Текст книги "Франкский демон"

Автор книги: Александр Колин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)

Он погиб и не мог сказать больше, чем сказал, но оставалась шкатулка и упоминание о том, что Улу, или как бы там ни звался колдун с перстнем, зачем-то направился к прихвостню султана язычников графу Раймунду. Зачем? А то не ясно?!

Здесь попахивало не просто изменой, а... а... Жослен терялся, не находя подходящего определения. Но самое страшное, теперь никто, кроме владельца приметного перстня, не знал ответа на вопрос: «Сколько ещё шпионов и диверсантов заслано в лагерь христиан? Но главное, кто эти люди и какие задания они получили?»

Надо ли говорить, что простой рыцарь вроде Жослена, вздумай он призвать к ответу сиятельного предателя, получил бы такую отповедь, что вылетел бы из шатра графа со скоростью стрелы, выпущенной из самого мощного арбалета? Но Храмовник и не думал идти к Раймунду сам, он решил обратиться к своему сеньору и, вскочив на спину Гюзали, поспешил к князю. Солдат у палатки сеньора сказал Жослену, что господин принимает благословение от святой женщины, пожилой монахини, пожелавшей напутствовать христиан накануне испытания.

– Это важно! У меня срочное дело! – рассердился рыцарь. – Поймали шпиона!

– Раз так важно, идите к марешалю Гольтьеру, мессир, – посоветовал стражник. – Господин нарочно велел мне не пускать никого. Так что уж не взыщите.

Если бы не последние слова солдата, Жослен, скорее всего, разозлился бы, но так он подумал, что и правда следовало бы доложить Гольтьеру Дюрусу, марешалю Иерусалима, как-никак он официальное лицо и к тому же первый помощник брата короля – вот пусть и разбирается!

– Верная мысль! Спасибо, что подсказал мне! – похвалил Храмовник стражника и, чтобы срезать дорогу, направился к палатке марешаля через расположение тамплиеров.

Проезжая поблизости от шатра Жерара де Ридфора, Жослен увидел толпу братьев-рыцарей и посреди них великого магистра, восседавшего на прекрасной арабской лошади. Он что-то рассказывал рыцарям, которые время от времени смеялись или, напротив, шумно выражали возмущение. Поприветствовав храмовников, озабоченный сделанным открытием рыцарь уже хотел двигаться дальше, как вдруг мэтр Жерар окликнул его:

Куда это наш друг так спешит на ночь глядя? Без седла и даже без уздечки? Может быть, на лагерь напали сарацины, а мы и не знаем? Поведайте нам, каковы причины, брат Жослен!

– Да вот незадача, мессир! – взволнованно воскликнул рыцарь и, подъехав поближе, показал на шкатулку у себя в руке. – Поймали шпиона Саладина, да слуги придавили его сгоряча. А вот это вот осталось. Наверное, какое-то дьявольское зелье. Уверен, мерзавец хотел испортить наших лошадей.

– Что Саладин мерзавец – несомненно, – изображая непонимание, согласился сир Жерар. – Но зачем же вы придавили его? Это вы погорячились! Нельзя так обращаться с королями неверных! Кое-кому из христиан будет одиноко на этом свете без своего дружка-язычника!

Рыцари засмеялись, понимая, в какую мишень направил стрелу своего остроумия их предводитель. Жослен улыбнулся из вежливости, но тут же продолжил без тени веселья:

– Мессир! Это очень серьёзно! Тот, кто подослал изменника, пошёл разговаривать с его сиятельством графом Триполи. Я направлялся к марешалю Гольтьеру...

Ухмылка сползла с лица Жерара де Ридфора.

– Что-что?! – переспросил он. – Что ты сказал?! А ну-ка повтори!

X

Солдат, охранявший вход в шатёр Ренольда де Шатийона, туго знал своё дело и очень правильно поступил, что не пустил к нему посетителя – не след рыцарской мелюзге отвлекать сеньора в столь поздний час, а особенно когда тот общается с людьми Божьими.

Князь, как известно, не слишком-то жаловал подобный народец, но, сам не зная отчего, вероятно, из-за раздражения, вызванного результатами заседания, вернее, их отсутствием, подумал, что ему не повредит немного успокоить душу. Подумав таким образом, Ренольд велел стражнику позвать женщину, намереваясь высказать ей наболевшее, а может, даже и исповедаться перед ней, совершенно незнакомым человеком. Однако, едва старица переступила порог палатки сеньора Петры, он понял, что ошибался, так как знает визитёршу, и, возможно, даже очень хорошо.

– Где я видел вас, святая мать? – спросил он, понимая, что определённо встречал её много раз. – Вы...

– Мария, мессир, сестра Мария, – проговорила она. – Я служу Господу и услужаю...

Князь поднял руку:

– У тебя важная весть от госпожи?

– В каком-то смысле.

– Что это значит?

– По крайней мере, для меня она важная, – пояснила Мария и добавила: – А для вас... как мне знать?

– Выйдете все, – приказал Ренольд слугам и, когда последний из них уходил, окликнул его: – Скажи страже, чтобы никого ко мне не пускали. – Отдав распоряжения, он обратился к монахине: – Говори.

Вместо этого она откинула капюшон, и тут только князь подумал, что никогда прежде не видел лица Марии. В шатре наступила гробовая тишина, даже шум снаружи перестал доноситься под его своды, будто бы он находился не среди десятков шатров и сотен, даже тысяч палаток в огромном лагере христиан, а где-нибудь в безлюдных горах или в пустыне.

– Марго? – произнёс князь в сильнейшем изумлении, качая головой, и повторил, всё ещё отказываясь верить собственным глазам: – Марго? Ты ли это?

– Я, ваше сиятельство, – тихо ответила монахиня. И хотя она поседела, а под глазами во множестве собрались морщинки, лицо её показалось Ренольду таким же круглым и гладким, как в те давние годы. – Но я давно уже не ношу мирского имени, как, впрочем, не надеваю и мирского платья.

Вновь воцарилась длительная пауза, нарушая которую сеньор Петры спросил:

– Тебя прислала дама Агнесса?

– Нет, мессир. Простите меня, но я... просто я почувствовала, что час мой близок, и мне захотелось увидеть вас, прежде... Прежде, чем я умру. Умру, так и не замолив грехов ни своих, ни вашей несчастной супруги, светлой княгини Констанс. Да прибудут с ней ангелы Господни. Она страдала, очень страдала перед смертью. – Мария перекрестилась и проговорила: – А я обещала уйти от мира, навсегда затвориться и больше никогда не произносить ни слова, не тратить ни унции сил ума и души на мирские заботы. Но ничего не получилось. И теперь дорога Небесная закрыта для меня навеки. Спущусь я вниз под землю на муки вечные... Простите глупую старуху, мессир, простите, что обманула вашего человека и вас, но... что значит ещё один грех перед неизбывным наказанием?

– Присядь, Марго, – предложил князь, который, так же как и его гостья, продолжал стоять. – Отдохни немного. Может, желаешь выпить вина или чем-нибудь подкрепиться?

Она покачала головой и осталась на месте, явно не собираясь ни принимать приглашение, ни уходить.

– Ты, верно, пришла не только затем, чтобы увидеть меня?

– Нет, ваше сиятельство, – покачала головой Мария. – Я хотела попросить вас...

– О чём?

Монахиня замялась, тогда Ренольд, как и полагается хозяину, не желая томить гостью, произнёс:

– А давно мы не виделись, Марго? Помнишь старые времена?

– Да, мессир. Двадцать семь лет. Почти двадцать семь лет назад вы ушли в тот поход. О Боже, как у меня тогда ныло сердце, и её высочество княгиня Констанс не находила себе места. Вестей всё не было, а когда они пришли, мы поняли, что лучше бы нам никогда не слышать их. Потом промеж придворных началась настоящая война. Всё шло в ход, даже память о вас и ту хотели уничтожить! – Глаза сестры Марии вспыхнули огнём, как мало походила она теперь на смиренную служительницу Божью. – Мы с княгиней все молились и молились за вас, прося у Господа спасти вас, вытащить из неволи. Но Бог не слышал! С юга приехал король Бальдуэн, с севера явились послы базилевса Мануила и предатель князь Торос. Забыл, как молил вас не воевать с ним! Забыл, как император разорял его землю, стал холопом его и рабом. Чуть не за волосы таскал сиятельную княгиню! Выгнали её в Латакию, во вдовий удел при живом-то муже!

Ренольд сжал кулаки, не знал он, что воспоминания о столь давно минувших днях смогут так задеть его.

– Долго госпожа моя там не прожила. Стала хворать и умерла, а перед смертью завещала мне месть. Но как я, слабая женщина, безродная служанка, могла отомстить? Но пуще всего велела мне государыня наша беречь Жослена, мальчика, которого я...

– Так это правда? – спросил Ренольд и понял, что на самом деле никогда и не сомневался в этом. Может, потому так и не хотел он заговорить об этом с пажом, которого сам посвятил в рыцари. Не врал, не болтал попусту, уходя в другой мир, верный Тонно́. – Но почему же ты...

– Мессир! – взмолилась монахиня. – Если уж позволили мне говорить, так слушайте и не перебивайте. А нет, так лучше прогоните! Ведомо мне, что не увидимся мы больше, и потому хочу, чтобы знали вы правду. По совету командора Тортосы отдала я Жослена в пажи славному рыцарю Бертье, собрату Дома воинов Храма, сама же удалилась от мира в монастырь на Горе Елеонской, в обитель Божью, в Святую Вифанию, дабы посвятить себя молитвам. Целых шесть лет я умоляла Господа о помощи, за всё это время не прикоснулась к скоромному, не произнесла ни слова, и потому все, кроме святой матери Иветты, считали меня немой. Всё шло своим чередом, пока однажды, уже на седьмом году моего монашества, не пришёл черёд предстать перед Господом сестре Дезидерии. Многие годы провела она в обители, как и я, замаливая грехи, однако даже и на смертном одре не решалась открыть исповеднику самый тяжкий из них, ибо в молодости зналась с самим дьяволом. Страшась ада, она доверила тайну мне, полагая, что я никогда не смогу никому рассказать о ней...

Монахиня сделала маленькую паузу лишь для того, чтобы перевести дыхание, и заговорила вновь:

– Сестра Дезидерия рассказала, что в юные годы, когда жила в Провансе, стала участницей сатанинских игрищ и треб.

Целые деревни в то время поклонялись там не Христу, а демонам. Церкви пустовали, потому что никто не мог найти для них священников, те же отцы, которые отваживались отправиться туда с именем Господним, пропадали в лесах, гибли в болотах, даже если двигались в сопровождении солдат. Стоило им сделать привал в лесу или около него, как начинались странные вещи: то глубокий беспробудный сон охватывал людей, то, напротив, начинали они грезить наяву и разбегались в страхе перед огнедышащими демонами и ужасными чудовищами. Только один отец Альберт не оставил прихода, но вовсе не из-за святости своей, ведь он и был главным слугой сатаны в тех местах. Приспешники нечистого ничего не боялись, зная, что солдаты и священники никогда не пройдут через заколдованные чащи. Между тем Альберт тот имел одну нужду. Он мечтал найти святой сосуд, в который собрали кровь висевшего на кресте Иисуса...

– Зачем дьяволу священная чаша? – не сдержался удивлённый князь и предположил: – Может статься, он хотел навредить христианам?

– Верно, мессир, – закивала монахиня, – но не только из-за этого. Из страха, как бы рыцарь в белых одеждах и с чистым сердцем, не запятнанным никаким грехом, не нашёл его раньше, ибо только тот, у кого оказался бы этот сосуд, смог бы противустать оборотню. Страшась кары за свои деяния, Альберт каждый год отправлял какого-нибудь юношу в Святую Землю, дабы они искали Чашу Грейль, так называется кубок, однако они не возвращались, гибли[109]109
  Мария говорит о так называемом Священном Граале, чаше, из которой пил Иисус во время тайной вечери. Существует довольно распространённое мнение, что в неё, после распятия, собрали кровь Христа. Впервые Грааль приобретает значение святыни в незаконченной поэме Кретьена де Труа «Персиваль, или Рыцарь (граф) Грааля». Perceval, ои Le Conte du Graal (последняя четверть XII в.).


[Закрыть]. И вот однажды очередь дошла до возлюбленного Дезидерии. Но он не хотел исполнять волю колдуна. Тогда они вдвоём тайно бежали в Святую Землю и поклялись, что найдут Чашу Грейль и с её помощью погубят колдуна. Но, видно, Альберт что-то пронюхал и наложил на возлюбленного Дезидерии заклятие, потому что сколько они ни искали священный кубок, так и не нашли его, хотя и долго скитались повсюду. Дезидерия вне брака родила мальчика, который скончался в страшных корчах. Его смерть открыла глаза матери. Как сама она сказала, Всевышний явил ей тем, что в сердце её избранника не было места добру. Так она и её возлюбленный расстались, но на прощанье он бросил ей в злобе страшные слова: «Господа нет, Он умер или спит! Так или иначе Ему нет дела до людей! Потому я отвергаю Небо! Я сам буду Богом! Вернее, его частью, той, что всегда творит зло и именуется глупцами сатаной. Я буду обманывать и дурачить глупых людишек! А ты, жалкая праведница, придёшь ко мне в трудный час и попросишь меня о помощи!» Сестра Дезидерия поклялась, что никогда не придёт к нему, как бы худо ни стало ей. Она спряталась от дьявола в святой обители и сдержала слово. Прошло много лет, прежде чем до сестры Дезидерии дошёл слух об отшельнике гор, и она, сразу же поняв, кто это, устрашилась, поняв, что сатана, вселившийся в возлюбленного дней её молодости, начал творить зло. Она молилась Господу, но тот не слышал её. Она сделала всё, что могла, дабы отмолить грехи свои, я же преступила запреты, вмешалась в отправление воли Всевышнего и буду гореть в аду. Но я не жалею! – с вызовом воскликнула Мария. – Как я должна была поступить, если Бог оставался глух к моим мольбам? Даже и Богородица не отвечала мне! Ведь едва успели мы отпеть сестру нашу, как пришла ко мне весть, что Жослен в плену. Могла ли я смириться с тем, что Господь вознамерился забрать у меня всё? Нет. И вот, решив, что настал для меня самый трудный час, я отправилась к отшельнику, чтобы попросить его выручить из беды моего сына и его отца. Разве не случилось этого? Скажете, не было чуда? Не пали оковы с запястий ваших?!

– Ты – великая грешница, Марго, – тихо, с теплотой произнёс Ренольд. – А Жослен... что ж, я всегда считал, что он заслуживал лучшей участи. Не поздно ещё исправить ошибку!

Князь вознамерился уже крикнуть слугу.

– Постойте, ваше сиятельство, – попросила монахиня, коснувшись его руки. – Не зовите Жослена. Я не хочу, чтобы он знал, кто его мать. На что я ему? Достаточно, что вы теперь всё знаете. Вы и так были очень добры к нему, я пришла просить...

Ренольд не скрывал удивления:

– О чём же тогда?

– Прогоните его теперь, мессир!

– Ты не в себе, Марго? – нахмурился князь. – Ты, верно, устала? Ведь я просил тебя присесть. Напрасно ты отказалась.

Они стояли теперь совсем близко. Ренольду показалось, что монахиня покачнулась, и он, поспешив подхватить её под локти, привлёк к себе.

– Отошлите его в Иерусалим, в Керак, куда-нибудь ещё... – прошептала Мария. – Только не оставляйте здесь теперь. Не оставляйте, мессир! Я знаю, он проклянёт меня, если вы скажете ему, о чём я просила вас, но... Надвигается страшная гроза. Будет битва. Страшная сеча, которой ещё не бывало прежде у латинян с язычниками.

Ренольд погладил женщину по плечу, такому же круглому, как и в давние годы.

– Успокойся, Марго, какая битва? О чём ты говоришь? Мы с баронами только что до хрипоты спорили, аж глотки посрывали, и всё для того, чтобы порешить остаться здесь на три дня. На три дня? На неделю? Я уже начинаю подумывать, что не доживу до хорошей сечи.

– Ну что ж, мессир, вам лучше знать, но умоляю вас, не давайте ему соваться в самое пекло. Вы – знатный сеньор и опытный воин, неверные не смогут вам ничего сделать, а он... ходит и гордится тем, что лишился глаза! Не понимает, что сегодня – глаз, завтра – голова! Обещайте мне, ваше сиятельство, во имя памяти покойной госпожи моей, вашей супруги.

Князь усмехнулся.

– Это мне пообещать легко, – проговорил он и улыбнулся одними губами. – Если только ты не говоришь о полуденном зное. Тут я ничего не могу поделать, разве только послать его во Францию или куда-нибудь подальше, в Англию, например? – Внезапно посерьёзнев, он добавил: – Ладно, если дойдёт дело до похода, в чём лично я очень сомневаюсь, обещаю тебе отослать его в Керак.

– Спасибо, мессир. Благослови вас Господь. Я буду молиться за вас и за Жослена.

Она хотела ещё что-то сказать, но не успела, снаружи раздались резкие, показавшиеся даже пронзительными, звуки труб герольдов.

– Постой, Марго, – произнёс Ренольд, мягко отстраняя от себя гостью. – Должно быть, случилось что-то важное.

* * *

Они расстались, так толком и не поговорив.

Не прошло и четверти часа, как явился посланник от короля – с рассветом войску предстояло выступить в поход на выручку осаждённым в Тивериаде дамам. Такому решению все были обязаны прежде всего двум обстоятельствам: неожиданному столкновению Караколя и Жослена Храмовника и последовавшей за этим встрече всё того же Жослена с Жераром де Ридфором.

Выслушав рассказ молодого рыцаря, великий магистр тамплиеров немедленно пришёл в состояние горячечного возбуждения. Он принялся потирать руки, повторяя одну и ту же фразу: «Ну, что я говорил? Ну, что я говорил?! Изволили не верить, господа?! Теперь нате вот, убедитесь сами!» Он стал созывать людей и скоро, прихватив с собой Жослена, в сопровождении нескольких храмовников и иоаннитов, а также священнослужителей и рыцарей барона Балиана Ибелина, палатки которых находились поблизости, организовал настоящую делегацию к графу Раймунду и потребовал от него выдачи шпиона язычников.

Граф, как нетрудно предположить, заявил, будто знать не знает ни про какого шпиона и требует покинуть пределы расположения его дружины. Хотя сеньор Триполи и Галилеи возмущался совершенно искренне, всё же многие, и не только тамплиеры, но даже и рыцари из Наплуза, усомнились в правдивости его слов.

Никто не решился потребовать от Раймунда впустить делегацию в шатёр, но и сам хозяин сразу не предложил им войти, дабы тут же очиститься от подозрений. Когда же он наконец со всей надменностью, на которую только оказался способен, заявил: «Извольте, господа. Войдите в мой шатёр и обыщите его, если вам угодно», – не оставалось уже решительно никакого смысла делать это, поскольку тот, кто прятался там, получил достаточно времени, чтобы сбежать.

Главу ордена Бедных Рыцарей Христа и Храма Соломонова нулевой результат удовлетворить, разумеется, не мог. Он вместе с братьями и Жосленом прошествовал к шатру Гвидо де Лузиньяна и попросил его о личной встрече. Король удивился, но согласился принять магистра. Когда по просьбе Жерара все покинули королевские покои, он, велев Жослену вкратце пересказать всю историю встречи с отравителем коней, заявил:

– Вот видите, сир? Я же говорил, что граф Раймунд – изменник? Получается, что вы поверили предателю!

– Но что же делать, мессир? – в ужасе воскликнул молодой монарх. – Беда в том, что вы уже не первый, кто докладывает мне про шпионов и колдунов, подосланных Саладином. Накануне заседания марешаль Гольран известил меня о том, что наёмники-датчане поймали ведьму, подосланную неверными. Она наложила заклятие на их коней, так что те теперь отказываются пить. Рыцари решили сжечь колдунью, но, представьте себе, огонь не причинил ей вреда. Пришлось им отрубить ей голову секирой.

– И после этого вы ещё спрашиваете, государь? – становясь в позу заправского оратора, вопросил Жерар. – Ответ может быть только один: делать то, чего так опасается изменник!

– Но мы же уже решили? – неуверенно проговорил король. – И потом... я ни за что не поверю, что граф способен на такое. Портить коней, это уж слишком, согласитесь?

– Ваше величество! – не сдавался великий магистр тамплиеров, решив пропустить вопрос Гюи мимо ушей. – Ещё и года не прошло, как вы стали королём. Вы, наверное, первый правитель Святой Земли, которому удалось собрать такую огромную армию в первые месяцы своего правления. И что же? Всё напрасно? Что до меня, так я просто ума не приложу, что мне отвечать королю Англии, когда он приедет сюда и спросит меня, куда братья-рыцари потратили его денежки. Сто с лишним тысяч полновесных золотых!

– Но... мы же снарядили армию... – протянул Гвидо.

– Армию, которая только и делает, что ест и пьёт и совсем не собирается воевать? Едва ли, государь, кто-нибудь из христианских монархов Европы останется доволен, если его средства употребят с такой же пользой для дела христиан.

– М-м-м...

Видя, что, несмотря ни на что, король колеблется, магистр зашёл с другой стороны.

– До Тивериады всего каких-нибудь шесть лье, – произнёс он. – Неужели мы, христианские рыцари, позволим язычникам обесчестить благородных дам, беззащитных женщин, которые со слезами на глазах молят нас о помощи? Я говорю – мы, хотя храмовники – монахи и им не пристало думать о женщинах, но разве сердце мужчины может остаться глухим к рыданиям тех, кому не на кого больше надеяться? Клянусь вам, тамплиеры скорее откажутся от службы Дому и продадут свои плащи, чем по собственной воле предадут на погибель христиан!

– Но... мессир, – попытался возразить Гюи, – ведь в Тивериаде жена графа! Если уж он сам...

– У предателей нет сердца, сир! – с пафосом произнёс Жерар. – Только представьте себе, ваше величество, если бы королева умоляла вас о помощи? Могли ли бы вы остаться на месте?!

– Конечно, нет! – взвился король. – О чём вы говорите, мессир?

– Вот видите, государь?!

– Так что же делать? – вновь спросил Гюи, обращаясь теперь отчего-то к Жослену, о котором все забыли, но который, не получив приказа удалиться, всё время, пока шёл разговор, находился рядом.

Для полного счастья в тот вечер, а точнее уже ночь, спутнику магистра не хватало только подать какой-нибудь мудрый совет королю Иерусалимскому.

– Сир? Вы меня спрашиваете?

– Н-ну да... – окинув рыцаря рассеянным взглядом, отозвался Гвидо. – Вас. А кого же ещё? Вас и... и мэтра Жерара.

– А-а-а... а я согласен, – поспешил отделаться от участия в принятии решения государственной важности Жослен Меченый.

Поступок его вполне понятен и легко объясним, но в следующее мгновение и король произнёс то же самое.

– Собственно говоря, и я тоже, – сказал он и добавил: – Почему бы нет?

Лучше бы он принял это решение сразу. Хотя после окончания военного совета и до того судьбоносного момента, когда в лагере христиан раздались звук труб герольдов, прошло не более часа или полутора, недоумение и раздражение охватило солдат, даже некоторых из тех, кто ещё совсем недавно высказывал недовольство по поводу решения короля и баронов остаться в Сефории – никто ведь не любит, когда у командиров по семь пятниц на неделе.

Получилось, что почти не спали и собирались впопыхах. Кто-то повёл коней в ночное, другие решили, что спешить не стоит и лучше поить и вываживать лошадей с утра – авось король опять передумает, что ж зря горячку-то пороть? Кто-то что-то забывал, кто-то дурью орал на него за это или даже колотил чем ни попадя. В общем суматоха творилась неимоверная, пожалуй, даже большая, чем всегда, или так лишь казалось Жослену, никогда ещё не бывавшему на такой большой войне?

Впрочем, он едва не лишился возможности участвовать в походе и чуть не уехал не солоно хлебавши: сеньору вдруг взбрело в голову отправить его с поручением в Керак. Однако впервые в жизни рыцарь проявил не то что строптивость, а самое настоящее непослушание. Он даже бросил в лицо господину слова, о которых жалел потом до конца жизни.

– Помните, мессир, – начал он, – тогда в Алеппо, когда мы с вами сидели в подземелье башни? Я тогда сказал, что вижу по вашей руке, что нам предстоит провести с вами тринадцать лет? Так вот, они истекли, потому что тогда, когда я говорил вам об этом, тоже был пятый день от июльских нон!¹ Я желаю оставить службу, ибо собираюсь стать тамплиером. Хотел, как полагается, попросить вашего благословения, но... но... раз вы так!

В глазах его стояли слёзы обиды – человек, которому он верил больше всех на свете, которого считал своим отцом, вне зависимости от того, являлся он таковым или нет, сеньор, за которого был готов пожертвовать жизнью, отсылал его с депешей к даме Этьении, как будто не нашлось у него какого-нибудь туркопула или сержана?! И ведь главное, в какой момент?! Когда великое христианское воинство поднялось наконец, чтобы положить конец бесчинствам язычников в землях, [110]110
  3 июля.


[Закрыть] по которым ступала нога Спасителя! Большей подлости и коварства и придумать бы никто не мог! Жослен задыхался от возмущения и ненавидел себя за собственную слабость – ещё не хватало разреветься тут, как, говорят, сделал на военном совете Рауль Галилейский! Если уж письмо такое важное, что его можно доверить только рыцарю, послали бы, что ли, Онфруа, тот бы с радостью ускакал отсюда к своей ненаглядной принцессе.

Впрочем, даже находясь в состоянии сильнейшего волнения, Жослен всё равно понимал – наследник Петры несчастен куда больше, чем он, потому что для Храмовника выход существовал, а для Онфруа – нет. Хотел он того или нет, ему всё равно пришлось бы оставаться тут.

– Ступай, не держу, – сказал князь, как показалось рыцарю, с одобрением и прибавил: – Что стоишь? Ты свободен.

И Жослен ушёл.

Выслушав просьбу молодого рыцаря, гранмэтр Жерар позвал новых товарищей, заменивших храбрецов, которые сложили головы у ключей Крессона; затем отдал какое-то распоряжение слуге-сарацину и, когда тот, поклонившись, удалился, произнёс:

– Я бы предпочёл устроить твоё торжественное посвящение в члены Дома после боя прямо на поле, среди трупов врагов, и, как и полагается, при полном собрании капитула, но... сейчас момент особый, мы выступаем в поход. Как знать, какова воля Господа? Может статься, он судил тебе, как и каждому рыцарю, с честью пасть в сражении за Святой Крест Господень? Ты сражался, как рыцарь Христа, и потому имеешь право умереть, нося на плечах плащ с красным восьмиконечным крестом. Итак, приступим. Поклянись братьям в том, что ты по роду рыцарь!

Жослен с удивлением уставился на магистра, взявшего на себя роль прецептора.

– Мы знаем, что ты рыцарь, – пояснил тот с некоторым недовольством, – но таковы правила. Мы спросим тебя трижды и перейдём к следующему вопросу не ранее, чем трижды услышим чёткий ответ. Ну же?

Кандидат в члены Дома Храма исполнил повеление. Жерар удовлетворённо кивнул:

– Замечательно. Продолжим.

Процедура требовала, чтобы вступающий в орден клятвенно подтвердил, что он законнорождённый и не состоит в браке, что находится в добром здравии и не обременён долгами, исповедует католическую веру, не находится под действием церковного отлучения и, кроме того, не является членом какого-нибудь другого братства. Каждый вопрос, как и первый, прецептор задавал трижды, и принимаемый отвечал. Потом один из товарищей главы ордена подсказал кандидату, чтобы тот униженно попросил у Жерара воды и хлеба.

– Крепко подумай, рыцарь, прежде, чем принять решение, – сурово глядя на Жослена, проговорил магистр. – Знай же, ты должен будешь отринуть собственные желания и полностью подчинить себя чужой воле. Ты должен будешь поститься, когда захочешь есть, бодрствовать, когда захочешь спать, терпеть жажду, когда захочешь пить. Сможешь ли ты соблюдать эти условия, дорогой наш брат, не потому ль ты хочешь вступить в нашу общину, что прежде наблюдал только лишь внешнюю сторону нашей жизни? Ты видел лишь, что мы ездим на добрых лошадях, носим дорогие доспехи, хорошо питаемся и имеем справную одежду, не решил ли ты, что вся жизнь наша – сплошное удовольствие? Не получится ли так, что ты обнаружишь, что подчиняться чужой воле, отказавшись от своей, весьма обременительно для тебя? Ещё раз предупреждаю тебя, когда пожелаешь ты остаться в этой стране, тебя могут отправить за море; когда захочешь быть в Иерусалиме, тебя пошлют в Триполи, или в Антиохию, или в Армению, или в Апулию, или в Сицилию, или в Ломбардию, или во Францию, или в Бургундию, или в Англию. Поклянёшься ли ты теперь именем Господа нашего и Святой Богоматери, что всегда будешь выполнять указания магистра Храма и всех тех, кто поставлен над тобою?

– Да, государь мой, если то угодно Господу, – произнёс одними губами товарищ Жерара, и Жослен слово в слово повторил сказанное.

Магистр предупредил рыцаря о том, что теперь его оружие рыцаря и боевой конь должны будут всегда находиться при нём, и спросил:

– Клянёшься ли ты всегда и везде без устали сражаться с неверными?

– Да.

– Знай же, что рыцарь Христа не может развернуть коня и самовольно покинуть поле битвы. Не может без приказа сдать крепость, отдать или уступить за плату что-либо из имущества братии врагу. Где бы он ни находился, член Дома Храма не имеет права оставить без помощи христианина. Ну и, конечно, тебе придётся забыть об удовольствиях, и не только о плотских утехах в обществе женщин, тебе нельзя будет также принимать ванну, пользоваться лекарствами, делать себе кровопускание и без разрешения начальника отлучаться с территории общины в город.

Жерар де Ридфор говорил довольно долго, а кандидат, точно во сне, повторял одно лишь да. Да, да, да, да, да...

Наконец процедура подошла к концу, хотя, как позже обнаружил Жослен, прецептор здорово сократил её ввиду остроты момента. Что ж, если уж иначе нельзя, то и на том спасибо.

– Теперь во имя Господа, Богородицы и Святой католической церкви, во имя отца нашего, апостолика римского, всего братства Храма мы принимаем тебя в нашу общину, дабы ты разделил наш общий подвиг во имя Божье, – возвестил Жерар де Ридфор и закончил: – Прими же и ты нас как участников тех добрых дел, которые ты уже совершил или совершишь в будущем. Мы обещаем тебе хлеб и воду, а также скромные одежды члена нашего братства и вместе с тем лишения и каждодневный труд.

Товарищ магистра помог новоиспечённому брату подняться, и все четверо расцеловались. В какой-то момент – рыцарь по прозвищу Храмовник, ставший настоящим храмовником, даже и не понял, в какой точно, – на плечи ему накинули принесённый слугой белый плащ с кроваво-красным крестом.

– Приветствуем тебя, брат Жослен Ле Балафре, – произнёс Жерар, и оба его товарища повторили:

– Приветствуем тебя, брат.

– Приветствуем...

Брат!