Текст книги "Комедия убийств. Книга 2"

Автор книги: Александр Колин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Епископ принялся бормотать молитву, остальные вторили ему нестройным хором голосов, затем в яму спустились новые люди, и раскопки продолжились.

Наступила ночь, но поиски так и не увенчались успехом. Раздавались разные, все более нелепые предположения по поводу причин невезения.

– Может быть, это оттого, что нас тринадцать? – сказал кто-то.

– Что?! – Вопрос вырвался разом из нескольких глоток. Все начали озираться вокруг: и верно, получалось, что их тринадцать. Такое число никак не могло быть угодно Господу.

– Надо, чтобы кто-нибудь ушел, – предложил епископ Оранжский.

Присутствовавшие зашевелились: уйти хотелось едва ли не каждому. Священник собирался добавить еще что-то, но не успел.

– Вот я и уйду, – процедил сквозь зубы Сен-Жилль. Не говоря больше ни слова, он развернулся и быстрыми шагами направился к выходу, однако внезапно остановился точно вкопанный.

– Уходите не крепкие в вере! – прогремел голос под куполом собора. – Ступайте прочь!

Надо ли говорить, что все до единого участники раскопок, как по команде, повернулись туда, где стоял застывший на месте граф Раймунд. Из дверей собора исходило яркое зеленое свечение, в центре которого находился старец в белом балахоне до пят и с посохом в руках. Длинные волосы разметались по плечам, облик старика был неимоверно печален.

Сначала Сен-Жилль, а за ним и все остальные рухнули на колени перед апостолом, – каждый легко мог опознать в старце Андрея. Именно таким виделся он и Петру в его видениях. Бартоломеус тоже упал на колени, но тут внезапно его точно плетью ожгла мысль, будто пришедшая извне: «Ты должен сделать это. Должен сделать это. Сделать это, когда все уже разуверятся!»

«Я сделаю это!» – мысленно откликнулся он.

Внезапно видение исчезло, однако никто не поднимался с колен, все так и остались стоять, обратив взоры туда, где только что видели печального старца. Так продолжалось до тех пор, пока не раздался крик Бартоломеуса.

– Я «верую! Верую! Верую! Копье здесь, да поразит Господь меня всяческими карами, если окажется, что это не так, – кричал он, указывая на яму. – Дайте мне лопату, я сам спущусь туда и свершу то, что угодно Господу.

Остальные участники раскопок опомнились, они поспешили подняться с колен, едва завидев, что простой крестьянин уже так сделал.

– Пусть разденется! – крикнул кто-то. – Как мы будем знать, что он не сжульничает и не подложит под шумок какое-нибудь другое копье?!

Мнения разделились, но спор сам собой угас, потому что Петр покорно начал раздеваться.

– Снимай все! – не сдавался скептик.

– Не могу же я расхаживать в храме Божьем нагишом, – спокойно возразил Бартоломеус, оставаясь в одной рубахе. – Можете обыскать меня.

– Мы верим тебе, – произнес епископ Оранжский. – Дайте ему лопату.

Петр спрыгнул в яму и не показывался несколько минут, пока звук железа, врезавшегося в железо, и немедленно последовавший за тем восторженный крик не возвестили о находке. Крестьянину помогли выбраться из ямы, вокруг которой-уже столпились, сгорая от нетерпения, все прочие участники раскопок.

– Вот, – прошептал он, протягивая графу кусок железа длиной в три локтя. – Я знал, я верил, Господи.

LXXIII

Анатолий Эдуардович был, мягко говоря, взволнован. Причиной тому послужили происки недостойных людей, желавших погреть руки у зеленого огоня святыни.

– Зеленый огонь святыни? – Олеандров несколько раз повторил эти слова, точно пробуя на вкус. – Огонь. Нет, пламя! Верно, пламя! Зеленое пламя святыни? Нет, все-таки огонь тут уместнее, именно огонь, зеленый огонь святыни! Недурно, – похвалил политик сам себя. – Недурно.

Довольный собой, Анатолий Эдуардович вернулся к лежавшей перед ним статье, где речь шла о коммунистах, примазывавшихся к святая святых – русской национальной идее, подлинное величие которой мог осознавать только человек, никогда не поклонявшийся красному Молоху.

Статья была уже почти готова. Анатолий Эдуардович с удовольствием «проходился» по ней, вполне заслуженно наслаждаясь собственным остроумием и несомненными свидетельствами тонкости мысли, которыми веяло буквально каждое слово, каждая фраза опуса. Взять хотя бы эпиграф! Им-то, честно признаться, господин председатель Русской национальной партии и гордился больше всего.

Вот что значит разностороннее образование! Вот что значит работать самому, а не приглашать придворных борзописцев.

«Не давайте святыню псам; и не мечите бисер перед свиньями, да не попрут их ногами и, обратившись, не разорвут вас»[10]10
  Цитата из Евангелия от Матфея.


[Закрыть].

«Разве не справедливо? Все норовят рядиться в личину патриотов, коммунисты-краснокафтанники в церкви ходят, крестом себя осеняют, ну не диво ли? Пора открыть глаза народу, пусть посмотрит он, каковы на самом деле оборотни от политики!»

Анатолий Эдуардович положительно был доволен собой. Однако… опытный гроссмейстер, ведущий поединок сразу на нескольких досках, не может успокаиваться. Олеандров нахмурился. Сведения из источников, заслуживавших доверия, не радовали: Шаркунов, человек, финансировавший партию, как выяснилось, вел двойную игру.

«А чего бы ты еще хотел от еврея? – спросил себя политик. – Чего? Они ведь тоже оборотни! Впрочем, национальность – не главное, люди…

Люди в основном делятся на две категории: часть из них принадлежит к тем, кто способен правильно понимать диалектику борьбы, остальные просто не в состоянии этого делать».

Прозвучал зуммер устройства внутренней связи. Начальник охраны сообщил, что пришел Игорь Владимирович.

– Что, черт меня возьми, происходит? – с несколько притворным раздражением поинтересовался политик, строго глядя на Важнова. – Вы неожиданно пропали куда-то…

– Имею же я право отдохнуть с дороги? – как ни в чем не бывало ответил Важнов, который намеренно не замечал тона шефа, босса, хозяина. Впрочем, Игорь Владимирович, всегда остававшийся сам по себе, не использовал ни одного из вышеизложенных обращений. – Путь, согласитесь, не близкий: туда и обратно – половина окружности земного шара.

– Вы нашли это!

– Что?

– Мэ-э… – протянул Олеандров. – Как что?

– Вы про изумруд? Нет, но я знаю, у кого надо искать камень. Более того, мне почти удалось заполучить его, но, к сожалению, яшик, в котором лежал смарагд, оказался пуст.

– И у кого же он?!

– Я занимаюсь этим вопросом, – заверил Олеандрова собеседник.

– Да… И у кого же?

– Не важно.

– Как это так, это… это… мэ-э-э… – Анатолий Эдуардович так не закончил фразы. – Э-э-э… А это… Это… Выходит, вы зря съездили?

– Вам жалко потраченных средств?

Надменный тон, которым Важнов задал вопрос, несколько обескуражил Олеандрова; люди давно уже избегали разговаривать с председателем Русской национальной партии в подобном тоне.

– Мне жалко не средств, – возвышая голос, произнес Анатолий Эдуардович. – Мне… мне…

«А чего мне жалко? Черт меня подери, мне жалко, что я связался с этим гнусным типом!»

Политик ощутил прилив негодования.

– Так чего же вам жалко? – осведомился Важнов.

– Что?! Мне ничего не жалко! – Олеандров уже почти кричал. – Что вы себе позволяете? Что это? – Он принялся яростно тыкать указательным пальцем в стопку газетных вырезок, лежавших на столе. – Несколько убийств, самоубийства… Вот полюбуйтесь!

Важнов бросил безразличный взгляд на газеты.

– Подобное положение дел несомненно свидетельствует о неважном здоровье нации, – равнодушно проговорил он. – Все эти прискорбные факты указывают на то, что психическое напряжение индивидуумов, населяющих нашу страну, достигло красной отметки… Умерщвление, преимущественно насильственное, есть, если угодно, нечто вроде выпускного клапана на паровом котле. Если никто не будет никого убивать, котел разнесет на части…

«Он опасен, он опасен! – пронеслось в мозгу Олеандрова. – Он чертовски опасен, надо приставить надежных людей… Не одного или двоих, а несколько… – Анатолий Эдуардович вспомнил о сопровождающих, которых он отправил на Чукотку наблюдать за Важновым, разумеется, втайне от последнего. Один из них глупейшим образом опоздал на самолет и отстал еще в Домодедове, второй «потерялся» во время пересадки в Магадане, да так, что до сих пор не вернулся. Вместе с тем сам Важнов упустил камень. – Упустил? Упустил ли? – Теперь Анатолий Эдуардович смотрел на этот вопрос под совершенно иным углом. – Неужели решил вести свою игру? А что, если… Что, если Важнов уже заполучил изумруд?!. Нет, тогда бы его здесь уже не было… Он стакнулся с Шаркуновым. Проклятый еврей подкупил Важнова?! Надо быть готовым в любой момент изолировать его».

Вслух он произнес:

– Убийства, о которых я говорю, все они имели место в период вашего пребывания на Чукотке, мне это представляется довольно… довольно…

– Вы хотите сказать, что я убил людей, о которых тут пишут?

– А откуда вы знаете, что тут пишут? – спросил Олеандров, подчеркивая последние слова.

– Вы мне сказали, – невозмутимо ответил Важное и добавил: – А я вам верю.

– А что вы скажете насчет убийства господина Сланцева? – Анатолий Эдуардович взял одну из вырезок. – Вы вернулись, и… началось…

– Вернее будет сказать – продолжается, – проговорил Игорь Владимирович.

– Продолжается? – проговорил Олеандров точно во сне. – Продолжает… Продолж… Но убийца… по городу бродит убийца, созданный вами! – возмутился политик. – Он опасен…

Важное пристально посмотрел на «босса».

«Что за упорный тип! – подумал Игорь Владимирович. – Впрочем, чему тут удивляться? Политики и журналисты – неуемны, как душевнобольные некоторых категорий. Ну ничего, сейчас я помогу тебе».

– Разве все, что происходит вокруг, не опасно? – спросил он вслух. – Все, если можно так выразиться, плоды достижений человечества опасны в той или иной степени. Взять хотя бы автомобиль или самолет, я уж не говорю про ядерные реакторы. Так что он опасен не более, чем что-либо другое. Правда, немного расшалился, ничего, я призову его к порядку. Хотя… что плохого, если немного под-сократится поголовье… м-м-м, скота? Разве вы не считаете весь этот народ просто стадом?

– Мэ-э-э… – протянул Олеандров. – Конечно, вы правы. Я всегда так думал, эти избиратели порядочные скоты, а рост преступности нам только на руку, верно? – Не дождавшись ответа, Анатолий Эдуардович с несколько виноватой интонацией спросил: – Вы не будете возражать, если я немножечко вздремну? Очень много работаю, знаете ли…

Олеандров недоговорил, он откинулся в кресле и, одарив Важнова блаженной улыбкой, закрыл глаза.

LXXIV

Мы не сделали им ничего плохого, просто вспороли животы.

Хроника Фульке Шартрского

И вот, наконец, все князья, бароны и даже простые воины поняли, что находиться долее в городе, где смерть гуляет как вольный ветер по руинам домов, где голод и мор косят все живое, нельзя. Оставалось два пути: первый – договориться с Кер-богой, чтобы он позволил осажденным уйти за откуп, второй – и к нему склонялось большинство – дать отчаянный бой туркам.

В пятый день до календ июля[11]11
  27 июня 1098 г.


[Закрыть] решено было отправить к врагу посольство. Так как никто особенно не надеялся, что турки станут уважать статус парламентеров, выбор единодушно пал на Петра Пустынника: кандидатуру последнего, ввиду явной бесполезности, предложил Боэмунд, и товарищи с редким и завидным единодушием поддержали его.

В обязанности Петру вменялось сделать атабеку предложение о выкупе (в возможность такого поворота событий верили бы только самые простодушные, а таких среди руководителей похода не наблюдалось). Посланец имел полномочия предложить врагу и другой вариант мирного решения проблемы, который, вполне возможно, сгодился бы дома, в Европе, где всякий уважал кодекс рыцарской чести. Кочевники-мусульмане были невежественны и не понимали законов, по которым жили цивилизованные европейцы.

Так или иначе никто не удивился, когда Петр, вернувшись (чем еще раз доказал свою необычайную живучесть), рассказал, что Кербога отверг предложение франков, которое состояло в том, чтобы устроить поединки между силачами (по одному или, если угодно, по нескольку от каждой армии). В случае, если победу одержит турецкая сторона, все крестоносцы становятся пленниками Кербоги, при противоположном обороте дела атабек отводит войска и дает франкам возможность покинуть крепость и убраться домой.

Едва ли следовало ждать иного оборота событий, ведь мосулец резонно полагал, что держит пальцы на горле врага.

Между тем один рыцарь, переодевшись монахом, добровольно отправился с Петром в качестве переводчика. Этот молодой человек, по всеобщему признанию, обладал уникальными способностями к языкам, не было такого наречия, которое он не освоил бы самое большее за две недели. Он-то и принес командирам похода ободряющие новости.

Оказалось, что в стане неприятеля царит весьма нездоровая атмосфера. Атабек начал вести переговоры с Радваном Галебским, что возмутило извечного врага последнего, эмира Дамасского, который во главе своего войска находился в лагере мосульца. Рыцарь, конечно же, не знал этого, но зато видел, что множество врагов (главным образом арабы, бедуины-кочевники) начало покидать расположение турецких орд. Последнее само по себе не слишком-то ослабляло Кербогу, но дезертиры подавали дурной пример, грозя превратить исход немногих во всеобщее бегство.

Властитель Дамаска сидел под стенами Антиохии как на иголках, обеспокоенный действиями египтян в Палестине, готовый в любую минуту отбыть на юг. Кроме того, он, как и множество других командиров турецкой орды, был битым, а битые – ненадежные союзники в борьбе с теми, кто наносил им поражения. Часть турецких ноблей вообще относилась друг к другу враждебно и вполне могла повернуть свои отряды один против другого.

Вместе с тем Кербога не унывал, войск у него все еще оставалось более чем достаточно, он знал, что крестоносцев ослабили голод и болезни, к тому же численность их кавалерии резко сократилась: во всей армии франков, учитывая захваченных в Антиохии турецких лошадей, не приученных сражаться в манере западных рыцарей, набиралось не более семи-восьми сотен коней. Такого количества вполне хватило Боэмунду в феврале, когда он опрокинул войско Радвана Галебского, но сейчас перед крестоносцами находилось едва ли не в десять раз больше врагов.

О том, на каких животных приходилось идти в бой крестоносцам, уже говорилось, а в чем состоит отличие рыцарского боевого коня от мула или осла, едва ли следует объяснять.

На следующий день после безрезультатных переговоров с Кербогой франки, поняв окончательно, что для них осталось лишь только уповать на оружие, отбросили последние сомнения и вышли за стены города. Накануне епископ Адемар обратился к солдатам с пламенной речью, призывая их, среди прочего, забыть о себе и отдать весь имеющийся хлеб, чтобы накормить коней. Франки вняли призыву духовного руководителя похода. Выйдя из города, они перешли мост и построились.

Первыми шли французы и фламандцы под командованием Хьюго Вермандуа и Роберта Фландрского, за ними Годфрид, который вел дружины из Лотарингии и Германии, далее нормандцы герцога Роберта, следом – южане, верховодил которыми, по причине болезни их господина Раймунда, Адемар Пюи, более, по единодушному убеждению, воин, чем монах. Последний эшелон составляли дружины Боэмунда и Танкреда. Кроме того, князь Тарентский, хорошо изучивший тактику турок и предвидя то, что они попытаются обойти франков с фланга, сформировал седьмой дополнительный корпус, поставив его под командование Райнальда де Туля.

Кербогу крестоносцы занимали мало. Когда франки, распахнув ворота, стали переходить мост, атабеку Мосула, естественно, доложили об этом; он, не отрываясь от шахматного столика (партия разворачивалась уж очень интересно), провел военный совет.

Одни, такие, как Сокман Ортокид и эмир Хомский, советовали немедленно атаковать врага и, сокрушив его, ворваться в город, а другие, среди них и Шамас аль-Мулюк Дукак Дамасский, предлагали подождать, чтобы накрыть все силы франков и окончить войну одним ударом. Кербога, которому не хотелось отрываться от партии, согласился с Дукаком, но кто-то, недовольный решением атабека, напомнил эмиру Дамаска, что он уже пробовал один раз прихлопнуть горстку крестоносцев и чем это все закончилось. Дукак пришел в ярость, тотчас же подумал о египтянах, безобразничавших в его владениях, и натянул поводья коня.

Среди дворян Кербоги находился храбрый воин Омир Дали, который один из немногих думал не о собственной выгоде, но об интересах дела. Омир спрыгнул с коня и, припав на колено и произнеся необходимые приветствия, сказал не слишком-то почтительно:

– Все в шахматы играешь, бек? Поберегись, франки уже построились.

– Они что, собираются со мною драться? – удивился Кербога, не замечая даже и резковатого тона воина.

– Не знаю я, что на уме у чужестранцев, – ответил Омир. – Подожди, я поскачу к ним и посмотрю.

Партия на шахматной доске осталась за мосульцем, который тотчас же начал новую. Прошло немало времени, прежде чем посланец вернулся.

– Франки настроены решительно, бек, – сказал он твердо. – Думаю, драки не избежать.

– Ты уверен?

– Все знамена их там, одного только не признал я, оно в середине, в четвертой линии их порядков.

– Ну так поди и узнай! – воскликнул Кербога. – Нечего отвлекать меня по пустякам!

На сей раз закончить партию атабеку не удалось, Омир вернулся быстро.

– Поспеши, бек! – воскликнул он. – Сядь в седло, ибо франки намерены сражаться насмерть, с ними копье их пророка Исы. Теперь ты еще можешь победить, но много крови придется пролить туркам. Зря ты не согласился на условия, которые предлагали тебе вчера франки.

– Еще не поздно! – возразил Кербога. – Я пошлю к ним гонца, пусть он передаст, что я согласен принять их условия.

Герой покачал головой:

– Нет, бек, ты опоздал, нам осталось только драться. Вели эмирам навострить стрелы, натянуть тетивы, ибо бой будет смертельным и немногие вернутся домой.

Знатные турецкие князья, заслышав речь Оми-ра, призадумались. Они пошли за Кербогой в надежде на легкую поживу, каждый рассчитывал урвать кусок от пирога под названием Антиохия. А что получалось? Франки живы, они вышли в порядке и построились с намерением драться, а уж что-что, а сражаться – это среди присутствовавших знали многие – пришельцы с далекого Запада умели. Многим из окружения Кербоги помнились страшные минуты, когда только резвость кобыл спасала их от тяжелых коней преследователей.

Для чего же они здесь? Чтобы пережить все снова? Если они одержат верх, все результаты победы присвоит мосулец, он станет сильнее, и ни Дамаску, ни Галебу вольно не жить, не говоря уж о тех, кто помельче. Если же одолеют крестоносцы… Тут ответ был ясен всем: хватило бы франкам копий, а голов, чтобы надеть на них, достанет.

Хьюго де Монтвилля определили в арьергардный отряд Райнальда де Туля. Так случилось, что Арлетт не смогла последовать за любимым – она занемогла. Стала ли ее болезнь следствием беременности или же виноват оказался дурной воздух, вызванный гниением трупов под окнами, так или иначе утром, когда крестоносцы, облачившись в чистые одежды и оседлав коней, отправились сражаться с язычниками, рыжекудрая воительница едва смогла подняться с постели, чтобы проводить мужа. Она собрала все мужество, дабы не дать ему повода заподозрить, какие чувства охватывали ее в момент расставания.

«Нет! Его не убьют, его не должны убить! – кричала душа Арлетт. – Но что-то, что-то случится?!»

Хьюго уехал, оставив любимую в обществе служанки и легкораненого солдата. Не лишняя мера предосторожности, принимая во внимание обстановку в городе. Греки, армяне и особенно сирийцы, немало претерпевшие от бесчинств новых хозяев города (многие лишились имущества, иные потеряли родственников, женщины подверглись бесчестью), ждали, как повернется дело в поле. Некоторые, особенно ретивые, уверенные в победе мусульман, не скрывали настроений и, наточив ножи, ждали своего часа.

Сидевший в цитадели Ахмет ибн-Мерван тревожно вглядывался в даль. Из всех турецких командиров он находился, пожалуй, в наиболее удачном положении, так как в случае победы Кербоги именно воины из крепости первыми доберутся до богатств, награбленных франками. Если же турки в поле не выстоят, что ж, дальновидный Мерван заранее провел переговоры с самым влиятельным из командиров крестоносцев князем Боэмундом. Ахмет ибн-Мерван обещал не делать вылазок в тыл франкам, за что Боэмунд дал слово: в случае победы пощадить гарнизон цитадели. Такой исход дела турецкий командир отнюдь не исключал, так как за две с лишним недели начальствования над крепостью Антиохии успел убедиться в том, что западные рыцари легко не сдаются. -

Арлетт не знала, сколько времени пролежала без сознания, снились ей какие-то ужасные вещи: холодная мрачная башня наполнялась жуткими карликами, горбунами, обнаженными молодыми женщинами с покрытой отвратительными язвами и струпьями кожей, с кишевшими паразитами волосами. Вся эта компания прыгала, скакала и веселилась в неверном пляшущем свете факелов. Никто не произносил ни единого членораздельного звука, вместе с тем Арлетт каким-то образом знала, что вся мразь и нечисть собралась здесь ради нее.

Внезапно шум веселья смолк, плясуны замерли и, отпрянув к холодным стенам из тесаного камня, скорчились в позах еще более уродливых, чем раньше. Арлетт поняла, что сейчас случится что-то очень важное, но ничего, казалось, не происходило, если не считать того только, что в башне сделалось светлее, хотя факелы не стали гореть ярче и количество их осталось прежним.

Света становилось все больше; внезапно исчезли стены, пропали гнусные уродцы, не осталось ничего, только яркое изумрудное сияние и высокий человек в кольчатой броне с саблей на боку. Но кто он, Арлетт не знала: башлык, обмотанный вокруг головы незнакомца, скрывал его лицо.

«Ты знаешь меня, – проговорил неизвестный, голос которого прозвучал в мозгу Арлетт. – Ты меня знаешь».

«Кто ты?! – спросила она также мысленно. – Кто?!»

«Ты меня знаешь!» – незнакомец начал медленно разматывать башлык.

«Кто?!»

Материя спала, и Арлетт увидела лицо того, кто говорил с ней столь необычным образом.

– Ты?! – не то со страхом, не то с удивлением воскликнула она и не узнала своего голоса. Арлетт во все глаза уставилась на воина, который вытащил саблю и, поигрывая ею, направился к женщине, которая усилием воли пыталась заставить себя подняться, но не находила сил даже пошевелиться.

Тело стало каменным и никак не желало слушаться. – Ты убьешь меня?

Сабля, просвистевшая над головой Арлетт, прошла так близко, что вихрем взметнула буруны рыжих волн ее волос. Воин снова взмахнул саблей, загнутое острие которой оказалось под подбородком Арлетт, больно надавив на горло.

– Как давно ждал я этого дня, – проговорил воин тяжелым хриплым голосом. – Он настал, час возмездия. Я долго скитался, пока ты устраивала свою судьбу. Красотка Арлетт, наложница герцога, мать его бастарда Урсуса, а теперь жена героя, славного рыцаря Хьюго де Монтвилля… Каким же я был тогда дураком! Мечтал только о том, чтобы ты любила меня, а ты желала стать госпожой, и чтобы добиться этого, не останавливалась ни перед чем… – Арлетт хотела возразить, но воин, надавив на рукоять сабли, дал понять, что не желает слушать. – Помнишь, как мы бежали из замка? Помнишь того пастуха, который дал нам приют в горном шалаше? Это и еще тот смрадный подвал, куда Два Языка привел Роберта, – самое лучшее, что я помню из своей жизни.

Воин убрал саблю.

– Но, Губерт!.. – воскликнула Арлетт, пораженная страстью, с которой он говорил.

– Губерта больше нет, – резко оборвал женщину воин. – Есть Тафюр, князь мрази и король нечисти… Иди сюда. – Губерт взял Арлетт за плечи и привлек к себе обеими руками. – Иди… – Он поцеловал ее в губы и крепко прижал к окольчуженной груди. – Я всю жизнь ждал…

– Прочь! – закричала Арлетт, отпихивая от себя Тафюра. – Ты пришел мстить? Так мсти! – Изогнувшись, она пантерой прыгнула в сторону, туда, где в углу стояло грозное оружие, не раз сослужившее хозяйке добрую службу. Арлетт вскинула самострел: – Получай!

Губерт исчез, и Арлетт поняла, что проснулась.

– Госпожа! Госпожа! – трясла ее за плечо служанка. – Беда! Франки разбиты, турки вот-вот ворвутся в город! – заполошно причитала она, мешая греческие слова с вульгарной латынью. – Надо бежать, спасаться!

– Куда бежать? – не совсем еще пришедшая в себя после сна пробормотала Арлетт. – У нас нет лошадей…

– Нет, госпожа, ваш муж прислал человека с лошадьми, он просил спасти вас, когда понял, что битва проиграна.

– Ты что несешь, Гортензия? – воскликнула Арлетт, наконец обретая себя в реальности. – У господина всего одна лошадь, мерин Единорог, на котором он и уехал сражаться. Разве ты не знаешь? Ему еще повезло, что он служит у князя Боэмунда. Многие благородные рыцари отправились в битву пешком, так как не смогли добыть себе даже жалкой клячи!

Лупоглазая служанка глупо уставилась на госпожу.

– Но он здесь… – сказала она.

– Гони всех вон! – приказала Арлетт твердо. – Я не верю, что норманны разбиты, они никогда не сдаются, да здравствует Боэмунд!

Приподнявшись на кровати, женщина прислушалась, до нее не сразу дошло, что стало причиной шума в прихожей; раздался чей-то злобный возглас, ответом которому стал слабый стон, что-то тяжелое рухнуло на пол, и в следующую секунду в комнату ворвались люди с оружием. Арлетт метнулась к самострелу, она натянула тетиву, вложила стрелу в желобок, но выстрелить не успела. Чьи-то сильные руки схватили ее, запястья за спиной обвила веревка, которую умелые проворные пальцы, стянув до боли, ловко завязали узлом. Арлетт пыталась кусаться, но в рот ей запихнули грязную тряпку, а потом кто-то, подкинув женщину в воздухе, как игрушку, бросил себе на плечо.

Видя замешательство в рядах турок, франки возрадовались, но и этого мало, на горе вдали появились облаченные во все белое всадники, восседавшие на огромных белых же конях.

– Святой Георгий! – восклицали одни.

– А вон тот – Меркурий! – наперебой кричали другие, хватая за рукава товарищей.

– Дмитрий! Дмитрий! Вон там, справа от Георгия! С нами Бог! Господь хочет так!

Хьюго и Тибальд в первом ряду арьергарда, привставая в седлах, искали глазами Боэмунда, ибо именно он командовал сегодня. Князь Тарентский, чувствуя возбуждение, которое охватило толпу, ждал, когда и коням и людям станет невмоготу терпеть и ничто уже не сможет удержать их от атаки. Боэмунд, облаченный в самые лучшие доспехи, приподнялся в стременах во весь могучий рост и поднял копье.

Расплавленным серебром вспыхнули на солнце крылья шлема. Князь впервые надел его при таких обстоятельствах – для битвы он был слишком легким. Этот убор обычно венчал голову Боэмунда во время торжественных церемоний, в нем великий норманн приходил в Палатий к Алексею, и льстивые греческие сановники перешептывачись, зная – вот идет самый страшный враг их, а принцесса Анна, дочь базилевса, с восторгом писала о красивом ясноликом и румянощеком графе[12]12
  Дочь Алексея Анна Комнина – автор «Алексиады», произведения, в котором она воспевала славные деяния отца. Принцесса всех предводителей франков называла графами.


[Закрыть], выделяя его из многих особо.

– Братья! – крикнул Боэмунд. – Впереди враг, но и позади нет нам спасения, голод и тиф прикончат нас скорее и вернее, чем турки. С нами Бог! Он явил нам знак, святые пришли, чтобы сразиться за нас. Опрокинем же турок!.. – Восторженный рев стал ответом на слова Боэмунда. Когда крики стихли, князь продолжал: – Не останавливайтесь нигде!

Ломите! Убивайте всех, кто попадется вам на пути, будь то мужчина, женщина, старик или ребенок! Но не трогайте имущества врагов, ибо вы сражаетесь не за победу, а за жизнь, никто из неверных не должен уйти!.. – Он сделал маленькую паузу, чтобы наполнить легкие воздухом, и на выдохе выкрикнул так, что даже расположения турок достиг принесенный ветром зычный, страшный, зверский крик: – Бог хочет так!

– Бог хочет так! – взревели два десятка тысяч глоток. – Бог хочет так! Бог хочет так!

Комья покрытой пожухлой травой почвы, мелкие камешки, песок и глина вырвались из-под конских копыт. Загудела земля, набирали ход дестриеры, мерины, кобылы и даже жалкие походные клячи, вьючные животные, ставшие под рыцарские седла, – все они, скаля в нетерпении зубы и раздувая ноздри в предчувствии кровавой потехи, несли седоков к победе.

Лучники осыпали нападавших градом стрел, но это не помогло, клин крестоносцев опрокинул легкую конницу турок, войдя в нее, как острый нож в масло. Мосульцы и их союзники дрогнули. Ударили барабаны – обтянутые шкурами походные котлы кашеваров – их громовых раскатов так боялись франки. Кербога послал орду турок, чтобы те обошли крестоносцев с левого фланга, со стороны моря, однако Боэмунд ждал этого и был начеку. Отряд Райнальда де Туля встретил и в короткой схватке смял наступавших, обращая их отнюдь в не притворное бегство. Скоро паника охватила всю турецкую армию.

Побежали даже самые ближние и преданные: эмир Хомский и Сокман Ортокид.

Омир Дали, глотая поднятую беглецами пыль, прокричал, приблизившись к Кербоге:

– Беги, бек, все проиграно, франки всюду! Беги, пока не поздно! Ты не спешил сражаться и спасти себя от позора, так поторопись избежать плена или смерти!

Кербога и сам все понял. Он повернул коня, сдавливая бока послушного зверя крепкими, точно каменными, шенкелями. Сколько лошадей сменил он на своем пути? Этого атабек никогда бы не смог припомнить, он бежал так стремительно, что даже неблизкая дорога до Мосула показалась ему краткой, как миг. От огромной армии турок не осталось ничего. Те, кто оказался предусмотрительнее, сумели спастись, другим не повезло.

Крестоносцы не имели достаточно лошадей для того, чтобы преследовать неприятеля по всем правилам, однако те, кого задержала переправа через Оронт, в полной мере изведали ярость неистовых франков. Воды в реке не осталось – только кровь. Турки, отбитые Райнальдом де Тулем, и некоторые из их товарищей искали спасения в замке Танкреда, в деревянной крепости, которую выстроили греческие инженеры напротив башни Двух Сестер. Франки обступили свое бывшее укрепление. Те из турок, кому хватило мужества выйти оттуда, приняли легкую смерть от меча, трусы, страшась безумия крестоносцев, затворились наглухо и погибли в пламени под радостные выкрики и улюлюканье победителей.

Несколько дней веселились богобоязненные солдаты Христа, празднуя победу, дарованную им Господом над варварами-язычниками.

«Победа! Победа! Победа!» – стучало в висках у Хьюго. Забрызганные кровью неверных, христианские рыцари возвращались домой. Некоторые из турок обезумели настолько, что ринулись прямо в город, где франки под командованием Раймунда де Сен-Жилля, отворив ворота, с удовольствием встречали язычников, насаживая бегущих на острия копий, принимая их на кинжалы, срубая неверным головы.