Текст книги "Франкский демон"

Автор книги: Александр Колин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 39 страниц)

III

Мирное соглашение, так своевременно подписанное мудрым и дальновидным прокуратором королевства Раймундом, графом Триполи, князем Галилеи и сеньором Бейрута, с султаном Египта и Сирии повелителем Востока Салах ед-Дином привело к большому оживлению торговли – вместо ожидавшегося голода наступило едва ли не изобилие. В гаванях портовых городов, таких, как Тир и, конечно, Акра с трудом находилось место для новых кораблей, всё привозивших и увозивших товары.

В 1104 от Рождества Христова древняя Птолемиада, Аккон, Акра, или Сен-Жан д’Акр, сдалась на милость победителей-христиан и не прогадала, поскольку сразу же стала морскими воротами едва основанного государства. (Вспомним, что Тир пал только спустя двадцать лет, к тому же Акра, что очень важно, имела гавань, защищённую от всех ветров, кроме лишь тех, что дули с континента, а это, принимая во внимание, сколь ненадёжными судами были средневековые парусники и галеры, являлось весьма выигрышным фактором). Более чем за восемьдесят лет латинского владычества город успел сделаться самой настоящей второй столицей королевства Иерусалимского. Правители Утремера часто и подолгу живали в нём, принимали иностранных послов, устраивали, как, например, во времена Второго похода королева Мелисанда, грандиозные ассамблеи.

Во времена правления маленького правнука знаменитой властительницы, постоянно недомогавшего короля-ребёнка, словно в насмешку над славными предками названного Бальдуэном, Акра, точно почувствовав дуновения ветров скорых перемен, по-кошачьи насторожившись, стала тайком примерять корону Иерусалима. Оно и понятно, бытие, как нам известно, определяет сознание; издавна богатый порт процветал и становился всё богаче и пресыщеннее. Ему уже не хватало простых развлечений, к тому же, не имея статуса святого города, как Иерусалим, Акра могла позволить себе куда больше капризов – положение обязывает или... не обязывает.

Трудно не понять, отчего дама Акра так нравилась даме Агнессе де Куртенэ. Обе они прожили нелёгкую жизнь, не раз переходили из рук в руки и помнили многих повелителей, чьи войска входили в ворота, когда торжественным маршем, а когда и врываясь, охваченные безумством битвы. Обе не утратили вкуса к жизни, предпочитая горячую и острую пищу трапезе постника. Обе жаждали всё более и более сильных ощущений.

Наступило лето 1186 года, пятьдесят третье лето в жизни Графини; более того, оно уже заканчивалось, стремительно летело под уклон. Только, казалось, палило огнём, заставляя клокотать в жилах кровь июльское солнце, а вот уже и август пришёл, пришёл и прошёл незаметно. Приближалась осень. Несмотря на то что жара в Леванте и осенью заставляет забывать о смене времён года, осень жизни человеческой приходит к тем, кто живёт здесь, так же, как и к тем, кто весь свой век проводит в самых холодных странах, а может, даже и скорее.

Ночи властолюбивой и страстной женщины делались всё длиннее, любовники – моложе, а социальный статус – ниже. Давно уже шли в ход слуги. Она не долго повластвовала в пожалованном сыном-королём Тороне, где многие молодые люди успели довольно близко узнать хозяйку и вспоминали её отнюдь не как матушку-государыню. Скоро удел надоел Графине; она всё больше предпочитала находиться вне стен крепости, а потом и вовсе вернула её короне, получив в качестве компенсации денежный фьеф в любезной сердцу Акре. Разве могло найтись в Леванте место более подходящее для человека, подобного Агнессе?

Выиграла она или проиграла? Этот вопрос Графиня задавала себе не раз, но дать уверенного, твёрдого ответа не могла. Наверное, проиграла.

Несмотря на все старания, ей всё же не удалось одолеть ненавистных Ибелинов и Раймунда. Самое большее, чего она достигла, – отомстила барону Рамлы за тот полный издевательства взгляд на рождественском пиру семь лет назад. Изволили, мессир, мечтать жениться на принцессе? Что? Не получилось? Как же это вы так? Левантийские красотки предпочитают жеребцов из Пуату жеребяткам-пуленам!

Бальдуэн Ибелинский не забыл и никогда не забудет, кто дал ему пощёчину, кто плюнул в лицо, заставив утереться и проглотить обиду. И только-то?

Сколько труда, сколько сил пошло прахом?! Всё потому, что строптивый мальчик, которого Агнесса когда-то носила под сердцем, сводил на нет любые начинания матери; чем больше она старалась убедить его в чём-либо, тем меньше это удавалось. Смерть сына и его завещание уравняли силы враждующих партий. А ведь всё вполне могло повернуться иначе, если бы другой строптивый мальчишка послушался умных людей – тамплиеров, патриарха, барона Керака, свою тёщу, наконец! Победа выскользнула из рук Агнессы, точно дорогая любимая чаша из рук нерасторопной служанки. Ах, если бы только малыш Гюи смог продержаться в регентах до кончины короля! Но нет, теперь муж Сибиллы отстранён, а проклятый Ибелин пробрался в королевскую спальню![93]93
  Балиан Ибелинский исполнял обязанности камергера двора с 1183 по 1185 г.


[Закрыть]

Графине вновь не осталось ничего другого, как только уповать на чудо.

Она посылала Марию с богатыми дарами за советом к отшельнику Петры, но та не нашла его. Именно это обстоятельство отчего-то более всего убеждало Агнессу в том, что она проиграла. Проиграла, потому что ничья не устраивала её. Но никто не мог ничего поделать в сложившейся ситуации, даже великий магистр Храма оказался бессилен отомстить злейшему врагу. Порой Графине даже начинало казаться, что фламандца перестала интересовать месть. И верно, прошло уже больше двенадцати лет. Может статься, унизительная обида забылась, болезненная рана, нанесённая графом Триполи никому не известному в Утремере рыцарю из Красного Замка, успела зарасти, даже и беспокоить его перестала?

Теперь положение Жерара куда предпочтительнее, чем Раймунда. Графов довольно во многих землях, а магистр Дома Храма один на всей земле. Выше него только римский понтифик и Господь Бог. Подумать только, если бы властитель Триполи отдал фламандцу в жёны глупышку Люси де Ботрун, тот по сей день оставался бы никому не известным ленником! Велика ли шишка сеньор Ботруна? Как бишь его... Пливанус или Плибанус? А... Плибано! Сразу и не вспомнишь! А кто такой Жерар де Ридфор, знают во всём христианском мире, не один договор с неверными их князья не считают вступившим в силу, если на нём не стоит подпись и печать главы братства Храма. И всё же... неужели не засвербит, не заноет рубец? Неужели благородный фламандский рыцарь забыл, как его оскорбил какой-то южанин, потомок бастарда из Лангедока? Неужели простил? Стыд и позор! Какой-то итальянский торгаш заткнул его за пояс, увёл из-под носа фьеф!

Но, с другой стороны, что может сделать мэтр Жерар? Что? Хм... Уж кто-кто, а магистр Храма точно знает, что надо сделать, кому помолиться – дорожка, как говорят, протоптана. Может, стоило как-то расшевелить былое? Каким-то образом подтолкнуть главу могущественного ордена к действиям? Но как? И каким способом?

Что до Графини, то она даже не молилась. Почти не молилась. Она устала обращаться к Богу с молитвами. Чего ради, если Он не затрудняет себя ответами на них? Да и о чём стала бы она просить у Всевышнего? Желать смерти внуку Агнесса не могла, хотя и не испытывала к нему никаких родственных чувств. Кроме того, с устранением с политической арены Утремера Бальдуэна Пятого мало что изменилось бы. Королевская инсигния сразу же после церемонии коронации мальчика заняла место во вместительном сундуке с тремя замками. Для того чтобы надеть корону на не слишком умную голову Сибиллы, пришлось бы открыть его, для чего, в свою очередь, потребовалось бы согласие Роже́ра де Мулена и его ключ. Даже если допустить, что магистр Госпиталя пойдёт навстречу, как проделать всё достаточно быстро, чтобы проклятый Раймунд не успел ничего предпринять до срока? Получалось, чтобы успеть обстряпать дельце, пришлось бы начинать действовать... до смерти Бальдуэнета.

Хорошо ещё, что дядя его на смертном одре вверил заботы о здоровье племянника сенешалю Жослену, а не графу Раймунду. Теперь брат Агнессы на вполне законных основаниях постоянно находился при практически всё время хворавшем отроке. Впрочем, бальи также страшно интересовался здоровьем монарха и без конца наведывался в Акру.

«Боитесь пропустить момент, мессир? – мысленно спрашивала Графиня регента. – Небось по ночам снитесь себе в короне? Не мучайте себя понапрасну! Не терзайтесь зря! Вы не получите её!» Иногда Раймунд отвечал: «Ваша дочь, мадам, также никогда не станет королевой. Напрасно вы старались, потому что Гюи де Лузиньян самый последний из тех, кого мы, бароны земли, захотим видеть своим сюзереном. Мы выберем Изабеллу. Конечно, Онфруа Торонский ничем не лучше вашего зятя. Если не считать того, что у юного наследника Горной Аравии нет такой замечательной тёщи, как вы, мадам!» – «Погодите у меня, пулены!» – шипела от злости Агнесса. Ах, как ей хотелось вцепиться в огромный крючковатый нос графа и... оторвать его!

С начала августа юному монарху вновь стало нездоровится. Все волновались, хотя никто и не видел в данном факте ничего необычного, как и в том, что к середине месяца хворь неожиданно отступила. Произошло это как раз тогда, когда регент, прослышавший о болезни Бальдуэнета, заявился в Акру, чтобы повидать его. Получалось, что граф напрасно волновался, однако уезжать сразу показалось ему как-то не слишком удобным, и он с радостью принял предложение сенешаля немного отдохнуть в его обществе.

Надо сказать, что граф Эдесский весьма неплохо вжился в роль доброго товарища Раймунда, которому как-то за чаркой доброго вина признался, что порядком сыт опекой сестрицы. Её внушения смертельно надоели Жослену, он, как человек не злой и весьма отходчивый, не понимал, сколько можно ненавидеть Ибелинов? Того же регента? Не пора ли уж и о душе подумать? Не девочка, ей-богу! Ведь бабушка давно!

Сорокашестилетний граф Триполи и пятидесятидвухлетний сенешаль Иерусалима сами не заметили, как подружились и, чем дальше, тем больше, приходили к уверенности, что делить им нечего, по крайней мере сейчас. Благодаря графу Жослену Раймунд на удивление легко мирился с присутствием в Акре Гвидо де Лузиньяна – мать и отчим больного монарха просто не могли не быть рядом с ним в трудный час. Впрочем, как только кризис миновал, они уехали в Аскалон.

В то же время Агнессу, как ни странно, почти не раздражало отступничество брата, тем более что в Акру по делам приехал его тёзка, подданный сеньора Петры, Жослен Храмовник. Он просто восхищал Графиню своей преданностью и восторженной любовью, достойной увековечения на страницах рыцарского романа. Двадцатипятилетний Жослен как будто и не замечал разницы в возрасте, он продолжал витать в облаках, жить в мире грёз; его не смущало даже то, что предмет обожания не раз опускал его с небес на землю, заставляя без подготовки переходить от романтики и поэзии к необузданным плотским утехам. Дама сердца намеренно делала всё, чтобы оттолкнуть от себя своего верного рыцаря, точно испытывая на прочность его чувства к ней. Она знала, что играет с огнём, но, понимая это, ничего не могла с собой поделать. Агнесса словно бы бросала вызов самим Небесам, в исступлении обращаясь к Богу: «Ты смеёшься надо мной, да? Издеваешься? Так вот, мне надоело! Забирай всё! Забирай и оставь меня!»

Обида душила Графиню, подталкивая её к грани безумства. Между тем одна мысль, одна страшная мысль всё неотступнее, всё навязчивее преследовала Агнессу. «Ещё год-два, и никто уже не заинтересуется тобой. И никакие масла, притирания и бальзамы, на которые ты выбрасываешь немыслимые деньги, не помогут тебе. В самом дешёвом, самом вонючем портовом притоне никто не даст за тебя и ломаного обола!» – без жалости говорила она себе, смотрясь в богато украшенное стеклянное зеркало из Венеции, обошедшееся «недорого», в стоимость всего лишь одной касалии, которую она ещё давно уступила братцу. Зато Агнесса знала наверное, что такого не было даже у проклятой ромейки, жены ненавистного Балиана Наплузского. Помнится, сенешаль аж ахнул, когда узнал, на какие нужды сестре понадобились деньги, мол, чем металлическое-то плохо? По мне, так лучше и не надо! Теперь и она знала, что не надо. Лет бы двадцать назад... Ах, если бы существовало на Земле такое зеркало, в котором можно было увидеть себя молодой!

В конце концов Графиня не выдержала, она не придумала ничего лучше, чем одним августовским вечером открыться любовнику, сказать ему, чего она желает.

– Но, мадам... – хлопая глазами, начал Жослен. – Вы хотите?..

– Я хочу, чтобы ты охранял меня, пока я буду торговать собой.

– Зачем? – Он чуть не подавился своим вопросом.

– Хочу знать, чего я стою!

– Как? – каркнул Храмовник.

Агнессу его реакция насмешила.

– Просто, – с невозмутимым видом ответила она. – Ты же рыцарь. Разве честь для тебя не в том, чтобы защищать даму своего сердца?

– Но, мадам...

– Что такое? Ты отказываешься? Тогда ступай прочь! Я найду кого-нибудь другого!

Тут, однако, Жослен продемонстрировал неожиданную смекалку, показывавшую в то же время, что он не совсем ещё утратил голову от любви.

– Я не отказываюсь, мадам, – сказал он, качая головой. – Просто... вам никто и никогда не даст настоящей цены...

– Вот как?!

– Да... я думаю, – продолжал он, – отчего бы вам не купить... э-э-э... такое заведение? Во-первых, оно приносило бы вам доход, во-вторых... жизнь проститутки не так уж увлекательна...

Агнесса не скрывала своего удивления.

– Откуда ты знаешь?!

– Ну... – смешался Храмовник, но тут же нашёлся: – Бывая в этом городе, да и в иных подобных местах, я частенько захожу куда-нибудь утолить жажду... выпить вина. Вообще-то я хожу в приличные заведения, но случается забрести и в такие, где полно девиц, ищущих спрос на свои ласки. Иные, как я заметил, идут нарасхват. Бедняжки счастливы и готовы на всё ради лишнего безанта. Некоторым даже кажется, что они сами выбирают себе мужчин. Но век бабочек короток. Деньги быстро уходят, и очень скоро прелестницы начинают получать тумаков куда больше, чем золота. Да и, честно говоря, золота им уже никто не даёт, даже на серебро и то скупятся.

– Для человека, которому просто случается забрести в какие-то там места, ты слишком хорошо информирован, – прокомментировала слова любовника Графиня. Его речь несколько обескуражила её, она отчего-то считала, что он ей верен. Какая наивность!

– Или наблюдателен, мадам, – поспешил отпарировать Жослен.

Преимущество женщин в их слабости, именно благодаря ей их прощают за удары, наносить которые считается недостойным мужчины.

– А как же быть с вашим обещанием выполнять все мои желания? – спросила Агнесса. – Наверное, я ошиблась, и вы просто не любите меня. Так ваши клятвы ложны?

Она уже передумала, кураж пропал, но... позволить какому-то мальчишке взять верх над собой женщина просто не могла, не имела права. Пусть даже он и не знал, в какую игру играет. Если ещё и он перестанет её слушаться, тогда... Что же тогда? Продать зеркало и в монастырь?

«Монастырь? Зеркало? – мысленно повторяла Графиня. – Зеркало? Монастырь? Зеркало? Зеркало... Продать его? Кому? Может, Марии Наплузской?!»

Между тем пауза затягивалась. Храмовник угрюмо молчал.

«Раз... два... – пульсировала жилка на виске. – Три? – отдавалось в голове. – Три... Почему обязательно три? Три... Три чего? Три замка... Три ключа! Три ключа... Три! Ираклий, Жерар и... Рожер! Три ключа!»

– Я к вашим услугам, мадам, – произнёс Жослен. – Я готов.

Агнесса едва удержалась, чтобы не броситься на шею рыцарю. Теперь она знала, вернее, чувствовала, что удастся, непременно удастся, как именно, почему и отчего – не известно, но удастся, удастся, и это главное! Графиня даже сама удивилась, сколь простой показалась посетившая её мысль – как только такое не пришло в голову раньше. Определённо, она была занята не тем, чем нужно!

– О, мессир, – проговорила Агнесса, и тонкие губы её задрожали. – Я восхищена вами! Теперь я вижу, сколь велика ваша любовь ко мне! Но я прошу у вас прощения за то, что позволила себе заставлять вас пройти через столь ужасное испытание. Нет, разумеется, нет, я никогда не собиралась делать того, для чего просила вас пойти со мной. У меня будет другая просьба.

Жослен, не ожидавший уже от возлюбленной ничего хорошего, опять пробормотал что-то насчёт того, что он готов для неё на всё. Однако Агнесса желала, или требовала – кому как нравится, – немногого.

– Вы умеете сочинять стихи? – спросила она, окончательно переходя с ним на «вы», что делала, как правило, или в моменты тихой ярости, или в состоянии буйного восторга.

– Нет, мадам. То есть да... То есть не очень... – начал рыцарь и признался: – Всегда, едва я подумаю о вас, моя голова наполняется стихами. Но стоит мне попробовать записать хоть одни для вас, моя государыня, как все они превращаются в какое-то жалкое мычание! В противное слуху блеяние! Нет, ни воск, ни пергамент, ни бумага не способны передать и мизерной доли того, что я хочу сказать вам.

– Не стоит быть настолько строгим к себе, – пожурила Храмовника Графиня. – К тому же я прошу вас написать послание вовсе не мне.

– А кому? – Сердце Жослена упало – опять? Она любит кого-то другого?! О как же он был слеп! Её речи были лишь уловкой! Представив себе, какое испытание дама сердца приготовила ему на сей раз, рыцарь сделался чернее тучи.

– Кому? – переспросила Агнесса, в глазах которой вспыхивали искорки торжества. – Одной очень важной особе, мой друг... Да не хмурьтесь вы так, Боже мой! Конечно же, это – мужчина, но... моей целью вовсе не является сделать ему приятное. Напротив, я хочу, чтобы строки, которые вы написали, заставили его взвиться от ярости до потолка.

Определённо, сам Господь водил рукой Храмовника, когда тот кропал послание. Пассажи поэта всякий раз приводили в восторг гостеприимную хозяйку. Жослен явно наговаривал на себя, Бог, не скупясь, отсыпал ему таланта к сочинительству, если уж и не хвалебных песен любимой женщине, так издевательских виршей. Дело в том, что, водя пером по строчкам, рыцарь и понятия не имел, к кому обращается, и, полагая, что пишет кому-то из бывших любовников Агнессы, старался от души.

– Прекрасно! – похвалила Графиня. – Вы великолепны, мессир!.. Бедный Бальдуэнет! Несчастный малыш...

– Что-что? – переспросил Жослен.

– Я вспомнила... м-м-м... о сыне, мой друг... – Агнесса приложила платочек к сухим глазам.

– О простите, государыня...

– Нет-нет... не извиняйтесь... Вы замечательный поэт. Я восхищена вами.

Она не напрасно расточала похвалы и ни капельки не льстила любовнику. Он и верно потрудился на славу. Когда тот, кому адресовалось письмо, прочёл его, то пришёл в ярость, куда более сильную, чем Графиня даже могла представить себе.

В присутствии двоих своих товарищей, храбрейших из храбрейших и честнейших из честнейших рыцарей ордена, Жерар дю Тампль поклялся, что до смерти не забудет графу Раймунду ботрунского сватовства.

Правду ли говорили, что десятый по счёту глава Ордена Бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова знался с нечистой силой, теперь сказать нелегко. Слишком уж противоречивы свидетельства. Трудно также утверждать, будто молитвы, обращённые к дьяволу, оказываются действенней тех, что предназначаются для ушей Всевышнего, по причине чрезвычайной занятости последнего или слишком большой удалённости – земля-то под ногами, а до ближайшего облака не дотянешься.

Так или иначе, не успел Раймунд Триполисский, облобызавшись с сенешалем Жосленом, отбыть из Акры, как на пути в Иерусалим, куда бальи намеревался заехать, застигла его горькая весть – отрок-король при смерти. Едва расставшись, графы-попечители несчастного племянника не менее несчастного короля Бальдуэна ле Мезеля вновь встретились у постели своего маленького сюзерена.

На сей раз они пробыли там недолго: мальчик умер в конце августа, не дожив даже до девяти лет.

– Мессир, – со вздохом произнёс сенешаль, когда он и Раймунд покинули спальню, где, словно уснувший, лежал с закрытыми глазами их юный король. – Полагаю, нам с вами надо разделить обязанности. Первое, что сделаю я, пошлю гонца в Аскалон. Пусть принцесса Сибилла поторопится в Иерусалим. Я тоже поеду туда, дабы утешить племянницу и заняться организацией похорон. Коннетабля же Аморика, напротив, как мне кажется, следует отозвать из столицы, дабы у него и патриарха не возникло соблазна нарушить клятву и попытаться короновать принцессу.

Бальи прекрасно понимал, что Ираклий не из тех, кого останавливают такие условности, как клятвы, но всё-таки спросил:

– А такое возможно, мессир?

Граф Жослен кивнул:

– Да, друг мой. Более того, опасность вполне реальна. Мне доподлинно известно, что сестра моя состоит с ним в переписке и буквально позавчера отправила в Иерусалим подробнейшее письмо с отчётом о состоянии здоровья внука, прими Господь его душу. Несчастное дитя.

Оба перекрестились, и сенешаль закончил фразу:

– Полагаю, она не замедлит известить его святейшество о кончине государя, так что патриарх будет одним из первых в столице, кто узнает о кончине государя.

– Тогда нельзя мешкать, мессир, – с некоторой горячностью воскликнул граф Раймунд. – Нужно отозвать сира Аморика, хотя... едва ли даже его святейшество отважится на такое. К тому же коннетабль муж весьма разумный. Он, конечно, поддержит брата, но... в его распоряжении слишком мало войска.

– И всё же следует отозвать его, – упрямо повторил граф Эдесский. – Вы увидите, сколь дальновидно будет поступить таким образом. Однако сделать это можете только вы, как регент. Всё вполне разумно, мы с вами уезжаем отсюда, а сеньор коннетабль, напротив, приезжает.

– Мы с вами, мессир? – переспросил граф Триполисский.

– Ну да, ваше сиятельство? – с той же интонацией произнёс сенешаль. – Вы же должны собрать баронов. По-моему, будет вполне разумно, если вы созовёте совет Курии у себя в княжестве Галилейском, разве нет? Ведь вы становитесь фактическим правителем королевства. Вам, вероятно, придётся исполнять эти нелёгкие обязанности довольно долго. Ведь вопрос наследования престола предстоит решать римскому апостолику и монархам Европы, а они, как мы, к огорчению нашему, не раз убеждались, спешить не любят...

Слушая неторопливую речь графа Жослена, бальи впервые по-иному представил себе сложившуюся ситуацию. Раймунд не раз подумывал о короне, но всегда между ней и им находился кто-то другой, теперь же... Конечно, регентство это всего лишь регентство, но регентство в отсутствии короля совсем не то же самое, что при короле, пусть даже маленьком, или тяжело больном, или, и такое бывало, находящемся в плену у турок.

– Но нам-то с вами мешкать нельзя, – продолжал сенешаль. – Надо действовать сообща и как можно скорее. Пока сестрице моей и патриарху не удалось провернуть дельце и протащить выскочку из Пуату в короли. А то ведь, чего доброго, придётся приносить омаж этому глупцу.

– Омаж, мессир?

– Омаж, друг мой, – подтвердил граф Жослен. – Чтобы этого не произошло, надо взять всё под свой контроль прежде, чем пронюхают тамплиеры.

Раймунд Триполисский энергично кивнул, сбрасывая с себя оцепенение. Корона, корона, корона! Тамплиеры? Именно тамплиеры!

«Неужели Жерар де Ридфор всё ещё ненавидит меня? – спрашивал себя граф. – Не верю, столько лет прошло! И всё же… достаточно одного его слова, и до полутысячи самых дисциплинированных рыцарей Леванта как по мановению волшебной палочки в единый миг вскочат в сёдла. Так ли уж высоко ценит моё почётное членство в их ордене Рожер де Мулен? Сумеет ли он сказать нет Жерару, если тот потребует... Нет... Нет! Никто не поддержит Гвидо. Это чушь! Напрасные опасения! Что смогут сделать Ренольд Шатийонский и Жерар против Госпиталя и соединённых сил баронов земли? Жерар – ничего, а вот...»

– А что сеньор Петры? – поинтересовался Раймунд, задумчиво глядя На сенешаля. – Сколько у него рыцарей?

– Не более полусотни, как я думаю, друг мой, – ответил тот и добавил: – Князь вряд ли вообще станет вмешиваться. Он недомогает, как-никак ему шестьдесят. Кроме того, прежде чем самый быстрый гонец доберётся до Керака, я успею навести порядок в Иерусалиме.

– Пятьдесят рыцарей? Так мало? – удивился граф Триполи. – Вы уверены, мессир? В последний раз, когда Саладин со всей силой приходил в Галилею, барон Петры приводил довольно большую дружину.

– Вам показалось, мессир, – обнадёжил Жослен Раймунда. – Князь и правда собрал немаленький отряд, но состоял он в основном из наёмников. Ничего не скажу, сир Ренольд умеет заставить их слушаться себя, ведь и сам он когда-то служил наёмником.

– Наёмником? – переспросил регент, и неожиданно перед его мысленным взором появился молодой рыцарь на коне, грозивший окровавленным мечом перепуганным солдатам на стенах Триполи. Раймунду тогда было всего девять, но он уже знал, что со временем унаследует вотчину отца. А вот что удалой разбойник, нищий башелёр из Шатийона станет одним из пэров Утремера, в те дни никто не мог и помыслить. «Почему? Почему судьба благоволит к таким, как он?» – подумал граф с досадой: – Наёмником? Конечно...

– Да, мессир, – охотно подтвердил Жослен и добавил: – Он же пришлый.

Последнее слово, сказанное сенешалем, развеяло нахлынувшую было задумчивость графа Триполисского. Граф Эдессы проводил чёткую черту, давал понять – вот мы, пулены, а вот они, выскочки, пришельцы из-за моря, из Пуату ли, из Шатийона ли, неважно. И это стало для Раймунда лучшим подтверждением лояльности собеседника. Что ж, раз так, Гвидо де Лузиньяну никогда не видать короны Иерусалима!

– Да, друг мой, – проговорил регент решительно. – Вы абсолютно правы. Надо действовать немедленно. Давайте-ка наряжать гонцов.