Текст книги "Из золотых полей"
Автор книги: Александра Рипли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)
Глава 24
Джинтеры настаивали, чтобы они остановились в их доме. Миссис Джинтер попросила Нэйта уговорить Чесс, он ответил, что пробовал, но у него ничего не вышло.
Тогда Льюис Джинтер предоставил в их распоряжение целый этаж в своем отеле, приказав служащим не селить никого в пустующие номера и поставить на особое обслуживание люкс, в котором остановились мистер и миссис Ричардсон.
А его жена прислала свою портниху, чтобы та сняла с Чесс мерку для пошива траурной одежды. Вскоре в люкс доставили коробки с черными вуалями, перчатками, чулками, шалью, платьем, накидкой, шляпой и носовыми платками.
Пока ей шили траур, Чесс продолжала носить голубое шелковое платье, сшитое для поездки. Именно в нем она была, когда обговаривала с мистером Перри юридические вопросы и просматривала бумаги. Нэйт молча сидел рядом, пока старый адвокат рассказывал ей, как умирал Хэрфилдс.
Огастес Стэндиш еще при жизни передал землю арендаторам-неграм, которые за это должны были снабжать дом провизией, а также Сцилле, которая обязалась работать в Хэрфилдсе кухаркой вплоть до кончины своего старого хозяина. Согласно его завещанию, его невестку, миссис Кэтрин Стэндиш, надлежало определить в Дом призрения вдов и сирот воинов Конфедерации в Ричмонде. Дом, называемый Хэрфилдсом, и окружающую его землю площадью в десять акров он оставлял своей внучке, Франческе Стэндиш Ричардсон.
Налог на недвижимость за 1881 и 1882 годы не был уплачен.
– Пусть все забирает штат, – сказала Чесс.
Нэйт хотел было напомнить, что сумма неуплаченного налога совсем невелика. Он с удовольствием заплатит. Но она опередила его:
– То, что там осталось, мне не нужно.
Потом она просмотрела фотографии с образцами надгробий и выбрала простые гранитные плиты со строгими, без украшений буквами.
– Я не знаю дат рождения Маркуса и Дианы, – сказала она. – Придется указать только дату их смерти. Я хочу, чтобы их перезахоронили. Они должны лежать вместе с членами моей семьи.
– Возможно, рубиновое ожерелье твоей матери пережило пожар, – заметил Нэйт. – Камни можно было бы оправить заново.
Чесс покачала головой.
– Они фальшивые, – ответила она. – Настоящие были проданы еще в конце шестидесятых. Мама об этом так и не узнала.
Затем она дала адвокату поручение, которое Нэйту показалось странным.
– Я хочу, чтобы вокруг кладбища посадили каштаны. Не американские карликовые каштаны, мистер Перри, а настоящие, такие, какие растут в Европе. Найдите их. Ведь кладбище не разрешается трогать, не так ли, независимо от того, к кому переходит земля?
– Да, это так. Но эти деревья…
– Это не подлежит обсуждению, мистер Перри. Просто увеличьте свой гонорар в связи со сложностью данного вам поручения.
* * *
Причину этого необычного распоряжения Нэйт узнал следующей ночью. Огаста проснулась и позвала свою мать. Чесс встала и подошла к ее кроватке. Нэйт последовал за ней, чтобы в случае чего помочь. Он молча стоял в темноте, незамеченный женой, пока Чесс сидела с ребенком на руках, озаряемая лунным светом, льющимся в окно.
Она успокаивала раскапризничавшуюся Огасту, гладя ее волосы и тихо разговаривая с ней:
– Ш-ш, ш-ш, моя крошка, успокойся, засни, тебе нечего бояться. Твоя мама здесь, с тобой.
Какая ты у меня красивая, мой ангелочек, твои волосы похожи на лунный свет, все серебряные, блестящие. У твоей бабушки были такие же. Иногда она позволяла мне расчесать их своей щеткой из слоновой кости. Они струились по ее спине до самого сиденья скамьи, на которой она сидела. Как серебристо-золотой шелк. Я гладила их, как сейчас глажу твои, чтобы ощутить их мягкую, гладкую шелковистость.
Она любила, когда ей расчесывали волосы. А я обожала их расчесывать. Она закрывала глаза и рассказывала мне о том времени, когда она была молода и мой отец тоже и они вместе ездили в Европу на больших кораблях. Они танцевали на набережных Парижа, когда кругом цвели каштаны, и в королевском дворце в Лондоне, когда розы наполняли воздух сладким ароматом, и среди развалин Рима, когда на темных ветвях магнолий сияли большие белые цветы…
Она покинула меня, Огаста, когда я так в ней нуждалась. Она ушла в мир своих историй, стала жить в нем, покинула меня, и я осталась совсем одна. А вот я никогда тебя не покину, никогда-никогда. Я всегда, до скончания моих дней буду любить и оберегать тебя. Ты никогда не будешь страдать от одиночества или страха.
Я так любила ее, и вот ее больше нет. Как же это печально, как печально…
До сих пор Чесс не могла заплакать о Хэрфилдсе и тех, кто сгорел вместе с ним. Но сейчас, когда она говорила со своей маленькой дочкой, по ее лицу текли слезы. Оно блестело, как серебро, в бледном свете луны. Нэйт молча отошел, оставив ее наедине с ее горем.
* * *
– Слушай, Чесс, я вроде как оказался в каноэ на середине реки, а весла у меня нет. Ты мне поможешь?
Чесс заставила себя изобразить интерес. Но по мере того, как муж излагал ей свою проблему, притворный интерес превращался в настоящий.
Большую часть дня Нэйт провел в конторе фирмы «Джозеф Баркер и Сыновья», которая занималась оптовой торговлей табачными изделиями. Баркер хотел закупать сигареты «Кэсл», но только при условии, что Нэйт начнет их активно рекламировать.
– Без рекламы вы проиграете, – сказал он, – даже если у вас крупная фирма. Низкие цены, конечно, очень способствуют сбыту, но в наше время их уже недостаточно. Человек, которому вы стараетесь продать ваши сигареты, должен захотеть купить именно их, а не какие-то другие. Это азы конкуренции.
Нэйт вручил Чесс пачку бумаг, которую ему дал Баркер.
– После того как Блэкуэлл продал свою компанию Джулу Карру, «Дерхэмский бык» заревел еще громче. Теперь в каждый десятицентовый кисет с табаком на фабрике вкладывают стопочку листков сигаретной бумаги, чтобы покупатель мог выбрать между самокруткой и курением трубки. И они трубят о себе по всему свету.
Чесс быстро просмотрела газетные сообщения, поступавшие из самых разных мест Североамериканского континента. О гигантских, высотой в сто пятьдесят футов афишах с изображениями «Быка» писали газеты Нового Орлеана и Мехико, Сиэттла и Сан-Франциско, Бостона и Квебека. «Бык» смотрел на читателей с занимающих полстраницы рекламных объявлений в журналах и крупных городских газетах.
– Должно быть, Джул Карр потратил на это целое состояние, – в изумлении заметила Чесс.
– Уж будь уверена. Но на увеличении объема продаж он заработал вдвое больше. Поезд уже набирает скорость, Чесс, и нам надо успеть запрыгнуть на подножку. Остальные готовы шагать по головам друг друга, лишь бы попасть в вагон. Посмотри-ка на эту чикагскую газету – «Лиггет и Майерс» купили у нее почти целую страницу. А майор Джинтер расхваливает свои сигареты в журнале «Сэтердей ивнинг поуст».
Нам тоже надо включаться в гонку. Ну как, ты справишься? Ведь это ты придумала название «Кэсл», рисунок и так далее. Это дело как раз по твоей части.
У Чесс голова шла кругом.
– Мне понадобится помощь. Я понятия не имею, в каких городах есть газеты, а журналов в стране, наверное, выходит целая сотня, а может быть, и все пятьсот. Как увлекательно. Конечно же, я этим займусь. Во всяком случае – попытаюсь.
– Вот и отлично. Я скажу Баркеру, что мы согласны, и попрошу подыскать для нас кого-нибудь, кто знает рекламное дело.
Чесс начала перечитывать пачку газетных вырезок, на этот раз медленно. На ее бледных щеках выступил слабый румянец. Трагедия в Хэрфилдсе больше уже не занимала все ее мысли.
* * *
– Доброе утро, миссис Ричардсон. Доктор Фицджеральд к вашим услугам.
В дверях стоял молодой человек, очень высокий и очень худой. Чесс смотрела на него в замешательстве.
– Вы, вероятно, ошиблись этажом, доктор. Здесь все, слава Богу, здоровы.
Молодой человек с наслаждением рассмеялся.
– Вот видите, миссис Ричардсон, перед вами яркий пример словесных ассоциаций в действии. Я – тот специалист по рекламе, которого вы искали, а вовсе не врач. Доктор – это имя, которым меня нарекли при крещении; однако вы, как и следовало ожидать, решили, что это моя профессия. Некоторые и вовсе сразу же начинают показывать мне место, где у них поясничный прострел. Можно мне войти? У нас с вами масса работы.
Чесс, ошеломленная его быстрой, безостановочной речью и фонтанирующей самоуверенностью, невольно посторонилась, пропуская его в комнату. На какую-либо иную реакцию у нее просто не было времени.
Ей только что был преподан наглядный урок, как надо рекламировать товар. Доктор Фицджеральд был одновременно и рекламным агентом, и товаром, который этот агент рекламировал.
– Я велел, чтобы в номер принесли кофе с печеньями, – сказал он. – Пока мы будем есть, я расскажу вам все о себе, а вы расскажете мне все о вашей фирме. Итак, где мы сядем? Пожалуй, вот здесь, в гостиной, здесь очень мило. Прошу вас – он указал рукой на стул, – присаживайтесь.
* * *
– Я села, – рассказывала позднее Чесс Нэйту, – поскольку ничего другого мне не оставалось. Я была совершенно ошарашена. Когда принесли кофе и печенья, я увидела, что на подносе, кроме них, есть еще яичница с ветчиной, овсяная каша и сосиски, но не сказала по этому поводу ни единого слова.
Нэйтен, ты глазам своим не поверишь, когда увидишь, как этот человек ест. Я бы могла поклясться, что он ничего не жует, и более того – не глотает. Пища попадает в его рот, а затем просто исчезает, меж тем как он продолжает без умолку говорить.
Он из графства Хайленд в Виргинии, это в Аппалачских горах. По его словам, он седьмой сын седьмого Сына, вот почему ему дали имя «Доктор». Предполагалось, что седьмой сын седьмого сына должен обладать сверхчеловеческими способностями, такими, например, как ясновидение. Могу засвидетельствовать, что у этого господина и впрямь имеется сверхчеловеческая способность. Он мог бы одним своим разговором сокрушить в пыль стены Иерихона, и никакая труба ему бы не понадобилась.
Я все же умудрилась вставить несколько слов – спросила о его образовании, квалификации и опыте работы. Он тут же разразился хвалебным гимном в свою собственную честь, строф этак в двести.
В конце концов выяснилось, что он изучал античные языки и литературу в Виргинском университете. Услышав это, я было засомневалась, тот ли он человек, который нам нужен. Но когда он не моргнув глазом сказал, что его поймали за жульничеством при игре в карты и выгнали, я поняла, что лучшего кандидата на место консультанта по рекламе нам не найти.
Чесс засмеялась. Ее удивительный, брызжущий счастливым весельем смех с особым мурлыкающим призвуком лучше всяких слов сказал Нэйту, что все опять хорошо. Он наймет этого типа со странным именем «Доктор» уже за одно то, что благодаря ему Чесс снова стала смеяться.
– Я предложила ему зайти завтра утром, чтобы поговорить с тобой, – посмеиваясь, продолжала Чесс. – Так что постарайся сегодня поспать покрепче и подольше. Завтра тебе понадобится вся твоя выносливость.
* * *
– О-ох, – сказал Бобби Фред. – С этим Доктором недолго и спятить. Такого как он не всякий выдержит.
Чесс рассмеялась.
– Вот потому-то я и предложила ему пожить у вас. Он уже поднимался на второй этаж, направляясь в комнату для гостей, но тут я очнулась и приняла меры. Не беспокойтесь, это ненадолго. Завтра он отбывает. Ему предстоит объехать все крупные оптовые фирмы, торгующие сигаретами, а к тому времени, когда он вернется, для него уже будет построен отдельный дом.
Грохот колес повозок, визг пил, стук молотков и топоров и крики рабочих не утихали от восхода до заката. Работы велись на трех объектах сразу.
Вниз по течению от первой строилась вторая сигаретная фабрика, вверх по течению возводилась лесопилка, а в лесу за мельницей десять человек валили деревья, расчищая место для дороги, которая возьмет начало от моста через ручей.
Расходы опять вдвое превышали доходы.
– Такой уж у твоего папы стиль работы, детка, – сказала Чесс Огасте. – Скоро все опять успокоится… но ненадолго.
Она почувствовала облегчение, узнав, что дощатый мост будет оставлен в своем первозданном виде. Какое-то время у нее были опасения, что насчет него Нэйтен лелеет какие-то грандиозные планы, слишком уж бурно он восторгался конструкцией одного моста, построенного недавно в штате Нью-Йорк, в местечке, называемом Бруклин.
Неделю назад Нэйтен уехал на Север, чтобы увидеть этот мост своими глазами. Чесс не знала, когда ждать его обратно, но надеялась, что он все же не захочет пропустить ярмарку штата. Ей очень хотелось побывать на ней. Вполне возможно, что после общения с Доктором Фицджеральдом ярмарка покажется ей чем-то тихим и покойным.
Ей и Нэйтену изрядно повезло, когда Джозеф Баркер отделался от Доктора, послав его к ним в отель. Благодаря ему у них уже набралось несколько полок, забитых журналами и газетами, причем к каждому изданию приложен перечень его расценок на рекламу. Эти полки сейчас занимают половину столовой, но скоро новое здание фабрики будет закончено, тогда они перекочуют в кабинет Доктора.
У Нэйтена тоже будет там отдельный кабинет, только вряд ли он станет проводить в нем много времени. Ему нравится быть на открытом воздухе, там, где строят и прокладывают дорогу, и самому следить за тем, как расширяется его дело.
А мечтает он о еще большем. Когда она спросила, зачем ему лесопилка, он ответил ей так, словно недоумевал, как она может не понимать таких простых вещей.
– Чтобы распиливать бревна, зачем же еще? Десять домиков для рабочих обошлись мне в пятьсот долларов, и почти половина этой суммы ушла на пиломатериалы. Если они у меня будут свои, я смогу построить таких домов вдвое больше.
Чесс сочла за лучшее не спрашивать, для кого предназначаются будущие дома. Новый дом нужен для Доктора, но для кого еще?
* * *
Это она узнала, когда наступило Рождество. Нэйт посадил ее и Огасту в экипаж и по новой дороге подвез их к новенькому, с иголочки белому дому, похожему на замысловато украшенный торт, который Чесс видела в витрине одной кондитерской в Ричмонде.
В нем было три этажа, а сверх того еще круглая башенка и мансарда со слуховыми окнами, над которыми возвышались стрельчатые арки. Весь дом был изукрашен выпиленными из дерева ажурными узорами, они красовались даже на широких качелях, подвешенных к балке просторного крыльца, и на ящиках для цветов, прикрепленных под окнами.
– Нэйтен, какой он огромный! И какой красивый! Почему ты мне о нем раньше не сказал? Мы могли бы справить здесь Рождество. Эти двери смотрелись бы так чудесно, если б были украшены венками из остролиста, и я уверена, что внутри достаточно места для огромной елки. Но что же мы стоим здесь, давай зайдем.
– Еще рано. То есть я, конечно, хочу показать дом тебе изнутри и узнать твое мнение, но витражи еще не доставлены, поэтому в нем пока холодно и гуляет ветер.
Чесс вскинула брови.
– По-моему, дело здесь не только в витражах. Есть что-то еще, не так ли?
– Ну, раз уж ты об этом заговорила, то да, есть. Я собирался устроить в нем электрическое освещение, но электрическую станцию не удастся построить раньше будущего лета. Сначала надо изготовить в Нью-Йорке динамо-машину и доставить ее поездом сюда.
– Ах, вот оно что. – Она рассмеялась. – Пожалуйста, Нэйтен, пообещай мне, что сюда не пришлют еще и Бруклинский мост. По-моему, ты и на это способен.
Нэйт улыбнулся.
– Я слыхал, что городские мошенники, бывает, продают его деревенским олухам, но меня эта участь миновала. Во всяком случае – пока.
Осмотр недостроенного дома стал гвоздем программы на рождественском празднике, который устроили Чесс и Нэйт. Маленький кирпичный дом был в этот день открыт для всех. В его столовой и гостиной весь день толпились люди. Одни приходили, другие уходили: плантаторские семейства, семьи фермеров, которые мололи зерно на мельнице и делали покупки в магазине, даже Джим с Дориной и рабочие, живущие в арендованных коттеджах. Для поездок к новому дому на одной из фабричных повозок были специально сооружены скамейки. Бобби Фред и Доктор поочередно возили на ней гостей по новой дороге, чтобы те могли полюбоваться этой достопримечательностью. На дверях нового дома висели венки остролиста, а внутри его, на ажурной отделке перил широкой лестницы – сосульки.
Перед уходом все поздравляли Чесс и благодарили ее за гостеприимство. Нэйт, занятый Огастой и сосанием ячменного сахара, мог только молча махать вслед гостям из окна столовой.
Дорина вдруг ухватила Чесс за локоть и вытащила ее за собой на крыльцо. Чесс поняла, что она напилась пунша, предназначавшегося для мужчин, и попыталась высвободиться.
Джим подхватил шатающуюся Дорину.
– Черт побери, Дорри, стой прямо, – прошипел он сквозь стиснутые зубы. – Извини, Чесс.
– Джим просил меня, чтоб я тебя поблагодарила за приглашение. Но я ему сказала: дудки, мне не нравится, когда меня ставят на одну доску с черномазыми.
Чесс отшатнулась, услышав это мерзкое слово.
– Мне очень жаль, что вы так на это смотрите, миссис Монро. В дни праздников моя семья всегда оказывала гостеприимство своим черным арендаторам.
И кому какое дело, до чего жалким было гостеприимство в Хэрфилдсе и как мало там бывало гостей помимо арендаторов.
– Скажите пожалуйста! – с насмешкой протянула Дорина. – Значит, гостеприимство, да? Вот и все, что ты можешь предложить. Неудивительно, что твой муж завел еще один дом в городе – для Джули.
– Черт возьми, женщина, заткни свой рот, – рявкнул Джим и ударил ее по лицу. – Она пьяна, Чесс, и не понимает, что говорит.
Дорина вытянула шею и воинственно выдвинула вперед подбородок. Оплеуха Джима размазала толстый слой помады у нее на губах.
– Не понимаю? Черта с два! Эта сука заставила Нэйта спровадить Джули, такую славную девчонку, прочь из города. И теперь она, бедняжка, помирает от чахотки. Лучше бы она осталась у нас в «Дикси», тогда бы у нее все было в порядке.
– Отпусти мою руку, не то я тебя убью, – проговорила Чесс.
Ее голос был тих и полон яростной злобы. Дорина, спотыкаясь, попятилась. Джим стащил ее с лестницы и потянул за собой по дороге.
Чесс обвила рукой столб крыльца, чтобы не упасть. «Я не могу дышать, – подумала она, – мой корсет слишком туго затянут. И меня тошнит». Ее разум отказывался принять то, что она услышала, и вместо него среагировало тело. Жгуче-кислая, горячая рвота брызнула у нее из носа и изо рта. Она едва успела перегнуться через перила, чтобы не испачкать платье.
Она вынула из кармана носовой платок, вытерла губы и вернулась в дом, где еще были гости. Она заставила себя улыбнуться.
– Мама, – весело пропела Огаста. Чесс не могла смотреть на счастливое личико своей маленькой дочки – пока та сидела на коленях у своего отца.
«У меня гости, – сказала она себе. – Я должна улыбаться и непринужденно болтать. Даже если это убьет меня. Даже если я хочу умереть».
Глава 25
Чесс уже забыла эту боль, забыла, как она велика, как сильна. Теперь, когда боль снова раздирала ее, она вспомнила. Вспомнила и ласковый голос Элвы, и ее жестокие, мимоходом брошенные слова «он меня тешил», и ту муку, которую они породили. Чесс схватилась руками за горло, пытаясь разжать тиски спазмы, которая не давала ей дышать и постепенно сжимала ее всю: сначала сердце, потом желудок, потом кишки. Все ее тело превратилось в клубок мучительной боли. Железные когти ревности стискивали ее, стискивали все сильнее, раздирали ее тело.
На этот раз боль была еще ужаснее, чем прежде, ужаснее, чем ее разум мог себе представить. Чесс подумала о Джули, этой шлюхе; о, конечно же, она была шлюхой, Чесс знала, что из себя представляет бар «Дикси». Наглядным свидетельством тому была Дорина.
Получить выговор от этой дряни – какое унижение! Такая женщина не должна сметь даже заговаривать с ней, даже говорить ей «доброе утро».
«Как мог Нэйтен касаться такой низкой твари? О, Господи Боже, что же неладно со мной, почему ему понадобилось ходить к шлюхе? Разве недостаточно того, что мы каждую ночь пытаемся зачать еще одного ребенка? Я ненавижу ее. Я надеюсь, что у нее и в самом деле чахотка. Пусть она задохнется собственной кровью, как я задыхаюсь от этой боли. От сознания того, что меня предали, Нэйтен предал меня».
Сердце ее пронзила огненная стрела.
Чесс, хотя и через силу, но примирилась с тем, что было между Нэйтеном и Элвой. Это было до их свадьбы, до того, как он стал ее мужем. То, что она узнала сейчас, было в тысячу, в миллион раз хуже, это было чудовищное предательство.
Она оглядела комнату, скользнула взглядом по гостям. О, почему они не уходят домой? Неужели они не чувствуют, неужели им не видно, что она терпит сейчас все муки ада? Нет, они ни о чем не подозревают, и слава Богу. Хорошо, что у нее еще осталась гордость. Вот что ее поддержит.
Чесс улыбалась, разговаривала, вновь и вновь наполняла пуншем бокалы. И улыбалась… улыбалась…
Она продержалась до тех пор, когда все гости разошлись. А потом до тех пор, когда Огаста была накормлена, выкупана, уложена в постель, когда она прочитала свою детскую молитву, выслушала сказку и подставила щечку для поцелуя.
Чесс медленно сошла по лестнице вниз, крепко держась за перила, чтобы не упасть. Боль была нестерпимой, но она должна была ее вытерпеть.
– Вечер удался на славу, Чесс, – сказал Нэйт. – При виде нашего нового дома у всех глаза лезли на лоб, ты это заметила?
– Да, заметила, – внезапно ее объяло ледяное спокойствие. Наверное, именно такой бывает смерть.
– Дом для Джули ты тоже построил или просто купил?
Улыбка на миг сошла с его лица, но тут же расплылась еще шире.
– Что за чепуха? О чем ты толкуешь?
– Ради всего святого, не лги! Хватит и того, что ты прелюбодей. Так не будь еще и лжецом!
Нэйт пожал плечами. Он больше не улыбался.
– Надо полагать, тут не обошлось без Дорины. Мы больше не будем приглашать ее и Джима, в этом ты была права. Извини.
– Извини? И это все, что ты собираешься мне сказать? Неужели ты считаешь, что это слово все исправит? Нэйтен, «извини» говорят, когда разбивают тарелку или опаздывают к ужину. После того, что совершил ты, этого недостаточно.
– Господи Боже мой, Чесс, было бы из-за чего подымать шум! Ты ведь уже не ребенок, и тебе известно, что у мужчин есть потребности, я хочу сказать: физические потребности, о которых леди не имеют ни малейшего понятия. Ты же сама мне говорила про своего отца и его черных рабынь. Не понимаю, чего ты так огорчилась.
Он был раздосадован, но пока еще не рассержен. Наверняка все дело здесь в причудах нелогичной, непостижимой женской натуры. Мужчине в таких случаях остается только одно – переждать, когда приступ сумасбродства пройдет сам собой. Он сожалел, что Дорина поставила Чесс в неловкое положение. Если на то пошло, вообще жаль, что Джим женился на Дорине: от нее одни неприятности. Но при чем здесь он, Нэйт? Это не его вина. Почему он должен чувствовать себя виноватым только из-за того, что он мужчина?
Горькая печаль охватила Чесс. Тяжкая, тяжкая печаль и бесконечная усталость. Жгучая, пронзительная боль прошла; ее место заняла печаль. Что ему ответить? Что ее отец тоже поступал очень дурно; что ее мать, должно быть, так же страдала, как сейчас страдает она; что не понимать этого было с ее стороны верхом слепоты и бессердечия – но никакие ее слова ничего не изменят. Нэйтену нет дела ни до нее, ни до ее родных.
Она все же попыталась объяснить ему, что она чувствует:
– Но ты же мне не отец, Нэйтен, ты мой муж, и ты сделал мне очень больно.
Тут он уже по-настоящему рассердился.
– Я никогда, никогда не делал ничего такого, что могло бы причинить тебе боль, Чесс. Как ты можешь так говорить? То, чем я занимаюсь с такой женщиной, как Джули, никак тебя не касается. Ты моя жена. Я чту тебя, как муж обязан чтить жену, более того – я уважаю тебя и восхищаюсь тобой, а о большинстве мужей этого не скажешь. Мы с тобой компаньоны в деле, а не просто супруги.
И хватит с меня этих глупостей. Я сейчас пойду на фабрику, посмотрю, на каком уровне там материальные запасы. Надеюсь, что к тому времени, когда я вернусь домой, ты наконец образумишься.
Чесс бессильно опустилась на диван. Чтит… уважает… восхищается… Но не любит. Что ж, она всегда это знала, так почему же сейчас ей вдруг сделалось так больно? Все дело в том, что она позволила себе забрести в мир иллюзий, вообразила, что раз они так счастливы вместе, стало быть, он, должно быть, любит ее. Но… они же были счастливы, разве нет? Не только она, но и Нэйтен тоже?
Она вспомнила, как они смеялись, поддразнивая друг друга, строили планы, какая увлекательная была у них жизнь, вспомнила тихие вечера в гостиной, проведенные за чтением. Вне всяких сомнений: Нэйтен был счастлив. Просто он не любил ее, вот и все.
Он никогда ее не любил, и несмотря на это, она была счастлива. Надо перестать думать об Элве и о Джули и жить дальше. Она сумеет опять стать счастливой. Обязательно сумеет.
* * *
Ночью ей приснился сон: ее отец расстегивает свой офицерский мундир и брюки. Перед ним на диване лежит нагая женщина и протягивает к нему руки. Она улыбается, приоткрыв рот, и смотрит на него со страстью. А потом истошно кричит, когда он наклоняется, чтобы обнять ее, потому что под его шляпой нет лица, на его месте бесформенное кровавое месиво.
Чесс проснулась; в ее горле застрял крик. Судорожная боль свела все ее тело, и чтобы облегчить ее, она поджала колени к груди.
Ее резкое движение наполовину разбудило Нэйтена.
– В чем дело? – пробормотал он спросонок.
– Судорога, – ответила она.
Ей было больно говорить, голос звучал сдавленно.
Он сел на кровати.
– Одеяло соскользнуло, и ты замерзла.
Он поправил одеяло и подоткнул его ей под спину.
– Спи.
Сам он мгновенно заснул опять. Чесс положила руку ему на спину и стала дышать в такт его медленному, ровному, глубокому дыханию, пока не заснула тоже.
Наутро она проснулась, чувствуя себя усталой и разбитой. Она не помнила свой сон. Зато хорошо помнила, что поклялась себе быть счастливой.
«Все зависит от меня самой, – сказала она себе. – Я вела себя глупо и даже хуже того – проявила слабость. Только слабодушная, бесхребетная дурочка станет оценивать свою жизнь и саму себя в зависимости от того, как часто какой-то человек улыбается ей, и от того, доволен он ею или нет. Я так беспокоилась о том, уважает ли меня Нэйтен. А почему он должен меня уважать? Почему меня вообще кто-то должен уважать, коли уж на то пошло? Если я дошла до того, что сама себя не уважаю. Да, не уважаю, раз униженно выпрашиваю внимания к себе, как дворняжка выпрашивает крошки, оставшиеся от обеда.
У меня есть очень многое. Все, чего я когда-либо хотела, и даже больше. Я мечтала иметь мужа, ребенка, собственный дом, и вот они у меня есть. А в придачу ко всему этому я еще и богата – а ведь желать богатства мне никогда и в голову не приходило. Я с четырнадцати лет обходилась без него. А теперь я могу получить все, что захочу. Все, что понадобится для меня, для моего ребенка, для обустройства моего дома.
Романтическая любовь бывает только в книгах, в жизни ей места нет. Веря в нее, желая достать луну с неба, я попусту тратила свое время. Для чего желать несбыточного, когда уже обладаешь тем, что намного лучше?
Мы с Нэйтеном компаньоны, мы вместе трудимся, чтобы расширить наше дело и сделать лучше нашу жизнь. Это куда больше, чем то, что есть у большинства женщин. Обычный удел женщины – быть покорной, делать то, что говорит муж, и выставлять на стол готовую еду всякий раз, когда он захочет поесть.
И с чего это мне вздумалось себя жалеть? Право же, мне стыдно за себя. Это необходимо прекратить. Немедленно, у меня есть куда более интересные занятия».
* * *
Эдит Хортон с восторгом приняла приглашение Чесс съездить на десять дней в Роли. Она даже предложила воспользоваться ее собственным экипажем и кучером. Что до развлечений, то их обеспечивала Чесс. Она обставляла свой новый дом, заказывая в самых роскошных магазинах мебель и убранство по образцам и каталогам, а что могло быть увлекательнее?
Чесс купила все изукрашенные вазы и вазочки, с широкими и узкими горлышками, на ножках и без ножек, которые смогла найти. Она накупила множество материи для занавесок и штор с бахромой на каждое окно; узорчатых ковров; резной мебели с бархатной обивкой; зеркал в позолоченных рамах; написанных маслом пейзажей с утесами и натюрмортов с цветами в вазах, грудами фруктов и битыми птицами, живописно уложенными рядом.
По совету Эдит она заказала четыре разных фарфоровых сервиза. И двадцать четыре массивных серебряных столовых прибора из двенадцати предметов каждый. А сверх того – отдельные серебряные посудины для солений, маслин, сардин, сыров, соусов, супов, пунша, пирогов, торта, сандвичей, пирожных, пудингов, салатов, рыбы, отбивных котлет, жаркого, ветчины, бекона, колбасы, дичи, черепашьего мяса и мороженого. Еще она приобрела десять дюжин простыней, пододеяльников, наволочек, скатертей, салфеток и полотенец для рук и для лица.
– Неужели твой Нэйтен не рассердится, узнав про такие траты? – изумилась Эдит.
– Нисколько, – ответила Чесс. – Он настолько поглощен строительством электрической станции, что ничего не заметит. К тому времени, когда электричество будет проведено, я рассчитываю закончить меблировку дома, и мы сразу же въедем.
Эдит состроила гримасу.
– Мой Генри замечает все, даже то, что в подсвечники вставлены новые свечи. Он требует, чтобы я сообщала ему обо всех своих расходах до последнего цента. Тебе очень повезло, Чесс.
– Я знаю это и благодарю судьбу. «И я счастлива, – мысленно напомнила она себе. – Быть богатой очень и очень приятно».
* * *
Пять машин конструкции Стэндиша вырабатывали четверть миллиона сигарет в день, шесть дней в неделю. Мельница была загружена от восхода до заката с понедельника по субботу, а для некоторых клиентов работала и в воскресенье. Торговля в магазине шла так бойко, что Джиму пришлось нанять в помощь мальчика и не закрывать дверей до восьми часов вечера.
Доллары текли рекой, только успевай тратить.
* * *
Наступала золотая эпоха американского бизнеса. Его мощное развитие стремительно двигало вперед всю страну. Во все стороны протягивались железные дороги, они строились во всех штатах и пересекали континент из конца в конец. На патентное бюро изо дня в день обрушивался шквал изобретений, и каждую неделю на рынке появлялись новые товары, делающие жизнь более легкой, удобной, утонченной и увлекательной. Везде вставали фабрики, рождая новые города там, где прежде были только перекрестки сельских дорог. Повсюду энергичные молодые люди сколачивали себе состояния. Нэйт Ричардсон был всего лишь одним из многих и многих тысяч.
Стимулом прогресса были деньги. Их можно было делать всюду, и для того, чтобы получить свою долю богатства, притом за очень короткий срок, нужны были только целеустремленность и упорный труд. Со всего мира люди стремились в Америку, где улицы были вымощены золотом.
