Текст книги "Дарю вечную молодость (Ее последняя роль)"

Автор книги: Александра Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава двеннадцатая

Евгения Константиновна Потоцкая, урожденная Шувалова, уже несколько дней ощущала приближение смерти. Она не боялась умереть, уйти вслед за Мариной, только все же ей хотелось тихой и ненасильственной смерти, а не той, которая налетала в кошмарных видениях. Однажды ей приснилось, что ее душит некая злая сила, но в последнюю минуту добрый ангел без лица и голоса приходит к ней на помощь. В другом сне злая сила принимала облик человека, узнать которого Евгения не могла, хотя и была уверена, что где-то его уже видела. Этот злой демон толкал старую женщину в пропасть и приговаривал: «Отправляйся за своей доченькой». Но вдруг появлялся спаситель – ангел с лицом единственного, обожаемого внука Алешеньки. Потом смерть проносилась рядом уже и наяву. Как-то раз Евгения собралась переходить дорогу возле автобусной остановки – и вдруг увидела, что на нее с огромной скоростью мчится автомобиль, управляемый все тем же зловещим посланцем смерти. Евгении совсем не страшно было умирать, она даже обрадовалась, что скоро увидит и Марину, и Андрея Станиславовича. Но, когда предсмертный туман рассеялся, она увидела себя в окружении трех ангелов, постепенно принимающих облик обычных земных людей. Евгения осознала, что сидит на скамейке, ее поддерживают две незнакомые женщины, а незнакомый мужчина в очках пытается дать ей лекарство. Оказалось, что старушке стало плохо, когда она стояла на автобусной остановке. И никакого демонического автомобиля в помине не было.

Евгения Константиновна рассказала обо всех этих снах и видениях своей подруге Ирине, которая в прошлом тоже была оперной певицей, а теперь, в почтенном возрасте, занялась разными эзотерическими науками. Подруга пояснила, что предчувствие смерти – это не что иное, как инстинктивное стремление в другой мир, вызванное тоской по безвременно ушедшей дочери. Ангел с лицом Алеши – это напоминание о том, что желать себе смерти – грех, потому что на этом свете тоже остаются близкие ей люди. А после того, как Алеша не внял просьбам бабушки и отказался вернуться на родину, ангелы снова стали являться в незнакомых обличьях.

Вот и на этот раз, когда Евгения Константиновна возвращалась домой из магазина и опять почувствовала приближение смерти, ее поддержал ангел в облике совершенно посторонней женщины – красивой и сравнительно молодой, с теплыми золотисто-карими глазами. Придя в себя, Евгения увидела, что сидит на скамейке возле дома, а рядом с ней – та самая женщина-ангел, которая взглядом и поворотом головы почему-то напомнила ей Марину. Привычный вкус лекарства окончательно вернул Евгению Константиновну к действительности. В следующую минуту к скамейке подошла молодая женщина, катившая перед собой детскую коляску. Евгения узнала в ней соседку по подъезду.

– Ой, Евгения Константиновна, как я за вас испугалась! – воскликнула соседка. – Увидела издали, что вы вот-вот упадете, но подбежать не могла, я же не брошу ребенка посреди дороги. Спасибо этой женщине, она вас и поддержала, и таблетку дала. Я вам говорю, тетя Женя: не шутите вы с таким делом, ложитесь в больницу. Или пусть внук поместит вас в заграничную клинику. Ну что, вы дойдете одна до квартиры? А то мне еще на молочную кухню надо.

– Ничего, ко мне подруга скоро должна прийти, – сказала бывшая певица, тяжело переводя дыхание.

– Я помогу Евгении Константиновне, – вызвалась Ксения, ибо это именно она спасла Потоцкую от внезапного обморока.

Соседка кивнула и, развернув коляску, направилась в сторону магазина. Евгения несколько секунд молчала, а потом вдруг спросила с удивлением:

– А откуда вы меня знаете?

– Кто же не знает знаменитую певицу Евгению Потоцкую-Шувалову? – улыбнулась Ксения. – А я, тем более, давний любитель оперной музыки.

– Неужели меня еще помнят? – вздохнула бывшая примадонна. – Дай Бог, чтобы помнили хотя бы мою дочь. А мне уже пора на тот свет.

– Напрасно вы так, Евгения Константиновна. Такие сердечные приступы в вашем возрасте – дело обычное. Они сейчас даже у гораздо более молодых людей – не редкость, уж я-то знаю, я… у меня подруга – врач.

– И как вы оказались рядом со мной, деточка? Я поначалу приняла вас за ангела.

– Ну, какой из меня ангел, – рассмеялась Ксения. – Я оказалась здесь, потому что шла именно к вам. Разве вы не помните, что я звонила, договаривалась о встрече? Меня зовут Оксана Радченко, я журналистка из Полтавы, хочу взять у вас интервью. Теперь вспомнили?

Евгения наморщила лоб и растерянно покачала головой.

– Вы знаете, Оксана, у меня после Мариночкиной смерти такие провалы в памяти, что я иногда кажусь сумасшедшей. Но это не так, я в здравом уме. Пойдемте ко мне, побеседуем за чашкой чая.

Ксения с чувством душевного трепета вошла в квартиру, где каждый предмет напоминал об ушедшей славе. Трехкомнатная квартира Евгении Потоцкой не обновлялась со времени смерти ее мужа, но, тем не менее, она еще выглядела добротной. Мебель красного дерева, лепные украшения на потолке, паркет, «шаляпинские» обои, тяжелые бархатные шторы – все было выдержано в подчеркнуто старинном стиле, и это придавало квартире особое обаяние. Стены были увешаны картинами и фотографиями, а все столики, полочки и ниши уставлены различными вазочками, статуэтками и прочими сувенирами. Ксения обратила внимание, что ценность всех этих вещей заключена не в их дороговизне, а в художественном исполнении или знаменитом имени дарителя. И еще она подумала, что нелегко поддерживать чистоту в такой квартире, особенно, если хозяйка – пожилая и больная женщина.

– У вас не квартира, а прямо музей, – сказала она, восхищенно оглядываяь по сторонам.

– А я и хочу, чтобы после моей смерти здесь был музей Потоцких-Шуваловых, – заявила бывшая примадонна. – Я уже и завещание такое составила. И Алеша не возражает. Некоторые вещи перевезем сюда из Марининой квартиры. Мы ведь кое-что сделали для русской культуры, верно? Особенно Марина. Ее когда-то так любили зрители…

– Да, она была и моим кумиром. Я до сих пор жалею, что не попыталась с ней познакомиться. Знаете, всегда было как-то неловко навязываться к таким известным людям. Ведь Марина Андреевна была, как сейчас принято говорить, культовой актрисой. Честно скажу, я напросилась к вам именно для того, чтобы услышать о ней. Я не хочу повторять штампов желтой прессы, мне нужен образ настоящей Марины Потоцкой.

– Правильно, деточка, по справедливости надо бы судить тех писак, которые обливали Марину грязью. Но по жизни лучше всего – просто их не замечать и презирать, потому что для них суды и скандалы – это хлеб насущный.

Ксения подумала, что старушка иногда рассуждает не только здраво, но и весьма реалистично. Вспомнив о законах гостеприимства, Евгения собралась было на кухню готовить чай. Но тут в дверь позвонили, и она с восклицанием: «Наконец-то Ирина пришла!» заторопилась открывать подруге. Ксения отметила про себя, что бывшая примадонна, даже когда спешит или суетится, выглядит величаво.

Пришедшую подругу звали Ирина Карловна, она выглядела лет на пять моложе и значительно здоровей, чем Евгения Константиновна. Ирина Карловна в прошлом тоже была певицей, хотя и не такой знаменитой, как Потоцкая. Оставшись на старости лет одинокими, они трогательно заботились друг о дружке. Ирина Карловна организовывала быт Евгении Константиновны, а та, в свою очередь, поддерживала подругу материально, так как, благодаря внуку и родственникам за границей, имела больше возможностей. Два-три раза в месяц они наведывались в квартиру Марины, чтобы и там поддерживать порядок в перерывах между нечастыми приездами Алеши. Евгения Константиновна до гибели Марины была еще довольно активной, занималась общественной работой, вела курс вокала. К ней и сейчас наведывались бывшие ученики, помогали по хозяйству. Все это Ксения узнала из беседы за чашкой чая, приготовленного Ириной Карловной. Евгения Константиновна со вздохом заметила:

– Если бы не Ирина и не две-три моих бывших ученицы, – не знаю, как бы я управлялась в этой квартире. Они и порядок наведут, и белье в прачечную отвезут, и обед приготовят. А без них пришлось бы мне нанимать чужого человека. Или поселить квартирантов с условием, чтобы они за мной ухаживали.

– Да, уж квартиранты за тобой бы поухаживали, – скептическим тоном сказала Ирина Карловна. – Желающих на такую квартиру ты бы нашла, не сомневайся.

– Знаю, сама все понимаю, читала, видела по телевизору, – недовольно проворчала Евгения Константиновна. – Но только мою квартиру у меня уже никто не отберет. Я ее завещала под музей.

Ксения сказала, просто чтобы продолжить разговор:

– Да, в нашем государстве никогда по-настоящему не решалась проблема пожилых и беспомощных людей. Словно таковых не существовало, и ухаживать за ними не надо было.

– Ну, наша красавица Евгения, положим, и смолоду была беспомощна в быту, – с усмешкой заметила Ирина Карловна. – Но это такая уж общая черта имелась почти у всех русских аристократов. Вспомните, что многие наши поэтессы и артистки в трудные годы перебивались чаем с конфетками, вместо того, чтобы на эти же деньги накупить картошечки и крупы, да элементарно себе чего-нибудь сварить. Я даже думаю, что и революцию-то высшее сословие проглядело из-за своей непрактичности. Ну, это я так, гипотезы от скуки сочиняю, не обращайте внимания. – Ирина Карловна с улыбкой посмотрела на Ксению. – А что касается нашей примадонны, так ей, конечно, это парение над землей сходило с рук, поскольку Андрей Станиславович, царство ему небесное, никогда ее ни в чем не упрекал, исправно нанимал ей домработниц. Но хуже всего то, что она ведь и Марину ни к чему не приучила, а девочке потом тяжело пришлось, когда она попала в семью Голенищевых. Викторовы-то родители были людьми совсем иного склада: по-советски практичными и совершенно не деликатными. Наверняка, они и шпыняли Марину, и обсуждали ее в своем кругу. Она, конечно, это скрывала, чтобы вас с Андреем не расстраивать. Но в ее разводе с Голенищевым во многом виновата его домостроевская требовательность к быту, натолкнувшаяся на ее непрактичность.

– Ну, ты не преувеличивай, – слегка обиделась Евгения Константиновна. – Во-первых, Марина с Виктором почти с самого начала стали жить отдельно от его родителей, так что Раиса и Климентий не имели возможности Марину шпынять. А, во-вторых, моя дочь была приучена к быту лучше, чем я. Ты вспомни, как она, когда еще была подростком, училась у Дуни готовить, записывала рецепты.

– Дуня – это была ваша домработница? – догадалась Ксения.

– Да, – ответила за подругу Ирина Карловна. – Помню, у нее была такая смешная фамилия – Царапкина. Она служила у вас в шестидесятые годы, да, Женя? А сын у нее вором оказался, правильно? Как его звали? Герка или Генка… не помню.

– Дуня была хорошая женщина, честная и работящая, – вздохнула Евгения Константиновна. – А что сын вором оказался – так не ее вина. Он ведь был дитя войны. Она его от какой-то случайной любви прижила, когда работала в госпитале санитаркой. А потом – ремесленное, общежитие, улица. Испортился парень, а она и не заметила. Он ведь даже когда к ней приходил, ухитрялся кое-что из наших вещей украсть. И за это Дуне было особенно стыдно. А потом его где-то в универмаге за крупную кражу взяли, тогда и все остальные его подвиги выплыли наружу. Дуня плакала, переживала, мы с Андреем ее успокаивали, говорили, что верим ей, но она все равно не смогла у нее больше работать, стыдно ей было людям в глаза смотреть. Закваска у нее была народная, совестливая. Когда сына посадили в тюрьму, она уехала к своей матери в деревню – кажется, под Тулу. С тех пор ни Дуню, ни ее сына я не видела. Но всегда надеялась, что парень одумается, исправится.

– Это в наших-то тюрьмах? – скептически усмехнулась Ирина Карловна. – Но, слава Богу, больше тебе с такими субъектами сталкиваться не приходилось. У вашей следующей домработницы, кажется, вообще не было семьи.

– Да, но она была не такая добрая и умелая, как Дуня, – заметила Евгения Константиновна.

Ксения осторожно и как бы между прочим спросила:

– А Марине Андреевне тоже кто-нибудь помогал в домашней работе?

– Последнее время она в услугах домработницы не нуждалась, – ответила Потоцкая. – Марина жила одна и довольно скромно, приемов не закатывала.

– В отличие от нынешней жены Виктора, которая ведет бурную светскую жизнь, – заметила Ирина Карловна. – Старается создать имидж своему мужу-политику.

– А жена Голенищева – дочь известного компартийного деятеля Ховрина? – уточнила Ксения.

– Да, но деятельность ее папаши осталась в прошлом, – ответила Ирина Карловна. – Сейчас она больше известна как сестра рекламного бизнесмена Владлена Ховрина. Он, кстати, сократил свое имя до «Влада», чтобы не напоминать, какие верные ленинцы его родители, назвавшие сына в честь любимого вождя: Влад – лен.

– Ну, у сестрицы тоже имечко с претензией – Ирма или Хельга, не помню, – язвительным тоном заметила Евгения Константиновна.

– Инга, – поправила ее подруга и, обратившись к Ксении, пояснила: – Тут дело в том, что Ховрины – старшие увлекались зимними видами спорта. А в шестидесятые годы была такая знаменитая и симпатичная конькобежка – Инга Воронина. Она потом погибла от руки своего ревнивого мужа. Так вот, Ховрины назвали свою дочь, родившуюся во время зимней олимпиады, в честь любимой спортсменки. – Она посмотрела на Потоцкую. – Имя прекрасное, и оно не виновато, что его носит такая лицемерка, как супруга Голенищева.

– А вы считаете Ингу лицемеркой? – поспешила спросить Ксения.

– Да это я так, к слову пришлось, – замялась Ирина Карловна.

– Конечно, лицемерка! – прозвучало властное меццо-сопрано Евгении Константиновны. – Она ненавидела мою дочь, да и всю нашу семью, но при этом везде распускала слухи о своем сочувствии и соболезновании. А незадолго до… до трагедии она пришла в «Феникс» и пригласила Марину на юбилей к своему отцу. Каково? Ведь для нее это был только предлог, чтобы узнать, действительно ли Марина уезжает из России.

– А ей очень хотелось, чтобы ваша дочь уехала? – спросила Ксения.

– Разумеется!

– Но только, я думаю, ей хотелось, чтобы Марина уехала не в Париж, а в Тмутаракань, – скептически заметила Ирина Карловна.

– Значит, вы уверены, что Инга Ховрина ненавидела вашу дочь? – продолжала осторожно допытываться мнимая журналистка.

– Еще бы мне не быть уверенной, – пожала плечами бывшая примадонна. – Однажды в театре я перехватила взгляд, который эта кобра бросила на Марину. Уж я во взглядах кое-что понимаю.

– Но с чего бы Инге было ненавидеть Марину Андреевну? – удивленно заметила Ксения. – Ревность? Но ведь развод с Голенищевым состоялся так давно…

– Дело не только в ревности! – воскликнула Потоцкая. – Эта кобра давно точила зубы на нашу семью. Ей было не больше шестнадцати лет, когда она вздумала стать великой певицей. Но, когда я ее прослушала, то при всех объявила, что вокальные данные у нее очень слабые – в лучшем случае, потянет на ресторанную певичку. Ховрины не ожидали такого ответа. Привыкли все пробивать с помощью связей и взяток. А для меня искусство превыше всего. Я даже собственную дочь не признала вокалисткой. И вот Инга с тех пор затаила злобу. В певицы она больше не совалась, но мне решила отомстить. И, в конце концов, нашла способ. Я уверена, что это она наняла каких-то колдунов, экстрасенсов, и они внушили Мариночке мысль о самоубийстве. Это из-за меня, старой недогадливой дуры, она убила мою дочь!.. И мне никто не верит, ни Ирина, ни Алеша, никто…

Евгения Константиновна стала всхлипывать и что-то бормотать; явно приближался припадок, и Ксения даже испугалась. Но Ирина Карловна, видимо, привыкшая управляться с больной подругой, быстро напоила ее какой-то микстурой и чуть ли не силой заставила лечь на диван. Евгения еще продолжала какое-то время метаться, но Ирина стала успокаивать ее монотонно-неразборчивой речью, проделывая при этом пассы руками у нее над головой. Постепенно Евгения утихла и даже вроде бы задремала.

Ксения поняла, что ей пора уходить. Ирина Карловна, проводив ее в прихожую, шепотом попросила:

– Только уж вы, Оксана, не пишите, в каком состоянии она находится и какую ахинею несет по поводу жены Голенищева. Вы же понимаете, что женщине, пережившей такое горе, трудно остаться душевно здоровой.

– Не беспокойтесь, Ирина Карловна; прежде, чем что-то опубликовать, я дам вам почитать рукопись, обещаю. А Евгении Константиновне надо бы подлечиться, сердце у нее на пределе. – Ксения вздохнула.

– Не могу убедить ее лечь в больницу. И за рубеж, к родственникам, тоже не хочет ехать. Чувствую, что придется вызывать карету и силой увозить ее в клинику – только, конечно, в хорошую.

Пожелав Ирине Карловне здоровья и стойкости, Ксения покинула квартиру бывшей примадонны. Выйдя из дома на улицу, она, как учил ее Леонид, незаметно посмотрела по сторонам. Все было спокойно. «Жигули» Станового ожидали ее за углом, и Ксения, опять же не забыв оглянуться, скользнула в машину. Леонид отъехал подальше от дома Потоцкой и припарковался на стоянке одного из рынков, облепивших в последние годы все узловые станции метро. Здесь можно было поговорить спокойно и незаметно, ни в ком не вызывая подозрений. Затемненные стекла машины скрывали лица пассажиров от многочисленных, снующих в разные стороны прохожих. Это было самое настоящее уединение в толпе. И, пользуясь этим уединением, Леонид притянул Ксению к себе и крепко поцеловал. «Смешно, – вдруг промелькнуло у нее в голове, – но я уже лет десять не целовалась вот так легкомысленно, в машине». Тогда, года в 33–34, это был бурный и короткий командировочный роман, который так ничем и не закончился и после которого на душе у нее остался мутноватый осадок, как от чего-то стыдного и фальшивого. После этого уже до самой смерти мужа ей не хотелось повторять такую же бесполезную и безнадежную попытку пристроить свое сердце. А, когда овдовела, случилось еще два романа, но они были скучными и быстро надоели Ксении: один – тайный, с женатым сановным мужчиной, другой – открытый, с солидным по возрасту вдовцом, который вечно жаловался на бедность и неблагодарность взрослых детей. Но то, что связало ее с Леонидом, Ксения не могла назвать романом или встречей двух одиночеств. Это был знак судьбы, избравшей их друг для друга. Ксения знала, что теперь вся ее жизнь переменится, наполнившись новым смыслом. Этот смысл появлялся уже и сейчас. Она невольно вспомнила хрестоматийное изречение: «Любить – значит, вместе смотреть в одну сторону».

Ксении не терпелось поделиться с Леонидом одним очень важным, как ей казалось, открытием. И она прежде всего заговорила об этом:

– Оказывается, у Потоцких в 60-е годы была домработница, сын которой оказался вором, сидел. И звали его не то Герка, не то Генка. Ведь это может быть Герасим? По возрасту тоже подходит. Фамилия, правда, не совпадает – Царапкин, но он давно мог ее поменять. Мотив убийства налицо.

– Ход твоих мыслей понятен, – слегка улыбнулся Леонид. – Ты считаешь, что он боялся разоблачения со стороны Марины, а потому решил ее убить. Но ведь он у Виктора работает уже два года. Почему же сразу не избавился от свидетельницы, а сделал это перед самым ее отъездом за границу, когда она уже становилась неопасна? Что-то тут не вяжется.

– Но, может быть, Марина не сразу его узнала?

– А, узнав, никому не сообщила? Хотела его пошантажировать, что ли?

– Нет, конечно, Марина не могла быть заурядной шантажисткой. Но, может быть, она требовала, чтобы он… скажем, признался в своем темном прошлом, ушел из политики.

– Зачем ей это было нужно? Из идейных соображений, что ли? Да и, потом, узнать его могла бы не одна Марина. Но этого не случилось. Почему даже Евгения Константиновна не узнала?

– Может быть, он за эти годы слишком изменился, – сказала Ксения, слегка приуныв оттого, что ее версия не показалась Леониду удачной.

– А не проще ли предположить, что Герасим Укладов и Герка Царапкин – разные люди? – Он поднял за подбородок ее склоненную голову и заглянул ей в глаза. – Ну, а какой тебе показалась Евгения Потоцкая? Иногда душевно больные люди обладают поразительной проницательностью.

– Евгения Константиновна считает виновницей трагедии Ингу. Якобы та с помощью каких-то черных магов довела Марину до самоубийства.

И Ксения подробно изложила Леониду все, о чем услышала от бывшей примадонны.

Мысленно нанизав полученную информацию на звенья логической цепочки, Леонид полминуты подумал, а затем ласково, но твердо сказал:

– Все, Ксенечка, твоя миссия завершена. Дальше «полтавской журналистке» мелькать вокруг знакомых Марины становится небезопасно. Отдыхай в пансионате, набирайся сил. Теперь уже я справлюсь сам. «Перуновцы» мне помогут.

Ксения была разочарована и даже пробовала протестовать, но Леонид уверил ее, что расстаются они ненадолго, дня на три-четыре, а уж перезваниваться будут постоянно.

Боясь посадить Ксению в пригородную электричку, Леонид сам довез ее до пансионата. Вернувшись затем в Москву, позвонил Виктору. Тот оказался занят, просил повторить звонок часа через два. Пользуясь этой невольной отсрочкой, Леонид созвонился с Днепровпетроском, затем подъехал в «Перун» и сделал заказ на некоторую информацию. После этого поужинал в кафе при гостинице и вышел на улицу, словно бы направляясь к метро. Леонид предпочитал звонить Виктору, находясь либо на улице, либо в машине, но никак не в гостинице. Выбрав тихое место между домами, набрал номер Голенищева. Совещание уже закончилось, и Виктор мог уделить несколько минут разговору. Первый вопрос детектива несколько огорошил политика:

– Ты уверен, что твой «ни му-му» действительно сидел по политической статье? А если он – обыкновенный уголовник?

– Н-не понимаю…

Леонид коротко изложил возникшие подозрения по поводу сына домработницы Потоцких. Виктор с досадой в голосе заявил:

– По-моему, ты не с той стороны подходишь к делу.

– Я со всех сторон подхожу. Твое поручение отработаю по полной программе, уж поверь.

– Да я тебе верю, но… В общем, так. Досье моего начальника охраны проверяла служба Ховрина. Не думаешь ведь ты, что Влад мог приставить к своей сестре и зятю уголовника? Но, даже окажись Герасим вором и бандитом, я не уверен, что из-за этого его бы заклеймили позором. Все можно было бы списать на голодное детство, недостаток витаминов и тоталитарную систему. Нет, я не вижу тут мотива для убийства.

– Но в принципе твой адъютант может быть не тем, за кого себя выдает?

– Вот что я тебе скажу. – Виктор немного помолчал. – Герасим мог бы быть сыном домработницы и вором, но она… Мадонна вряд ли бы его узнала, потому что всегда смотрела сквозь таких людей, как он. Но, даже если бы узнала, – не стала бы разоблачать. Почему? Из брезгливости. Уж слишком не любила пачкать в грязи свои белые ручки. Предпочитала не замечать мерзкого и уродливого. Я приведу тебе аналогию, чтобы лучше понял. Вот, например, перед человеком, умирающим от жажды, ставят два ведра, в одном из которых – чистая родниковая вода, но с ядом, а в другом – грязная, но без яда. Большинство людей, преодолевая отвращение, напьются грязной, но безопасной воды. Мадонна же так брезглива, что выберет ядовитую, но чистую. Уж я-то ее хорошо знаю…

И снова Виктор поймал себя на том, что говорит о Марине в настоящем времени. На это обратил внимание и Леонид, который про себя отметил, что для Виктора Марина по-прежнему жива, и он инстинктивно пользуется каждой возможностью, чтобы поговорить о ней. Закончив разговор с Виктором, Леонид медленно прошелся по улице, стараясь сосредоточиться. Он недаром отправил Ксению в пансионат. Расследование подошло к тому этапу, когда в любую минуту могли понадобиться оперативные действия.