Текст книги "Из золотых полей"
Автор книги: Александра Рипли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)
Нэйт был уверен, что Джим сделает, как обещал.
– Джим хороший парень, – сказал он.
Затем он вытащил из укромного уголка ящик с моделью сигаретной машины, поставил его на стол и развернул миткаль, которым он был обернут.
Чесс принялась мыть грязные тарелки, оставшиеся после ужина.
«Это несправедливо, несправедливо! – мысленно повторяла она, вне себя от возмущения. – Он столько работал, и вот все идет из рук вон плохо без всякой его вины. Наверное, он сейчас совсем пал духом».
Вымыв и убрав посуду, она подошла к своему чемодану. Он заменял ей комод, которого у нее не было. Она достала оттуда газетную вырезку со статьей о прошлогоднем триумфе Нэйтена, когда он привез на аукцион лимонные рубашки. Дешевая бумага уже начала желтеть.
– Смотри, что я нашла, когда прибирала свои вещи, – сказала она и, пройдя через всю комнату, протянула вырезку Нэйтену.
Он поднял взгляд от модели. Увидев, что она держит в руке, он расхохотался.
– Ты что, намекаешь, что тебе хочется бросить мельницу и опять растить табак? В эту пору на нем бывает особенно много гусениц.
Ответом ему было брезгливое выражение, исказившее ее лицо.
– Я сказал это в шутку. Не беспокойся, Чесс. Один день еще ни о чем не говорит, кроме как о том, что иной раз я веду себя как отпетый дурак. Когда мы с Джимом только здесь поселились, я объездил всех окрестных фермеров, рассказал им о мельнице и они обещали, что будут ею пользоваться. Не понимаю, как я мог вообразить, что на этом можно успокоиться. Если хочешь чего-нибудь добиться, надо постоянно напоминать людям, кто ты такой и что им предлагаешь. Ты должен буквально впихивать это им в глотки.
Завтра, как только Джим вернется, мы с тобой сделаем вот что: намалюем краской объявления на каждом придорожном камне и стене. Если кто-нибудь вдруг вздумает явиться на мельницу с зерном, им займется Джим. В крайности с помолом может справиться и один работник.
Так что выбрось эту старую бумажку, Чесс. С прошлым покончено. Теперь меня волнует только будущее.
Нэйт осторожно тронул пальцем модель сигаретной машины, и ее миниатюрный вал-шестерня задвигался вверх-вниз.
– Гениальная работа, – сказал он убежденно. – Когда будешь сочинять письмо старику, так и напиши.
– В этом нет нужды. Огастес Стэндиш никогда не сомневался в том, что он – гений.
– Ты сильно скучаешь по дому?
– О чем ты, Нэйтен? Мой дом – здесь.
Нэйт обвел взглядом комнату.
– Но ведь это совсем не похоже на то, к чему ты привыкла. Я уже не раз об этом думал.
Чесс пренебрежительно фыркнула:
– Фу, что за чушь! Ты сможешь построить мне такой же дом, как Хэрфилдс, когда станешь сигаретным королем Северной Каролины.
– Что-о? Северной Каролины? – прорычал Нэйт в шутливом негодовании. Он улыбался. – Ты недооцениваешь меня, женщина! Самое малое – всех Соединенных Штатов!
Он опять коснулся пальцем модели.
– Обещаю: так оно и будет, – на этот раз он уже не шутил.
– В конце этой недели я дам расчет Джиму, – продолжал он. – Если он еще не уволился сам.
– Нэйтен, как ты можешь уволить Джима?! Ведь он твой друг!
Он взглянул на нее так, словно она заговорила на иностранном языке:
– Речь идет о бизнесе. Причем здесь дружба?
И он снова принялся разглядывать модель. С минуту Чесс наблюдала за ним, затем отвела взгляд.
«Я совсем его не знаю. Я замужем за ним. Я его люблю. Но, в сущности говоря, он остается для меня незнакомцем. Интересно, наступит ли когда-нибудь день, когда он перестанет меня удивлять? Надеюсь, что нет».
* * *
– Я решил перебраться в город, – едва войдя, объявил Джим.
У Чесс словно камень с души свалился.
– Мне будет тебя не хватать, – сказала она.
– Придется тебе подождать до завтра, – заметил Нэйт. – Нам с Чесс надо сегодня кое-что сделать, и мы сейчас уедем. А ты останешься на мельнице.
– Завтра так завтра, – добродушно согласился Джим и улыбнулся своей обычной смущенной улыбкой. – Когда будешь в Дерхэме, Чесс, заходи проведать меня. Я буду работать в магазине мистера Энджира.
А она-то беспокоилась из-за того, что Нэйтен собрался его уволить. Видно, ей еще многое предстоит узнать о том, как делается бизнес.
* * *
В доме было слышно, как повозка, груженная зерном, едет по дороге, ведущей к их мосту, и они выходили ей навстречу и вместе с клиентом шли на мельницу. При этом Чесс всякий раз испытывала несказанное облегчение. Деньги, получаемые за помол, были нужны им позарез, ведь прежние сбережения Нэйта таяли с ужасающей быстротой.
Он же, напротив, досадовал из-за того, что клиентов становится все больше, так как целиком был поглощен работой, которой занимался в доме, и не желал от нее отрываться.
Он создавал сигаретную машину, со скрупулезной точностью вырезая из дерева каждую деталь. При этом размеры модели Огастеса Стэндиша увеличивались в четыре раза.
Чесс любила наблюдать, как он работает, особенно по вечерам, когда свет керосиновой лампы накладывал мягкие тени на его лицо и горло, подчеркивая каждую впадинку. Он был полностью сосредоточен на своей работе и не замечал, что она на него смотрит. Тонкие светлые стружки, закручиваясь в колечки, скользили вниз из-под его резца и бесшумно опускались на пол, словно падающие звезды.
Чесс с удовольствием вдыхала бодрящий, свежий аромат дерева. Было тихо, только за окном стрекотали кузнечики и по временам доносился далекий крик совы. Чесс упивалась этой безмятежной интимностью, как шампанским.
По утрам она сметала все стружки вместе и ссыпала в мешок, сшитый из миткаля, который был когда-то натянут над табачной рассадой. Стружек набралось уже немало. К тому времени, когда Нэйтен завершит работу, у них вместо кучи соломы будет матрас. Тогда она скажет ему, что хочет родить от него еще одного ребенка.
* * *
В отличие от Нэйтена, Чесс выбегала навстречу фермерским повозкам, радуясь от всей души. Мельница нравилась ей необычайно, и все, что было с нею связано – тоже. Внутри было очень хорошо: просторно, потолок высокий, окна огромные, много воздуха и света. Она обожала наблюдать, как мелется зерно; от грохота вращающихся гранитных жерновов деревянный пол под ее ногами вибрировал, а разлетающиеся веером отруби напоминали рябящую под ветром реку в Хэрфилдсе.
Мука была на ощупь совсем как шелк, и пальцы оставляли потом белые следы на всем, к чему прикасались. К концу дня пол бывал покрыт тонким белым налетом. Это выглядело так красиво, что Чесс было жалко подметать и мыть его: не хотелось уничтожать эту безупречную белизну. Зато наутро, открывая дверь перед первым клиентом, она ощущала прилив гордости за то, что у нее так чисто. Она была уверена: чистота играет далеко не последнюю роль в том, что клиентов у них с каждой неделей становится все больше. Чесс хорошо помнила противный кислый запах, который стоял на мельнице, что находилась неподалеку от Хэрфилдса. Она терпеть не могла туда ездить.
Большинство фермеров ждали снаружи, когда смелется их зерно, но некоторые желали присутствовать при помоле, так как подозревали, что мельник может присвоить часть их муки. Чесс очень нравилось разговаривать с ними, перекрикивая громыхание жерновов. При этом она всегда просила клиента взять с собой жену, когда он поедет на мельницу в следующий раз.
– Я приехала сюда недавно и только начинаю знакомиться, – кричала она. – Мне хочется завести много подруг!
Однажды в октябре ей пришлось мысленно отругать себя за чрезмерную общительность. Клиент был высокий худощавый мужчина со светлыми волосами и длинным носом с интригующей горбинкой на переносице. Увидев горбинку, Чесс подумала:
«Интересно, кто победил в той драке?»
Когда жернова остановились и она начала наполнять мукой его бочонок, он вдруг приблизился к ней, пройдя по россыпи отрубей.
– Прошу прощения, миссис Ричардсон, но я не могу удержаться от вопроса: вы случайно не из Виргинии? У вас, если я не ошибаюсь, виргинский выговор.
Его учтивая, культурная речь разительно отличалась от говора северокаролинских фермеров. Чесс посмотрела на него с любопытством.
– Я с Джеймса, – ответила она.
«Интересно, знает ли он, где это!»
Он отвесил ей низкий поклон.
– Мадам, позвольте представиться. Мое имя – Генри Хортон. Возможно, вы знаете моего кузена, Хортона Бартона?
– Ну, конечно же, знаю! Ведь это я была той маленькой негодницей, которая столкнула его в реку в тот самый день, когда ему исполнилось шесть лет и его родители устроили детский праздник. Как он сейчас поживает? Он здоров?
Чесс была в восторге. Услышать имя старого знакомого – лучше этого могла быть только встреча с ним.
Смех Генри Хортона был похож на паровозный гудок: такой же пронзительный и ошеломляющий. Он оборвался так же внезапно, как и разразился.
– А знаете ли вы, – сказал он, – что с тех пор он безумно боится воды?
Его глаза весело блеснули. Чесс подумала, что Генри Хортон, должно быть, не слишком любит своего кузена.
Она протянула ему руку, обсыпанную мукой.
– Здравствуйте, мистер Хортон. Я вела себя крайне невежливо. Мне следовало тотчас же назвать вам свое имя. Франческа Ричардсон. До замужества – Франческа Стэндиш.
– Миссис Ричардсон, я ваш покорный слуга.
Хортон взял ее руку и низко склонился над ней, но не поцеловал. Все было проделано абсолютно comme il faut[17]17
Надлежащим образом (фр.).
[Закрыть].
– Какой счастливый случай свел нас вместе, – сказал он. – Моя жена непременно захочет нанести вам визит, если это удобно. У нас тут неподалеку плантация. Надеюсь в самом ближайшем будущем принять в нашем доме вас и мистера Ричардсона.
Чесс улыбнулась.
– Благодарю вас, мистер Хортон. Я буду счастлива навестить вас.
Сердце у нее упало. Ведь для этого визита ей нечего надеть! Ее лучший наряд был сейчас на ней, истончившийся чуть ли не до дыр от ежедневной стирки. Конечно, ей очень хочется завести друзей среди соседей, но не таких, в обществе которых ей было бы неловко за то, как она одета.
Со второго этажа спустился Нэйтен.
– Еще одна повозка подъезжает. Пойду разгружу ее и обвяжу мешки.
Чесс взяла метлу, чтобы обмести жернов и приготовить его для следующего клиента.
«Глупо беспокоиться об этом визите, – подумала она. – Нэйтен ни за что не согласится оторваться от работы над, своей машиной ради того, чтобы пойти в гости. О Господи, да ведь я забыла отдать мистеру Хортону его муку!»
* * *
– Само собой, пойдем, раз нас пригласили, – сказал Нэйт, когда Чесс рассказала ему о разговоре с Генри Хортоном. – Я слышал о нем. У него земли больше трех тысяч акров, и немалая ее часть занята пшеницей и кукурузой. Он мог бы в одиночку обеспечить нашу мельницу работой.
К тому же, у кого земля, у того и влияние. У Хортона наверняка полно друзей в законодательном собрании и администрации штата. В будущем его связи могут нам понадобиться.
– Но, Нэйтен, я не могу пойти. У меня нет подходящего платья.
– Платье купим в Дерхэме. И не одно, а два. Но ты, кажется, сказала, что его жена приедет к нам сюда? – Нэйт обвел взглядом убогую комнату. – Так вот оно что – ты не хочешь, чтобы они увидели, как мы живем. Что ж, я понимаю. Напиши им записку, сошлись на занятость, а я отвезу ее Хортонам вместе с мукой.
Чесс захотелось его ударить.
– Ничего ты не понимаешь, Нэйтен Ричардсон. Я вовсе не о том думаю, чтобы пустить Хортонам пыль в глаза. Если миссис Хортон приедет к нам, она примет меня такой, какая я есть, и неважно, как я буду одета и какова будет обстановка. Но если мы поедем к ним с визитом, я должна быть одета так, как принято в ее доме. Таковы правила.
– Так ты пригласишь ее сюда?
– Разумеется. Надо будет здесь прибраться. Все покрыто мучным налетом.
Нэйт изумленно покачал головой.
– Чесс, ты настоящая леди, – сказал он с восхищением. – Гонору в тебе на пятерых, но одного у тебя никак не отнимешь – ты леди с головы до пят.
* * *
Эдит Хортон тоже была настоящая леди. Она ни словом, ни взглядом не дала понять, что для нее непривычно, когда кто-то из ее знакомых живет в доме, где всего одна комната, и пьет кофе из жестяных кружек. Она сказала Чесс, что обожает показывать гостям свой розарий, и спросила, смогут ли мистер и миссис Ричардсон быть на званом ленче, который она дает восемнадцатого октября. Если хорошая погода продержится до тех пор, она сможет поставить столы в саду, среди роз.
Чесс приняла приглашение.
– Эдит Хортон – настоящая леди, – сказала она Нэйту. – Она дала мне почти две недели, чтобы я могла сшить себе платье, и пригласила на ленч, а не на обед, поскольку понимает, что вечерний туалет был бы мне совершенно ни к чему.
Нэйт рассмеялся:
– Хорошо, что мне приходится вести дела с мужчинами, а не с дамами. По части всяких хитрых штучек вы, дамы, дадите сто очков вперед самому продувному из мужчин.
Глава 19
Погода стояла чудесная – все еще длилось бабье лето, теплое, но не жаркое. Многие из розовых кустов Эдит Хортон зацвели во второй раз, и мягкий, порывистый ветерок был напоен ароматом роз. Чесс хотелось, чтобы время остановилось и прием в саду продолжался вечно.
Впервые за много лет на ней было платье, сшитое для нее на заказ, а не переделанное из старого платья матери, и она знала, что выглядит в нем отлично – да и как могло быть иначе? Джим Монро направил Чесс к модистке, делавшей покупки в магазине Энджира, а эта модистка, мисс Маккензи, выписывала альбомы выкроек прямо из Европы. Она и просветила Чесс по части моды. К тому же сегодня на Чесс впервые в жизни был ее собственный, а не материнский корсет, длинный и узкий, как предписывала последняя мода. Женщинам высоким и худым такие корсеты подходили идеально, а маленьких и пухленьких делали смешными. Чесс наслаждалась, сравнивая себя с большинством приглашенных дам.
Новое платье в белую и серую полоску придавало ей гордый, величественный вид. Оно было не отрезное по талии, а цельнокроенное; далеко не каждая женщина могла носить такой фасон. Стройность ее фигуры еще больше подчеркивали продольные полосы и белая плоеная треугольная вставка на груди, обшитая черной бархатной тесьмой. Юбка поверх турнюра была отделана плоеным белым кружевом, а между турнюром и белеющими снизу стильными пышными сборками плоеной нижней юбки красовался большой черный бант.
Сапожки на Чесс тоже были самые модные: сшитые из тонкой черной кожи, с узкими каблуками в дюйм высотой и рядами блестящих черных пуговиц по бокам.
Белые пуговицы на своих белых лайковых перчатках она также заменила на черные.
Прибавив ко всему этому пеструю шотландскую шаль, доставшуюся ей от бабушки, и старинное фамильное жемчужное ожерелье, Чесс чувствовала себя королевой.
Окружающие обращались с нею так, словно она ею и была. Любовь южан к своей истории и тоска по утраченному величию Юга превратили в их глазах плантаторов прибрежной Виргинии в своего рода аристократию, единственную, которой могла бы похвастаться Америка. Чесс была олицетворением этой аристократии, и ее почти боготворили.
Она надеялась, что Нэйтен заметил это и испытывает гордость за свою жену. Что касается ее, то она, конечно, гордилась своим мужем. Он выглядел превосходно в своем ричмондском костюме, купленном в день их свадьбы, а стрижка, которую ему сделал дерхэмский парикмахер, шла ему не в пример больше, чем его обычная прическа – результат собственноручного подрезания волос охотничьим ножом. Он явно не скучал, и трое мужчин, с которыми он разговаривал, тоже: они покатывались со смеху. Рядом с Нэйтеном все трое казались бледными и заурядными.
Хорошо бы, если б к десерту подали шампанское. Нэйтену оно подошло бы как нельзя лучше. Ведь сегодня особый день – и дело здесь не только в чудесной погоде, розах или радостях общения. Сегодня, в час пополуночи, Нэйтен кончил вырезать последнюю деталь сигаретной машины. Чтобы отметить такое событие, нужно шампанское, никак не меньше.
И шампанское действительно подали, а изысканный ленч состоял из семи блюд. Задолго до того, как он закончился, Чесс почувствовала, что модный узкий корсет ей жмет.
Она сказала об этом Нэйтену, когда они возвращались домой. Он долго посмеивался. Он был полностью удовлетворен тем, как прошел день. Нет, сам ленч ему не понравился, уж чересчур затейливо все было приготовлено, так что он не узнал половины еды, которую клал в рот. Но зато на этом ленче он познакомился с тремя членами законодательного собрания штата, которых весьма позабавил его рассказ о том, как адвокат в Хиллсборо попытался его надуть, когда он покупал землю. А еще он узнал немало интересного о закулисной стороне деловой жизни Дерхэма.
Приехав домой, он сначала расплатился с двумя работниками, которых нанял на день для работы на мельнице, а когда они ушли, пересказал Чесс то, что слышал на ленче. Джеймс Бонсак закончил переделывать свою сигаретную машину и получил на нее новый патент, в котором она описывается как «усовершенствованная». Кроме того, он основал компанию, которая будет продвигать ее на рынок.
– Он бы не стал этого делать, Чесс, если бы его машина не работала. Я чувствую, как он дышит мне в спину. Аллен и Джинтер уже начали испытывать эту машину на своей фабрике.
Она перебила его:
– Я сегодня же напишу дедушке. Он может разузнать у дяди Льюиса, как она работает.
– Как раз об этом я и хотел тебя попросить. Предположим, машина Бонсака работает. Что это будет значить для нас? Для того, чтобы заработала наша, нам нужно самое малое четыре месяца, а потом появятся и другие проблемы: покупка табака, бумаги, клея и сбыт готовых сигарет.
– Но разве в Дерхэме нет табачных аукционов? Нет, вопрос глупый, можешь на него не отвечать. На аукционе тебя бы сразу узнали. А как насчет…
Они проговорили несколько часов, намечая план своих дальнейших действий, прикидывая издержки и возможную прибыль от мельницы, обсуждая будущие трудности и записывая, какие сведения им понадобятся, чтобы принять окончательные решения.
* * *
Нэйт отгородил угол в просторной комнате, где были установлены жернова. И стены и дверь он соорудил из крепких толстых досок. Дверь загородки запиралась на железный засов с висячим замком. Ключ от него Нэйт носил на шее, на кожаном шнурке.
Модель Огастеса Стэндиша была перенесена в загородку и водружена на специальную подставку. Вырезанные из дерева части машины Нэйт сложил на полу.
Чесс написала запросы поставщикам сигаретной бумаги.
Теперь надо было собрать машину. Втайне. По ночам. А днем они по-прежнему будут работать на мельнице. Когда машина будет собрана, они узнают, работает она или нет. Ее модель работала – без табака и без бумаги. Но модель – это идея, а не настоящая машина.
* * *
– Нэйтен, так нельзя. Так ты надорвешься.
Глаза Чесс покраснели от недосыпания, под ними темнели круги. Керосиновая лампа в ее руке качалась.
– Ты что, не можешь держать лампу неподвижно? Как я буду работать при таком свете?
Несмотря на ночной холод, он весь вспотел, стараясь удержать в нужном положении громоздкую деталь машины.
– Никак не будешь, – резко ответила Чесс и поставила лампу на пол.
Нэйт уронил тяжелый деревянный загрузочный бункер, который держал в руке.
– Я мог бы убить тебя! – заорал он.
– Ты оказал бы мне этим услугу, до того я сейчас устала. Нэйтен, послушай, хватит на сегодня. Скоро уже рассветет, а мы с тобой совсем не спали.
Он испустил тяжелый вздох, похожий на стон.
– Ты права, ты права. Я начал делать ошибки. Пойдем спать. Но сначала все-таки посвети мне минутку, пока я не поставлю этот бункер куда-нибудь, откуда он не упадет… О-ох, он еще тяжелее, чем мне казалось. Наверное, придется его постругать.
– Положи эту гадкую штуку на пол и иди спать.
Они оба падали с ног от усталости, и виной тому было не только недосыпание, накапливающееся из ночи в ночь. Хуже всего было то, что для идеальной подгонки отдельных частей друг к другу Нэйту приходилось обстругивать каждую крупную деталь или шлифовать ее наждачной бумагой. А некоторые и вовсе нужно было вырезать заново. Он шесть недель работал как проклятый, но успел собрать только остов машины. Уже наступил декабрь и было ясно, что ему не удастся завершить работу до весны, как он рассчитывал вначале.
Между тем по всей округе с валунов, стен сараев и плакатов, установленных на деревьях, кричали надписи, превозносящие достоинства сигарет, изготовленных на фабрике Дьюка. В Дерхэме поговаривали, что рабочие-евреи, привезенные из Нью-Йорка, произвели для старого Дьюка с сыновьями больше девяти миллионов сигарет и все сигареты до единой уже проданы.
Из всех новостей последнего времени хорошей была только одна, та, которую сообщил в своем письме Огастес Стэндиш. Машина Бонсака так часто ломалась, писал старый Стэндиш, что Аллен и Джинтер отказались покупать ее. Оказалось, что девушки-работницы сворачивают сигареты быстрее. В письме содержалось еще одно известие, сопровождаемое ироническим комментарием:
«Вы, несомненно, слышали о несчастье, постигшем первую машину Джимми Бонсака. Во время перевозки на фабрику Льюиса Джинтера она была оставлена на ночь на грузовом дворе в Линчберге, где неким таинственным образом воспламенилась и сгорела дотла.
Моя дорогая Чесс, мне было бы весьма любопытно узнать, перечитывала ли ты в последнее время сказки Ганса-Христиана Андерсена? У него есть сказка с названием, которое почему-то никак не выходит у меня из ума – «Огниво».
* * *
– Причем здесь сказки? – удивился Нэйт. – На что он намекает?
– Он интересуется, не мы ли сожгли машину Бонсака. – Чесс вдруг подняла голову и пристально посмотрела на мужа. – Не может быть, чтобы ты…
– Почему не может быть? Именно так бы я и поступил, если б узнал, что машину Бонсака оставили на ночь без присмотра. Но к Линчбергу я и близко не подъезжал. К тому же от этого поджога все равно не было толку – ведь Бонсак просто взял и изготовил другую машину. А вот мне это было бы не под силу. Я и одну никак не могу собрать.
В конце своего письма Огастес Стэндиш без ложной скромности замечал, что конструкция его машины не имеет ни одного из тех недостатков, коими изобилует изобретение Бонсака.
– Во всех недостатках виноват я, – с ожесточением сказал Нэйт. – Но я их одолею, даже если это будет стоить мне жизни.
* * *
Одиннадцатого декабря они смололи больше зерна, чем когда-либо прежде – фермерские повозки подъезжали одна за другой. Наплыв клиентов объяснялся просто – день был воскресный, а по воскресеньям из всех мельниц округи работала только мельница Ричардсонов. Работа в священный день Отдохновения, который следовало посвятить Богу, многими порицалась, но зато давала немалый доход.
К концу дня Чесс уже с великим трудом удерживала на лице приветливую улыбку и обрадовалась раннему зимнему закату. Когда она махала рукой вслед удаляющейся повозке последнего клиента, небо на западе было уже красным. Голова у нее раскалывалась, потому что она с самого рассвета ничего не ела, на это просто не было времени. Дома она с сознанием выполняемого долга выпила свою яично-молочную смесь, но на ужин пришлось довольствоваться остатками обеда. Правда, Нэйтен этого не заметил.
Чесс легла спать, а он еще несколько часов работал, обстругивая и шлифуя детали машины. Когда он наконец лег, то сразу же заснул как убитый, едва его голова коснулась подушки. Однако через полчаса он вдруг проснулся и сел на кровати. Это резкое движение разбудило Чесс, она повернула голову к мужу, но в темноте не могла различить его лица.
– В чем дело? – спросила она, но он тут же зажал ей рукой рот, а вместе с ним и нос.
– Тсс, молчи, – прошептал он, наклонившись к ее уху. Потом убрал руку с ее лица, и она снова смогла дышать.
По чуть слышным звукам она поняла, что он натягивает на себя джинсы и вынимает из сумки револьвер. Но она не могла взять в толк, что означает другой звук – тупые, тяжелые удары, доносившиеся со стороны мельницы. Чесс села и опустила ноги на ледяной пол.
От внезапного шепота Нэйтена она вздрогнула всем телом. Она не слышала, как он подошел.
– Возьми дробовик, – прошептал он, вкладывая оружие ей в руки. Сталь стволов была такой холодной, что в первое мгновение обожгла ее пальцы.
– Сядь на корточки за матрасом и целься в дверь. Если кто-нибудь попытается войти, прострели в нем дырку, и неважно, куда попадешь, главное – попасть. Если это буду я, то сразу же выкрикну твое имя. Если услышишь его – не стреляй.
Чесс осознала, что безотчетно затаила дыхание, только когда от недостатка воздуха перед ее глазами заплясали разноцветные точки. Она глубоко вздохнула, и тотчас услышала выстрелы. Бах! Бах-бах! Бах! Бах!
Ее руки вдруг сделались скользкими. Неужели она вспотела – в таком-то холоде? Все тело ныло от неподвижности. Но вокруг снова было тихо. Потом она различила шаги на мосту. Кто-то шел к дому, ступая почти бесшумно. Чесс вытерла руки о ночную рубашку: сначала одну ладонь, затем другую, вскинула дробовик и прижала приклад к плечу.
«Ненавижу дробовики, – подумала она. – От выстрелов на плече наверняка будет синяк».
Она едва удержалась, чтобы не хихикнуть.
– Чесс!
Она была уже готова выстрелить, когда услышала свое имя. Ее тело непроизвольно дернулось, и она опустила ружье.
Нэйт торопливо вошел в дом и кинул горсть щепок на тлеющие в очаге угли. Сухая растопка мгновенно вспыхнула и затрещала. Ее треск показался Чесс очень громким. Когда Нэйт бросил в очаг полено, от него взвился рой искр.
– Когда в следующий раз к нам посреди ночи явятся непрошеные гости, напомни мне, пожалуйста, чтобы я встретил их в сапогах.
Он улыбался, но при свете огня было видно, что улыбка эта вымученная.
– Что случилось? С тобой все в порядке?
– Положи ружье. Хватит с нас стрельбы!
Он вдруг резко наклонился, словно его скрутила острая боль.
– Ты ранен! – Она уронила дробовик на матрас, вскочила на ноги и бросилась к нему.
Он вскинул руку, показывая ей, чтобы она не приближалась.
– Нет, я не ранен. Я не дал им такой возможности – вообще не дал им ни одного шанса. О Господи… – В его голосе звучало отчаяние и мольба о прощении. – Их было двое. Один прижимал одеяло к двери загородки, где я собираю машину, а другой бил топором по замку.
Они меня даже не видели, Чесс. Я убил их выстрелами в спину.
Он смотрел на нее так, словно она его в чем-то обвиняла. Лицо его было перекошено от стыда.
– Ну скажи, что мне было делать? Вызывать их на дуэль? Я просто взял и застрелил их, как будто это были хорьки или вонючие скунсы. Ничего другого эта дрянь не заслуживала.
Он смотрел на Чесс расширенными, потрясенными глазами.
– Сегодня я в первый раз в жизни выстрелил в человека, – тихо проговорил он, и его начала колотить дрожь. Чесс крепко обняла его и левой рукой прижала его голову к своему плечу.
Она чувствовала странную успокоенность и безграничную любовь к этому человеку. Она закрыла глаза и изо всех сил пожелала, чтобы ее спокойствие передалось ему.
Овладев наконец собой, Нэйт вытер лицо краем ее юбки.
– Прости меня, – пробормотал он.
– Простить? За что, Нэйтен? Напротив, я горжусь тобой. Горжусь потому, что ты сделал то, что должен был сделать, и потому, что от этого у тебя так скверно на душе. А куда ты денешь трупы?
– Я уже сбросил их в ручей. Течение унесет их далеко. Когда достаточно развиднеется, я вымою пол.
– Я помогу тебе.
В эту ночь они больше не ложились спать. Чесс сварила кофе, потом они пили его и разговаривали. Первая загадка: откуда посторонние могли узнать про их машину? В том, что тем двоим нужна была именно она, сомневаться не приходилось, ведь дневную выручку они не тронули – деньги оставались в кассе, откуда Чесс из-за усталости забыла их взять.
И вторая загадка: кто послал их и зачем? Чтобы украсть модель? Чтобы уничтожить машину?
В конце концов Нэйт сказал, что хватит строить догадки. Им все равно никогда не узнать точных ответов. Одно ясно: кто бы ни послал тех двоих и какую бы цель им ни поставил, он никогда не дознается, что с ними стало. А самое главное – вот что: кто-то знает про их машину и считает ее настолько серьезной угрозой своим интересам, что даже нанял тех двоих и отправил их на ночной разбой.
– Помнишь, что случилось с первой машиной Бонсака? – сказала Чесс. – Ее сожгли в Линчберге.
– Помню. Возможно, за всем этим стоит один и тот же человек. Как бы то ни было, впредь мы должны быть вдвойне осторожны. И мне надо съездить в Дерхэм, чтобы послушать, о чем там говорят.
После тщательного мытья и посыпания мукой, кровавые пятна на полу сделались совсем незаметными. Об убийстве никто не узнал.
Но по ночам Чесс стали сниться сны, старые страшные сны, которые не тревожили ее вот уже много лег.
Ей снилось, что ей пятнадцать лет, кругом весна и везде: и у ее ног, и на ветвях деревца над ее головой – цветут цветы. Это кизиловое деревце и его белые-белые цветки осыпаются, срываемые душистым ветерком. Вниз, вниз – на бесформенную, мокрую, красную массу – и белые лепестки вмиг алеют… Рядом лежит серая, в красных брызгах шляпа, а вот мундир, тоже мокрый и красный, и на красном – золотые точки пуговиц… И чуть поодаль – откинутая в сторону изящная рука с золотым кольцом на мизинце.
Ей снова снился тот кошмар, который мучил ее после смерти отца. Только теперь в нем было два изуродованных тела и куда больше крови, много-много крови, столько, что она сливалась в красный поток, и этот поток уносил расстрелянные тела прочь – медленно, очень медленно, пока они не пропадали из глаз. Оставался только запах смерти, смешанный с запахом забрызганной кровью свежей муки.
К счастью, просыпаясь, она тут же забывала свой сон. И осознавала только, что она рада пробуждению, хотя за ночь нисколько не отдохнула.
* * *
Нэйт объявил, что собирается нанять человека для работы на мельнице. Самого здоровенного, какого сможет найти, и самого что ни на есть злобного вида.
– Он будет заменять меня на мельнице по вторникам и средам. Это даст мне время, чтобы здесь, в доме, довести до ума детали машины и иногда ездить в Дерхэм.
Деньги на заработную плату у них были: мельница приносила изрядный доход, и они уже немало скопили.
– Прежде чем нанимать, покажи его мне, – сказала Чесс. – Ведь мне с ним работать. И к твоим двум дням я хочу добавить еще один свой – в этот день ты будешь работать на пару с ним, а я буду оставаться дома. Я хочу немного украсить наше жилище, а то оно стало похоже на хлев. И еще мне хочется иногда принимать гостей. На мельнице я познакомилась с женами многих здешних фермеров, к тому же четыре дамы из тех, что были на ленче у Эдит Хортон, приезжали с визитами и, не застав меня дома, оставили свои визитные карточки.
– А почему они не могли просто перейти через мост и зайти к тебе на мельницу?
– Потому что это были светские визиты.
– Опять ваши хитрые дамские правила, да?
– Не ломай себе над этим голову, Нэйтен. Просто выбери еще один день, когда ты будешь работать на мельнице вместе со своим монстром, а я буду предоставлена самой себе.
