Текст книги "Франкский демон"

Автор книги: Александр Колин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)

– Всё, что угодно, государыня! Ваша просьба для меня – приказ!

Графиня вновь улыбнулась:

– Что ж, тогда выпейте и съешьте что-нибудь. Это приказ, – добавила она и рассмеялась. – Не будьте так скованы. Позвольте мне самой налить вам. Желаете вина?

– Да.

– Или, может, ликёра?

– Да...

– Ну вот и прекрасно.

Трудно сказать, вполне ли рыцарь разделял это утверждение; особенной страсти к вину он не испытывал, хотя при случае никогда не отказывался поднять кубок во здравие короля, сеньора и всего христианского воинства. Обычно выпитое пробуждало в Храмовнике весёлость, и тогда он, без того не страдавший отсутствием храбрости, делался и вовсе безрассудным, готовым пуститься в самую рискованную авантюру, броситься в безнадёжную атаку, в одиночку сражаться хоть с десятком противников.

Сейчас он испытывал такое ощущение, какое, вероятно, пинает у тех, кому при штурме вражеской крепости упадёт на голову бревно или камень. Чтобы угодить хозяйке, он выпил и вина, и ликёра, и ещё какого-то вина, и снова ликёра, приготовленного по особому рецепту травником-ромеем.

– Не-е... не люблю я грифонов, – признался Жослен, в конце концов почувствовав себя хоть одной ногой на привычной, не зыбкой почве – точно с палубы сошёл после недельного плавания. – Они очень хитрые... Хотя ликёр недурен... Ещё? Нет... да... Конечно, почему бы нет, я привычен к вину... В походах, государыня... в походах...

– Позвольте тогда послужить вам, мессир. – Он ощутил на своём лице дыхание Агнессы, а потом крепкий жадный поцелуй, такой непохожий на те, которыми осыпала его робкая – как бы кто не увидел и не подумал чего дурного! – и благодарная Жаклин, пленница, которую он спас. Ничего дурного в замке про неё никто и не думал – кому какое дело до того, что бедная вдова иногда пускает в свою постель неженатого рыцаря?

Он не понимал, происходило ли всё наяву, или он заснул после утомительной скачки и погрузился в мир грёз, в который против своего желания, а может, и добровольно всё чаще и чаще окунался в последние недели. Жослен даже не мог скакать, долгим или коротким оказалось плавание к волшебным берегам, только услышал вдруг голос служанки, обращавшейся к госпоже:

– Ванна давно готова, государыня.

– Поди прочь, Мария! – донеслось в ответ.

– Но как же...

– Поди прочь, я сказала!

В ванну ту рыцарь всё-таки попал и даже едва не утонул в ней, разомлев и погрузившись в горячую воду по самую макушку. Спасибо слуге – вытащил вовремя. Пробудился Жослен, когда стали звонить к утрене, но решил, что всё это часть его сна, и продолжал благополучно спать.

Графиня же ни в коем случае не могла пропустить время молитвы, не поблагодарить Господа за помощь.

Спутники Храмовника продолжали путь, несмотря на то, что стемнело, и прискакали в Торон как раз тогда, когда их командир мылся. Узнав, что долгожданная гостья прибыла, Агнесса пожелала видеть её немедленно.

Она вошла в комнату, где та находилась, и увидела черноволосую, довольно некрасивую женщину лет тридцати.

– Что такое? Кто вы, мадам? – спросила она с тревогой. – Где мой муж?

– Вы так горите нетерпением его увидеть? – осведомилась Графиня тоном, который только ещё больше всполошил гостью. – Вам придётся немного подождать.

– Что с ним? Он уже скончался?

– Скончался? – Сердечная улыбка Агнессы напоминала оскал варана. – Пока ещё нет.

Пока...

– Пока, мадам, – кивнула Графиня. – И, признаюсь вам, от вас во многом будет зависеть, сколь долгим будет это пока.

– От меня? Я полагала, что от Господа Бога?

– Разумеется, – согласилась хозяйка. – Ведь ничто в мире не происходит без Его воли.

Женщина явно ничего не понимала.

– Ко мне прибыл гонец и сообщил, что мой муж тяжело болен и немедленно хочет видеть меня и детей, – пробормотала она. – Разве это не так? Тот человек показал мне письмо...

– И что же говорилось в том письме?

– Не знаю... – призналась гостья и пояснила: – Я едва умею читать... К тому же письмо было адресовано не мне. А товарищу мужа, где он просил того человека взять на себя за боты о своей семье, то есть о нас... Но кто вы? – Растерянность вновь сменилась недоумением. – Где мои мальчики? Где Венсан и малыш Паоло?

– Не стоит беспокоиться, мадам, – проговорила Графиня. – За детьми присмотрят мои слуги. А мы тем временем побеседуем, мадам Катарина. Мне кое о чём хочется вас спросить. Например, кто тот человек, которому писал ваш муж?

– Как? – захлопала глазами та. – Он вместе с моим мужем служат одному высокопоставленному сеньору...

– Безусловно. Все кому-нибудь служат, так уж устроен мир.

– Спросите его сами, если не верите мне, – произнесла недобровольная гостья. – Тот человек привёз меня сюда...

– С чего это вы взяли?

– Я... Как?.. Но он...

– Самое время рассказать всё, мадам Катарина.

– Рассказать что?!

– Всё. Всё, что вам известно про сношения вашего мужа с неверными. Вам знакомы слова – государственная измена?

– ?!!!

– Говорите, душечка. Да поскорее. Или позвать палача?

IX

Красное море зовётся Красным вовсе не от того, что красно от крови, просто беспощадное в своей щедрости солнце докрасна опалило его берега, подобно тому, как поступает оно с белой кожей северянок, впервые оказавшихся в жарких краях. Краснолицая, с обветренная Африка и краснолицая же Азия смотрят друг на друга, как сёстры-близнецы.

На берегах их живут с одной стороны чёрные, с другой почти чернокожие, загоревшие дочерна люди. Живут неплохо, трудятся, молятся, иногда воюют. Кто побывал у них в гостях, сам видел. А кто только не побывал тут?! И индусы, и уроженцы земли Чин, и мусульмане Персии, и христиане Европы, не захаживали только одни скандинавы. Лучшие на Земле мореходы, первыми ступившие на земли неведомого заокеанского континента, что спустя полтысячелетия после них заново «откроет» Кристобаль Колон, никогда не видели берегов Красного моря.

Датчане – викинги, потомки Эйрика Рыжего и Лейфа Счастливого, проложивших путь в Грюнланд, никогда не бывали здесь. Какое упущение! Славный Райнхольд, хёвдинг Петраланда, соратник великого Бальдвина, конунга Йорсалаланда, – так называли ватранги, выкупленные из неволи Ивом де Гардари́, своего нового господина, – предоставил им такую иозможность. Он разрешил морякам отправиться и посмотреть, как живут люди по ту сторону моря[58]58
  Именно так в своей истории аттестовал поход Ренольда Эрнуль: «Le prince Renaud voulait cierkier et savoir quel gens manoient sour cele mer d'autre part». Некоторые исследователи, например, Paul Deschamps в своей «Les chateau des Croises en Terre-sainte», сообщают, что корабли сеньора Заиорданья были построены в Аскалоне и через пустыню на верблюдах доставлены к заливу Акаба. Однако sir Steven Runciman в «А History of the Crusades» говорит о том, что построены корабли были на территории Горной Аравии и даже испытаны на Мёртвом море.


[Закрыть]. Ничего лучше никто другой и выдумать бы не мог.

Душа разбойника остаётся душой разбойника, не важно, сидит ли он в седле могучего жеребца или держит поводья коня пены, скользящего по лебяжьей стезе[59]59
  Иносказания скальдической поэзии были весьма почитаемы северянами, которые любили давать обычным вещам самые причудливые названия. Например, море они называли дорогой качек, лебяжьей стезёй или Эгировой влагой (Эгир – морской великан); корабли – волами весла, конями пены или стремнины; кровь – навьей пеной, волчьей брагой; золото – солнцем волн и перинами дракона; себя, воинов, – дубами сеч, вязами кольчуг; битву – топотом копий, спором секир, пляской Хильд и вихрем Одина; конунга – зачинщиком бури, бранных птиц поильцем; мечи – жезлами ран, льдинами кольчуги и искрами визга стали; огонь – пляской древес.
  Существовали, разумеется, ещё сотни, а может быть, и тысячи образов.


[Закрыть]. Но душа душой, а Тело телом, и как златокудрый гигант Ивенс (правда, среди своих он таковым отнюдь не казался) никогда не сумел бы стать настоящим кавалеристом, так и князь Ренольд с юных лет ненавидел качку. Ему лишь однажды давным-давно в молодые годы довелось путешествовать морем из Адалии в Сен-Симеон, однако поездку ту рыцарь запомнил надолго, можно сказать, на всю жизнь, так что и теперь, спустя тридцать пять лет после неё, предпочитал иметь под ногами твёрдую землю, а не шаткую скрипучую палубу[60]60
  И не он один, великий король Львиное Сердце страдал от морской болезни. Этим и объясняется то, что, где было возможно, король передвигался посуху, в то время как все его войско путешествовало на кораблях.


[Закрыть].

Словом, захватив в конце 1182 года Айлу и сделав таким образом себе и своей сеньории рождественский подарок, князь остался во вновь обретённой крепости и с двумя кораблями осадил островной замок Иль-де-Грэ, гарнизон которого не пожелал сдаться. Остальные три судна ушли на юг под командованием капитана Йоханса, как называли Ива некоторые из товарищей. Мирно, не причиняя никому вреда, участники экспедиции проследовали заливом Акаба и вышли в Красное море. Здесь, после нескольких дней такого же тихого плавания, не сулившего ничего дурного жителям прибрежных селений, одним ясным декабрьским утром капитан Йоханс подбросил на ладони монетку с вязью султана Египта и, одарив лукавым взглядом товарищей, подкинул её высоко в небо, а когда золотой упал на палубу, удовлетворённо кивнув, подытожил: «Ну что ж, братья, кайсар Вавилонии сам зовёт нас к себе в гости. Не след нам обижать короля неверных! Ну, рулевой, поворачивай! – крикнул он, указывая на правый, западный берег. – Примемся, братья, за дело, во имя Божие!»

И они принялись.

Словно вихрь, смертоносный чёрный ветер с небес, налетела на побережье Африки стая ястребов. От того места, где причалили викинги тем ясным утром, и на много миль южнее до самого Айдхаба[61]61
  До момента своего полного разрушения в 1428 г. этот важный порт находился на территории современного Судана, как раз напротив Мекки.


[Закрыть] не осталось ни одного сколь-либо заметного порта, который бы не испытал на себе ярости свирепых северян. Тем, кому приходило в голову сопротивляться, эту самую голову сносили немедленно, впрочем, тем, кто смиренно молил о пощаде, тоже. Так, зимой 1182—1183 года от Рождества Христова Красное море сделалось наконец-то красным... от крови африканцев. Добычи было столько, что после каждого следующего города викинги выбрасывали из трюма всё, что взяли прежде, оставляя только золото и драгоценности да минимальный запас провизии.

Даже серебро летело за борт – волей-неволей получалось, что каждый кусочек еды и глоток вина обходился морским волкам в цену мелкой монеты, а хорошая трапеза для одного воина стоила нескольких марок. Но никто не считался с этим: викинги – воины, а не купцы или рыбаки, что ловят селёдку в северном море. Богат улов или плох? Что за бело? Воины из Вика пьют кровь врагов, причащаются их плотью! А кто считал убитых мусульман? Считать? Вот ещё забота?![62]62
  Викинг – человек из Вика, залива, расположенного между мысом Линдеснес в Норвегии и устьем реки Гёта в Швеции. С 1500 г. называется Скагеррак.
  Марка – две трети фунта серебра – около 220 граммов.


[Закрыть]

Дорогую цену пришлось заплатить единоверцам тех, кто когда-то взял в плен викингов. Узнай работорговец, продавший их слуге сеньора Петры, какой товар сбыл с рук, схватился бы за голову – вот продешевил-то! Страшно представить, сколько душ загубили северяне: каждый, ворвавшись в город или селение, жаждал встретить того, кто лишил его свободы, но не находил, множа горы трупов у себя за спиной. Не десятки, сотни неверных уничтожил каждый из христиан, вот во что обошёлся нубийцам пир вольницы Ренольда де Шатийона. Но то было только начало.

Предавая огню и мечу земли врагов, оставляя за собой лишь безлюдные дымившиеся развалины, викинги добрались наконец до самого большого и важного порта, который захватили и разграбили с не меньшим энтузиазмом и не меньшей лёгкостью, чем и прочие города. Блудный сын Гардарики воссел на трон правителя Айдхаба, а верная дружина объявила своего капитана Йоханса конунгом Красной земли. Но новоявленный король, признанный вождь морских бродяг, не мог усидеть на месте; предоставив утомлённым плаванием сухопутным франкам, составлявшим команду самого большого из трёх судов, свободу действий – они горели желанием ограбить караван, шедший из долины Нила через Нубийскую пустыню, – Йоханс вновь вышел в море на двух кораблях.

Бог – неизвестно, правда, какой – был на стороне искателей удачи; они очень скоро нашли её, встретив в нескольких десятках миль к юго-востоку от Айдхаба один за другим два корабля – первый из Адена[63]63
  Порт в Йемене.


[Закрыть], второй из Индии. Точно так же, один за другим в порядке появления, они и пошли на дно вместе с командой, пассажирами и... грузом. Прежде чем отправить купцов в рай, викинги взыскали с них провозную пошлину – только золото, всё, какое нашлось на борту.

Они устали грабить, но не устали лить кровь врагов. Наступала очередь азиатского побережья Красного моря, аль-Хиджаза, уже спознавшегося с мечом солдат Ренольда.

Потопив купеческие суда, конунг Йоханс и командир дружины второго драккара, Хакон Корабельщик, призадумались, как бы это им лучше приступить к выполнению намеченных задач? Но сама судьба бросала за них кости.

Моряку лучше всего думается на ходу, под всплеск вёсел и бесконечную песню загребного. Она предназначена для того, чтобы не скучали гребцы, а ритм её помогает им грести дружнее. Потому-то слова её просты, как само весло, и нет в ней изысканных, порой совершенно непонятных чужаку образов и сравнений, подобных тем, которыми изобилуют милые сердцу любого викинга саги скальдов. Сочиняет песню как сам загребной – известно ведь, каждый морской волк в душе поэт, – так и любой другой член команды, которому на ум пришёл какой-нибудь стих. Иногда, когда покидает вдохновение, поют что-нибудь общеизвестное.

Йоханс-конунг и Хакон, ярл развернули корабли и не спеша двинулись в северо-западном направлении, держа курс к фарватеру Джидды, главного порта Мекки, городу пророка Мухаммеда.

 
Йо-хо! Йо-хо! Берегись!
Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!
Лодьи плывут славные,
Вои на них храбрые.
Мечи, топоры наточены,
Рукояти их позолочены.
Йо-хо! Йо-хо! Берегись!
Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!
 

Бормотал свою песню Берси Магнуссон, налегая на весло привычной к работе гребца заскорузлой мозолистой ладонью. Но не с товарищами-викингами было его сердце, думал он о Лэйле, наречённой в крещении Лауренсией, Лаурой – как-то она поживает сейчас?

Сам не заметил воин, как кончилась песня.

– Эй, Берси! Что умолк? – окликнул гиганта один из гребцов.

– Видать, не мила ему вольница, скорее в рабство торопится, – проговорил кто-то с незлой усмешкой. – Красотка Лэйла-Лаура завладела викингом.

– Украла сердце! – подхватил другой моряк.

Берси встрепенулся, он начал вращать головой, стараясь понять, кто из товарищей решил подшутить над ним, но никто больше голоса не подавал.

– Йо-хо! Берегись! – закричал сидевший рядом с ним Свен Кривоносый, старый и опытный воин, лицо которого изуродовала упавшая во время резни на вражеском корабле мачта. – Йо-хо! Сторонись!

Некоторые из викингов засмеялись.

– Смотрите у меня, – пробурчал Магнуссон. – Вот как поколочу, будете знать!

– Йо-хо! Исьхо! Берегись! – как ни в чём не бывало повторил Свен. – Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!

Один из шутников подхватил:

 
Йо-хо! Йо-хо! Берегись!
Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!
Там песок и тут песок,
Нам дорога на восток.
Чтобы снять песок с зубов,
Нам не хватит всех ветров.
Йо-хо! Йо-хо! Берегись!
Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!
 

И продолжал:

 
Йо-хо! Йо-хо! Берегись!
Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!
Мы видали много стран
И бескрайний океан.
Море, солнце, ветер, скалы,
Что ещё годится нам?
Йо-хо! Йо-хо! Берегись!
Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!
 

Не успел он умолкнуть, как кто-то, голосом, сильно похожим на тот, которым осмелились упомянуть имя прекрасной возлюбленной Берси – возлюбленные не бывают не прекрасными – принялся выводить особенно громко:

 
Йо-хо! Йо-хо! Берегись!
Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!
Черномазые мартышки
Женщин наших не затмят.
Эх, ни дна им, ни покрышки,
Но в постели как вопят!
Йо-хо! Йо-хо! Берегись!
Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!
 

– Как ты смеешь, Торви?! – воскликнул Магнуссон. – Как ты смеешь так говорить?! Лэйла лучше всех!

– Ты сбиваешь нас с ритма, – посетовал тот, к кому обращался разгневанный Берси. – К тому же я и слова не сказал про твою Лэйлу. Подтвердите, викинги, разве не так?

– Да, да, – закивали гребцы. – Про Лэйлу ни слова никто не говорил. Кроме разве что одного Берси Магнуссона. Но это нам понятно...

– Можно и по-другому, – пожал плечами Свен.

 
Йо-хо! Йо-хо! Берегись!
Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!
Черномазые красотки
И толсты, и веселы.
Наши жёны, наши девки
Им в подмётки не годны.
Йо-хо! Йо-хо! Берегись!
Йо-хо! Йо-хо! Сторонись!
 

– Я тебя поколочу, Свен! – пообещал Берси и добавил: – Если не перестанешь, разворочу твою физиономию!

– Кто же виноват, что ты перестал петь? – качая головой, проговорил Кривоносый с притворным сожалением. – А физиономии моей... ей уже не сможет повредить даже твой кулак, Медвежонок!

Тут в разговор вмешался сам конунг Йоханс. Он повернулся и посмотрел на товарищей; комичное они представляли зрелище – могучие воины, просоленные, обветренные морские волки, напялившие на себя самые дорогие одежды, которые только удалось найти в сокровищницах врагов. Драгоценные шелка и бархаты выглядели теперь не лучше, чем те лохмотья, в которых они щеголяли, когда избавитель Ивенс вытащил их из подземелья.

– Эй, викинги! – прикрикнул он на гребцов. – Хватит препираться. Кажется, у нас будет дело! Смотрите!

Не успел он произнести эти слова, как со второго драккара раздался звук рога, что означало – не один только Ивенс заметил вдали паруса. Он затрубил в ответ и знаками показал своим гребцам, чтобы подняли вёсла. Когда лодья Хакона подошла поближе, конунг, сложив ладони рупором, закричал:

– Похоже, к нам на пир решили пожаловать гости.

– Чаю, брат, они из Алхайдсайза, проклятой Господом земли белоголовиков, – крикнул в ответ Корабельщик. – Прослышали про нас и решили помериться силами. Четыре паруса. Их галеры вдвое больше наших судов, значит, на каждого викинга придётся по четыре барана. Добрый может получиться пир.

– Верно говоришь, брат, – согласился Ивенс, но уточнил: – На пиру таком и наши многие упьются – не поднимешь. Мы во многих и многих днях пути от Петраланда и нам нельзя терять людей.

Хакон спросил:

– Что ты решил, брат?

– Помнишь, как поступили Харальд Весельчак и Трюггва Ястреб, когда враги обрушились на них с большой силой? – поинтересовался в ответ конунг Йоханс.

– Помню, брат, – прокричал Корабельщик. – Как же мне не помнить Харальда-конунга и старого ярла Хаука? Как-никак я был с ними в том деле.

– Вот и отлично... – Ивенс не закончил, услышав шум позади себя. Кажется, гроза всё же прогремела. Малышу Берси надоели шуточки товарищей, и он, воспользовавшись тем, что руки теперь освободились от весла, как и обещал, принялся першить суд скорый и правый – бить тех, кто осмеливался отпускать шутки в адрес прекрасной Лэйлы, ну и заодно тех, кто попался под руку. – Эй, викинги! – закричал конунг. – А ну-ка уймитесь! Берси! Клянусь всеми святыми, Медвежонок, я прикажу выбросить тебя за борт!

Никто словно бы и не слышал слов предводителя; что же касалось его угрозы в адрес зачинщика смуты, то пока что вышвыриванием за борт занимался как раз сам Берси Магнуссон. Но, хуже всего – кулаков оказалось явно недостаточно – зазвенело железо. Как бывает во время потасовки, все находившиеся на борту разделились на две группы – одни дрались, а другие пытались разнимать.

Сознавая опасность последствий всего происходившего, Ивенс немедленно призвал на помощь Хакона. Однако хорошего вышло мало: точно бес вселился в викингов, и прибытие дружины Корабельщика лишь увеличило количество участников драки. Могучие северные воины, казалось, вознамерились преподнести врагам подарок – истребить друг друга до подхода мусульманских галер, позволить белоголовикам взять себя измученными и истекающими кровью: нежась на перинах дракона, скоро забыли викинги смрад узилищ, звон кандалов, тяжкий позор плена.

Конунг Йоханс и ярл Хакон ошиблись.

Те, кто находился на борту четырёх кораблей, чьи паруса завидели на горизонте зоркие викинги, вовсе не стремились на пир к морским разбойникам, не горели желанием встретиться с ними хотя бы потому уже, что имели весьма миролюбивые намерения. Трюм и палуба самого большого из судов были заполнены паломниками, спешившими в Мекку в конце священного месяца рамадан пятьсот семьдесят восьмого года лунной хиджры. Остальные три корабля, меньшие по размеру, просто сопровождали их, в какой-то мере совмещая приятное с полезным – ведь и воинам не грех помолиться в святом для каждого правоверного городе в Ночь Предопределения[64]64
  27 рамадана – ночь, когда Мухаммеду был ниспослан Коран. Обычно правоверные сунниты молятся пять раз в день: первый раз на рассвете, в последний – когда уже темно. Ночью полагается спать. Но эта ночь особенная – нужно молиться до утра, присовокупляя к молитвам личные просьбы. Надо думать, Аллах особенно благорасположен к людям и лучше слышит их просьбы.


[Закрыть].

Удача сопутствовала пилигримам из Каира, весь путь от Колсума[65]65
  Ас-Сувайс, порт в самой северной точке Суэцкого залива.


[Закрыть] до вод Джидды они проделали без приключений и, поскольку, выйдя в Красное море, всё время держались берега аль-Хиджаза, ничего не слышали об ужасах, творимых неведомыми захватчиками на нубийском побережье. Почти ничего, так как какой-то слух всё же дошёл до паломников, когда они в последний раз причаливали в африканском порту Египта. Но сведения выглядели такими невероятными, такими противоречивыми, что большинству история о страшных косматых великанах, появлявшихся внезапно, точно демоны из морской воды, и сеявших повсюду смерть, казалась сущей выдумкой, а уж чтобы в исконно мусульманских водах орудовала шайка диких кафиров-северян и в кошмарном никому сне не привиделось бы.

Тем не менее все на борту флагмана маленького флота оживились, когда один из матросов заметил впереди чужие суда. Произошло это гораздо позже, но не потому, что Аллах об делил хорошим зрением правоверных, а потому, что паруса на неопознанных кораблях оказались спущены. Попутный ветер нёс вперёд египетские галеры, и скоро даже и не самым зорким стало очевидно: оказавшиеся на их пути небольшие гребные судёнышки никем не управляются, а просто дрейфуют, причём в южном направлении, качаясь на волнах. Сначала решили, что команда зачем-то покинула свои корабли, но позже удалось разглядеть людей, лежавших, а точнее, валявшихся на палубах то тут, то там, зачастую в неестественных для живых людей позах. Когда подошли ближе, стала видна кровь на одежде, огромных мечах и топорах, которые люди не выпустили из рук, даже умирая.

– Это демоны! – восклицали одни. – Те самые, о которых нам рассказывали! Смотрите, какие они страшные! Разве люди бывают такими?

– Но что случилось с ними? – спрашивали другие. – Наверное, Аллах наказал их и поразил огненными молниями с неба?

Раздавались и иные предложения:

– Он лишил демонов разума, и они, в исступлении бросившись друг на друга, истребили самих себя.

Впрочем, высказывалось и ещё одно мнение:

– Блеск злата застлал глаза исчадий ада, сделав их безумными.

Даже мёртвые демоны казались страшными; так бы и проплыл мимо конвой и галера с паломниками, но... Пожалуй, последняя догадка выглядела наиболее реалистичной, поскольку палубы обоих судёнышек толстым слоем покрывали золотые монеты, из-за них-то, как видно, и разгорелся кровавый спор. Золота было столько, что не взять его у мёртвых казалось любому нормальному человеку просто нелепо.

Когда одна из галер сопровождения приблизилась к первому драккару, моряки на борту её протянули длинные багры, крючьями вцепляясь в борта корабля мертвецов. Мусульмане в нетерпении – как же, такое богатство послал Аллах! – тесня друг друга, ждали момента, чтобы перебраться на судно демонов, как вдруг... Покойники ожили, причём все разом. Окровавленные «трупы» вскочили, как один, и, издав гортанный клич, бросились на врага. Прежде чем правоверные успели что-либо сообразить, большинство их пало под неистовым напором дьявольских отродий. Самыми счастливыми оказались те, кто успел прыгнуть за борт, остальных нашла сталь мечей и секир викингов.

Так случилось, что лодья Хакона первой встретилась с мусульманами. Когда на беду и горе собственные багры белоголовых моряков вцепились в борта драккара Корабельщика, судно Ивенса и ближайшую из галер сопровождения разделяло ещё полтора десятка саженей. Прежде чем капитан понял, что происходит, и нашёл в себе силы справиться с суеверным ужасом, охватившим всех правоверных, раньше, чем он, осознав происходящее, отдал приказ: «Право руля», расстояние между судами сократилось до шести-семи саженей. Галера ускользала, поскольку «ожившая», подобно первой, команда второго драккара не успела вовремя сесть за вёсла.

Видя это, Йоханс-конунг, мгновенно забыв, что он христианин, мысленно воззвал к древнему богу викингов:

– О́дин! Великий О́дин! Помоги нам!

Все товарищи его, как один, даже брат Гудгорм Гиллекрист[66]66
  Гиллекрист (Gille-Crist) в переводе с языка викингов означает Слуга Христа.


[Закрыть], их капеллан, так же не вспоминая о Христе, с именем которого отправились они в поход против гнусных белоголовиков и коноедов, закричали во все глотки:

– О́дин! О́дин! О́дин! Великий О́дин! Помоги нам! О́дин!

Но все они знали – бог, к которому они обратились, ничего не даёт тем, кто не берёт желаемого сам. В ту самую секунду, когда капитан-араб уже думал, что ему и команде его удастся избежать участи товарищей-мусульман с первой галеры, конунг Йоханс, как следует разбежавшись, прыгнул и, перемахнув расстояние в четыре-пять саженей, приземлился на палубе вражеского корабля. В несколько скачков он достиг руля и, хватив кулаком кормщика по голове, резко изменил направление движения галеры.

В следующее мгновение некоторые из товарищей предводителя морских разбойников устремились вслед за ним. Кое-кто упал в воду, но большинству удалось достигнуть цели. Судьба корабля была решена. Всё увиденное лишило язычников мужества – какой смысл сражаться с бессмертными демонами? – и хотя правоверные ещё сохранили способность сопротивляться, вместо этого они падали на колени, истово моля о пощаде. Но не для того «умерли» морские волки, чтобы, «ожив», щадить врагов. Викинги не нуждались в пленных, и скоро среди живых на палубе галеры, кроме самих северян, остались лишь рабы-гребцы.

Капитан третьей галеры сопровождения не думал уже ни о сражении, ни об участи паломников на борту большого и неповоротливого гребного судна. Предоставив благочестивых пилигримов их собственной судьбе, он попытался спастись бегством, но... Не напрасно уверял Ив де Гардари́ своего господина в том, что свободные викинги гребут куда лучше, чем рабы. Покончив с мусульманами на первых двух судах, северяне быстро перебрались на свои драккары и, догнав галеру беглецов, потопили её по запарке вместе с несчастными гребцами.

Настал черёд паломников.

Их корабль двигался медленно, и викинги решили потешиться. Пеня воду десятками весел, их драккары принялись кружить вокруг огромной галеры. Мусульмане попробовали отбиться, имевшиеся среди них лучники осыпали врагов стрелами, но те, спрятавшись за выставленными по бортам щитами, принялись вести ответную стрельбу. Более того, они обматывали стрелы паклей и поджигали её, а уж потом отпускали тетивы. Скоро корабль вспыхнул, и на палубе его началась невообразимая паника: все, мужчины, женщины и дети, охваченные ужасом, метались, кричали и давили друг друга; о сопротивлении никто и не думал. Как раз в этот момент, услышав призывный звук трубы Йоханса-конунга, викинги с двух сторон подплыли к кораблю и бросились на штурм.

Они угомонились не раньше, чем галера начала крениться, тогда победители и освобождённые от оков гребцы, рабы-христиане, покинули тонущий корабль. Некоторые упали в воду, откуда товарищи выловили их. Никого из мусульман, невзирая ни на пол, ни на возраст, не пощадили, предоставив им вдоволь напиться Эгировой влаги или встретить смерть в пляске древес. Не к лицу настоящим воинам убивать безоружных, но выход нашёлся сам, судьбу вчерашних господ вверили спасённым невольникам: уж те не забыли ласки хозяев. За шрамы or бича галерного надсмотрщика пришлось платить всем, даже тем, кто ни в чём и никогда не провинился перед христианами, – таковы уж законы войны, демон её, или ангел битвы, никогда сполна не насыщается кровью и страданиями приносимых ему жертв.

Вволю натешившись, викинги решили допросить спасённых гребцов, среди которых оказались представители не менее двух десятков народов. По большей части франки – французы, испанцы, англичане и сицилийцы, а также ромеи, то есть те, кто воевал с последователями учения Мухаммеда на море. Проще сказать, кого там только не было. Попадались даже совсем «сухопутные», бедолаги из земель унгров и ляхов. Все они, узнав в спасителях христиан, конечно, радовались и шумно, каждый на родном языке, выражали свои чувства. Неожиданно во всём этом гаме Ивенс услышал звуки знакомой речи, языка, на котором говорил он в далёком детстве в далёкой стране, прозванной морскими разбойниками Страной Городов.

– Как звать тебя и откуда ты? – спросил конунг старика, одетого в одну лишь невообразимо грязную набедренную повязку, чёрного от грязи и солнца, косматого, обросшего длинной поседевшей бородой. Бывший раб никак не мог поверить в то, что доблестный вождь славных викингов обращается к нему на его родном языке и, тараща безумные глаза, молча скалился, демонстрируя жалкие остатки зубов.

– Михайло Удалец, – ответил он наконец. – С Нова Городи... Нешто ты, витязь, речь русскую разумеешь?

– Разумею, – машинально повторил Ивенс, чувствуя себя уже увереннее – губы как по волшебству сами артикулировали нужные звуки. – Немного... Скажи, как давно ты стал пленником?

– Почитай уж года два, – ответил новгородец и добавил невесело: – Я у них долгожителем был. Всех, кто со мной на лавку сел в цепи, давно рыбам скормили. Ну да ничего, теперь и для нехристей черёд настал попить солёненькой водички. Полакомятся ими рыбки!

Не слушая последних слов Удальца, Ивенс, точно не веря себе, проговорил:

– А ведь и я из Нова Города...

Это признание произвело на освобождённого гребца неожиданное действие. Он вдруг бухнулся на колени и, обхватив ноги конунга, плача повторял:

– Земляк, земляк, земляк... То-то речь слышу я новгородскую! Не верил! Не верил! Не чаял!

– Успокойся, уймись... – начал Ивенс, не привыкший к подобным проявлениям чувств. – Осуши слёзы, старче...

– Старче? Старче... Я, витязь, и сорока не прожил, – проговорил новгородец, всхлипывая. – Молод был да удал, оттого Удальцом прозвали. А и правда удалец, коль довелось перед смертью глотнуть свободы...

Как друг и земляк конунга Микьяль Зубастый – так окрестил его кто-то из остряков-ватрангов – получил не только зелёные сапоги и богатый шёлковый халат, содранный с одного из помощников капитана галеры, и чью-то почти совсем не перемазанную кровью белоснежную чалму, которую немедленно пустил на портянки, но и право участвовать в обсуждении дальнейших планов дружины. Благо Удалец, как многие в Новгороде, понимал датский язык. Земляк смог дать Ивенсу полезный совет в деле, которое задумал предводитель морских разбойников. Он же решил с пользой употребить доставшиеся им два мусульманских корабля – сыграть роль утонувших паломников и заявиться в Джидду, порт, который от Мекки отделяло всего каких-нибудь полсотни миль.

Михайло не знал, как угодить избавителю.

– Не ходи туда, витязь! – воскликнул новгородец, когда поднятый моряками гвалт – каждый ведь лез со своим предложением, самым умным, самым дельным, – несколько поутих. – Не ходи в Джидду, там тарифы с большим войском и укрепления знатные. Много людей положишь, прежде чем возьмёшь её.

– Викинги не боятся смерти! – воскликнул Рольф Зоркий – помощник Хакона Корабельщика, одновременно с Ивенсом первым заметивший паруса судов мусульман. – Мы возьмём и Джидду и Мекку! Пустим ещё кровушки белоголовикам!

– Снесём головы коноедам! – подхватил Свен Кривоносый. Его лицо, и без того лишённое привлекательности, украшал теперь внушительных размеров «фонарь» под левым глазом – памятка, оставленная Берси Магнуссоном. Не только у Свена, у многих имелись такие – ватранги здорово потрудились, выясняя между собой отношения. – Окропим мечи кровушкой баранов!

Все дружно принялись изъявлять поддержку словам Рольфа и Свена. Викинги, как и полагается настоящим поэтам, не могли не побалагурить на тему крови баранов, ведь кровь, которой они перемазали свою одежду и мечи, дабы ввести в заблуждение противника и лучше исполнить роль покойников, была взята у овцы – продукты ввиду жаркого климата приходилось перевозить, если можно так выразиться, в натуральном виде.