Текст книги "Франкский демон"

Автор книги: Александр Колин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)

– Друзья мои, – произнёс он с теплотой, – мои товарищи. Почти все мы с вами родились здесь, у нас нет другого дома, кроме Святой Земли. Каждый из нас волен решать сам за себя, кто-то хочет остаться, другой предпочитает искать себе счастья в других государствах. Между тем не в обычаях христианских рыцарей отступать, прежде чем не станет очевидно, что ничего уже нельзя сделать, что игра проиграна. Коронация, свершённая в Иерусалиме, незаконна, ибо от предков наших повелось – кому надлежит вручить скипетр и державу, решать собранием баронов земли. Мы же с вами не давали своего слова принцессе Сибилле. С нами её сестра, юная принцесса Изабелла, ей мы и вольны передать власть, её провозгласить нашим избранным сюзереном. – Он умолк на мгновение-другое, давая возможность всем осознать суть предложения, которое, хотя и не являлось для собравшихся абсолютной новостью, теперь фактически впервые предлагалось к голосованию. – Да здравствует Изабелла, милостью Божьей королева Иерусалимская!

– Да здравствует Изабелла! Да здравствует наша королева! – разом закричали все бароны. – Да здравствует Изабелла! Ура королеве!

– Велите привести сюда принцессу. Быстрее! – прошептал бальи Балиану, который, поймав взгляд графа, поспешил подъехать к нему. – Пусть её доставят сюда не мешкая.

Пока все магнаты Утремера вопили своё «да здравствует» да «да здравствует королева», пока посланные за Изабеллой люди сломя голову мчались во дворец к ни о чём не подозревавшей принцессе, один из собравшихся не ликовал и не радовался.

«Не хочу. Не хочу. Не хочу! – тупо уставившись в одну точку, повторял он, сжавшись и внутренне трясясь от страха, точно заяц, точно загнанный в угол зверёк. – Не хочу! Милая, милая моя, ненаглядная моя Изабелла! Ну зачем, зачем родилась ты принцессой?!»

Вернувшись в город, магнаты Утремера долго пировали и разошлись спать лишь заполночь полные решимости действовать.

Сразу после утрени начались приготовления, и скоро войско изготовилось к выступлению. В суматохе сборов как-то не сразу и заметили исчезновение весьма важного человека. К огромному удивлению баронов, выяснилось, что муж избранной ими королевой принцессы Изабеллы ещё затемно, когда все они только собирались в церковь, покинул Наплуз и поспешно отбыл в неизвестном направлении.

* * *

Когда новоиспечённой королеве доложили, что её внимания добивается неожиданный визитёр, она поначалу испугалась и сказалась больной, но, понимая, что не принять его не сможет, вскоре «выздоровела».

– Государыня! – воскликнул Онфруа, едва входя в покои Сибиллы. – Не прогоняйте меня во имя Господа! – Королева вздрогнула, когда юноша, бросившись к ней, опустился на колени и принялся с жаром целовать её руку. – Прошу вас, выслушайте!

– Я слушаю вас, мессир, – холодно проговорила королева. Поскольку гость ещё не разу не назвал её величеством, она внутренне сжалась, готовясь к неприятному разговору. А что, если он начнёт умолять её... о чём? Скажем, разделить трон с сестрой? Нет! Это невозможно!

«Ах, отчего нет здесь матушки?! – Пожалуй, впервые за многие годы Сибилла нуждалась в совете и помощи матери, но та осталась в Акре, довольно осмотрительно рассудив, что её присутствие не добавит популярности дочери и зятю. – Как нарочно! Что мне отвечать ему?.. Какой красавчик! Сестрице повезло... Нет, он слишком хорош собой, излишне женственен. Мой Гюи не в пример лучше. Он и красив, и храбр, и умён. А какие фаблио, какие стихи сочиняет! Кажется, все дни и ночи напролёт только и делала бы, что слушала и слушала его звонкий голос! Такого мужа, как он, нет ни у одной королевы ни в одном государстве! Как хорошо, что он наконец стал королём!.. А этот? Что же мне ему...»

Все эти мысли вихрем промчались в голове Сибиллы, так что Онфруа де Торон только и успел произнести второе своё: «Не прогоняйте меня, государыня!»

– Я слушаю, слушаю вас, мессир, – повторила королева. – Мне сказали, что у вас ко мне срочное и неотложное дело, я даже... м-м-м... встала с постели, хотя мне и... э-э-э... нездоровится. Так что же у вас ко мне? Говорите.

– Умоляю, поймите меня правильно, ваше величество!

«Ваше величество? Это уже лучше».

– Да... но... но скажите же хоть что-нибудь.

– Государыня... моя жена... ваша сестра... О Господи! Мы просим вас... Не прогоняйте меня, пожалуйста.

– Да чего вы от меня хотите?! – воскликнула Сибилла, совершенно сбитая с толку. Окрик королевы лишил Онфруа остатков мужества. Он изо всех сил вцепился в её руку. – Мне больно!

– Боже мой, государыня! – Наследник Горной Аравии в ужасе отпустил её. – Простите... Бароны, её батюшка и граф-регент просили...

– Я не согласна!

– Господи! Господи Боже мой! – причитал Онфруа.

– Нет! – Сибилла была на грани истерики. – Нет!

– Вы должны, ваше величество! Вы должны!

– Нет! – взвизгнула Сибилла так громко, что в двери её покоев ввалился перепуганный стражник. – Вон отсюда! – закричала она ему.

– Что же делать?! Всё погибло!

– Подите прочь!

– Не гоните меня, государыня! – С открытым ртом и вытаращенными глазами он казался ужасно глупым и отчего-то напоминал королеве барана... с волчьими зубами? – Не гоните! Вы должны...

– Никому я ничего не должна!

– Должны! Вы должны принять мою клятву!

– Клятву? Какую ещё клятву?

– Как же, государыня?! Как же? Вы должны принять мой омаж!

– Омаж? – Тут Сибилла наконец уразумела, чего от неё хотят, и добавила со вздохом облегчения: – Ну, конечно, мессир... Может, лучше вам для начала принести присягу королю?

– Как вы велите, государыня. – Онфруа кивнул, и королева невольно улыбнулась, расцветая под преданным взглядом нового вассала.

«Боже мой, как трудно управлять государством!» – подумала она.

* * *

Непредсказуемый, неожиданный, безумный поступок Онфруа де Торона лишил магнатов Утремера знамени, им не осталось ничего иного, кроме как покориться судьбе. В начале октября король Гвидо собрал баронов в Акре, где они принесли ему вассальную присягу.

Бальдуэн Ибелинский так же, как и другие – приехали все, кроме графа Раймунда, – присутствовал на церемонии, но, когда подошла его очередь преклонить колено, он отказался сделать это, сказав, что покидает пределы королевства, а земли свои передаёт малолетнему сыну Томасу, который и исполнит все надлежащие формальности перед сюзереном, когда войдёт в подобающий возраст. После чего барон отправился в Антиохию к князю Боэмунду Заике, от которого получил во владение фьеф, более богатый, чем имел[97]97
  Согласно Эрнулю: «...Hi tant de tiere qu’il n’avoit laissies, et castiaus et cites». To есть втрое больше земли, чем он имел. Между тем, по другим сведениям, Бальдуэна Рамлехского все же вынудили совершить омаж новому королю, правда, он приносил присягу не от себя лично, а от имени Томаса.


[Закрыть]. Кроме Ибелина Старшего намерение покинуть Гвидо де Лузиньяна осуществили лишь несколько незначительных вассалов.

В общем, несмотря на кипевшие страсти, получилось так, что как будто бы никто ничего особенно не потерял. Правда, уже несколько позже, когда король Гюи, оскорблённый поведением Раймунда Триполисского, возжаждал мести, Балиан Ибелинский заявил монарху в глаза: «Ваше величество, вы уже утратили лучшего рыцаря в лице сеньора Бальдуэна. Если теперь вы лишитесь совета графа Раймунда, вы – конченый человек». Похоже, более никто или почти никто в Левантийском государстве не разделял мнение барона Наплуза по данному вопросу. Во всяком случае, утраты как-то не заметили.

Тем временем кое-кто даже сделал небольшие приобретения.

Сеньор Петры, у которого в последнее время вошло в обыкновение периодически напоминать мусульманам, что он не друг им даже в годы перемирий, снова впал в соблазн и решил поохотиться... на верблюдов. Из окон башен своего неприступного замка он наблюдал за их беспрестанным движением по его землям то в одну, то в другую сторону. Это вызывало у него головокружение, и однажды, в самом конце 1186 года, князь не выдержал.

Такой добычи не помнили в Кераке даже старожилы. Всё, что перевозили на своих спинах неприхотливые дромоны пустыни, перекочевало за стены города. Таким образом Ренольд наконец полностью возместил протори и убытки, нанесённые его владениям двумя походами Салах ед-Дина, как-никак добыча франкского демона составила ни больше ни меньше, чем двести тысяч динаров.

Можно не сомневаться в том, что султан потребовал компенсаций, но нет оснований сомневаться и в том, что он их не получил, поскольку послов его в Керак даже не впустили. Ренольд заявил им через посредников что-то вроде: «Помолитесь своему Магомету, может, он поможет пленникам получить свободу?» Уразумев, что тут они едва ли чего добьются, ходоки из Дамаска поехали в Иерусалим, где король Гвидо, пообещав им во всём разобраться, направил депешу в столицу Горной Аравии. Зная Ренольда де Шатийона, догадаться, чем закончилась эта суета, нетрудно. Султан вновь поклялся отомстить, но всё, что он смог сделать, это лично сопровождать караван, возвращавшийся из Мекки, куда ездила сестра повелителя Египта и Сирии.

В первый день месяца мухаррама нового 583 года лунной хиджры войска стали собираться в Дамаске[98]98
  13 марта 1187 г.


[Закрыть]. Сколько их туда съехалось, можно только гадать, однако, если учесть, что в Босру (город примерно в двух, максимум в трёх дневных переходах к югу от Дамаска) они прибыли только в середине апреля, становится понятно – султан созвал большую часть своих вассалов, словно бы готовился к решительной войне против сеньора Керака Правда, повелитель Востока ограничился тем, что опустошил окрестности обеих неприступных крепостей.

Арабский хронист писал потом, что князь-волк поджал хвост и спрятался в своей норе, едва почуяв запах льва. Очень живая метафора, особенно если принять во внимание соотношение численности воинских соединений той и другой стороны.

Так или иначе, караван беспрепятственно проследовал мимо Керака[99]99
  До нас дошла раздирающая душу история о том, как злодей Ренольд де Шатийон напал на безоружных правоверных, всех их убил, а сестру султана изнасиловал, и она умерла от горя и тоски в подвале одного из донжонов Крака Моабитского. Вот так она представлялась автору средневековой хроники: «Li prince monta tantost a cheval, et ala au Crac, et assembla de genl ce que il post el alia et prist celle carrvane, et la sew de Salahadin qui avec estoit». В общем, вскочил князь на коня и поскакал в Керак, взял всех своих людей и захватил караван, с которым была сестра Саладина. Gustave Schlumberger в своей работе «Renaud de Chatillon...» даже говорит, что сестра Салах ед-Дина была женой Омара ибн Ладжина и матерью Хусам ед-Дин Мохаммеда. Правда, автор не называет её имени – увы, убеждение, что женщина – не человек, на мусульманском Востоке во времена дремучего Средневековья было весьма распространено.
  Так или иначе, сюжет этот вдохновил многих романистов и даже одного талантливого кинодокументалиста; однако sir Steven Runciman во втором томе своего замечательного труда «А History of The Crusades», ссылаясь на заслуживающие уважения арабские источники, утверждает, что сестра султана ехала в том самом караване, который и отправился встречать её брат.
  В таком случае пришлось бы признать, что у Салах ед-Дина была ещё какая-то «неучтённая» сестра, или же хронист султана худо разбирался в родственных связях господина. Трудно поверить в это, как и в то, впрочем, что наш герой стал бы поступать столь низко: о его деяниях можно судить по– всякому, однако ничто не даёт оснований предполагать, что Ренольд де Шатийон имел обыкновение воевать с женщинами.
  Когда король Иерусалима стал требовать от Ренольда вернуть добычу, он ответил просто и доходчиво, что ничего из захваченного не вернёт. Что же касается того, будто, мол, у Гвидо Иерусалимского был с султаном мир, князь пояснил: король хозяин в своей земле, как я в своей, а у меня с сарацинами никаких договоров не было. Il respond! que il п'еп rendreit point, et qui assi estoit il sires de sa terre come il (le roi) de la soe et que il n‘avoit point de trives az Sarrasinz.


[Закрыть].

V

И вот отшумели зимние ливни, отдаваясь в Галилейских горах весёлым журчанием Ключей Крессона, наступила весна 1187 года от Рождества Христова, восемьдесят восьмая весна Иерусалимского королевства.

После рейда Ренольда самые главные магнаты Левантийского царства, граф Триполи и князь Боэмунд Антиохийский, поспешили заключить мир с Салах ед-Дином. Отставной регент, желая обезопасить себя на все случаи жизни, выговорил условие, согласно которому княжество Эскивы де Бюр включалось в число территорий, которые воины султана обязались не трогать, даже если между королём Иерусалима и султаном начнётся самая серьёзная, так называемая тотальная война. Опять-таки, пользуясь современной формулировкой, можем сказать, что князь Антиохии и граф Триполи заключили с врагом сепаратный мир, по мнению же большинства сограждан Раймунда, он, явно играя на руку сарацинам, попросту совершил измену. Зная, что граф принял в Тивериаду небольшой контингент мамелюков султана и заручился с его стороны обещанием однозначной поддержки на случай войны графа с сюзереном, нельзя не признать, что современники Раймунда были в чём-то правы.

Теперь, когда во владениях его наступил долгожданный покой, установился непрочный, хрупкий даже, мир между родичами и эмирами, руки у Салах ед-Дина оказались развязанными. Теперь он мог наконец обратить львиный взор свой на запад, туда, где на узкой прибрежной полоске земли продолжали жить враги правоверных, кафиры, положить конец существованию которых на карте Ближнего Востока клялось уже не одно поколение вождей ислама. Казалось, огромному орлу, которого напоминала теперь держава султана, стоит только взмахнуть крыльями: одно – в Египте, другое – в Месопотамии, чтобы навсегда скрылось солнце от франков и поднялся ветер, тот самый ветер свободы, которого так ждали все ревнители истинного учения, нашёптанного под покровом ночной темноты Аллахом аравийскому пастуху Мухаммеду.

В Дамаске, как известно, находилась голова «орла»; и вот теперь, склонив её вправо, «величественная птица» немигающим взглядом изучала свою добычу – франков, подобно сусликам или слепым кротам копошившимся между гор и пригорков на оси примерно миль в семьдесят, соединяющей Святой Город и Тивериаду.

Правитель Галилеи, граф Триполи, и его ненавистник, правдами или неправдами завоевавший всё-таки корону Иерусалимскую, никак не могли разрешить между собой пустяковых имущественно-территориальных споров. Раймунд, как и практически все люди, жившие в ХII столетии, молился часто и подолгу, но нельзя сказать, чтобы Всевышний отвечал на его просьбы, как, скажем, на мольбы дамы Агнессы, как ни сетовала она на невнимание Его. Вот уж за чьи обиды Господь воздал, так это за Графинюшкины, сполна отомстил за оскорбительную процедуру развода с мужем-королём четверть века назад, за долгие годы унижения. Теперь её дочь и зять завладели престолом, оставив с носом ненавистных Ибелинов и их дружка из Заморского Лангедока.

Граф мог простить Богу многое, даже коронацию Гвидо, вызвавшую столь бурное ликование в душе магистра Храма, – дьявол с ним, пусть торжествует, в конце концов правитель Триполи и в самом деле чувствовал нечто похожее на вину перед Жераром де Ридфором. Сенешаль Жослен? Полноте! Граф без графства, глуповатый, несмотря на всю свою оборотистость, и, по сути дела, не злой человек, главной его целью являлось набрать побольше земли и денежных фьефов, точно это могло вернуть ему престиж. Что касается политики, то тут он ничего и никогда не делал сам. Единственное дело, которое удалось ему в жизни, – роль доброхота Раймунда, сыгранная им в Акре летом прошлого года. А вот Агнесса! Теперь бывший бальи как никогда более отчётливо видел, кто всё это время дёргал судьбу за ниточки, как опытный кукловод.

Но что ему оставалось делать? Раймунд не воевал с женщинами.

Трезво оценивая ситуацию, граф тем не менее не мог смириться с поражением. Он не терял надежды и... молился, конечно же, молился, – а как же без этого? Однако, отчаявшись получить сколь-либо вразумительный ответ от Всевышнего, властелин Заморского Лангедока находил утешение в беседах с обычными людьми, в частности со своей умной супругой и духовником, исполнявшим в некоторых случаях также роль секретаря или канцлера, – отцом Маттеусом.

Вот его-то и призвал граф, когда получил известия о том, что король направляет к нему в Тивериаду послов, чья нелёгкая задача состояла в том, чтобы найти какое-нибудь компромиссное решение проблемы взаимоотношений между королём и самым большим магнатом государства. Даже и Балиану Ибелинскому не удалось помирить с Гюи Раймунда, которого барон специально навещал в начале года, когда король уже созывал войска для похода в Галилею. Несмотря на то что правитель Иерусалимский оставил тогда намерение осаждать Тивериаду, он не снял своих требований и по-прежнему настаивал на том, чтобы бывший регент возвратил Бейрут короне, а также отчитался о тратах государственных денег в период своего пребывания на посту бальи.

Пасха в том году выпала на конец марта, а спустя месяц после праздника светлого Воскресения Христова в город Эскивы де Бюр прилетела весть о том, что делегация наконец-то в пути.

– Ну и что мне делать, святой отец? – искренне развёл руками Раймунд. – Они едут, но я не хочу их видеть.

– Даже сира Балиана, государь? – уточнил капеллан.

Не глядя на него, граф кивнул:

– Да. Невзирая на то, что я рад ему, всегда рад. Барон Наплуза достойнейший из людей королевства; он и его брат, а также сеньор Сидона Ренольд – мои друзья, но я знаю заранее, что они скажут мне теперь. Они примутся уговаривать меня отдать Бейрут этому... этому... этому выскочке, этому глупцу... Нет, хуже, безумцу! Безумцу, прислушивающемуся к нашёптываниям своей глупой жены и бесстыдной тёщи, принимающему решения по наущениям сеньора Керака и магистра Храма, все действия которых направлены только на то, чтобы вернее погубить королевство! Когда им говорят, что без мощной поддержки христианского рыцарства Запада, без их полков мы теперь не можем противостать Саладину, они смеются и отвечают, что не надеются дождаться помощи из Европы при жизни. Ну так они получат её после смерти!

Сообразив, что в создавшейся обстановке его слова звучат слишком двусмысленно, правитель Триполи и Галилеи поспешил внести ясность:

– Если мы начнём войну с султаном теперь, когда на троне Святого Града Господня сидит этот шут в короне, то погубим себя и погибнем все. Все!.. Знаете, что сказал сеньор Петры, когда покойный король Бальдуэн просил его уважать акты перемирия, им же, между прочим, в числе прочих подписанные? Он сказал: «Пока я, благодарение Господу, жив, буду без устали убивать неверных агарян правой рукой. А когда она устанет, переложу меч в левую!» Каково?! Его величество заметил, что сколько бы язычников сеньор Керака ни убил обеими руками, всё равно их всегда окажется достаточно, чтобы убить его. И что вы думаете? Он только фыркнул в ответ: «Я не боюсь смерти, ибо пришёл сюда ещё молодым как раз для того, чтобы умереть за Истинный Крест и за Гроб Господень!» Как же, интересует его крест! Порой поневоле подумаешь, а не нарочно ли они всё это делают? Может, им не терпится вместо креста, которым они то и дело клянутся, лицезреть, как полумесяц увенчает Скальный Купол?

Раймунд в негодовании умолк, а капеллан, как и полагается лицу духовного звания, проговорил примирительным тоном:

– Мессир, вы мой господин. Мой государь, и другого у меня нет, грех мне желать иного, а потому и не будет его. Но в то же время и прежде всего на свете вы – ещё и раб Божий, вверивший мне попечительство о своей душе. По воле Божьей вы – сын мой духовный, и я в ответе за вас перед Господом. Безусловно, вы правы. То, что свершилось в Святом Городе в прошлом сентябре, – подлость по отношению не только к вам, но и ко всем, кто остался верен клятве, принесённой покойному королю. Однако христианину подобает прощать врагам своим. Не гордыня ли днесь говорит в вас, сыне? Не дьявол ли нашёптывает на ухо вам прельстительные речи, соблазняет вас, дабы вернее поддержать вражду между вами и королём? Я не оправдываю графа Гвидо и тех, кто помог ему обманом завладеть короной, но коль скоро она венчает его голову, он – государь в Святом Граде Господнем. Каков ни есть правитель государства латинян в земле Иерусалимской, он знамя её и оплот в трудную эту годину...

– Какой оплот?! – не выдержал Раймунд. – Какое знамя? Что ты плетёшь?!. Простите, святой отец! Но вы говорите такое...

Как и следовало ожидать, Маттеус ответил со смирением, но и с достоинством:

– Если угодно вам, государь, выслушать меня, я буду говорить, велите замолчать, я умолкну.

Своими словами капеллан вводил духовного сына в сильное искушение, ему вдруг очень захотелось прогнать прочь святого отца. Но... с кем тогда беседовать? С рыцарями, половине из которых всё равно с кем драться, с Салах ед-Дином или с королём Гюи? С пасынками, выражающими приёмному отцу, как и полагается хорошим детям, однозначную поддержку? С женой? А она не то же ли самое, только другими словами, говорила ему буквально вчера? И позавчера, и третьего дня также? Помирись, помирись, помирись! Помирись, значит, покорись?! Ну нет! И всё же...

Даже и Балиан, когда приезжал в прошлый раз, уговаривал согласиться на компромисс. Мол, мессир, вы отдадите Бейрут, а король забудет про отчёт за израсходованные государственные деньги. Бейрут, по чести сказать, всё равно рано или поздно придётся отдать, пожалован-то он был на период регентства, а какое уж тут регентство, смех один. Да и что значит отдать? Город фактически уже с прошлой осени находится в руках короля. Однако согласиться означало в глазах Раймунда всё равно что признать себя казнокрадом. Он, конечно, тратил не скупясь, налево и направо. Султану за обещание не соваться в Галилею из общего заплатил, опять же, подарки – пустыми же послов не пошлёшь? А шутка ли сказать, во что содержание мамелюков, проглотов языческих, в Тивериаде обходится? Когда у них только пост наступит?! Опять же, кобылу арабскую приобрёл; часть, известное дело, слуги разворовали, да и так ушло туда-сюда по мелочи...

И всё-таки граф понимал, что отец Маттеус прав, но вот если бы... если бы только Гвидо подождал немного, не давил, не требовал, а по-человечески как-то... Но как? Если бы (ах, опять это если!), если бы Раймунд спросил себя честно: «Как это вы себе всё, мессир, представляете? Что, по-вашему, означает “по-человечески”? Едут теперь к вам с миром, так чего же вам ещё надо?!»

Видя по лицу государя, какие чувства обуревают его, капеллан молчал, ожидая, когда духовный сын сам вспомнит о духовном отце.

– Так вы советуете мне принять послов, святой отче? – спросил граф после затянувшейся паузы.

– Да, государь, – кивнул капеллан. – Король молод, вы же сами говорите, что благоразумие – редкий гость в его дворце. Да и откуда же взяться благоразумию? – продолжал священник. – Ведь вот опять же вы сами и сказали, мудрых советников рядом с королём или вовсе нет, или число их ничтожно мало. Но, несмотря на это, его величество проявил дальновидность. Поддержите же и вы его. Не пожалейте для правителя Святого Града Господня нескольких зёрен добра из закромов души вашей. Посейте их ныне не скупясь и завтра сторицей соберёте урожай.

Отец Маттеус говорил негромко, неторопливо, господину даже начинало казаться, будто капеллан излучает какой-то особенный свет. Измученная злобой и бесплодной борьбой душа графа нуждалась в утешении, слова духовника приносили облегчение.

– Что ж, святой отец, – подытожил всё сказанное Раймунд. – Я нахожу, что в ваших словах есть смысл. Спасибо вам за то, что напомнили мне о долге христианина. Я приму послов и посмотрю, что можно сделать, дабы утончить досадную трещину, расколовшую государство.

Капеллан просиял.

– Благодарю вас, государь, – воскликнул он и с воодушевлением добавил: – Пройдёт время, и вы встанете рядом с королём, сделаетесь лучшим его советником к благу и процветанию нашего государства, созданного франками по воле и во имя Божие! Благодарные потомки назовут вас спасителем отечества и станут воспевать вас, превознося деяния и славя имя ваше в веках! Спасибо вам, государь, за принятое решение, ибо оно достойно великих людей!

Давно уже графу не спалось так крепко, не дышалось так легко, как в ночь с 28 на 29 апреля. Он, казалось, вечность уже не пробуждался с таким хорошим настроением, как в то утро. День начался славно, просто замечательно, так бы ему и закончиться, так нет же, едва солнце перевалило за полдень, как Раймунду сообщили, что его непременно желает видеть посланник Салах ед-Дина. Нельзя сказать, чтобы граф обрадовался – мир они заключили, так чего же ещё могло понадобиться султану? В данном случае вполне применима английская поговорка, появившаяся, конечно, много позднее описываемых событий: «Отсутствие новостей – уже хорошие новости».

Решив не откладывать дела в долгий ящик и поскорее отделаться от гонца, Раймунд принял его сразу же, как смог.

Едва граф увидел посланца, как понял, что ничего хорошего встреча эта не сулит. Ещё не зная, что собирался сказать ему одетый в зелёный халат сморщенный старик, Раймунд уверился, что услышит что-то очень неприятное. Взгляд его невольно задержался на большом смарагде в перстне, украшавшем левую руку визитёра. Впрочем, граф, безусловно, узнал бы Улу и без этого знака.

– Чего тебе нужно? – спросил Раймунд.

– Поговорить, ваше сиятельство.

– Поговорить? С какой это стати я стану с тобой разговаривать? – кривя губы в надменной ухмылке, поинтересовался граф. – Ты – язык и уши своего господина. Доведи до моего внимания его волю и уходи, у меня нет времени. Когда я решу, что ответить, я тебя позову.

Гонец не показал виду, что обижен, хотя слова хозяина Тивериады задели его.

– Что же, мессир, – произнёс он как ни в чём не бывало. – Тогда слушайте просьбу султана Салах ед-Дина, властителя Египта и Сирии, повелителя всего Востока, властелина больших и малых народов, защитника правоверных... и тому подобное. – Старику надоело перечислять титулы государя, которому он служил. Улу явно не слишком стремился скрыть своё пренебрежение, он знал, что может это себе позволить.

– О чём просит меня султан?

– Во имя мирного договора с вашей светлостью, графом франков, мой господин просит разрешения для своих солдат войти в Галилею.

Раймунд чуть не свалился с трона:

– Что ты сказал?! Зачем это?!

– Принц аль-Афдаль, который ныне находится в Баниасе, – проговорил старик с плохо скрытой насмешкой, – хочет посмотреть земли Галилеи. Ваши, мессир, земли. – Ответ так озадачил графа, что он временно лишился дара речи, а гонец продолжал: – Его высочество бывал в разных местах, а вот в стране, где проповедовал пророк Иса, никогда. Принцу захотелось испить воды из родников Крессона. Говорят, она очень чистая, ведь её пил сам христианский пророк, а последователи Магомета чтят всех пророков... по-разному, конечно.

– Да, но...

– Всего один день, ваше сиятельство, – пояснил Улу. – Послезавтра с восходом солнца, если, конечно, вы соблаговолите дать на то своё милостивое дозволение, его солдаты войдут в ваше княжество, а перед закатом покинут его. Ничего страшного не случится. Завтра к вам из Баниаса явятся послы, которые от имени молодого наследника клятвенно пообещают вам, что воины его не тронут ни одного человека из тех, которые живут в ваших землях. А вот зверей... если бы вы также разрешили молодому принцу поохотиться... султан был бы вам особенно признателен.

Раймунд едва смог скрыть охватившее его волнение. С одной стороны, это не так уж плохо, но с другой... Он не верил в благонамеренность Салах ед-Дина. Зачем ему понадобилось отправлять в поход старшего сына с войсками в Галилею? Ведь не просто ради того, чтобы приятно провести время? Поохотиться? Чёрта с два! – Тут он вспомнил про посольство. – Как всё некстати!

Старик словно бы прочитал мысли графа, потому что продолжал:

– Простите, что осмеливаюсь советовать, ваше сиятельство, но я бы рекомендовал вам сегодня же послать человека в Наплуз.

– В Наплуз?

– Да. Надо предупредить послов, которые направляются к вам. Ведь они ещё ничего не знают о вашей любезности, которую вы оказа... то есть, я хотел сказать, наверняка окажете султану. Как бы не случилось беды. Среди послов есть очень горячие головы. Никак не пойму, отчего это на таких людей пал выбор молодого короля франков? Разве у него не нашлось других, более подходящих для столь тонкого дела, как посольское? Уж я-то испытал на себе, как нелегка доля вестоносца. В мои-то годы скакать по дорогам! Да ничего не поделаешь, пришлось ради вас пожертвовать самым верным человеком. – В речи посланника Салах ед-Дина присутствовало что-то особенное. Хотя говорил он довольно медленно, но картинки, возникавшие в воображении собеседника, сменялись тем не менее с удивительной быстротой. – Я говорю про Раурта из Тарса.

Однако граф не собирался позволить какому-то ренегату сбить себя с толку.

– При чём тут Раурт? – спросил Раймунд. – И отчего это им пришлось пожертвовать! И что значит – ради вас? Насколько помню, я тебя ни о чём не просил.

– Конечно, мессир, – согласился Улу. – Вы просили Бога. Но Он не любит ничего делать своими руками. Хотя вы, если вам угодно, можете считать, что лошадь его во время ордалии под Акрой понесла по воле Господа.

Граф ещё сильнее нахмурился. Он вспомнил про поединок, на котором погибли оба участника. И если рыцарь Амбруаз де Басош пал... по воле Всевышнего от руки противника, то того-то уж точно покарал Господь. Поскольку обвинитель погиб, дело, за которое отдал жизнь молодой галилеянин, сочли правым, а Раймунд таким образом очистился от обвинений в измене, что спустя несколько месяцев и открыло ему дорогу к регентству.

– Так лошадь взбесилась не сама по себе? – озадаченно проговорил правитель Триполи и Галилеи.

– По воле Всевышнего, – осторожно произнёс Улу и уточнил: – Ведь ничто в этом мире не происходит само по себе, не так ли?

Воцарилась весьма продолжительная пауза: немало времени понадобилось графу, чтобы «переварить» неожиданную информацию. Он так разволновался, что и не заметил даже, что гонец забыл поименовать его мессиром, сиятельством или хотя бы светлостью.

– Откуда тебе известно про посольство? – спросил наконец Раймунд.

– Это не такой уж большой секрет. И поскольку они выехали сегодня с рассветом, весть в Кафр-Севт пришла перед полуднем – ведь голуби летают быстро. Поскольку я ждал её, то времени на сборы мне не потребовалось. Я оседлал мула и приехал сюда.

– Ты же говорил, что прибыл от Саладина?

Улу улыбнулся и, спеша скорее развеять недоверие высокой особы, со всей учтивостью пояснил:

– Мессир, я действительно прибыл как посланник султана, но это же не означает одновременно, что я всё время сидел в Дамаске и ждал его приказа. Если бы мы в нашей империи поступали так, то она давным-давно пришла бы в упадок, рассыпалась просто из-за того, что никто и никогда не знал бы, что ему делать. Наша задача – опережать события, а иногда и создавать их. К тому же просьба султана – по сути дела, моя просьба.

– Что ты мелешь?! Ты же сам сказал, что принц аль-Афдаль...

Посмотрев в лицо старику, граф неожиданно умолк.

– Чтобы сэкономить время, которого весьма мало и у меня, и уж тем более у такой знатной особы, как ваше сиятельство, я всё-таки закончу рассказ. Или вам не интересно знать, кто вошёл в состав посольства?

– Мне всё равно, – бросил Раймунд, которому не хотелось открывать собственную неосведомлённость перед каким-то мерзавцем-отступником. – Кажется, собирался магистр Госпиталя, архиепископ Тира Иосия... Ну и барон Наплуза, конечно. Наверное, кто-то ещё...

– Да, конечно. Только что не сам король с патриархом.

– Что?! – Голос Раймунда загремел. – А ну-ка говори мне, кто ещё?!

– Я как раз и собирался сделать это, ваше сиятельство, – прижимая руки к груди, как заправский восточный вельможа, проговорил старик. – К вам в гости направляется магистр Храма, хорошо известный вам Жерар де Ридфор. – Поскольку граф молчал, гонец добавил: – Вот я и подумал, отчего же не совместить приятное с полезным? Полагаю, что весьма разумно было бы предоставить возможность наследнику султана исполнить свою мечту и прогуляться по землям Галилеи. А вы как думаете, мессир?

Раймунд не ответил, в душе его закипала злоба. Ах вот как, ваше величество?! Решили дать мне пощёчину? Думаете, я собираюсь сносить подобные издевательства? Ну уж нет!

– У тебя всё? – не слыша своего голоса, спросил граф и, не дожидаясь ответа, закончил: – Ступай. Передай своему господину, что во имя нашей дружбы я рад оказать ему любезность. – Когда Улу удалился, правитель Триполи и Галилеи сжал кулаки и ударил по подлокотникам кресел: – Ну что ж, друзья мои, мы ещё посмотри, кто кого!