Текст книги "Дарю вечную молодость (Ее последняя роль)"

Автор книги: Александра Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Роман хотел еще что-то спросить, но тут из коридора вдруг послышался пронзительный мужской голос, переходящий на высоких нотах в фальцет:

– Какого хрена ты тут сидишь, когда я тебя уже полчаса жду на выходе?!

В гримерную вбежал, вытирая вспотевшую лысину, упитанный мужчина лет сорока с небольшим.

– Веня, только без хамства, – строго заметила Эльвира, с угрожающим видом шагнув ему навстречу.

Роман догадался, что лысоватый крепыш – не кто иной, как «прогрессивный человек» Вениамин Цегельник, главный режиссер театра. Быстро оглянувшись, Цегельник обнаружил присутствие постороннего лица и с саркастической усмешкой сказал:

– Понятно. Могла бы отложить это дело на потом. Нам давно уже надо быть в дороге.

– Чего зря волны поднимать? – пожала плечами Эльвира. – У нас еще час времени в запасе.

– Да ты что?! Начало банкета перенесли на пять часов! – воскликнул главный режиссер, выпучив глаза. – А до этой виллы еще доехать надо!

– На пять?! А почему же мне никто не сообщил? – возмутилась актриса и стала торопливо собираться.

Роман понял, что речь идет о каком-то торжестве в олигархических кругах, которое Бушуева и Цегельник должны были украсить своим присутствием.

Эльвира на ходу вручила Роману свою визитку со словами: «Позвоните, я постараюсь свести вас с Ховриным» и, закрыв гримуборную, умчалась вслед за Цегельником.

Роман прошелся туда-сюда по коридору, пытаясь успокоиться, но настроение его после разговора с Эльвирой было безнадежно испорчено.

Наконец, подбежала слегка запыхавшаяся Юля и, взяв его за руку, потащила к выходу со словами:

– Извини, что задержалась, Лерка мне доделывала берет. Ты тут не скучал?

– Наоборот, я шикарно провел время, могла бы и дольше задерживаться. – Он искоса взглянул на девушку. – Представь, я пообщался с самой Эльвирой Бушуевой!

– Да ну?.. – Юля даже приостановилась. – Представляю, каких гадостей она тебе наговорила.

Пока они шли по зданию, Роман молчал, но на улице сразу же спросил Юлю:

– А что, у вас с Эльвирой враждебные отношения? Наверное, из-за Фалина?

– Да она ненавидит всех, кто моложе ее и красивей, – хмуро ответила Юля. – А уж тех, кто талантливей – просто в землю зарыть готова. Но, говорят, особую ненависть она питала к Марине Потоцкой.

– Интересно, почему?

– Наверное, завидовала Марине.

– А мне она говорила, что жалеет «бездарную бедняжку» Потоцкую.

– Ну, и лицемерка! – возмутилась Юля. – Да ведь они с Цегельником просто выжили Марину из театра, потому что она была не их поля ягода. Об этом все знают.

Роман немного помолчал, потом вдруг остановился, взял Юлю за плечи и спросил:

– Ну, а как получился твой берет? Примерь, я посмотрю.

– Не хочу прямо на улице, дождь капает, – капризно сказала Юля, поправляя капюшон куртки.

– Пойдем ко мне. – Он обнял девушку уже знакомым ей грубовато-порывистым жестом. – Пойдем, я хочу рассмотреть тебя, как следует.

– А, по-моему, ты просто меня хочешь. – усмехнулась она. – Как это ты еще выдержал целых пять дней? Думаешь: провинциалка, домработница, легкая добыча, да? А я вот не пойду к тебе в гости. – Юля холодно отстранилась от него.

И вдруг глаза Романа недобро засверкали, он побледнел и, тряхнув девушку за плечи, воскликнул:

– Значит, старику Фалину можно, лохматым художникам можно, а мне нельзя?

Юля вспыхнула от возмущения и замахнулась, чтобы дать пощечину Роману, но он перехватил ее руку и крепко сжал ей пальцы.

– Пусти, а то закричу, – прошипела она, испепеляя его взглядом.

И вдруг в нем словно что-то надломилось. Он поцеловал ей руку и стал горячо и настойчиво умолять:

– Прости меня, Юленька. Ну, пожалуйста. Я ничего плохого не думал, честное слово. Не хочешь ко мне – пойдем в другое место. Мне все равно где быть, лишь бы рядом с тобой.

Она отвернулась и немного помолчала, стараясь осмыслить происшедшую с ним перемену. Потом, наконец, подняла голову и посмотрела на парня в упор. Ее большие зеленые глаза с трогательной влажностью засияли на хорошеньком личике, обрамленном пышным ореолом рыжевато-русых волос. Этот взгляд и облик сводили парня с ума. Роман испытывал к Юле смешанные чувства. Иногда она казалась ему воплощением всего лучшего, что может быть в женщине. И, вместе с тем, он невольно ее презирал, а временами даже ненавидел.

Несколько мгновений Юля изучала его напряженное, растерянное лицо, а потом сказала:

– Как бы ты меня ни просил, я все равно не могу с тобой сегодня гулять. Инга ждет гостей и велела мне вернуться пораньше.

– А завтра? – спросил он со странной гримасой.

– Завтра я должна позировать в Светкиной студии.

– Ну, ты у Голенищевых прямо белая рабыня, – криво усмехнулся Роман. – Притом, добровольная. Не надоело?

– А у меня есть выбор? Голенищевы дали мне прописку, свой угол в Москве. По крайней мере, это лучше, чем прозябать в Средневолжске.

– Эх, и почему все красивые девчонки в наше время так боятся провинции? – спросил Роман, любуясь задумчиво-грустным лицом Юли. – Хотя, конечно, если бы ты не рвалась в столицу, то мы бы с тобой не познакомились…

Она встряхнулась, словно выходя из оцепенения, и с кокетливой улыбкой сказала:

– Ну, ладно, если ты обещаешь себя хорошо вести, то заходи за мной послезавтра часов в пять.

– Что, прямо в квартиру Голенищевых? – удивился Роман.

– А почему бы и нет? Я служу у них уже больше года, и ни разу за это время никто из моих знакомых не заходил к ним на порог. Могу я, наконец, нарушить эту традицию?

– А ты обещаешь послезавтра пойти ко мне в гости?

– Посмотрю на твое поведение.

Они шли мимо автобусной остановки, и Юля краем глаза заметила, что подкатил нужный ей номер. Тогда, не дав Роману опомниться, она чмокнула его в щеку, подбежала к автобусу, вскочила на подножку и, оглянувшись, помахала рукой.

Дверь автобуса, как накануне дверь подъезда, захлопнулась у Романа перед носом. Постояв несколько секунд у кромки тротуара и растерянно проводив глазами автобус, он повернул в другую сторону и с хмурым видом пошел по улице.

Роман уже вполне отдавал себе отчет, что его чувство к Юле – не просто плотское влечение. Именно это его и мучило, потому что он не хотел душой привязываться к девушке, которую презирал. Но, в то же время, он не мог хладнокровно причинить ей боль и, думая о будущем, которое их ожидает, без конца терзался сомнениями.

Глава одиннадцатая

Валентина, костюмерша из театра «Феникс», была женщиной, приятной во всех отношениях и, несмотря на полноту, выглядела гораздо моложе своих 45 лет. Она недавно развелась с мужем, после чего благополучно выдала замуж единственную дочь, и теперь, будучи абсолютно свободной, занялась устройством личной жизни, усиленно интересуясь брачными объявлениями и клубами знакомств. Естественно, что при таком настроении в каждом встречном мужчине она видела потенциального кавалера и привычно бросала на него оценивающий взгляд.

И, тем не менее, подошедший к ней неподалеку от служебного входа в театр высокий, плечистый мужчина лет пятидесяти, не вызвал у нее каких-либо надежд и видов на будущее. Интуиция подсказала Валентине, что он – не для нее, а интерес у него к ней сугубо деловой. И разговор, который он начал, подтвердил ее догадку.

Мужчина назвался Львом Сорокиным, администратором провинциального театра, в который недавно пришел новый главный режиссер, задумавший преобразить театр, сделать его популярным и рентабельным.

– И, знаете, Валентина Тарасовна, – продолжал Лев Сорокин, которого на самом деле звали Леонид Становой, – вчера я был на спектакле в вашем театре, и мне очень понравились костюмы. А ведь одежду для античной драмы вообще очень трудно подобрать. В других театрах я видел или что-то устаревшее или, наоборот, уродливый авангард. Мы сейчас тоже ставим греческую трагедию, и ваши костюмы меня просто очаровали. Они – то, что нам нужно.

– Еще бы, наш художник учился у самого Сумбаташвили, – с профессиональной гордостью ответила Валентина.

– Но, я думаю, что тут заслуга не только художника. Часто бывает так, что на рисунках все выглядит прекрасно, а пошьют – смотреть не хочется. Я уверен, что вы лично следите за пошивочными работами, подбираете ткани, отделку, поэтому получается так удачно. В любой работе нужен контроль организатора, мастера.

– Вот тут я с вами абсолютно согласна, – кивнула костюмерша, невольно поддаваясь на лесть. – Скажу больше: я сама лично делаю выкройки. Это всем выгодно: и мне прибавка к зарплате, и театру экономия, и качество изделий лучше. Знаете, сейчас ведь театры никто не содержит, самим надо крутиться, выгадывать буквально на всем.

– А нам в провинции еще трудней, – вздохнул Лев-Леонид. – В Москве все-таки и возможностей больше, и публика богаче. Вот я и хочу попросить вас об одолжении. Не могли бы вы мне дать свои выкройки? Конечно, не бесплатно. У нас ведь нет таких мастеров, как вы. Помогите последним рыцарям провинциального театра, а?

– Ну, хорошо, – милостиво улыбнулась Валентина. – Пойдемте ко мне в костюмерную, я как раз сегодня буду обновлять хитоны.

Она провела своего нового знакомца через служебный вход. В коридоре к ней подскочила молоденькая актриса, стала жаловаться на плохо сшитое платье. Валентина привела ее в костюмерную, сняла мерки и пообещала подогнать платье по фигуре. Когда девушка вышла, Леонид с сочувствующим видом спросил:

– Что, капризничают молодые? Или, наоборот, с маститыми работать трудней?

– Да по-всякому бывает. И в старой гвардии есть нормальные люди, а есть такие, что цены себе не сложат. И среди молодых – то же самое. Это не от возраста зависит, а от характера. Я, знаете ли, не верю во всякие там конфликты поколений.

– А были актрисы, с которыми вам особенно нравилось работать? – Леонид осторожно подбирался к интересующей его теме.

– Конечно. Вот, например, Мариночка Потоцкая. – Валентина запечалилась, даже глаза подернулись влагой. – И женщина была чудесная, и актриса. А уж как любила театр! Многие только ради красного словца говорят, что театр – это храм. А для нее действительно так и было. Она никогда не опаздывала, никогда не прибегала запыхавшаяся или под хмельком, как другие. Всегда заранее соберется, оденется, загримируется, войдет в образ. Так вот, ее мне особенно нравилось одевать. Во-первых, отличная фигура. Во-вторых, Марина никогда не цеплялась к мелочам, потому что чувствовала в костюме главную линию.

– Наверное, ее все в театре любили?

– Что вы, далеко не все. Марина ведь не хитрила, не заискивала, не выбивала ролей. В общем, была не такой, как большинство. А это, знаете ли, многим не нравится.

– Как вы тонко все понимаете, – с уважением заметил Леонид. – Между прочим, я тоже всегда преклонялся перед Потоцкой, хотя видел ее только в кино. Спорил до хрипоты с теми, кто уверял, будто она покончила с собой из-за творческих неудач.

– И правильно спорили, – убежденно сказала Валентина. – Хоть и были у нее злопыхатели, но даже они понимали, что без Марины театру придется туго. Она и возрастные роли играла, и молодые. В общем, на ней основной репертуар держался. Когда она сообщила, что будет уезжать за границу, так главный режиссер прямо за голову схватился.

– Но, может быть, последний спектакль был неудачным, и это на нее сильно подействовало?

– Ну, что вы, это только скандальные журналисты могли так писать, – возразила костюмерша. – Публика очень хорошо принимала спектакль. А на премьере так и вовсе устроила овацию. Премьера, между прочим, была за две недели до Марининой гибели. В зале сидели и разные знаменитости. Кстати, и Бушуева с Цегельником явились. И даже аплодировали, чтобы не показать своего завистливого нутра. Да, а еще теперешняя жена Голенищева была и в антракте заходила к Марине в гримерную. Голенищев – это первый муж Марины, – пояснила словоохотливая костюмерша.

– Я знаю. А что, Потоцкая поддерживала хорошие отношения с новой женой Голенищева?

– Нет, раньше не было такого, чтоб они встречались. Я тогда жену Голенищева первый раз увидела. Она пришла, чтобы заранее пригласить Марину на юбилей к своему папаше, на конец января. Говорила, что ее отец – давний Маринин поклонник и все такое. А Марина засмеялась: «Да у меня у самой юбилей не за горами, только вашему отцу будет 70, а мне – 50». Она вообще никогда свой возраст не скрывала, не жеманничала.

– И что же, она приняла приглашение на юбилей?

– Наверное, нет, потому как Марине ведь надо было уже в середине января ехать во Францию. Ну, а вообще-то я их разговор не дослушала, меня в другую гримерную позвали.

– Да, вы столько тут в театре видите известных людей, – сказал Леонид с почтением и завистью. – Голенищев тоже был на той премьере?

– Нет, я его в нашем театре ни разу не видела.

– Странно, обычно все наши политики – такие театралы…

– Ну, может, он тоже театрал, да только в наш театр не ходил из-за Марины.

– Что вы говорите? – Леонид изобразил удивление простодушного провинциала. – Разве у них с Потоцкой были враждебные отношения?

– Не враждебные, но прохладные. Голенищев, знаете ли, всегда очень высоко себя ставил, любил командовать и на работе, и в семье. Марина как-то проговорилась мне, что, когда она от него уходила, то он ей заявил: «Без моей поддержки твой успех лопнет, как мыльный пузырь. Ты еще попросишься обратно». Ну, и она, конечно, никогда ничего у него не попросила и прекрасно без него обошлась. А Голенищева, наверное, это злило: он ведь привык, чтобы все его восхваляли и кланялись ему.

– Странно, что при таком крутом нраве он позволял молодой жене одной ходить по театрам.

– Ну, что вы, разве такая важная особа, как Инга, будет ходить одна? Ее сопровождал телохранитель.

– И не боится Голенищев отпускать жену с молодым телохранителем? – усмехнулся мнимый администратор.

– С чего вы взяли, что он был молодой? Нет, телохранитель пожилой был, хмурый. Ждал ее в коридоре. Я на него чуть не налетела, когда вышла из гримерной.

Валентина разложила на столе выкройки, и Леонид стал с повышенным интересом их рассматривать. Однако костюмерша и сама, очевидно, была не против продолжить разговор о любимой актрисе. Она показала Леониду эскиз костюма и пояснила:

– Вот в этом наряде Марина выступила на сцене в последний раз. Я теперь и платье, и рисунок храню, как реликвию. Может, когда-нибудь создадут музей Потоцких. Говорят, что ее мать, Евгения Константиновна, хочет это сделать. Может, еще успеет старушка, пока жива.

– Какая все-таки нелепая и преждевременная смерть, – вздохнул Леонид. – Неужели никто не замечал, что Потоцкая в последние дни находилась в депрессии?

– Да не было никакой депрессии, это все выдумки журналистов. Настроение у нее было нормальное. Не то, чтобы прекрасное, но и не хуже, чем всегда. Честно говоря, я даже думаю… – тут Валентина слегка понизила голос, – что не она покончила с собой, а кто-то ее застрелил. Да только сыщикам легче на самоубийство свалить. Говорят: ограбления не было, следов насилия и взлома тоже не было. Ну, и что? Может, к ней кто-то знакомый вошел и внезапно ее застрелил, она и опомниться не успела. Мало ли может быть причин? Ревность, зависть, месть. Или просто маньяк какой-нибудь ее подстерег. Ну. в общем, что говорить, дело давно закрыто.

– Значит, вы совсем не верите в самоубийство?

– Ну, разве что в последнюю минуту ее кто-то сильно расстроил. А заранее ничего такого я за ней не замечала.

– Да, актеры – народ эмоциональный, их за одно мгновение можно вывести из себя.

– Это точно. Вот вчера, например, нашей премьерше не понравилась туника, так она в припадке психоза разорвала ее пополам. – Валентина показала собеседнику пострадавшее одеяние. – Кстати, можете взять для своего театра, я ее уже списала. А вещь хорошая, только по шву застрочить.

Дальше Леонид, чтобы не вызвать подозрений своим излишним любопытством, перешел на разговор о костюмах. Валентина отдала ему выкройки и несколько списанных нарядов, и Леонид спрятал все эти ненужные ему вещи в пластиковую сумку. Костюмерше так понравился задушевный разговор, что она даже отказалась брать деньги, и Леонид с трудом вручил ей небольшую сумму. Затем в костюмерную вошло сразу несколько человек с рабочими проблемами, и Леонид, радуясь естественному окончанию беседы, поспешил откланяться. Валентина незаметно вздохнула, провожая его глазами, и погрузилась в обычную трудовую рутину.

Выйдя из театра на улицу, Леонид незаметно оглянулся по сторонам. Это была многолетняя профессиональная привычка. Впрочем, за все десять дней пребывания в Москве он ни разу не заметил чего-то подозрительного. Из Днепропетровска тоже не поступало любопытных новостей. Вероника Бурчак сидела тихо, как мышка; ни к ней никого, ни она ни к кому, ни подозрительных звонков, ни поездок. Леонид уже начинал думать, что этой даме действительно ничего не известно, и Федька Циркач не информировал свою подружку о заказчике. На всякий случай Леонид решил еще некоторое время держать Веронику под наблюдением. Досье Осадчего и Еськова, проверенные днепровским сотрудником, тоже пока не навели на какую-либо догадку.

Его машина была припаркована на стоянке за углом, и он уже повернул от театра в том направлении, как вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд и остановился. Повернувшись в правую сторону, Леонид заметил мужчину, что разглядывал его с нескрываемым интересом. Странный незнакомец был, несмотря на холод, в распахнутой куртке, без шапки; кашне съехало на бок и спустилось одним концом чуть ли не до земли; брюки казались пятнистыми от налипшей на них грязи. Он выглядел либо пьяным, либо немного не в себе. Но самое удивительное заключалось в том, что Леонид знал этого мужчину. Он не был знаком с ним лично, но лицо некогда популярного актера запомнилось ему по фильмам. Отметив про себя, что это как раз тот случай, когда на ловца и зверь бежит, Леонид кинулся к Жоржу Фалину с радостным восклицанием:

– Здравствуйте, Жорж Иванович! Все-таки удивительный город Москва. Здесь на каждом шагу встречаешь знаменитостей. У нас, бедных провинциалов, прямо глаза разбегаются.

– Да уж, не прибедняйтесь, – с веселенькой улыбочкой погрозил пальцем Жорж. – Вы-то в свое время были известней меня. Кто не знал Леонида Станового? Только тот, кто не интересовался боксом. А я бокс люблю.

– Так это же несправедливо, что мы с вами раньше не познакомились! – воскликнул Леонид, протягивая Жоржу руку.

Фалин ответил на рукопожатие, не снимая перчатки, что могло бы показаться не слишком вежливым, будь он в трезвом состоянии.

– Такую встречу надо отметить, – продолжал Становой. – Я приглашаю. Можно прямо сейчас. Вы никуда не спешите?

– «Мне некуда больше спешить, мне некого больше любить», – пропел Жорж.

– Значит, заметано, – сказал Леонид, уводя актера подальше от театра, чтобы никто, паче чаяния, их здесь не увидел. – Идемте, у меня тут за углом машина.

– Слушай, Леня, давай перейдем на «ты», ладно? – предложил Фалин. – И не вези меня в дорогое заведение, я на мели.

– Что ты, Гоша, я пригласил, я и плачу.

– А ты сейчас где вкалываешь? Небось, на тренерской работе?

– Да, заведую одним спортивным комплексом… в Одессе, – небрежно бросил Леонид, усаживая актера в машину.

– А я вот, можно сказать, без работы остался, – бодрым голосом сообщил Фалин. – Из «Глобуса» меня совсем выживают, так я хотел в «Феникс» напроситься. Но в последнюю минуту передумал. Чего зря унижаться, все равно не возьмут. У них сейчас своих сокращают.

– А в «Новом Глобусе» ты с кем-то не поладил? – спросил Леонид как бы между прочим.

– Да со всеми. Все – сволочи и суки. Ну, ничего, я им напоследок еще устрою шмон. Особенно Цегельнику с Эльвиркой.

Фалин насупился и на какое-то время замолчал. Леонид понимал, что придется воспользоваться полуневменяемым состоянием Жоржа, чтобы вызвать его на откровенность, но другого выхода не было. В конце концов, актер все равно найдет себе собутыльника, так пусть уж лучше им будет сыщик, чем какой-нибудь случайный доброхот из подворотни.

Леонид привез Жоржа в небольшой уютный ресторан на тихой улице. Посетителей было немного, и Становой с Фалиным уселись за столик в углу, где высокая спинка полукруглой скамьи отгораживала их от зала. Опасаясь, что актер скоро дойдет до кондиции и не сможет двух слов связать, Леонид не стал заказывать крепкие напитки, а только бутылку легкого вина, да закуски посытнее.

– За позднее, но очень приятное знакомство бывших звезд ринга и сцены! – провозгласил Жорж, опрокидывая в себя первый бокал. – Я, конечно, уже не то, что раньше. Меня в последнее время и на улицах не узнают, а уж в светской тусовке за человека не держат. Но я им все же не позволю! – глаза актера мрачно вспыхнули. – Можно оскорблять меня, как Гошу Фалина, но нельзя как медиума! Потому что все люди искусства – медиумы, проводники, несущие энергию космоса на грешную землю.

– Хорошо сказано. Подобное я читал в одном интервью Марины Потоцкой. – заметил Леонид.

– Да… Она редко давала интервью, но, если уж соглашалась – то не пустословила, как многие другие. – Жорж с печальным видом посмотрел куда-то в сторону.

– Ничего, Гоша, ты еще встряхнешься. – Леонид ободряюще похлопал его по плечу. – Я ж помню те времена, когда ты был на высоте. Между прочим, однажды я видел тебя вживую – на сцене «Нового Глобуса», но как-то постеснялся подойти, познакомиться. Вы тогда с Мариной Потоцкой блистали в спектакле «Мизантроп».

– Да, когда-то я был на взлете, – мечтательно проговорил Жорж. – А как Марина меня бросила, так и пошло-поехало… И зачем она это сделала? – Он глубоко вздохнул. – Останься она со мной, я бы ее уберег, она бы сейчас была жива.

Жорж подпер подбородок рукой и мрачно уставился в одну точку. Леонид тронул его за плечо и осторожно заметил:

– Ты бы ничего не мог исправить. Человека не убережешь от самого себя. Марина была слишком эмоциональной и сделала это под влиянием минуты.

– Что сделала? – Жорж вскинул на собеседника пьяные страдальческие глаза. – И ты веришь, что это было самоубийство? Все верят… Только мы с Лилей Чубаровой не верим. Не могла Марина так поступить.

– Вообще-то мне тоже подобная мысль приходила а голову. Трудно представить, чтобы такая женщина, как Марина, где-то покупала пистолет…

Фалин, как это часто бывает с пьяными, ухватился за последнее услышанное слово и стал повторять:

– Пистолет… Пистолет… для убийства нужен пистолет… для самоубийства тоже. Пистолет – это не больно. Можно еще замерзнуть на морозе – тоже, говорят, не больно… Убийство можно выдать за самоубийство. А наоборот тоже можно. – Мимо них прошел официант с ведерком льда для шампанского, и Жорж, словно что-то вспомнив, указал пальцем ему вслед. – Лед! Ну, конечно! Есть такой рассказ… кажется, у Агаты Кристи. Один эсквайр решил повеситься, а вину свалить на другого, своего врага. Купил огромную глыбу льда, стал на нее, оттолкнулся и… Ну, в общем, когда его нашли, лед уже растаял, и все решили, что, раз поблизости никакого предмета нет, то беднягу повесили его враги… Ну, еще раз за встречу! – Жорж опрокинул в себя полный бокал вина и снова мрачно уставился в одну точку.

Осторожно, чтобы не спровоцировать пьяного на какой-нибудь выбрык, Леонид спросил:

– Значит, по-твоему, Марину убили? Кому же она так мешала? Притом, такое чистое убийство организовать непросто. Тут возможности нужны.

– Возможности? – тупо повторил Жорж. – А мало ли у кого они есть? Вот хотя бы у Голенищева.

– Ты хочешь сказать, что Виктор мог убить Марину? – удивился такому намеку Леонид. – Женщину, которую когда-то любил? Или ты это в переносном смысле?

– Слушай, – Жорж повернулся к Леониду всем корпусом, – ты Оскара Уайльда читал?

– Ну… когда-то читал «Портрет Дориана Грея». А что?

– А мне приходилось декламировать его стихи на вечере английской поэзии. Так вот, у него есть такая штука – «Баллада Рэдингской тюрьмы», а в ней такие слова:

 
Но каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал.
Один – жестокостью, другой —
Отравою похвал.
Коварным поцелуем – трус,
А смелый – наповал.
 

– А, теперь я тебя понял. – Леонид даже вздохнул с облегчением. – Ты хочешь сказать, что Виктор мог убить Марину морально, то есть, довести ее до самоубийства. Интересно, как же он на нее воздействовал, если они уже много лет не жили вместе?

– Хочешь знать, чем он ее доставал? – спросил Фалин, и его глаза на какой-то миг даже протрезвели. – А чем еще можно достать на расстоянии, как не своей славой и успехами? Саша Пушкин не зря ведь так написал:

 
Желаю славы я, чтоб именем моим
Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною
Окружена была, чтоб громкою молвою
Все, все вокруг тебя звучало обо мне…
 

Жорж декламировал артистично, размахивая руками, но потом сразу сник и опустил голову чуть ли не до стола.

– Ты что-то слишком фантазируешь, Гоша. Виктор – политик, человек занятой. Ему не до бывших жен и любовниц. Почему ты думаешь, что он держал Марину в поле зрения? Она ведь могла уехать в другой город. Говорят, она вообще собиралась за границу.

– Да. – Жорж встряхнулся и поднял голову. – И я бы не удивился, если б он тоже туда поехал, чтоб и там доставать ее своей славой.

– Ты думаешь? Но тогда б ему пришлось отказаться от политической карьеры.

– Я бы ради Марины от всего отказался. – Пьяные глаза Фалина подозрительно заблестели.

– Ты – может быть, но не он. Да и какой смысл ему чем-то жертвовать ради женщины, которая все равно его бросила?

– А, может, он надеялся, что она когда-нибудь к нему вернется? Это вот мне уже надеяться не на что…

Жорж едва не уткнулся лицом в тарелку, и Леонид заставил его выпить минеральной воды и приналечь на закуски. Поев, актер немного протрезвел. Этим стоило воспользоваться, чтобы увести его из ресторана, пока он еще окончательно не растекся по древу. Леонид попросил у официанта счет, заплатил и, схватив Фалина под руки, заставил его подняться и потащил к раздевалке, а по пути отвел еще и в туалет. Выйдя, наконец, вместе с Жоржем из ресторана, Леонид облегченно вздохнул и поспешил затолкать актера в машину. Фалин успел назвать свой адрес и через несколько секунд, уронив голову на грудь, стал подхрапывать. Доехав до нужного дома, Леонид кое-как растолкал Жоржа и чуть ли не на руках дотащил его до подъезда и лифта. Возле двери своей квартиры Жорж долго искал ключи, роясь по всем карманам, и Леонид уже начал опасаться, что придется вызывать слесаря и ломать дверь. Но, наконец, ключи были найдены в подкладке куртки, куда попали из порванного кармана, и Жорж с помощью Леонида проник в собственную квартиру. Он готов был упасть на пол в прихожей и прямо в одежде, но Леонид все-таки заставил его снять куртку, ботинки и войти в комнату. Там Жорж повалился на диван, мгновенно погружаясь в забытье. Леонид подложил ему под голову подушку, укрыл пледом. Больше ничего сделать для Фалина он не мог и со вздохом вышел из комнаты. Неприятно было видеть признаки деградации этого некогда знаменитого и до сих пор еще талантливого актера. Выйдя из квартиры Фалина, Леонид захлопнул за собой дверь.

На улице он снова привычным движением оглянулся по сторонам и снова ничего подозрительного не заметил. Что ж, по крайней мере, в одном можно было иметь уверенность: ни он, ни Ксения, ни сотрудники «Перуна» не попали в поле зрения неизвестного убийцы. Это могло свидетельствовать как о чистой работе, так и о неправильном направлении поисков. Тут было над чем задуматься.

Из машины Леонид позвонил Виктору и первым делом спросил:

– Ты знаешь, что Инга была у Марины в театре за две недели до ее гибели?

– А что тут удивительного? Инга любит посещать театральные премьеры.

– Но она, оказывается, приходила приглашать Марину на юбилей к своему отцу. Ховрин-старший – действительно поклонник Марины?

– Возможно. Но Инга не стала бы приглашать Марину в гости, если бы не была уверена в ее отказе.

– Что ж, по крайней мере, ты хорошо изучил характеры своих жен, – усмехнулся Леонид. – А когда у твоего тестя день рождения?

– В конце января.

– Странно, что Инга пришла со своим приглашением настолько преждевременно – за полтора месяца.

– Ну, ты же понимаешь, что она не каждый день встречалась с Мариной. Просто воспользовалась случаем.

– А почему Инга была в сопровождении Герасима? Он же твой личный помощник.

– Если он не загружен моими делами, то может помогать Инге.

– А они хорошо ладят?

– Нормально. Инга ведь была с ним знакома еще через брата. Герасим приходил к Ховрину, когда служил телохранителем его делового партнера.

– Директора фирмы «Приоритет»? Того, который разорился?

– И это ты запомнил? Да, память у тебя профессиональная, – хмыкнул Голенищев.

– На том стоим. Кстати, Марина была знакома с Герасимом?

– Не думаю. Может, видела когда-то мельком, но вряд ли запомнила. Она вообще не замечает людей, которые ей неинтересны. – Виктор вдруг поймал себя на том, что говорит о Марине в настоящем времени, словно она была жива.

– Ладно, на сегодня все. Прощаемся до завтра, – сказал Леонид.

Закончив разговор с Виктором, он какое-то время неторопливо колесил по городу, стараясь привести в порядок свои мысли. Что-то очень неприятное, тревожное бередило душу. Иногда звенья разрозненных догадок мелькали у него в голове, но упорно не хотели складываться в единую цепочку. Смутное настроение Леонида могло бы окончательно испортиться, но предстоящая встреча с Ксенией, вопреки всему, наполняла его жизнь праздником.