Текст книги "Из золотых полей"
Автор книги: Александра Рипли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)
Глава 6
– Повозка, которую я раздобыл, не так чтобы очень хороша, – предупредил ее Нэйт, когда они спускались на первый этаж.
Да, преуменьшать он явно был мастер. Возле гостиницы стояла дряхлая телега, опасно кренящаяся направо и запряженная немало пожившей лошадью, которая, похоже, спала.
Но Чесс было все равно. Они будут вместе сидеть на этих ветхих дощатых козлах. Она хихикнула, как девчонка.
– По-моему, повозка отличная, – сказала она. – Наша поездка будет настоящим приключением.
Нэйт засмеялся.
– Ты еще не все знаешь. Эта лошадь слепа на один глаз.
– Будем надеяться, что на левый. Для равновесия.
Входя в гостиницу, чтобы взять багаж и заплатить по счету, он все еще посмеивался. Да, она не нытик, этого у нее не отнимешь. По правде сказать, с ней легко и даже весело. Он удивлялся: как хорошо, оказывается, иметь собеседника, с которым можно, не таясь, говорить о своем секрете. А что касается ее лица и возраста – что ж, в лавках и кафе на всех дорогах, по которым он ездит, есть сколько угодно женщин помоложе, и многие из них не прочь поразвлечься. Конечно, люди станут потешаться над ним за его спиной, но он не будет обращать на это внимания. Ему надо беспокоиться о вещах куда более важных, чем то, что кто-то подумает или даже скажет.
Хиллсборо был красивый старинный городок с тенистыми улицами, обсаженными вековыми деревьями. Но когда они выехали на голую пыльную дорогу, зной обрушился на них, словно кулак великана. А ведь не было еще и восьми часов.
– Я прихватил из гостиницы галеты с ветчиной и галлон воды, – сказал Нэйт. – Они в мешке под сиденьем, так что давай, поешь. А я скоро захочу попить.
Чесс хотелось есть, и это ее удивило. Вчера вечером, когда они ужинали, ей тоже хотелось есть. Близость Нэйтена действовала на нее волшебным образом: ведь она уже много лет не помнила за собой никакого аппетита. Она всегда была такой усталой, что ей было не до еды.
А может быть, все дело в том, что она была несчастна, а теперь счастье возвратило ей аппетит. Ветчина была очень вкусная, а галеты намазаны превосходным свежим маслом.
– Нэйтен, это настоящий пир! Хочешь поесть?
Нэйт покачал головой.
– Утром я съел с дюжину таких штук.
Господи, да эта женщина быка уплетет! Невероятно, что она так ест и все равно такая тощая.
Лошадь плелась медленно и неохотно, но Нэйт не подгонял ее. От этого, надо думать, все равно не было бы толку, к тому же он вовсе не рвался предстать перед своей родней.
– Расскажи мне про мельницу, Нэйтен.
Он посмотрел на нее в изумлении.
– Вчера вечером ты говорил сам с собой. Пока мы ждали поезда на станции, – поспешно объяснила она.
Нэйт поморщился:
– Плохая привычка.
– Конечно, плохая для человека, у которого есть секрет. Но ты не волнуйся – рядом была только я. Расскажи мне про мельницу. Я имею право знать. Ведь я твой компаньон.
«Надо будет следить за своим языком», – подумала Чесс. Она чуть было не сказала: «твоя жена».
Нэйт кивнул и улыбнулся.
– Ладно, расскажу. В общем, дело обстоит так: для машины, чтобы она работала, нужен двигатель, а в бизнес, пока он не встанет на ноги, надо все время вкладывать деньги. И увязать эти две вещи можно с помощью мельницы. У меня отложена толика денег – немного, но, думаю, хватит. Я подыщу участок земли у хорошей быстрой речки и построю там мукомольную мельницу. Днем стану за плату молоть зерно для фермеров, а ночью, когда никто не увидит, что я делаю, мельничное колесо будет двигателем для машины. А на чердаке я положу матрас, чтобы можно было там спать.
Поглощенный своими замыслами, он отпустил вожжи. Лошадь встала.
– Нам нужен будет очаг, чтобы готовить еду, – сказала Чесс и, наклонившись вперед, шевельнула вожжами.
Нэйт подхватил их и хлопнул лошадь по спине. Но та и без того уже побрела дальше.
– Не говори ерунды, – сказал он. – Такая жизнь не для тебя. Поначалу там будет трудно, Ты останешься на ферме. Когда я начну зарабатывать деньги, то построю дом, в котором мы сможем жить.
Чесс хотелось завыть от огорчения. Но она спокойно сказала:
– Нет.
– Что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать «нет». Нет, я не останусь в стороне, и нет, у тебя так ничего не выйдет. Один человек не сможет управиться с мельницей, и на сигаретной машине тоже должны работать двое. К тому же тебе иногда нужно спать.
На скуле Нэйта задергался желвак, Чесс смотрела на него как завороженная. Капли пота, скопившиеся в ее бровях, перетекли в уголки глаз, и их защипало от соли.
Лицо Нэйта расслабилось. Чесс хотела было вытереть глаза, но испугалась, что он подумает, будто она плакала.
– Ты права, – сказал Нэйт. – Я предполагал нанять какого-нибудь парнишку, чтобы он помогал на мельнице, но нельзя, чтобы кто-нибудь увидел машину. Я сделаю перегородки и устрою на чердаке настоящую жилую комнату. Ты что-нибудь знаешь о том, как мелют зерно?
– Только то, что я видела, когда ездила на мельницу. А ты?
– Так, кое-что. Но уверен, это нетрудно. Взять хотя бы того мельника, который промышляет здесь неподалеку: мозгов у него меньше, чем у майского жука.
Чесс ждала, что он скажет дальше.
– Чуть не забыл сказать тебе, – продолжал Нэйт, помолчав, – я долго действовал в одиночку, и мне еще надо привыкнуть к тому, что у меня есть компаньон.
Чесс вздохнула свободно.
– Мне тоже, – сказала она. – Мне не следовало выхватывать у тебя вожжи.
Нэйт пожал плечами:
– А я и не заметил.
Он повернулся к ней и улыбнулся, посмеиваясь над собой.
Чесс почувствовала себя так, будто она воспарила над занозистыми козлами повозки.
– Хочешь воды? – спросила она.
– Да, мэм, не откажусь.
* * *
Чесс удивлялась количеству повозок, колясок и всадников, которые ехали по дороге. Нэйт со всеми здоровался, иногда называя встречного по имени.
– Тут есть кто-нибудь, кого ты не знаешь? – спросила его Чесс.
– Сколько угодно. Но я все равно с ними здороваюсь. Вполне может статься, что через день-другой мы познакомимся. В этих местах живет не так уж много народу.
– Но на дороге очень оживленно.
– Здесь всегда так. Хиллсборо – главный город графства Орендж. Все юридические дела делаются там и вся политика – тоже. Но скоро мы свернем к графству Элэманс. Там дорога будет потише. И я наконец перестану глотать чужую пыль.
Чесс отпила воды. Ей тоже надоело глотать пыль. Мелкая пыль висела в воздухе, так до конца и не оседая. Ее темная юбка уже была покрыта тонким серым слоем. Там, где на земле ничего не росло, она напоминала песчаную почву прибрежной Виргинии. Но в отличие от родных мест Чесс здесь голая земля казалась грязной. И рядом не было широкой реки, с которой веял бы прохладный соленый ветерок, облегчая иссушающий, пыльный зной.
Впервые в жизни Чесс почувствовала пронзительную тоску по дому. Ей никогда еще не случалось уезжать так далеко. Она наклонила галлоновый ковш и глотнула еще воды. Потом передала его Нэйтену.
* * *
Около полудня они остановились, чтобы напоить лошадь из ручья, протекающего по роще среди высоких сосен. Чесс и Нэйт вымыли в нем свои разгоряченные лица и шеи, потом напились тепловатой воды, черпая ее горстями.
Нэйт растянулся на мягкой подстилке из палой хвои, а Чесс села, прислонившись к сосне, и стала обмахиваться шляпой.
– Мы проехали уже половину пути – сказал Нэйт. – Будь у нас приличная лошадь, мы бы уже добрались до дома.
– Ничего. Сейчас так жарко, что не хочется спешить.
Ровное дыхание Нэйта сделалось медленнее и глубже. Он спал.
Чесс украдкой подобралась к нему и посмотрела на него, как не осмеливалась смотреть раньше – с нескрываемой любовью в глазах. В нем не было ничего особенно красивого – здоровый молодой человек с дочерна загорелой, как у всех фермеров, кожей, на которой едва заметно проступали веснушки. Его яркие голубые глаза были закрыты, и без них он выглядел почти незнакомцем. Но зато ресницы у него были такие густые и длинные, что им позавидовала бы любая женщина. Раньше Чесс их не замечала; теперь же она вглядывалась в каждый их волосок. Потом она подивилась сложной форме завитков в его ушных раковинах. И с наслаждением полюбовалась четкими очертаниями его губ. Ей очень хотелось поцеловать их.
«Возвращайся-ка ты лучше к своему дереву», – сказала она себе. И послушалась своего совета.
Нэйт проснулся так же легко, как и заснул. Прищурившись, он взглянул на солнце сквозь густые кроны деревьев.
– Я спал чересчур долго, – заключил он. – Теперь солнце будет светить нам в глаза до конца пути.
Внезапно, впервые за время их знакомства, Чесс увидела на его лице выражение неловкости. Он откашлялся.
– Хм, перед тем как ехать дальше, я отойду на минутку в лес. – Он показал рукой налево. – Не хочешь ли… – и он махнул вправо.
– Я уже отходила, пока ты спал, – сказала Чесс. И сосредоточила внимание и взгляд на процессе надевания перчаток. Они запачкались, но она была к этому готова: в кармане у нее лежала чистая пара. Перед тем как прибыть на ферму и встретиться с семьей Нэйтена она снимет грязные перчатки и наденет чистые.
Ее перчатки были сшиты из белой лайки, тонкой и мягкой, как шелк. В чемодане у нее лежало еще десять таких пар.
У Чесс были красивые руки, тонкие и изящные. Это было единственное в ее внешности, чем она гордилась. Она знала, что некрасива, слишком высока, худа и стара. Тощая и бесцветная. Но ее руки были красивы, и она находила в этом утешение. Она уже много лет пару за парой брала перчатки из ящиков комода своей матери, чтобы защищать руки, когда ей приходилось работать ими или бывать там, где грязно. Мать ни разу не заметила пропажи. У нее были сотни пар перчаток, и она никогда не выходила из дома.
– Готова? – крикнул Нэйт. – Я сейчас запрягу этого скакуна, а ты набери воды в кувшин.
Нэйт остановил телегу и соскочил на землю.
– Я открою ворота, потом, когда ты проедешь, закрою их опять. Останови лошадь и жди меня.
Чесс напрягла глаза, но солнце стояло уже низко и прямо спереди. Она не могла разглядеть ферму в его слепящих лучах. Она взяла вожжи, брошенные Нэйтом, и ударила ими лошадь, подгоняя ее.
Когда Нэйт вновь забрался на козлы, она отдала ему вожжи и приставила руки козырьком к глазам.
Затем торопливо начала менять перчатки. Ей не хотелось смотреть на то, что она сейчас увидела.
Ферма Ричардсонов представляла собой несколько маленьких, покосившихся, посеревших от солнца и ветра деревянных строений на краю широкого, пыльного, серого поля, из которого торчали голые стебли, на вид совсем мертвые.
– Вот мы и дома, – сказал Нэйт.
* * *
– Как понимать твои дурацкие выходки, Нэйт Ричардсон? – Его мать вопила, как сова. – Ты заявляешь, что не можешь поехать на общее молитвенное собрание, притом, заметь, такое, где главным проповедником будет твой собственный брат, потому что тебе, видите ли, надо ехать в Ричмонд по коммерческим делам, а потом вдруг возвращаешься в магазинном костюме, который невесть сколько стоит, и с женщиной, которой я никогда прежде в глаза не видела и которую ты называешь своей женой. Смотри, как бы я не выставила тебя из дома и не заперла дверь.
Да, возвращение домой получилось не очень-то гладким.
Чесс охватил ужас. Перед крохотной женщиной с громким голосом и сердитым морщинистым лицом, которая была похожа на ведьму из сказки. Перед мрачной унылостью места, которое отныне будет ее домом. И более всего ее ужасало то, как Нэйтен пытался утихомирить свою мать: куда подевался мужчина, чья внутренняя сила и уверенность в себе так ее поразили?
Она осознала, что дрожит, и собственная слабость пробудила в ней отвращение. Почему она должна бояться? Она взрослая женщина, а не ребенок. Кроме того, она не какая-нибудь деревенщина, она – Стэндиш из Хэрфилдса.
И в Чесс разом ожили все снобистские предрассудки, внушенные ей в детстве. Они заполнили собой ее сознание, заставили ее надменно выпрямиться, и когда мать Нэйтена наконец подошла к ней, Чесс посмотрела на нее сверху вниз с ледяным высокомерием.
– Сколько тебе лет, девушка? – спросила старуха.
– Тридцать, – Чесс бросила этот ответ ей в лицо.
Мэри Ричардсон расплылась в довольной улыбке. На лице Нэйта промелькнуло выражение удивления.
– Семь лет разницы, – злорадно пропела его мать.
«А я думал больше», – подумал Нэйт.
Мэри Ричардсон, подбоченясь, повернулась к Нэйту.
– Ты всегда был набитый дурак, парень, – сказала она.
Чесс тотчас ринулась защищать его.
– Ваш сын – деловой человек, миссис Ричардсон, – сказала она твердо. – Он женился на мне, чтобы образовать коммерческое товарищество. Я вышла за него замуж по той же причине, и теперь мы компаньоны. Вас это совершенно не касается, и никто вашего мнения не спрашивает.
Ее тон был полон надменности и презрения. Мэри Ричардсон была ошеломлена. В ее мире матери семейств пользовались властью абсолютных диктаторов. Никто не смел им перечить, и уж тем более невестки.
Нэйт обнял мать за плечи, чтобы успокоить ее.
– Дело в том, ма, – объяснил он, – что Чесс – настоящая виргинская леди.
Но его мать не собиралась признавать свое поражение. Она нетерпеливо сбросила руку сына и тотчас вновь повернулась к Чесс, готовая к бою.
– Ты христианка?
Это прозвучало скорее как обвинение, чем как вопрос.
– Да.
– На службы ходишь?
– Хожу.
Старуха бросилась в атаку.
– А на какие службы?
– Епископальные.
– Ха!
Мэри Ричардсон преисполнилась чувства собственного превосходства. Повернувшись на каблуках, она решительно подошла к креслу-качалке и уселась в него с видом царствующей императрицы.
– Подай мне тот таз со стручками фасоли, которые я лущила. Я не могу попусту терять время с тобой и Чейс. У меня еще уйма работы.
– Ма, ее зовут не Чейс[9]9
Если Чесс (Chess) по-английски значит «шахматы», то Чейс (Chase) – погоня.
[Закрыть], а Чесс.
– Как бы ни звали, все равно это языческое имя.
* * *
Чесс кипела от ярости. Но Нэйтен посмотрел на нее, шутливо закатил глаза, а потом подмигнул. Внезапно все встало на свои места. Его мать просто смехотворна, вот и все.
Нэйт поставил таз с фасолью на колени матери.
– Пока еще не стемнело, я проведу Чесс по ферме и все ей покажу, – сказал он, стоя на пороге.
Он махнул Чесс рукой, и она подбежала к нему.
– Мне еще надо задать корма лошади и налить ей воды, – сказал он громко. И тихо добавил, обращаясь к Чесс:
– Я хочу так спрятать модель машины, чтобы она никому не попалась на глаза.
* * *
Эти первые минуты стали прообразом дальнейшей жизни Чесс на ферме. Нэйтен был ее единственным прибежищем: только он как-то скрашивал то невыносимое, доводящее до бешенства положение, в котором она оказалась. Каждый вечер после безвкусного ужина, приготовленного его матерью, он отводил Чесс на тихую, поросшую мхом полянку на берегу мелкого, изгибистого ручья, который тек через сосновый лес за домом. Он обстругивал опавшие ветки, мастерил из них маленькие водяные колеса, и они входили в прохладную воду ручья, чтобы испытать их. Они говорили о своем секретном плане строительства мельницы, пока пение древесных лягушек не напоминало им, что день прошел и пора возвращаться домой.
Длинные жаркие дни еще можно было вытерпеть, потому что Чесс знала, что ее ждет вечером, Но во всем остальном ее жизнь была сплошным мучением.
В первый день она надеялась, что Элва, тетя Нэйтена, станет ее другом. Дочь Элвы, Сюзан, сидела на крыльце, играя в ладушки со своей маленькой сестричкой, и обе девочки, похоже, сразу прониклись к Чесс симпатией. Элва же – нет. Она поздравила Нэйта, поцеловала Чесс в щеку, но в ее взгляде читалась враждебность, она отвечала Чесс односложно и не старалась поддержать разговор.
Позже, когда Чесс познакомилась с мужем Элвы Джошем и ее сыном Майкой, они поздоровались с ней и сразу же заговорили с Нэйтеном о том, что надо починить крышу сарая. Как будто ее, Чесс, здесь вовсе не было.
Семья Ричардсонов отвергала ее. Мать Нэйтена облекла это в слова:
– Тебе здесь не место, Чейс. Лучше бы ты уехала обратно, туда, откуда приехала.
– Вы же знаете, что я не могу этого сделать. Я вышла замуж за вашего сына, и «народ твой будет моим народом». Вы же знаете историю Руфи[10]10
В Библии рассказывается о том, как моавитянка Руфь вышла замуж за переселившегося в ее землю еврея, а когда он умер, она вместе с полюбившейся ей матерью мужа покинула родные края и переселилась на родину мужа, в Вифлеем, сказав свекрови: «Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить, народ твой будет моим народом и твой Бог моим».
[Закрыть], не так ли, мисс Мэри?
Нескрываемая неприязнь Мэри Ричардсон пробуждала в Чесс ее самые дурные черты. Она быстро обнаружила, что, когда она цитирует Библию, старуха приходит в ярость, потому что цитаты из Писания всегда были ее собственным излюбленным оружием. Кроме того, следуя обычаям плантаторов прибрежной Виргинии, Чесс называла ее не иначе, как «мисс Мэри», чтобы тем самым еще раз напомнить о своем аристократическом происхождении. Это было еще одно уязвимое место ее свекрови: она, как и все южане, была склонна к благоговейному почитанию и возвеличиванию предков.
Других средств защиты у Чесс не было. Нэйтен держался в стороне от битвы, которую вели между собою его жена и мать. Весь день он возился с табаком, приходя домой только в полдень, чтобы вымыться и пообедать, и в шесть, чтобы еще раз вымыться и поужинать.
После ужина он уводил Чесс на их поляну на берегу ручья, и там все ее раны исцелялись. До следующего дня.
Хуже всего в этой жизни было то, что Мэри Ричардсон была права. Чесс действительно не было здесь места. Она в одиночку управляла плантацией площадью в десять тысяч акров, но понятия не имела, как вести дела на ферме, где всего сорок акров земли. Она никогда не доила корову, не сбивала масло, не умела кормить кур или сворачивать им головы. Большая часть провизии поступала в Хэрфилдс от арендаторов, в счет арендной платы. Чесс умела готовить, но Мэри Ричардсон отвергла ее предложение стряпать на всю семью.
– Я не дам тебе стряпать обед для меня и моего сына. Если ты и готовишь так же плохо, как делаешь все остальное, мы чего доброго помрем от отравления.
Миссис Ричардсон придиралась к Чесс постоянно. Она явно находила в этом удовольствие и мало-помалу стала казаться Чесс каким-то огромным, вездесущим чудовищем. Даже когда ночью Нэйтен ложился с нею в постель, Чесс казалось, что из-за тонкой перегородки между комнатами она слышит возмущенное бормотание мисс Мэри. Она была уверена, что та слышит скрип железной кровати, и была благодарна Нэйту за то, что он исполняет свой супружеский долг так быстро. Когда все было кончено, он скатывался с нее и тотчас засыпал. Тогда она прижималась щекой к его голой спине и успокаивалась, думая об их общем секрете и о мельнице, где они будут жить вместе. Одни.
Глава 7
Прошло уже почти три недели после их приезда на ферму, когда Нэйт сделал объявление. Когда настало время обеда, он подошел к столу, как всегда распространяя вокруг себя запах мыла, но вместо того, чтобы, как всегда, сесть и наброситься на еду, сложил ладонь, поднес ее ко рту и изобразил звук трубы: «та-ра-ра!»
– Нынче утром Джош и я закончили сортировку. Завтра я еду в Дэнвилл с парой сотен фунтов самого лучшего, самого желтого табачного листа, который вы когда-либо видели. Составь список того, что тебе требуется, ма, и не скупись. За этот урожай мы получим кучу долларов.
За окнами с утра лил дождь, и широкая улыбка Нэйта была как солнечный луч среди унылого ненастья.
– Сколько времени мы там пробудем, Нэйтен? – спросила Чесс, улыбаясь так же широко, как и он. О, какое счастье вырваться отсюда!
Нэйт сел за стол.
– Ты не сможешь поехать, – сказал он. – Табачный аукцион – не место для леди.
Мэри Ричардсон поставила перед Нэйтом тарелку со шпинатом и свиными отбивными.
– Ты слышала его, Чейс, – тебя не приглашают. Возьми тарелку, наложи в нее еды и хоть один раз съешь свой обед вместо того, чтобы ковырять его.
– Нэйтен, пожалуйста…
– Ну… ладно. Пожалуй, тебе все-таки следует увидеть, что заставляет фермеров выращивать табак. Но это никакие не каникулы, просто съездим туда и обратно как можно скорее, и все.
Чесс снова улыбалась во весь рот.
– Спасибо, Нэйтен, – тихо прошептала она.
В тот день она впервые увидела табак вблизи.
* * *
Нэйтен показал ей сарай, где хранился табак, небольшое строение, полное огромных желтых листьев, свисающих с жердей, укрепленных на рядах столбов, которые доходили до самого потолка. Это было похоже на осень, втиснутую в четыре стены, и пахло здесь совершенно необычно: едко и сладко. Чесс хотела было пройти в середину сарая, чтобы насладиться этим пьянящим, экзотическим ароматом, но Нэйт удержал ее на пороге.
– Это наши деньги – основа нашего будущего, – сказал он. – Смотри, не порви их.
Высушенные золотые листы были очень хрупки.
Внутри было ужасающе жарко. На земляном полу высились десять куч тлеющего древесного угля, похожие в темноте на красные глава какого-то громадного чудища. Из открытой двери потянул сквозняк, и табачные листья, подвешенные над раскаленным углем, зашуршали. Чесс смогла разглядеть лишь те, что висели ближе к двери, потом Нэйтен закрыл ее. Она была этому рада. Войдя в сарай, она автоматически прикрыла руками голову, потому что вид табачных листьев разбудил в ней давнее воспоминание. Как-то раз она вошла в сарай одного из арендаторов и потревожила колонию летучих мышей, которые спали там, вися вниз головами. Потом ей много месяцев снились кошмары, в которых летучие мыши стремительно и беспорядочно носились вокруг нее.
* * *
Чесс держала в руках два табачных листа, которые ей с гордостью вручил муж. Она гладила их пальцами, восхищенная их упругостью и нежной тонкостью.
– Они похожи на красивую желтую кожу! – воскликнула она. – Вот бы сшить из них перчатки!
Нэйт фыркнул.
– Вряд ли они для этого годятся, – сказал он. – От них у тебя уже все руки в смоле.
Он был прав. Ее руки были такими липкими, что казалось, они приклеются ко всему, чего коснутся.
– Возьми листья обратно, – сказала она. – Я хочу вымыть руки.
– Подожди до вечера, – посоветовал Нэйт. – Мы будет возиться с табаком весь день.
– Только не Чейс. – Пока они говорили, сзади подошла Мэри Ричардсон. – Она будет присматривать за малышкой Элвы, чтобы та не путалась под ногами. Любая дура может управиться с таким малым ребенком.
* * *
Чесс держала на руках извивающуюся Сэлли и наблюдала за тем, как работают остальные. О, как бы ей хотелось доказать, что мисс Мэри ошиблась!
Джош, Элва, Мэри и Сюзан сидели на скамье в большой комнате, которую они называли «фабрикой». Она была пристроена к сараю, где хранился табак, но в нее был отдельный вход, и крыша здесь была намного ниже. Три окна на северной стороне были открыты, дверь тоже, и в пристройке было светло и прохладно. Дождь прекратился, и воздух был промыт и свеж. Можно было подумать, что вот-вот спадет жара и настанет осень, хотя сентябрь на Юге нередко бывает самым жарким месяцем в году.
Четверо Ричардсонов работали, не делая ни одного лишнего движения. Они брали по пять или шесть листьев из кучи табака и быстро складывали их в пачку. Чесс была зачарована их сноровистостью и красотой их работы. Они выравнивали листья, постукивая их черешками о колено, затем проворно протаскивали еще один лист сквозь согнутые пальцы, чтобы разровнять и сложить его. Наконец – быстрее, чем поспевали ее глаза – они обертывали этот лист вокруг черешков и заправляли его торчащий край между остальных листьев связки. Мисс Мэри опять оказалась права. Она бы так не смогла.
– Пойдем, Сэлли, – прошептала она девочке.
Некоторое время Чесс постояла снаружи, чтобы выяснить, какую роль играет во всем этом Нэйтен. Вскоре он и Майка вышли, неся длинную жердь, на которую были аккуратно нанизаны связки табачных листьев. Они осторожно вставили ее в самые нижние пазы рамы, установленной на большой повозке, которая стояла перед дверью. На раме были десятки таких пазов.
– Мы посидим на крылечке, Сэлли, и я почитаю тебе сказку. Хочешь?
«Даже если Сэлли не хочет, – подумала Чесс, то я хочу». Идиллия «Инид и Джерейнт» из преданий о короле Артуре и рыцарях Круглого стола казалась ей куда ближе и понятнее, чем работа с табаком. Она прижала к себе малышку так тесно, что Сэлли запищала. «Когда-нибудь, – подумала она, – у меня будет свой ребенок. Ребенок от Нэйтена».
* * *
Когда они отправились в Дэнвилл, было темно и тихо: земля отдыхала, и все живущие на ней существа спали. Небо над головой было черно и усеяно несметными россыпями звезд. Луна едва виднелась – всего лишь бледный, тонкий серп у горизонта. Дорога впереди стлалась тусклой серебристой лентой. Поскрипывала упряжь, скрипели колеса – знакомые успокаивающие звуки в глухой тишине ночи. Чесс чувствовала тепло, исходящее от сидящего рядом с нею Нэйтена, и это тепло изгоняло холод, который несла с собой ночная тьма.
Они были совсем одни на своем собственном маленьком острове. Как на железнодорожной станции в Уэлдоне. Невидимая в темноте, она могла любить его, не заботясь об осторожности. Она чувствовала себя невесомой и свободной, юной, счастливой и спокойной. Счастье рвалось наружу из ее горла, и она рассмеялась своим удивительным смехом. Нэйт уже успел забыть, каков он, этот ее смех, от которого у любого станет светло на душе. На ферме она почти не смеялась.
Табак, который они везли, был накрыт светлым брезентом, наброшенным на высокую раму.
– Наверное, мы похожи на огромное привидение, – сказала Чесс. – Всякий фермер, который сейчас не спит, перепугается до смерти.
– Вполне возможно, – усмехнулся Нэйт. – Только испугается он не привидения. Он просто поймет, что Нэйт Ричардсон везет продавать свой табак на целый месяц раньше его самого.
– А это хорошо?
– Хорошо, если у тебя такой табак. Лучшие лимонные рубашки, какие только можно увидеть. Покупатели задерут цену выше крыши.
Нэйтен был полон воодушевления. Он рассказывал и рассказывал о выдающихся качествах покрытого брезентом табака за их спинами. Чесс едва поспевала за потоком его слов, так быстро он говорил.
…В мае и июне была такая засуха, что многие фермеры потеряли урожай. Но Ричардсоны изо дня в день по полдня таскали ведрами воду из ручья, и растения выросли сильными и прямыми. Потом, когда в июле зарядили дожди, их табак выстоял, не полег… а у многих в округе поля представляли собой жалкое зрелище. На рынке будет мало хорошего листа, все толкуют об этом уже несколько месяцев, а раз так, то за него можно будет взять высокую цену. А лист, который везут они, не просто хорош, он близок к совершенству. Почти треть обладает качеством покровного листа, а это качество самое лучшее, к тому же все покровные листы – лимонные, да, настоящие лимонные рубашки. Да, ничего не скажешь, в сушке и сортировке Джош, пожалуй, понимает больше, чем кто-либо во всей Северной Каролине. С ума можно сойти, как он цепляется за старые способы и не терпит никаких новшеств, но когда речь идет о сушке табачного листа, старые способы – самые лучшие, а Джош знает их как никто…
«Все дело в температуре, понимаешь? Как нагреть сарай сначала до девяноста градусов, потом до ста десяти, потом еще больше – до ста тридцати, а иногда и до ста сорока. И еще надо знать, как долго держать лист при каждой из этих температур и когда открывать дверь сарая, чтобы в сохнущие листья опять попало немного влаги, и когда надо подбавить в кучи древесного угля, а когда наоборот, разгрести их, чтобы они остыли. Некоторые толкуют, что тут-де существует своя раз навсегда установленная система, что-то вроде точной науки, но если бы это и впрямь было так, лимонные рубашки не были бы такой редкостью. Нет, это не наука, это почти колдовство – то, как Джош направляет сушку».
– А что такое лимонные рубашки? – спросила Чесс, когда Нэйт остановился, чтобы перевести дыхание. Она была ошеломлена, когда он вдруг обнял ее за плечи правой рукой.
– Господи помилуй, Чесс, я и забыл, как многого ты не знаешь.
Его голос звучал тепло, таким же теплым было его короткое объятие. Чесс чувствовала себя наверху блаженства; ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы прислушаться к тому, что он говорил.
Лимонными были табачные листья. Это был самый лучший цвет; другие два сорта назывались «оранжевый» и «красное дерево». Рубашка, или покровный лист, – это самый лучший лист, в него заворачивается связка жевательного табака. Каждое табачное растение дает восемнадцать листов, во всяком случае у них с Джошем. Некоторые фермеры позволяют им дорасти до двадцати четырех и даже больше, другие – только до двадцати. Нижние листья бывают покрыты песком, потому что лежат на земле, к тому же они жестче и грубее остальных. Они немногого стоят. Листья, растущие на самом верху, тоже дешевы. Настоящий урожай – это средние листья, у них самый лучший букет. Обычно их размельчают для получения курительного табака. А лучшие из всех – это те, что растут в самой середине, так, что сверху и снизу от них располагаются листья, идущие на курево. Их-то и называют покровным листом или рубашками. Фермеру повезло, если с одного растения он получил две рубашки, потому что эти листья должны быть целыми, без надрывов и без дырок, проеденных табачными гусеницами – а эти дьяволы способны сожрать лист быстрее, чем человек съест отбивную.
А если учесть, что после сушки лист почти всегда выходит оранжевым или цвета красного дерева, то становится ясно, какая это редкость – повозка, полная лимонных рубашек.
Чесс подумала, что уже достаточно узнала о табаке и с нее хватит, но не сказала об этом Нэйтену. Конечно, она предпочла бы сейчас вспоминать о том, как он ее обнял, но она любит его, поэтому ей интересно все, что связано с его жизнью, даже рассуждения об урожаях прошлого и позапрошлого годов, и о сложностях сбора семян и их сохранения до сева, и о том, как они с Джошем спорили по поводу новой системы обогрева сушильного сарая, о которой сейчас многие толкуют.
– Если она новая, то она, наверное, и впрямь лучше, Чесс. В такое время мы живем. Люди каждый день придумывают что-то новое. Говорят даже, что в этом году на ярмарке штата в Роли будет демонстрация электричества. Я имею в виду настоящий электрический свет, а не игры с каким-то там приспособлением, от которого становится щекотно ладоням. В прошлом году я говорил по телефону с одним приятелем, который был так далеко, что я даже не мог его видеть! И телефон работал, действовал – то же и с электрическим светом. Мир переменился, здорово переменился. Мать честная, люди уже научились закатывать мясо и овощи в банки, так что они никогда не испортятся и можно есть их не в сезон. А потом очередь дойдет до молока и масла и кто знает, до чего еще! Говорю тебе, Чесс, хорошо жить в такое время!
– Да, хорошо! – Она говорила искренне. И правда, как хорошо жить, особенно сейчас, в эту минуту, когда рядом находится человек, которого она любит. Ее муж!
Ее шелковая ночная рубашка лежала в саквояже, который стоял у ее ног, и она вымыла волосы. Если за табак дадут очень высокую цену, она попросит Нэйтена купить ей маленький флакон одеколона. На ночь они остановятся в гостинице.
– Расскажи мне о Дэнвилле, – попросила Чесс.
