действительно перестала принимать заказы около месяца назад, потому что обстановка в агентстве была неблагоприятная. Никто из вас не был готов работать.

– То есть ты… заботилась о нас?

– Знаю, с моей стороны нечестно было решать этот вопрос, не спросив вашего мнения. Я поддалась привычке. Заказы всегда поступали непосредственно ко мне, и я выбирала из них те, что были бы вам по силам, но едва ли учитывала ваши желания. Одно дело отсеивать откровенно возмутительные просьбы, а другое – без вашего ведома полагать, что вам подходит. Мне очень стыдно за свою пренебрежительность.

Наверное, я должна была рассердиться, выказать недовольство подобной несправедливостью. Хотя бы обидеться. Но меня не задело её признание. В своеобразной заботе Марии, хорошо мне известной и прежде действовавшей на нервы, было что-то глубоко трогательное. Отчего-то я не могла на неё злиться. Стало понятно, почему заказы приходили мне так редко, а Петер не получал их вовсе. Почему нас не отчитывали за долгое отсутствие и не увольняли за бесполезность.

– А насчёт новых сотрудников… – продолжила Мария. – По правде, я не хочу… Я собираюсь навсегда закрыть агентство после того, как распрощаюсь с вами. Если, конечно, ему позволят просуществовать так долго. Столько всего случилось здесь за последнее время. Я уже не справляюсь. Кажется, я больше не потяну эту работу.

Её голос чуть надломился. И этот едва различимый надлом был сравни плачу, беззвучному плачу и непролитым слезам по одной только Марии известно чему. Как давно она прятала эту усталость, эту невыносимую боль?

Ничего. Я совершенно ничего не знала о Марии.

Кир подошёл к ней и опустил ладонь на плечо.

– Это ведь твоё агентство. Если оно тебя тяготит, разгони нас и запри дверь. Ты здесь начальник, мы не будем спорить.

Мария мотнула головой и прильнула к его руке. Точно ребёнок.

– Не будем спешить. Встретим вместе Новое рождество, а дальше посмотрим.

Мы промолчали. Потому что Марии не нужен был ответ: она понимала наше желание без слов. И этого было достаточно.

С приближением двадцать восьмого декабря от Франтишки слышалось всё больше восторгов. Она взахлёб рассказывала, как красиво по вечерам на её любимой торговой улочке, какой вкусный глинтвейн варят на ярмарке и как чудесно прошла очередная служба. Она приносила в агентство сладости, перемывала бокалы и сервизные тарелки, пылившиеся в шкафчике целый год, примеряла к столу праздничные скатерти и прикидывала, в какой день будет лучше закупиться продуктами. Я с улыбкой наблюдала за этой приятной суетой. Пока одним утром, когда до Нового рождества оставалось чуть меньше недели, мы не застали Франтишку неподвижно сидящей на кухне с конвертом в руках. Она выглядела потерянной, но в то же время светилась от счастья.

– Я получила Приглашение.

Она коротко посмеялась, как будто не верила, как будто не ждала и как будто самую малость огорчилась. Мы предложили ей уйти после праздника, в новом году.

Но Франтишка собрала чемодан, и в полдень двадцать восьмого декабря к агентству подъехал рыцарский автомобиль, чтобы увезти её. День выдался под стать событию солнечным, вот только на душе у меня было тоскливо.

– Так не хочется расставаться. Уйти бы нам всем вместе – вот было бы замечательно, правда? – Франтишка пыталась скрыть нетерпение, и пусть в глазах её стояли слёзы, она сияла ярче, чем когда-либо. От этого у меня почему-то саднило в груди.

Франтишка обняла Кира, Петера, а когда обхватила мою шею, зашептала:

– Знаешь, я всё мечтаю, что встречу Лвичека там. Конечно, Владыка может отправить меня в совершенно другие края, но вдруг, вдруг мы встретимся. Ах! тогда я в самом деле…

Она не договорила – расцепила руки, отступила, сжала дрожащие губы. Я успокаивающе погладила её по спине и почувствовала под пальцами сильное, частое биение сердца. Мыслями она была уже бесконечно далеко от нас.

Быть может, поэтому Мария и ответила на объятие так вяло, почти безнадёжно. Я не расслышала, что она произнесла Франтишке на ухо, и даже не стала гадать, отчего они так долго смотрели друг на друга, словно испытывали. Франтишка отшатнулась, будто бы между ними рухнул мост. Мария отвернулась.

– Счастливого пути, – бросила она и ушла в агентство.

Беспокойно топчась на месте, едва сдерживая плач, Франтишка распрощалась с нами и села в машину. И как только рыцарь захлопнул за ней дверь, я поняла, что мы больше никогда не увидимся. Что больше никто не будет танцевать по кухне, готовя обед, не будет болтать без умолку о всякой чепухе и напевать под нос смутно знакомые мелодии. Глаза защипало.

Я запрокинула голову: слепящее голубое небо было пустым и холодным. Меня пробил озноб, и ещё долго я не могла унять эту дрожь ни теплом дома, ни горячим чаем. Кир принёс мне плед, коснулся лба и вздохнул.

– Похоже, это нервное.

– Переживаешь за Фани? – спросил Петер. – К чему? Она наконец получила то, о чём мечтала. За неё нужно радоваться.

– Знаю. Но без неё здесь всё будет по-другому. Вот мне и тревожно, наверное.

– Это ничего, – утешил Кир. – Свыкнешься, и тревога уйдёт.

Но сам он, казалось, тоже был чем-то встревожен.

Мария притихла на втором этаже, и мы сидели на кухне безмолвно, замерев в ожидании нового года, в почти равнодушном, стылом ожидании неизбежного. Точно всё волшебство праздника Франтишка забрала с собой. Точно ни радости, ни предвкушения не было с самого начала. Я прислушивалась к тиканью секундной стрелки, настойчивому, резкому, съедающему остаток декабря крошка за крошкой, и чувствовала, как ширится во мне гулкая, промозглая мгла.

– Нам не пора заняться ужином? – вспомнил вдруг Петер. Я опомнилась. Мы просидели в тишине больше часа, и никто не заикнулся даже о кофе.

Втроём мы сходили в ближайший магазин и втроём взялись за готовку. Это нас приободрило. Кир руководил, и, хотя он не переставая ворчал о том, как не любит готовить, и ругался, если я или Петер не справлялись с простейшим, на его взгляд, заданием, мне было весело. Общее дело, пусть и такое незатейливое, развеяло закравшуюся в мою душу тревогу. Как мало порой нужно человеку, чтобы успокоиться.

Вечер наступил незаметно. От света фонарей и огоньков на улице было светло, как днём, и под окнами то и дело раздавался галдёж и смех гуляющих – так бывало всегда в центре Тьярны, но теперь её центр словно бы расширился, поглотив город целиком. Атмосфера вечного выходного и шум никогда не спящего города, ворвавшиеся в наш мирный район, напомнили мне о Юлиане. Дома ли он сейчас? Отмечает ли Новое рождество в одиночестве? Поймав себя на этих мыслях, я устыдилась и поспешила их отогнать.

Когда с ужином было закончено, Кир ненадолго вышел и вернулся, пряча что-то за спиной. Он неловко потоптался у двери и прокашлялся.

– Хотя мы и договорились друг другу ничего не дарить, я всё же кое-что приготовил. Для тебя, Петер.

Кир поставил на стол узкую коробку, обклеенную цветной бумагой. На одной из широких сторон было несколько рядов картонных створок с разбросанными по ним числами от единицы до двадцати восьми.

– Адвент-календарь? – Петер не мигая смотрел на него.

– Знаю, поздновато уже для такого подарка. Зато ты можешь открыть всё сразу, разве не здорово? Там твои любимые мятные леденцы.

Петер осторожно взял календарь в руки.

– Ты сам его сделал?

– Вышло не очень, да?

– Нет… вовсе нет…

Он захлебнулся от волнения, и из глаз его вдруг брызнули слёзы. Словно испугавшись, Петер выронил календарь. Кир всполошился.

– Прости, я думал, тебе понравится. Зря я сделал сюрприз, надо было сначала спросить.

– Нет-нет, мне нравится, правда, нравится. Я не поэтому, просто… – Петер утирал слёзы, но они, не унимаясь, бежали по щекам, капали ему на брюки, на стол, пропитывали рукава рубашки. – Просто я никогда не получал ничего подобного на Рождество. Матери было всё равно, она считала, что я не заслуживаю никаких подарков. Она покупала мне дешёвые календари с дешёвым шоколадом и молилась, молилась за меня, как будто от этого зависела моя жизнь, как будто это должно было меня исправить, спасти, но от чего? Почему меня нужно было спасать? Я так и не узнал, что… что во мне было сломано…

Кир крепко обнял его, и Петер, трясясь, уткнулся ему в плечо. И я, не выдержав, тоже расплакалась. Присоединилась к их объятию в стремлении успокоить и Петера, и себя. Кир негромко всхлипнул над нашими головами. Мы держались друг за друга, как за единственных близких людей во всём мире. Действительно, в тот день никого, кроме нас, не осталось. Но тогда, вопреки всему, я почувствовала, что мы будем в порядке. Рано или поздно всё будет в порядке.

Около девяти часов Мария спустилась к ужину. Она внимательно оглядела нас, но ничего не сказала. Мы открыли шампанское и, как велела традиция, выпили за изобилие в наступающем году. Благодарности Владыке произносить не стали. Снаружи было шумно: из окон соседнего дома раздавалась музыка, и под её сопровождение резвились в снегу дети и танцевали высыпавшие на улицу компании молодёжи. Не хватило ли мне смелости выйти к ним, или же я не разделяла их весёлого настроения? Было спокойно, но едва ли радостно.

Ближе к полуночи улицу заполонила пёстрая толпа горожан. Люди выходили, потушив в квартирах свет, а кто мог, выбирался на открытые балконы и крыши. Мы тоже покинули агентство. Мороз щипал кожу, и свежий снег мерцал в ярком сиянии янтарных фонарей. Пока они не погасли. Остановились и выключили фары автомобили, потемнели окна домов. Голоса притихли, взбудораженные, настороженные – лишь их напряжённый гул сохранился в ночной мгле.