Текст книги "Дарю вечную молодость (Ее последняя роль)"

Автор книги: Александра Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Знаешь, вообще-то Марина была очень скрытной, – сказала Лиля, задумчиво глядя куда-то в сторону. – Она казалась общительной, легкой, могла рассказывать разные истории о своих поклонниках, при этом смеяться, делать какие-то намеки. Но это была артистическая откровенность. По-настоящему в свою душу она никого не пускала. Ни Евгению Константиновну, ни меня. Ты вот спросил о Голенищеве. А я, честно говоря, и сама не знаю, что у них с Виктором были за отношения. Иногда мне казалось, будто там не семейная жизнь, а какое-то перетягивание каната. Каждый тащил в свою сторону и был уверен, что только на его стороне правда. Знаю, что однажды дело у них дошло до драки. После этого Марина и подала на развод. А он потом женился на Кире Шубниковой и строил из себя образцового патриарха, главу семьи. Но, мне кажется, никого, кроме Марины, он по-настоящему не любил.

– А она его?

– Господи, да разве ж у нее можно было что-то вызнать? Помню такие стихи: «Она в улыбку слезы спрячет, переиначит правду в ложь». Это словно о ней… Любила ли она Виктора, по которому столько женщин сходило с ума? Конечно же, любила. Я понимаю, Гоша: тебе это больно слышать, но, думаю, что Виктора она любила как мужчину, а тебя – скорее, как друга. Однако даже Виктору она не позволила распоряжаться ею. И не простила грубости. Другие звезды устраивали из своих семейных драк чуть ли не шоу, рассказывали об этом на всех углах, чтобы подогреть популярность. А Марина никогда не выносила сор из избы. Она слишком чтила свое искусство. Никому не дозволялось оскорбить в ней Актрису, Художника. Понимаешь?

Он все понимал и в эту минуту мучительно завидовал Виктору. Сам Жорж в свое время готов был заслужить любовь Марины на любых условиях.

– Да, сложна она, семейная жизнь, – сказал он отвлеченно, не решившись на новую откровенность.

Лиля помолчала, потом осторожно стала спрашивать:

– А как теперь твои дела, Гоша? Пора тебе из этого кризиса выбираться, а? Между прочим, дошли до меня слухи, что у тебя роман с молоденькой то ли актрисой, то ли…

– Она домработница Голенищевых, – жестко уточнил Фалин. – И настоящая актриса из нее вряд ли получится. А мой с ней роман завершен. И не надо об этом. Лучше расскажи о себе. Я ведь так давно с тобой не общался. Где ты, как ты?

– Да вот, сейчас преподаю в институте историю искусств. Ну, иногда и статейки пописываю.

– А на личном фронте есть перемены?

Жорж знал, что первый муж Лили умер, а со вторым она развелась лег пять тому назад. Оглядевшись по сторонам, он заметил в небольшой двухкомнатной квартире Лили явное наличие постоянно проживающего мужчины: в прихожей – мужские тапочки и туфли, на вешалке – куртки, шапки и шляпы, на спинке стула – мужской пиджак, на кресле – небрежно брошенная барсетка и галстук. Это не могли быть вещи сына или зятя, так как, насколько помнил Жорж, у Лили была одна уже взрослая дочь, которая жила отдельно.

– Да, я замужем, – подтвердила Лиля, проследив за направлением его взгляда. – Муж скоро вернется с работы. Он у меня на заводе работает. Как говорится, простой рабочий парень. Хотя не простой, а очень квалифицированный, такие при всех видах собственности нужны. Да, а еще он младше меня на десять лет.

– Гм, теперь это модно. И что же, у вас есть общие интересы? – спросил Жорж с сомнением.

– Представь себе, живем душа в душу. А вот и он идет…

Лилин муж произвел на Жоржа хорошее впечатление. Он так открыто и слегка смущенно улыбался, так влюбленно смотрел на Лилю, что Жорж даже позавидовал этой паре.

– Иван, – представился он, протягивая Жоржу свою крупную загорелую руку.

Отвечая на рукопожатие, Фалин вдруг с ужасом подумал, что скоро, наверное, ему нельзя будет дотрагиваться до нормальных людей, сидеть с ними за одним столом. Лиля и Иван, расценив уныние Жоржа по-своему, пытались как-то отвлечь его от мрачных мыслей, говорили наперебой.

– Вы, наверное, удивляетесь, что Лиля за меня вышла, – заметил Иван с добродушной улыбкой. – Я человек простой, небогатый, без высшего образования. С первой женой мы вроде на одном уровне были, а не ужились. А вот Лиля, казалось бы, среди людей искусства вращается, с актерами знакома, от которых все женщины без ума…

– Ну, хватит тебе, Иван, – с улыбкой перебила его Лиля. – Я, между прочим, никогда к актерам не льнула. Не в обиду тебе, Гоша, будет сказано, но есть такая поговорка: «Или мужчина, или актер».

– Почему-то считается, что актеры-мужчины тщеславны и завистливы, как женщины, – с хмурым видом кивнул Жорж. – Но лично я думаю, что актер – это, наоборот, мужская профессия, очень жесткая.

– Да, может быть… – вздохнула Лиля. – Во всяком случае, на примере Марины я это наблюдала. Ей приходилось быть бойцом, чтобы не затоптали. А сколько раз она сетовала, что актерская профессия – слишком зависимая, что роли часто достаются не тем, кому они действительно подходят… Да и за примерами далеко ходить не надо. Вот ведь Марина идеально бы подошла на роль герцогини Сансеверины. А взяли Бушуеву. И получилась не герцогиня, а нечто среднее между важной исполкомовской теткой и владелицей ночного кабака. И кто от этого получил удовольствие? Во всяком случае, не зрители.

– Да, довели Марину разные сволочи-интриганы, – вздохнул Иван. – А ведь ей бы еще и жить и играть…

– Но лично я не верю, что Марина покончила с собой, – решительно заявила Лиля. – Не такой она была человек. И как бы там разные Щучинские не изощрялись, а правда все равно рано или поздно выплывет.

– Но следствие давно закрыто, – напомнил Иван. – Сыщики больше к этому делу не вернутся. Зачем признавать убийство? Это будет еще один «глухарь». Легче все на самоубийство списать – тем более, что очень уж похоже.

– Да, похоже… – прошептал Жорж, глядя в одну точку. – Убийство может выглядеть, как самоубийство… Но ведь может быть и наоборот…

– О чем ты, Гоша? – удивилась Лиля.

– А? – Жорж вздрогнул. – Нет, это я так, про себя. Привык учить роли вслух.

Вскоре он торопливо распрощался и покинул уютную, гостеприимную квартиру Лили. Возвращаясь по темной улице домой, он что-то беззвучно шептал губами – словно и вправду повторял текст роли.

Глава восьмая

– В отличие от народной культуры, сохраняющей особенности каждой нации, светская культура по своей природе космополитична. Ну, например, если в прошлые века тамбовский, скажем, крестьянин отличался от нормандского, то о господах этого нельзя было сказать. Все носили широкие боливары, ездили на бульвары, слушали в театрах одни и те же оперы, рассуждали в клубах и гостиных о Наполеоне, Адаме Смите и так далее. Даже мода на характеры, образы, на выражение чувств была общей. Разве, например, Татьяна Ларина не похожа на английских барышень из романов Джейн Остин? Вот поставьте рядом Татьяну и Элизабет из «Гордости и предубеждения»: одинаковые платья, шляпки, общее пристрастие к чтению романов, развитое чувство собственного достоинства, ироничность умных и образованных девушек. Элизабет тонко и остроумно высмеивает лицемерие в окружающих ее людях, подмечает и снобизм Дарси, несмотря на то, что влюблена в него. И в этой своей проницательности она сходна с Татьяной, которую также любовь не делает слепой, когда она размышляет об Онегине:

 
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон…
Уж не пародия ли он?
 

Думаю, что, будь Татьяна и Элизабет знакомы, они бы подружились друг с другом крепче, чем с собственными сестрами.

Лиля замолчала, пробежав глазами по лицам студентов. Голос у нее не отличался силой, и она не любила выступать в обширных помещениях. Но в этом коммерческом институте аудитории были маленькими, и потому у Лили создавалось впечатление, что она может найти подход к каждому студенту. Один паренек со стрижкой «в скобку» и в сорочке с косым воротом, воспользовавшись паузой в ее выступлении, выкрикнул с места:

– По-вашему выходит, будто светская культура лучше народной, потому что она объединяет, а народная вроде бы разъединяет.

Лилю не раздражали замечания, возражения, даже дерзость, и она нередко сама провоцировала студентов на споры. Гораздо страшнее для нее было равнодушие и скука на лицах слушателей.

– Вы неправильно меня поняли, молодой человек, – ответила она, слегка улыбнувшись. – Светская культура не лучше и не хуже народной. Это равновеликие ценности. Народная служит сохранению обычаев, языка, особенностей каждой нации, дабы человечество не превратилось в единообразную общность. А светская отвечает за развитие, за прогресс, который невозможен без сближения разных народов, без выработки универсальных ориентиров, изучения международных языков.

– Но ведь светская культура – это культура господствующих классов! – снова выкрикнул паренек, который, очевидно, тяготел к национал-патриотизму с коммунистическим оттенком. – Вы же сами сказали: крестьяне в разных странах отличались друг от друга, а помещики – нет.

Студенты уже стали подсмеиваться над его активностью, а Лиля спокойно и доброжелательно ответила:

– Ваше утверждение справедливо для прошлых веков, когда образование было доступно лишь представителям правящих классов. Хотя и тогда встречались простолюдины, приобщившиеся к светской культуре. Да и дворяне не были полностью оторваны от народных корней. Вспомните:

«Татьяна русская душою», Наташа Ростова, отплясывающая в деревне у дядюшки народный танец. Что же касается нашего времени, то сейчас классы не являются чем-то незыблемым, социальные категории размыты. Культурный уровень не имеет прямой связи с происхождением. И потому водораздел народная – светская культура не так заметен, да и проходит не по линии аристократ – простолюдин. Скорее, он зависит от места жительства и рода занятий. Носителями народной культуры, хранителями обычаев, фольклора чаще выступают жители деревень и маленьких городков. А в крупных индустриальных центрах национальные различия почти не заметны. И это естественно: ведь люди, запятые в промышленности, коммерции, науке по самой своей природе космополитичны.

– Не обязательно! – снова возразил оппонент, игнорируя подкалывания однокурсников. – Я вот собираюсь стать экономистом, но при этом люблю народное искусство. И вообще, я считаю, что так называемая светская культура нивелирует людей. Люди должны вернуться к своим исконным корням.

– Ага, обуться в лапти, надеть шаровары, – фыркнула скептически настроенная девушка, но парень, не обращая внимания на насмешку, еще более твердым голосом продолжал:

– Да, надо чувствовать свои национальные особенности. Вот я, например, даже актеров признаю только тех, по которым видно, к какому народу они принадлежат. А то ведь сейчас и фильмы-боевики, и актеры в них – все одинаковые. Даже не поймешь, в России это происходит, или в Америке, или, там, где-нибудь в Австралии. Еще имена поменять – и все.

– Тут я с вами согласна, – кивнула Лиля. – Но только ведь мы о разных вещах говорим. Под светской культурой я подразумеваю не массовую, а ту, которая основана на общечеловеческих ценностях. Конечно, это мое мнение, я вам его не навязываю, ваше право размышлять и спорить со мной. И, раз уж молодой человек упомянул о фильмах и актерах, а эта тема мне особенно близка, сама когда-то мечтала стать актрисой… – Лиля сделала небольшую паузу. – Я вот что хочу спросить у вас, дамы и господа. Разве актеру или актрисе обязательно иметь простоватую внешность и играть в стиле «фолк», чтобы стать близкими народу? У меня была подруга актриса, женщина неземной красоты, очень изысканная. Она никогда не играла крестьянок, ткачих или секретарей парткомов и не пользовалась особым авторитетом ни в верхах, ни в актерской тусовке. Но ее, аристократку, обожали зрители. Она давала им то, чего не могли дать многие актрисы с амплуа социальных, народных героинь. При этом сыгранные ею роли были близки и понятны жителям других стран, словно она все знала про их жизнь. Разве актриса такого плана менее ценна для своего народа, чем, скажем, исполнительница частушек? Ведь это, в сущности, две стороны одной медали.

– Ясно, вы говорите о Марине Потоцкой, – вздохнул активный студент. – Она, конечно, была настоящей актрисой.

Прозвенел звонок, и Лиля, улыбнувшись, сказала:

– Очень рада слышать это от вас, молодой человек. Хоть в чем-то мы пришли к согласию. Вот на такой обнадеживающей ноте и завершим наш урок.

Ксения, которая уже несколько минут стояла в коридоре, ожидая конца лекции, слышала через неплотно закрытую дверь последние высказывания Лили, ее дискуссию с молодым «народником». Когда Чубарова вышла в коридор, Ксения негромко ее окликнула:

– Лилия Николаевна, можно с вами поговорить?

Лиля оглянулась на незнакомку, и пару секунд женщины друг друга изучали. Впечатление с обеих сторон сложилось неплохое.

– Да, а в чем дело? – откликнулась Лиля. – Вы, наверное, мама кого-то из моих студентов?

– Нет, к сожалению, мой сын не является вашим студентом, – улыбнулась Ксения. – Но я бы хотела, чтоб у него были такие преподаватели, как вы. Я тут невольно подслушала окончание лекции, и мне очень понравился ваш стиль. Вы нарочно подбрасываете спорные темы, чтобы студенты учились думать?

– Именно так. – Лиля тоже улыбнулась. – А что вам показалось спорным?

– Трудно судить, я слышала совсем немного. Но, может быть, слово «светская» не очень подходит? Мы как-то привыкли встречать это в сочетании «духовная – светская». Может быть, лучше сказать «урбанистическая культура»? Хотя я, конечно, не специалист… – Заметив во взгляде Лили недоумение, Ксения поспешила пояснить: – Простите, я не представилась. Оксана Радченко, журналистка из Полтавы. Хочу взять у вас интервью. Это можно?

– Интервью у меня? Но по какому поводу? Я вас интересую как искусствовед?

– Нет… то есть, да, как искусствовед тоже. Но, главным образом, вы меня интересуете как подруга Марины Потоцкой. Вы, кстати, только что на лекции очень хорошо о ней говорили…

«Какое совпадение! – мысленно удивилась Лиля. – Только вчера о Марине напомнил Жорж, и вот сегодня опять…»

Эта стройная, симпатичная «журналистка» определенно нравилась Лиле, но внезапность ее появления почему-то настораживала. Ксения же, в свою очередь, с опаской смотрела на Лилю. Ей казалось, что дама-искусствовед, да еще с преподавательским опытом, очень быстро «расколет» самозванную журналистку. Но Лиля не стала выражать каких-либо сомнений, хотя проницательный взгляд ее зеленовато-карих глаз заставил Ксению внутренне поежиться.

– Ну что ж, – сказала Лиля после паузы, – у меня как раз перерыв между лекциями. Пойдемте в преподавательскую, там сейчас должно быть свободно.

Ксения шла по коридору чуть позади своей спутницы и незаметно ее разглядывала. Внешний вид Лили несколько удивил Ксению, которой представлялось, что подруга Марины Потоцкой непременно окажется изысканной и экстравагантной особой. Но Лиля выглядела достаточно просто, без претензий. Строгий костюм, короткая стрижка, незаметный макияж – настоящая преподавательница, только без сухости и суровости типичных классных дам.

В преподавательской две девушки у стола сверяли какие-то о списки, мужчина в очках что-то доставал из шкафа. Все они уже явно собирались уходить, так что побеседовать можно было вполне спокойно. Лиля усадила Ксению за стол в углу возле окна, сама села напротив.

– Значит, говорите, вы журналистка из Полтавы? – спросила она, устремив на собеседницу внимательный взгляд.

Ксения с невольной торопливостью вытащила из сумочки служебное удостоверение, которым ее снабдил Леонид. Но Лиля даже не сделала попытки проверить сей документ; ее руки со скрещенными пальцами продолжали спокойно лежать на столе, а взгляд не оторвался от лица собеседницы.

– Да, в областном еженедельнике я веду страницу культуры, – сказала Ксения. – Сейчас хочу написать несколько очерков о Марине Потоцкой к годовщине ее гибели. Марина ведь имеет отношение к нашему краю. Ее бабушка по отцу была из рода старинных полтавских помещиков. Есть сведения, что она – прямой потомок великого украинского поэта Котляревского. Помните – «Наталка-Полтавка», «Энеида»?

– Да, помню. Марину действительно не раз спрашивали и о Котляревском и о грузинском поэте Чавчавадзе, из рода которого якобы происходила ее бабушка по материнской линии. А ее дедушке Станиславу еще приписывали родство со знаменитым шляхтичем Потоцким, который в честь своей горячо любимой жены Софии создал на голом месте прекрасный дендропарк… в Умани, да? Но Марина не козыряла своим происхождением, всегда честно признавалась, что многое там на уровне гипотез. Хотя другие на ее месте не преминули бы воспользоваться такой рекламой… – Лиля вздохнула, и губы ее искривились в грустной и одновременно саркастической улыбке. – А вот уж кто бы раздул подобные гипотезы до размеров слона – так это ее бывший муж Виктор Голенищсв. О, ему бы гораздо меньшей зацепки хватило, чтобы сделать из себя великого князя.

– Значит, Марина Потоцкая не была тщеславна, как большинство звезд?

– Ну, так однозначно нельзя ответить. Конечно, она любила и славу, и успех. По при этом была слишком гордой, чтобы добывать все это обходными путями. Например, никогда не устраивала шоу из своей личной жизни, не провоцировала скандалов, не любила телепередач с копанием в постельном белье. Лозунг «популярность любой ценой» был не для нее. Наверное, потому Марину не очень любили в актерской тусовке. Понимаете, она позволяла себе такую роскошь, как благородство и достоинство, а это не всем нравится. Актеры ведь, в сущности, люди очень зависимые, и порой готовы добывать себе роли любой ценой. Но Марина не согласна была платить любую цену. Может, поэтому ее так мало снимали в кино, особенно после развода с Виктором Голенищевым.

– А что, он имел большие связи в киношной среде?

– Такие практичные люди, как Голенищев, всегда имеют связи там, где им это нужно и пока нужно.

– Ну, а что вы скажете о театральных работах своей подруги? Ведь в «Новом Глобусе» Потоцкая много лет была одной из ведущих актрис.

– Это верно. – Лиля снова невесело усмехнулась. – Как говорила ее главная соперница Эльвира Бушуева, только в «Новом Глобусе» у старика Рославлева Марина Потоцкая и могла быть примой. Знаете, доля правды в этом есть. В других театрах Марине действительно было бы очень трудно пробиться. У нас большинство театров всегда имело этакую социальную направленность, а у Марины была слишком аристократическая внешность, да плюс неприятие пошлого эпатажа, да плюс неумение и нежелание приспосабливаться. В общем, только в театре, развивающем классические традиции, она и могла играть. Да и то до тех пор, пока там руководил Рославлев. Он верил в Марину, она была его ученицей и дочерью старого друга.

– Но ведь в «Фениксе» она пробилась сама, без чьей-либо поддержки.

– «Феникс» поначалу был очень бедным театром. А Марину любили зрители, поэтому после се прихода повысилась посещаемость. А потом главный режиссер «Феникса» взял правильный курс. Он увидел, что зрители уже порядком устали от авангардизма, чернухи и всякой безвкусицы. Многим хотелось романтического, красивого театра, в котором можно вспомнить о нормальных человеческих чувствах. А для такого театрального стиля Марина подходила больше других – настоящая героиня, умеющая играть и сильные страсти, и тонкие переживания. Вы знаете, она ведь очень молодо выглядела, а со сцены возраст тем более не был заметен. Поэтому Марина до самых последних дней играла не столько возрастных, сколько молодых героинь.

– Значит, Потоцкая была достаточно востребована в «Фениксе»? – осторожно ввернула Ксения, стараясь незаметно перейти к интересующим ее вопросам. – То есть, у нее не было поводов для депрессии из-за творческой несостоятельности, как о том писал этот… Илья… Щуров, кажется?

– Илья Щучинский, – поправила Лиля нарочно сделанную Ксенией ошибку. – Конечно, ни о какой творческой несостоятельности и речи быть не могло. – Лиля закурила сигарету и стала у окна лицом к открытой форточке. – Марина имела достаточно работы в театре. К тому же, у нее были интересные перспективы. Знаете, ее ведь приглашали в Париж преподавать в школе искусств.

– И она собиралась туда ехать?

– Скорей всего, да, поехала бы. Марина была суеверной и не хотела рассказывать заранее. Но я знала об этом от Евгении Константиновны.

– Тогда я не могу представить, что Марина Потоцкая покончила с собой в приливе депрессии и ностальгии по прошлому, – негромко сказала Ксения, глядя в спину стоящей перед окном Лили.

– Я тоже, – откликнулась та, погасив сигарету о край цветочного горшка. – Почти не сомневаюсь, что это было убийство. Только не ясны мотивы. Кому и зачем не терпелось от нее избавиться? Но среди наших доблестных сыщиков не нашлось лейтенанта Коломбо, чтобы это раскопать.

И вдруг в комнате раздался женский голос:

– Не понимаю, почему никто не разобрался с версией ограбления?

Ксения и Лиля разом вздрогнули и обернулись в сторону говорившей. Во время их беседы преподавательская то пустела, то снова в ней кто-то ненадолго появлялся. Сидящие в углу собеседницы и не заметили, как одна из Лилиных коллег – яркая, ухоженная дама лет сорока, задержалась в комнате и прислушалась к последним репликам разговора.

– А, это ты, Клара, – сказала Лиля с некоторой досадой в голосе. – А я тут беседую с журналисткой из Украины. Хочет писать статью о Марине Потоцкой.

– Очень приятно, – улыбнулась Клара. – Кстати, у Марины ведь были и украинские корни, знаете?

– Да.

– В ней много разных кровей было намешано, – вставила Лиля. – Может, потому она и удалась такой красивой и талантливой. Говорят, чем дальше друг от друга появились на свет предки родителей, тем удачней получается ребенок.

– Простите, а почему вы считаете, что Марину Потоцкую могли убить с целью ограбления? – обратилась Ксения к словоохотливой даме. – В газетах ведь писали, что ничего не было украдено, и это подтвердили даже мать и сын.

– Они подтвердили! – снисходительно усмехнулась Клара. – Это еще не доказательство. Алексей мог ничего не знать об украденном, а Евгения Константиновна ведь тронулась умом.

– Клара, оставь свои домыслы при себе, – обратилась к ней Лиля уже с явной досадой.

– А что я такого сказала? – пожала плечами преподавательница. – В конце концов, многие знают, что у Евгении Константиновны были драгоценности, ее фамильные, шуваловские. А где они теперь?

– Евгения Константиновна их продала после смерти Андрея Станиславовича, – сухо ответила Лиля.

– Да быть того не может, – возразила Клара. – Потоцкий умер лет восемь-девять тому назад, а я видела эти драгоценности на старушке где-то в позапрошлом году, когда она выступала на концерте в Большом. Да и Марина их надевала в особо торжественных случаях. Конечно, драгоценностей было совсем немного: колье, серьги и, кажется, еще два-три кольца. Но зато это были настоящие вещи, старинные, сейчас таких не делают. Почему же о них никто не вспоминает?

– Ох, Клара, язык твой – враг твой, – поморщилась Лиля. – Ты бы еще подкинула эту версию какому-нибудь журналисту типа Ильи Щучинского. К твоему сведению, Евгения Константиновна давно уже носила стразы, копии тех фамильных драгоценностей.

– Чтобы Евгения Шувалова носила подделки? – недоверчиво усмехнулась Клара. – Нет, Лили, я тебя уверяю, что на ней были никакие не стразы, а самые настоящие бриллианты. Уж я в этом знаю толк. Или ты забыла, что у меня отец – ювелир?

Лиля на мгновение растерялась, а Ксения поспешила обратиться к Кларе:

– Значит, вы считаете, что даже сын Марины Потоцкой не знает о пропаже?

– Это, конечно, не мое дело, но в семье Потоцких из всего делали тайны, – развела руками Клара. – Если лучшая подруга была уверена, что вместо настоящих камней они носят подделки, то уж парень тем более мог не знать. Но, даже если это были копии, то где они сейчас, а, Лилиана?

– А это не мое и не твое дело! – с раздражением сказала Лиля. – И вообще, у тебя же, кажется, сейчас начинается семинар в малом зале? Вот и иди туда, а то опоздаешь.

– Какие мы нервные, – слегка обиделась Клара и, передернув плечами, вышла из преподавательской.

– А ваша коллега, как видно, человек осведомленный, – заметила Ксения.

– Да нет, просто любительница сплетен, особенно богемных, – небрежно махнула рукой Лиля. – Есть такие люди, которые обожают строить из себя знатоков.

Решив, что проявлять интерес к пропаже драгоценностей не стоит, дабы не насторожить Лилю, Ксения перевела разговор на личную жизнь Марины:

– Значит, вы уверены, что депрессия не могла толкнуть вашу подругу на самоубийство? Но ведь в последние годы Марина Андреевна была одинока. А разве одиночество, да еще в критическом возрасте, не действует угнетающе?

– Поверьте, к Марине это не относится. Она была самодостаточный человек и не страдала от одиночества. Наоборот, одиночество даже давало ей некий душевный комфорт. В зрелом возрасте она вообще пришла к выводу, что актеры, люди искусства, должны быть свободны от семьи, от быта. Она иногда повторяла известное высказывание: «Актеры – это боги, а боги одиноки». Марина и смолоду считала недопустимым выносить семейные дрязги в мир, а уж когда стала зрелым мастером, то и вовсе закрыла свою личную жизнь на все замки. Даже я, лучшая подруга, мало что знала о ее мужчинах. Одно могу сказать наверняка: последние несколько месяцев до гибели она точно никого не имела. Помню, смеялась и говорила, что теперь будет искать себе друга в Лондонах и Парижах, где ее еще никто не знает. Она была сильно разочарована своим последним романом с неким политиком, который не постеснялся расхвастаться их отношениями на страницах бульварного журнала. Марина вообще испытала в жизни много разочарований. Но у нее было творчество, которым она спасалась. И еще у нее был огромный запас душевного здоровья.

– А этот политик… у него была семья?

– Да, хотя он находился на грани развода. Но дело было не в семье. Просто, когда он так не по-мужски себя повел, Марина не захотела его знать. А вскоре он и как политик сошел на нет.

– Речь идет о Якимове? – догадалась Ксения. – Кажется, я где-то читала о нем в связи с Мариной… По-моему, как политик он сник не без помощи телевидения. Его всегда так неудачно показывали, такие неуклюжие отрывки из его выступлений выбирали, что он выглядел дурак дураком. Ну, а потом о нем просто перестали говорить, его забыли. Я вот даже подумала… а не Голенищев ли поспособствовал такому унижению Якимова? Ведь телевидение – стихия Виктора Климентьевича.

– Не думаю, что Голенищев этим занимался. Они с Мариной давно расстались, так что для какой-то ревности не было причин. И потом, вряд ли он знал о романе Марины с Якимовым. Если бы этот горе-политик не расхвастался в бульварной прессе, до сих пор бы, может, никто не знал, кроме самых близких. И Марина бы его не бросила.

– Судя по всему, Потоцкая была максималисткой?

– Не то, чтобы максималисткой… Просто не выносила подлости и пошлости.

– А какова она была в общении? Как ее воспринимали окружающие? Наверное, она подавляла своей светскостью?

– О, нет, в ней не было ни высокомерия, ни снобизма, она была довольно проста в общении. – Лиля вдруг улыбнулась. – Знаете, кто был ее лучшим другом в «Фениксе»? Костюмерша Валечка. Как говорится, обслуживающий персонал. Но Марина ценила в ней искренность и здравый смысл. Марина, кстати, легко находила общий язык с людьми самых разных уровней. Но при этом не подстраивалась под них, не переставала быть собой. Например, она бы не стала переходить на жаргон в разговоре с какими-нибудь «братками». А вот многие политики, когда им это выгодно, так и «косят» под блатных. Почище любых актеров. Замечали?

Ксения невольно вспомнила выступление Виктора Голенищева перед избирателями, когда он в нужный момент ловко перевоплотился в «своего парня», не брезгующего неформальной лексикой.

– Да, – вздохнула Ксения. – Марина Потоцкая была человеком исчезающей теперь породы. Я вот думаю, как все-таки повезло тем, кто имел возможность близко с ней общаться… Для вас, наверное, ее гибель была тяжким ударом? Что вы подумали в первый момент, когда узнали?

– Вначале ничего не могла ни думать, ни соображать, – призналась Лиля. – Сидела здесь, на этом самом месте, как громом пораженная.

– Вам кто-то позвонил?

– Да, кто-то из «Феникса», по просьбе Евгении Константиновны. Помню, я как раз собиралась на лекцию, а туг звонок… Коллеги мне потом говорили, что я стала белой, как эта стена… Мы ведь с Мариной чуть ли не с детства дружили. Точнее, с седьмого класса, когда оказались в одной школе.

– Женская дружба редко бывает такой искренней.

– Да, к сожалению. Но нам с Мариной, как говорится, нечего было делить. Как-то так совпадало, что мы во всем дополняли друг друга. Нам нравились разные мальчики. Мы были сильны каждая в своей сфере. Я никогда не завидовала ее славе, потому что знала, какой ценой за это приходится платить. Ее красота тоже была своего рода крест, который надо было достойно пронести через всю жизнь. Вы меня понимаете?

– Кажется, да.

Они немного помолчали. В следующую минуту дверь распахнулась, и в преподавательскую вошло несколько человек. Лиля посмотрела на часы и с вежливой улыбкой сообщила собеседнице:

– У нас тут будет небольшое совещание. Но, надеюсь, я вам успела помочь?

– Да, конечно, большое спасибо, – закивала Ксения, пряча в сумочку блокнот, которым так ни разу и не воспользовалась.

– Пойдемте, Оксана, я вас провожу, – сказала Лиля.

Они вышли в коридор, и через несколько шагов Чубарова вдруг спросила:

– А вы действительно журналистка?

– Неужели не похожа? – натянуто улыбнулась Ксения.

– Во всяком случае, в вас есть что-то нетипичное для этой профессии. Однако, раз вы меня нашли, то сомневаться не приходится. Только журналисты обладают такой пронырливостью. Кстати, блокнот вы держали для отвода глаз, да? Подозреваю, что в сумочке у вас припрятан диктофон.

Хотя, впрочем, это не важно.

Ксения немного смутилась от такой Лилиной проницательности, но виду

не подала и, улыбнувшись, спросила:

– А у вас, наверное, многие брали интервью?

– Нет. Во-первых, я не с каждым буду разговаривать. А, во-вторых, не знаю уж с чьей подачи, но столичная пресса не слишком жалует Марину. Плохого найти не могут, а о хорошем писать не спешат. Наверное, на хорошее нет заказа. Надеюсь, вы исправите такую несправедливость?

– Постараюсь.

Они попрощались, сохранив благоприятное впечатление друг от друга. Выйдя из здания института, Ксения свернула за угол и поравнялась с неприметным серым «Жигуленком». Быстро глянув по сторонам, она нырнула в раскрытую переднюю дверцу. За рулем сидел Леонид. Он взял напрокат эту неброскую, но вполне исправную машину у своих московских коллег, работавших в частной сыскной фирме «Перун», аналогичной «Стану».