Текст книги "Комедия убийств. Книга 2"

Автор книги: Александр Колин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

CVII

«Как это мне удалось так нажраться? – недоумевал Роман Георгиевич Козлов. – Прям чудеса! – В огромной четырехкомнатной квартире в престижном Крылатском восьмой зам «Исполина» пребывал в полном одиночестве – жену Жанну и дочек Козлов отправил на время каникул на дачу. – И выпили-то вроде немного…»

Все верно, причины задаваться подобными вопросами у председателя общества «Зеленая лампа» безусловно наличествовали и выпил не больше бутылки. Компанию составляли надоеда Шарп и Крымов, присутствовала также Лена, последнюю, правда, вскоре увез Шаркунов, Зинку… Зинаиду Козлов еще раньше сам отправил к Богданову.

Роман поморщился, не совсем ловко чувствовал он себя – следить за другом нехорошо это, ох как нехорошо. С другой стороны, куда денешься – в долгах как в шелках, кредитор приказал, вот и все. Процент поморщился и подумал о Шаркунове:

«Если бы ты, морда жидовская, не был таким скупердяем! Всего две сотни просил-то! Абала-босс![20]20
  Большой начальник (идиш).


[Закрыть]»

Президент «Исполина» не только не дал заместителю взаймы двусти тысяч долларов, но запретил также и остальным замам под страхом отстранения от должности ссужать Козлова деньгами.

Роман чуть не выл от обиды:

«Чужим столько отваливаем, а своим!»

Никто не дал ему денег (боялись, что ищейка Крымов пронюхает), пришлось искать кредитора на стороне. Мысль о Крымове также вызывала неприятные ощущения:

«Чего этот шпик от меня хотел? Никогда приятелями не были… А тут давай, Рома, вмажем…»

Вчера Процент искренне хотел послать водителя встретить Валентина, но так наклюкался, что пришлось Мишане вести шефа домой. Козлов посмотрел на часы и присвистнул:

«Это сколько же я проспал?»

Он не поверил циферблату и принялся загибать пальцы. Восемнадцать часов! Ого-го! Еще чуднее было то, что спал Козлов в одежде, чего страшно не любил, и обычно, если случалось заснуть не раздеваясь, быстро просыпался.

«Надо браться за дела!»

Радиотелефон «Панасоник» валялся на кровати, что называется, под ухом. Получалось, что Роман спал так крепко, что не слышал даже и звонков (чтобы за такое время никто не позвонил, и представить было невозможно). Приходилось смотреть на вещи трезво – кто-то приказал начальнику «маленького гестапо» подсыпать в водку Роману снотворное. Но зачем?!

«Неужели Шаркунов? – со страхом подумал Козлов. – Пронюхал про мои дела с кредитором?»

Процент раскрыл аппарат, тот молчал. Это удивило Романа и насторожило еще больше, чем собственная столь необычная сонливость. Причина молчания телефона объяснялась просто – его выдернули из розетки. Козлов вставил штекер на место и, к громадному облегчению, услышал вожделенный гудок.

– Фу ты… – вздохнул Роман, однако не успел он обрадоваться, как открылась входная дверь.

– Мишаня, – позвал Роман, полагая, что пришел шофер, у которого имелся запасной ключ, на случай, если шеф в результате распития спиртных напитков придет (что случалось не редко) в плачевное состояние. – Ты?

В комнату вошли два, как принято выражаться, решительного вида амбала.

– Вы кто? Что?.. Что тако…

– Собирайся, – проговорили хором «сиротки», но прозвучавшее предложение, как тут же убедился Процент, носило чисто риторический характер.

Романа Георгиевича бесцеремонно подхватили под белыя рученьки и, не обращая внимания на вопли: «Мы так не догова…», «Что происхо…», «Куда вы меня та…», поволокли вон из квартиры, не удосужившись даже запереть дверь. Единственный ответ, которым удостоили Козлова амбалы, звучал просто и доходчиво: «Заткнись, сука!»

CVIII

– Давай, давай, – поторопил подполковник Найденов, смертельно уставший за день. – Рассказывай, прошу тебя, покороче, я от этого мага-кудесника и так уже ошизел.

– Григорий Саныч, – начал старший по званию Лукьянов. – Тут накладка вышла… Валька Богданов – опытный опер, с ним не просто, но такого я от него не ожидал, не в его это духе, он человек расчетливый, предусмотрительный и о-очень не простой.

Найденов кивнул.

– Это точно, – согласился он. – Причем даже о-очень, о-очень не простой. – Скольких он ментов отметелил?

– Троих. Да еще у джипа Борьки Рогова крыло помял, тот теперь, наверное, выясняет, чья машина. Как пить дать на Козлова «наезжать» станет.

– А им не до него… ох не до него сейчас. Что же касается Богданова – молодец, вот такие парни нам и нужны, а то… – подполковник махнул рукой и, так и не закончив фразу, перешел на другое: – Не чисто сработали. Плохо.

– Володь… – Миронов вопросительно посмотрел на капитана.

– Да-да, говори, – кивнул тот.

Однако подполковник опередил Александра:

– Я что-то не вижу главного виновника торжества. Где Алиханов?

– Он продолжает вести «объект», – ответил Миронов.

– Да ну? – Подполковник посмотрел на старшего лейтенанта с удивлением. – Вы же упустили его, или я чего-то не понял?

– Богданов ушел, это верно, машину он бросил, – пояснил Лукьянов. – Но… мы предполагаем… вернее, мы почти уверены, что он отправился в Кашин через Тверь. – Найденов перевел взгляд на говорившего, но выражение глаз его не изменилось, а капитан продолжал: – Туда же отправился немного раньше и предполагаемый владелец изумруда…

– Он взял его с собой? – перебил подполковник.

– В квартире камень не обнаружен… Если бы у нас было больше людей… – начальник ничего не сказал, но смысл сделанного им жеста сомнений не вызывал: «Не волнуйся понапрасну, Вовик, никаких других людей у тебя не будет, только если что-то экстраординарное». – Очевидно, камень у них с собой…

– Так за кем же следит Алиханов, если Богданова вы уже потеряли? – Найденов показал, что явно не принадлежал к числу людей, которых так просто сбить с толку.

– Все верно, – кивнул капитан, – Валентин ушел, но теперь мы знаем, кто за ним следит.

Подполковник не стал скрывать своей радости.

– Наконец-то, – сказал он. – И кто же?

– Капитан Крымов, – твердо сказал Лукьянов. – Они вели Богданова сегодня, но потеряли…

– Он внушает все больше уважения… Ладно, ладно, значит, они не знают, где он?

– Да, но перед тем как мы пришли сюда, Анвар связался со мной, – сообщил Миронов. – Он сказал, что Крымов, несколько парней из его «маленького гестапо», а также восьмой заместитель президента «Исполина», Козлов, погрузились на машины и двинулись в направлении Ленинградского шоссе, а это может означать, что…

– Что и они туда же, – закончил за него Найденов и добавил: – Извини, что перебил.

Когда Григорий Александрович извинялся, это – его ребята знали превосходно – означало: будет дело. Слово вновь взял Лукьянов:

– Все это происходит на фоне того, что тело господина президента перевезли из морга в конференц-зал главного офиса, а они укатили в диаметрально противоположном направлении. Они, вместо того чтобы рыдать над бренными останками шефа, собрались в дальний путь на ночь глядя! Кроме того, на бирже, как мне только что сообщили, происходит настоящий обвал акций «Исполина» и филиалов, ни Крымова, ни Козлова, похоже, нисколько не заботит. Есть предположение, что главным скупщиком акций (через подставных лиц) является «Каролина», парни, работавшие в ней, имели стычку с Богдановым. Сначала он подрался с одними, а потом, если помните, расстрелял «ауди». В свете последних действий этой фирмы становится возможным предположить, что следили они за ним не в связи с мотивами личной мести…

– Так-так-так… – Найденов покачал головой и продемонстрировал, что и у него имеется «кролик в рукаве»: – Как вы думаете, кто сдал нам господина Кральковича?

В шесть часов утра домой подполковнику позвонил неизвестный и сообщил, что персона, совершившая убийство председателя Русской национальной партии, находится там-то и там-то. Одним словом, запросто взял и заложил неуловимого господина Игнифериуса.

– Кто ж его мог сдать, кроме братца родного, Милоша, – пожал плечами Лукьянов.

Мнение, высказанное им, было, что называется, общим. Ясно же, еще римляне говорили: cui profuit? То есть – кому выгодно?

– А вот и нет, – как-то по-мальчишески подмигнув коллегам, заявил подполковник. – Кое-кто другой. Этакий мистер Икс… в тылу врага. – Продолжая испытывать терпение подчиненных, Найденов загадочно улыбался. – Он нам факс прислал, любо-дорого прочесть, но это уже не нашего ума дело – на самом высоком уровне разбираться будут с исполнителями наполеоновских идей господина Шаркунова. Про «эликсир счастья» слышали?.. А про «Joy plus»?.. Нет? Ну так услышите, а сейчас… Внимание…

Подполковник вытащил из верхнего ящика стола папку, которую протянул Лукьянову. Он взял ее и, едва перевернув обложку, уставился на лицо, как бы подмигивавшее ему с фотографии. Миронов, также успевший сунуть нос в документы, вслед за капитаном поднял удивленный взгляд на начальника.

– Ни себе хрена! – воскликнули они хором.

– Вот и я говорю, – согласился Найденов. Он, совсем уже как фокусник, выложил все из того же стола пакетик со связкой ключей. – А это вот сегодня курьер принес от другого адресата… Не стану томить душу, ключики от «мерседеса» господина Шаркунова, отправитель – Илья Сергеевич Иванов.

CIX

Единственная в компании женщина, ободренная галантным обхождением дяди Степы, как она назвала его (французу это понравилось, он широко и искренне улыбнулся), чувствовала себя отлично. Выпив превосходного коньяка, она не стала скрывать симпатий к тюремщику. «Мне за семьдесят, мадемуазель, – сообщил он с грустью. – Увы». Наталья совершенно искренне призналась: «А я думала, что вы еще не на пенсии…»

Старик поблагодарил ее. Галантный француз – которого, как выяснили пленники неведомого «Хардлайна» в процессе совместного распития мартеля (подобные мероприятия, как известно, сближают), звали Этьен д’Ибу, – не соврал.

Дело шло к вечеру, когда железная дверь в узилище отворилась и на пороге появился мужчина, приблизительно ровесник Натальи.

– А вы кто? – спросила женщина, отчего-то огорчившаяся, что не увидела Этьена.

Мужчина не ответил, положив на стол сумку, очень похожую на планшет, которыми пользовались летчики в Отечественную войну, он достал оттуда два маленьких свертка и пластиковую папочку, которую и протянул Наталье.

– Тут паспорт, билет на теплоход, некоторая сумма в долларах США, – прогундосил он, как пономарь. – Берите…

– Южная Америка? – проговорила Наталья и, вытаращив глаза, уставилась на документы, которые вынула из полиэтилена.

– Ну вы же хотели куда подальше? – пояснил мужчина. – Теплоход английский, «Silver Moon» называется.

Даже скромных познаний Наташи в английском хватило, чтобы понять – ее отправляют на… Луну. Вот уж ничего не скажешь, как изволили пожелать, так и…

– А где Этьен, в смысле Степан?

Гость протянул конверты Лёне и Кириллу:

– Тут баксы, а батька что… Он на разборку поехал с друганами, а мне вас поручил, Арсена взял, хоть тот и налажал, а меня…

– Какой батька? – спросили хором и Наталья, и Кирилл с Лёней. Мужчины уставились на пачки долларов, которые извлекли из конвертов. – Кто налажал?

– Ну, мой батька. Он что, не говорил? Ну да, он скрытный… вернее, молчаливый, слова не вытянешь, такой… – промямлил «Дед Мороз». – Ну все, в общем, я пошел, остальные вопросы потом. Они вас найдут… Если живы останутся.

– Ты кто?! – отметая неведомого Арсена, который чего-то там налажал (что именно – узналось не скоро), закричала Наталья, увидев, что мужчина двинулся к выходу.

– Вальдемар, ну, Вовик, по-нашему-то…

– А батя, тьфу, отец твой кто?

– Как – кто? – Вовик даже остановился. – Степан Иваныч, ну, Этьен… Ой, вы Наталья? – Вопрос, мягко говоря, выглядел несколько излишним, – предполагать, что данное имя принадлежит кому-нибудь другому из пленников, не приходилось. Женщина кивнула, а Вальдемар сообщил: – Батька велел сказать, что вам привет, он будет рад, нет, польщен… – слово смутило Вовика, – да, польщен, если вы разрешите ему проводить вас до трапа теплохода.

– Я… Я с удовольствием… – пробормотала Наталья. Она была бы не она, если бы не заявила в свойственной ей манере: – Да, пусть он хоть и до Южной Америки меня провожает… Ой… Ваша мама, наверное…

– У нас мамы нет, – проговорил Вовик просто без какого-либо сожаления. – Она умерла, когда меня рожала… Меня батька потому и не любит… Ладно, я тут наболтал опять лишку… Все, пошел.

Прежде чем кто-либо успел спросить его о чем-то, Вовик исчез.

Дверь он не запер.

СХ

Давно остался за спиной пост у выезда на МКАД. Илья чувствовал себя великолепно, правда, немного смущало то, что номер на «его» машине сменили (он заметил это только потому, что предыдущий знак состоял из четырех цифр, а нынешний из трех), кроме того, в бардачке лежали водительские права на имя Ивана Ильина с фотографией Иванова, техпаспорт и доверенность.

Подобная заботливость ничуть не радовала Илью, получалось, что его все еще ведут. Хотя…

«Они могли проделать это ночью, – подумал Илья. – Пока спал я и… Логинов. Интересно, менты уже, наверное, ищут его, охрана-то ведь его впускала к Олеандрову. – От подобных размышлений Иванов немедленно повеселел. – Да, господину шуту гороховому сейчас очень даже не до меня!»

Такого прилива жизненных сил Илья раньше не чувствовал. Ему было просто хорошо и не до сумасшествия, как в те моменты, когда он помогал людишкам отправляться на тот свет, когда, силясь разорвать динамики, наполняя восторгом и сознание, и душу, всюду царила музыка: «Куин», Штраус, Бенсон или, как в случае с мадам Романовской, Вагнер. Нет, теперь ему просто было хорошо, здорово!

Илья включил приемник. Несмотря на обилие станций на эфэмовеком диапазоне, репертуар поражал однообразием: попса, эстрада, в том числе и отечественная, трудно вообразить себе что-нибудь более убогое, чем подобная жеваная-пережеваная жвачка, «чуин-чуин гам» для сердца и мозгов.

Он настроился на волну «Престиж радио»: тут хотя бы тебя не донимали рекламой никому не нужного дерьма, да и первая же песенка, которой почтила слушателя станция на 101.7 FM, словно бы отвечала собственным мыслям человека в серой «восьмерке» с правами на имя Ивана Ильина.

«Му mama gave me penny to buy some candy, – пела веселым голосом беспечная пожилая (так почему-то думалось) негритянка. – I didn’t buy no candy, but I bought a chewin’ gum»[21]21
  Мама дала мне пенни на конфетку, а я купил жвачку.


[Закрыть]. Из всего нехитрого, как стакан воды, текста Илья понял только то, что, сколько бы и для каких бы целей ни давали героине песенки пенни, никелей и куортеров[22]22
  Никель– монетка в десять центов, к у о р т е р (четвертак) – соответственно двадцать пять.


[Закрыть], она неизменно приобретала жвачку.

Самым забавным здесь был даже не текст, а мотив, чрезвычайно сильно напоминавший известную мелодию, сопровождаемую обычно словами: «Была я белошвейкой и шила гладью, потом пошла в театр и стала… актрисой…»

Со старенького джазка «Престиж» «перепрыгнул» на «Пинк Флойд». Что означали эти слова – «final cut»[23]23
  Смысл этого выражения переводится на русский язык неоднозначно. Можно сказать, что это «последний разрез», «решительный шаг», даже «последний дубль».


[Закрыть]?

Илья задумался: английский в школе давался ему легко, видимо, свою роль играла наследственность – прадед как-никак знал в совершенстве двенадцать языков, да и дед тоже слыл эрудитом; однако самого Илью Иванова (все тот же дед после смерти отца «потерял» вторую часть сложной фамилии Иванов-Никольский) учительница иностранного (как, впрочем, и все другие) называла лентяем и бездельником, и только сверхдоброжелательно настроенный к правнуку профессора человек мог бы оспорить подобное мнение. И все же автор и исполнитель композиции Роджер Уотерс пел так проникновенно, что Илья, как ему казалось, понимал каждое слово и сочетание – «final cut» означало для него последний удар топора, удар, сносящий с плеч голову противника.

Еще в Москве Илья заметил на «хвосте» огромный джип «шевроле» с дополнительными фарами на крыше; такую с другой машиной не спутаешь, да и много ли подобных автомобилей в Москве?

План, составленный Ильей, надлежало осуществить на подъезде к городу Клину, до которого оставалось не более пяти-шести километров: скоро за ним кончалась Московская и начиналась Тверская область.

Он остановился. Минут десять ушло на то, чтобы произвести необходимые манипуляции с «жигулями», завуалировав их под мелкий ремонт, затем выбрать жертву – водителя старенького «москвича». Сердобольный дурень остановился, не подумав о возможных последствиях. Они же оказались для него весьма неожиданными и довольно печальными.

– Сломалось-то что? – спросил водитель «москвича», выходя из машины.

– Да вот видишь, – простецки и даже немного глуповато улыбаясь, проговорил Иванов, – не заводится. – Он подвел мужичка к поднятому капоту, как раз когда сзади вид предполагаемым шпикам перекрыл тягач «сканио», тянувший огромный трейлер. – Черт его знает, стала, и все.

– Ты чего? – Мужик, который деловито протянул руки к какой-то детали, удивленно повернулся, почувствовав, как что-то уперлось ему в бок. Увидев револьвер, мужик, казалось, удивился, но не испугался. – Ты че, парень, спятил?

– Не надо ничего трогать в моторе, здесь все в порядке. Давай-ка сюда ключики от твоей тачки, – улыбаясь одними губами, попросил Илья, – да побыстрее. – Я спешу.

Дуло револьвера перестало упираться в бок мужику и на мгновение окрасилось яркой вспышкой. Грохнул выстрел. Пуля взметнула грязную снегоподобную жижу на обочине шоссе. Водитель «москвича» подпрыгнул как ужаленный.

– Ключи! – бросив взгляд в сторону приближавшегося «сканио», рявкнул Илья. – Следующий выстрел в яйца! – Мы просто поменяемся машинами. Я тебе даю почти новую «восьмерку», а ты мне свой металлолом, потом размахнемся в обратку, я тебя найду.

Мужик трясущимися пальцами вытащил из кармана связку ключей. Он попробовал было отцепить те из них, которые не имели отношения к машине.

– От дома только возьму…

– Не надо! – оборвал его Илья – тягач был уже почти рядом. – В Клину станешь возле горкома, понял?! И жди!

«Черт побери! – подумал Иванов. – Ловко я! В каждом городе есть, вернее, был горком КПСС, и все знают, где находится здание».

– По-о-онял… – проблеял владелец «москвича». -Ты мент?

– Я Иванов, – твердо и не без гордости ответил Илья, напуская на себя торжественно-надменный вид. – Я убил кучу народу, зверски убил, некоторых пытал перед смертью… – Схватив ринувшегося было к водительской дверце мужичка за плечо, Илья объяснил: – Придется с другой стороны, «командирская» снаружи не открывается. Ключ в замке. Быстро, быстро давай! И смотри мне! Я буду сзади… Пошел!

«Восьмерка» стартовала, как раз в тот момент, когда Иванов повернул ключ в замке зажигания, мимо, сотрясая асфальт, протащилась длинная туша огромного фургона.

Развязка наступила через пять минут. Все произошло так, как предполагал Илья или даже лучше: на въезде в город у поста ГАИ владелец старенького «москвича» решился на отчаянный поступок: заметив милиционера с автоматом, он подкатил прямо к нему, открыл левую дверцу и попытался выйти из машины, но путь ему преградила толстая проволока, натянутая вдоль всего дверного проема.

Он не успел понять, для чего владельцу понадобилось уродовать машину (Иванов безжалостно проделал дырки в металле корпуса, чтобы закрепить проволоку), и решить, что же лучше – перелезть через преграду или выбраться тем же путем, которым он и попал в салон «жигулей». Хозяин старенького «москвича» заметил на асфальте какой-то странный предмет, выпавший из «восьмерки», когда открылась дверца.

Ужас пронзил сознание бедняги, теперь он понял, что за странная жесткая и явно неуместная штуковина выпирала из-под сиденья. Выбраться времени не осталось, – граната, которую Илья заботливо устроил в специально подготовленное углубление под чехлом сиденья, освободилась от чеки, вырванной привязанной к дверце веревкой.

Через пятнадцать минут, миновав гаишников, заливавших из огнетушителей «восьмерку» и суетившихся возле раненого товарища – сержанта-автоматчика, – Илья, довольный жизнью, бросил ненужный «москвич» в унылом грязном дворике и на автобусе отправился на железнодорожный вокзал. Спустя полчаса он с удовольствием разглядывал из окна электрички проплывавший за окнами ландшафт.

СХІ

Уже давно минула полночь, когда священник церкви Святого Георгия почувствовал, как усталость длинного дня тяжелым грузом придавила его плечи. Острые локти, опиравшиеся на отполированную временем поверхность некрашеного стола, стали разъезжаться, густая дрема теплым, пропахшим старыми запахами одеялом укрыла Питера Мартинсона.

Видения ада одолевали священника. Сатана старался запугать его. Бородатые люди на ладьях-жуках со множеством весел-лапок, глаза воинов сверкали алчным огнем, драконьи головы на носах драккаров были подобны кобрам, изогнувшим шеи перед броском, готовым вместе с хозяевами кинуться в битву. На ладье-флагмане – высокий молодой воин с широченными плечами, с лицом, скрытым украшенным серебряным ястребом шлемом. Видны были лишь пылавшие зеленым огнем глаза сына Одина, казалось, будто викинг смотрел прямо в душу слуге Слабого Бога.

– Как ты можешь быть слугою слуги и рабом раба? – с удивлением молвил просоленный потом и морем храбрец. Питер Мартинсон знал – это Эйрик, Эйрик Бесстрашный. – Не лучше ли тогда стать диким зверем, пить кровь того, кого удастся поймать, а потом, если не доведется пасть в драке с себе подобными, с приходом немощной старости, без страха и сожаления дожидаться смерти под высокой сосной или древним дубом?

Дьявол задался целью смутить слугу Божьего. Ведь именно так, как советовал язычник Эйрик, он, католический священник, и намеревался поступить.

– Отыди, сатана, не искушай! – закричал Мартинсон, и демоны отступили, шипя и возводя хулу на Господа, который не попустил им вцепиться когтями в сердце овцы своей.

Губы Питера шептали безмолвную благодарственную молитву, не к чему кричать – не Богу нужна благодарность, а людям, Он слышит и видит все, даже то, что так и остается невысказанным живущее только в мыслях и в сердце одного раба Его.

Но сон возвращался, и теперь уже воины с красными крестами на пропыленных плащах мчались, взрывая землю копытами могучих дестриеров. Взлетели вверх под небеса перевернутые кресты мечей, вспыхнула на солнце тусклая сталь, чтобы, обрушившись на неповинных монахов, окраситься кровью слуг Христовых.

Падали головы.

Они катились по жухлой траве, точно стремясь убежать подальше от места страшной потехи баронов. Одна из голов показалась чем-то знакомой Мартинсону, жаль только слишком часто она переворачивалась, никак не удавалось рассмотреть лицо, но вот Питер увидел – да это Джон Альварадес, шериф округа! Невероятно. Питер решил как следует всмотреться, но тонкая кожа и рыхлая плоть покинули долговечную кость; перед Мартинсоном предстал голый, обветренный ветрами и омытый дождями столетий череп. Священник положил его на ладонь и протянул руку.

– Дьявол! – воскликнул Мартинсон. – Дьявол!

Череп в руках Питера щелкнул золотыми зубами, сверкнули глаза-изумруды.

– Добро пожаловать в ад, святой отец, – любезно пригласил приятный голос.

Уронив череп, Мартинсон силился осенить себя крестным знамением, но рука онемела. Смех и изумрудный туман наполнили комнату. В убогое жилище священника вошел высокий, статный молодец в длинной зеленой рубахе, роскошные рыжие волосы густыми локонами ниспадали на плечи, а борода под стать им, огненная, торчала пышными клоками. Он улыбнулся и захохотал, точно увидел не Мартинсона, а неведомую зверюшку.

– Ты такой дурак, святой отец, – проговорил великан. – Мой кузен собирался пригласить тебя к себе, ведь ты решил умереть с оружием в руке, но так как по утверждениям христианских попов Асгора, а значит, и нас, его богов, не существует, то нет и Валгаллы; тогда выходит, что мне больше нечего предложить тебе, один лишь ад. Для тебя мир двухмерный, в нем существует только рай и ад да еще эта штука… пургаториум[24]24
  Чистилище.


[Закрыть]. Причем довольно странно, так как у англикан, например, его нет, только рай и ад! Удивительно, как они могут не замечать такого… хм… вместительного помещения. Вот какая штука, получается, что дело опять не в Боге, а в людях, пуще того – в попах!

Рыжекудрый покачал головой, а потом умолк, что дало Мартинсону возможность чуть-чуть прийти в себя. Первое, что сделал Питер, – принялся размахивать руками, пытаясь сотворить знамение, но оно никак не получалось, все время выходило нечетное количество прикосновений – либо три, либо пять, то треугольник, то звезда, словно кто-то водил руку священника.

– Господи, Господи Иисусе Христе, за что ты караешь меня?! – стенал Мартинсон под кислые ухмылки рыжего демона.

– И не надоест дурью мучиться, – грустно произнес он, наконец. – Клянусь остротой клыков моего Фенрира, ты недостоин Валгаллы. Прощай, надеюсь больше никогда не встретиться с тобой.

Видение исчезло, но дьявол не отступил, просто принял другое обличье. Теперь перед не желавшим сдаваться священником, бормотавшим слова молитвы, предстал сам Князь Тьмы, сбросивший земные покровы – страшный уродливый рогач, с телом огромного жука, ослиным хвостом и козлиными копытами.

– Я все равно возьму твою душу! – изрекло существо замогильным голосом, казалось, что говорило и не оно, а сам изумрудный туман, клубившийся вокруг. – Я возьму ее, возьму ее, возьму ее…

– Зачем, зачем ты мучаешь меня?! – не в силах больше сопротивляться видению, взмолился священник. – Чего ты хочешь от меня?

Дьявол захохотал, уставясь на Мартинсона единственным глазом, словно буром, сверлившим насквозь святого отца:

– Ты знаешь, ты знаешь, ты знаешь!

Стены, пол и потолок комнаты ходили ходуном. Вся церковь затряслась в дикой пляске. Стена, отгораживавшая храм от пристроя, рухнула, подняв клубы пыли и известки, проникнувшей в легкие Мартинсона, и сотни маленьких чертиков, выпрыгнув из подполья, схватили и поволокли, как муравьи гусеницу, зашедшегося кашлем священника к алтарю. Они бросили его и исчезли так же внезапно, как и появились.

Питер поднял голову и попробовал встать, но, лишь взглянув на фигуру, возвышавшуюся перед ним, остался коленопреклоненным. Человек в долгих белых одеждах, лица которого не было видно, простер узкую руку Над Мартинсоном, и благодать снизошла на измученного служителя Божьего, наполняя свежестью истерзанную в неравной схватке душу.

– Спасибо тебе, Господи, – проговорил священник, опуская глаза, пряча лицо, – слезы текли по его щекам. – Спасибо тебе за то, что спас слабого в вере, недостойного слугу, нерадивого раба твоего!

Иисус – от кого еще могла исходить столь великая сила? – повел себя странно. Он не стал утешать Мартинсона, а спросил:

– Так ты раб мой?

– Да, Господи, все мы рабы твои, – проговорил Питер и, вновь взглянув на Иисуса, похолодел: на Мартинсона, усмехаясь, смотрел не кто иной, как Маккой.

В руках Бладэкса сверкнула секира.

– Ты, глупец, думал, что черти могут привести тебя к Господу? Ха-ха! Как бы не так, подыхай, жалкий сын портовой шлюхи, ты не заслужил ничего! Прими смерть раба! Сдохни на коленях!

Мартинсон закрыл лицо руками, чтобы не видеть, как тяжелое лезвие секиры устремилось к нему. Смех Джеффри Маккоя, вздымавшего к куполу и вновь обрушивавшего на священника, а вместе с ним и на всех овец Господних страшное оружие, покрытое свежей, капавшей на церковный пол кровью, сотрясал своды здания Божьего храма, громовыми раскатами разносился над долиной, сто крат усиливаясь, наполнял собою весь белый свет. До восхода солнца оставалось совсем немного.