Текст книги "Прелюдия (СИ)"
Автор книги: Александр Горохов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
– Печку прибавь. Прохладно как-то – мимоходом бросил водителю «капитан», и тот пошевелил какими-то рычажками на передней панели с таким количеством подсвечиваемых приборов и переключателей, которого я отродясь в автомобилях не видывал.
Печка??? В машине??? Да такие, разве что, только у машин, на которых ездят члены правительства, есть.
Вот только военный городок объехали стороной, рванув прямиком по дороге, ведущей в сторону деревни Непряхино, перед которой и находится полигон. Потом свернули с дороги, и прямо по целине, по ещё задержавшимся с зимы сугробам, уже примятым колёсами, видимо, этой самой машины, попёрли вглубь полигона.
В свете фар показалось место, где след автомобильных шин обрывается. Не доехали до этого места метров десять и остановились.
– Всё, ждём, когда проход откроют, – скомандовал старший, цепляя на голову наушники от железной коробки, установленной на кронштейне перед ним.
Радиоприёмник, что ли?
Водитель двигателя не глушил, только погасил фары, и, скорее всего, именно от работающего мотора в кабину шло приятное тепло.
Я молчал, не зная, чего ждать от незнакомцев, они тоже ни слова не промолвили. Сидели, практически не шевелясь. Только водитель, вынув откуда-то сигарету и вопросительно глянув на «капитана», приоткрыл форточку и чиркнул спичкой, прикуривая.
– А мне-то покурить можно? – подал голос я, «пленный».
– Немного потерпите, товарищ лейтенант госбезопасности. В такой маленькой машине смолить «в два ствола» – это уже для нас, некурящих, перебор. Чуть позже накуритесь.
«Товарищ», а не «гражданин». И по званию, а не по фамилии. Это уже обнадёживает!
Ждать пришлось около получаса, пока впереди, как раз там, где обрываются следы шин, появилось едва заметное голубоватое свечение. И Егоров забормотал в коробочку, которую поднёс ко рту.
– Слон на связи. Мы готовы к переходу. Объект с нами.
Так это, значит, не радиоприёмник, а радиостанция! Настолько небольшая, что её совершенно спокойно можно в одной руке за ручку нести.
Что-то выслушав в ответ, «капитан» кивнул водителю, и тот плавно двинул автомобиль вперёд, к этому пятну голубоватого свечения. А потом я едва не ослеп от яркого света, ещё и отражающегося от лежащего повсюду снега.
Когда глаза у всех немного привыкли к свету, разглядел группу спешащих к автомобилю людей. Да и вообще вся небольшая расчищенная от снега площадка была окружена солдатами, держащими в руках незнакомое оружие. И первое, что бросилось в глаза в их форме после того, как мы все по приказу Егорова вышли из машины, были погоны! Не царского или белогвардейского образца, но всё равно погоны, ассоциирующиеся с врагами Советской Власти.
Пока пытался понять, куда это я угодил, как можно дать отпор захватившим меня в плен врагам, к автомобилю приблизилась группа офицеров во главе с человеком в каракулевой папахе и шинели, на плечах которого были тёмно-синие погоны с двумя лазоревыми просветами и тремя крупными звёздами.
– Полковник Комитета государственной безопасности СССР в запасе Бабушкин, – козырнул этот «золотопогонник», которому, на вид, немногим за шестьдесят. – Я правильно понимаю, что имею честь разговаривать с лейтенантом госбезопасности Воскобойниковым?
– Плохо реквизит подобрали и роли выучили, господа хорошие, – криво усмехнулся я, глядя на эту комедию. – Погоны у вас подполковничьи, а называетесь полковником, что-то про СССР лепечете, а в Советском Союзе ни погон нет, ни какого-то Комитета государственной безопасности.
– В 1939 году, откуда вас временно доставили сюда, действительно, ни того, ни другого не было. Погоны были введены в качестве элемента обмундирования только в 1943 году, а Комитет госбезопасности учреждён ещё одиннадцать лет спустя. И погоны полковника, в отличие от царских времён, с того самого 1943 года выглядят не как чистое, без звёздочек, золотое поле с двумя просветами, а именно с тремя звёздочками и двумя просветами. И, в зависимости от принадлежности к роду войск или виду службы, с полями и просветами разных цветов. Вот, ознакомьтесь с моим удостоверением и, будьте добры, предъявите после этого своё.
У меня голова кругом пошла, когда я рассмотрел удостоверение, в котором датой выдачи значилось лето 1982 года. Действительно полковник, действительно Бабушкин, действительно фотография человека с теми самыми погонами, только лет на десять моложе. И герб СССР на печати в наличии, и эта аббревиатура в отпечатанном типографским способом бланке удостоверения.
– Вы, товарищ Воскобойников, не в апреле 1939 года, а в марте 1994 года. Как работает то, что вас сюда доставило, я вам объяснить не смогу, это даже для меня слишком сложные научные понятия, так что примите это как должное. А чтобы вы убедились в том, что это не какой-нибудь глупый розыгрыш, мы сейчас с вами прокатимся по кое-каким местам хорошо знакомого вам Чебаркульского полигона. Заодно и познакомитесь с тем, о чём нам предстоит дальнейший разговор с вами.
Спустя три часа я, окончательно ошарашенный, стоял всё перед тем же автомобилем, на котором меня доставили в будущее, сжимая в руке плотный пакет с бумагами, вручённый мне полковником Бабушкиным.
– Я не знаю, как вы обеспечите то, чтобы наше предложение попало лично в руки товарищу Берии. Отошлёте фельдъегерем в Москву по каналам Управления госбезопасности или лично доставите на площадь Дзержинского в Москве. Я бы советовал второй вариант. Но к девяти ноль-ноль 11 мая Лаврентий Павлович должен оказаться на том самом месте, где вас переправили в будущее. Ребята, которые вас отвезут домой, пометят его красными флажками. В письме товарищу Берии написано, что не стоит организовывать нам «торжественную встречу» с привлечением войск Троицкого-Магнитогорского полка, но и вы, когда вас будут расспрашивать, не забудьте напомнить об этом. Мы вам не враги, а друзья, хоть наша нынешняя власть и опаскудилась. Потому и друзья, что хотим не участвовать в этом паскудстве, а предотвратить наступление паскудных времён.
Фрагмент 6
11
Лаврентий Павлович Берия, 29 апреля 1939 года
Коба, как всегда в минуты глубоких размышлений, молча вышагивал по кабинету, время от времени поднося погасшую трубку ко рту, но, отвлёкшись на очередной поворот мыслей, снова опуская руку с ней.
– А что ты сам думаешь обо всём этом? – наконец, показал он чубуком в сторону кипы бумаги и фотографий, лежащих на столе.
– Мои эксперты тщательно проверили как снимки, так и письмо, напечатанное не на пишущей машинке, а каким-то из неизвестных нам видов типографской печати. Следов фотомонтажа на фотографиях очень высокого качества, сделанных на фотобумаге неизвестного нам типа, не обнаружено. Состав типографской краски, которым отпечатано письмо, нам неизвестен, бумага, на которой оно отпечатано, нашими специалистами ранее не встречалась. Да вы и сам, товарищ Сталин, видите, насколько она хорошо отбеленная и плотная. По белизне даже превосходит ту, что используется для книг с качественными художественными иллюстрациями. Содержание текста… К сожалению, его проанализировать не получилось: я просто не нашёл, кому из привлечённых специалистов можно доверить столь важную информацию. Полный текст письма известен только нам двоим.
– А этот… лейтенант Воскобойников?
– Он не вскрывал пакет, полученный от полковника Бабушкина, но пересказанное им содержание разговора с Бабушкиным в общем целом совпадает с содержанием письма.
– То есть, контрреволюционный переворот, устроенный самими же руководителями партии и государства, – после очередной задумчивой паузы пробормотал секретарь ЦК. – Если, конечно, верить одному-единственному письму одного-единственного человека, пусть и утверждающего, что он выражает мнения большой группы единомышленников.
– Есть ещё показания Воскобойникова, который успел кое-что услышать от солдат, охранявших технику, которую ему показывали.
– Ты думаешь, если они готовились заранее, они не могли распределить роли и реплики?
Да, товарищ Сталин любит театр и в театральном искусстве разбирается прекрасно. В отличие от меня, которому никак не удаётся вырваться на какую-нибудь постановку: в Москве я меньше года, и всё это время был загружен делами в Наркомате.
– Ты их в чём-то подозреваешь Коба?
– Самое простое, что может прийти на ум, это сведение счётов. Обвинить партийных руководителей чёрт знает в чём и нашими руками не допустить их к власти. Захват какой-то территории и провозглашение её «независимой»? Да, с учётом того, что я видел на фотографиях и прочёл в показаниях твоего лейтенанта, им это не составит труда. И никакой стрелковый полк, рядом с которым они вылезут из другого времени, им не помеха: его просто намотают на гусеницы танков. И перережут одну из важнейших железнодорожных магистралей. Представляешь, какой эффект это будет иметь у империалистов? Но они не сделали этого, хотя имели возможность сделать. Почему? – вслух рассуждал Сталин. – И просят разрешения у нас перейти сюда, в своё прошлое. Не вторглись, поставив нас перед фактом, а просят разрешения.
– Может быть, если их намерения искренни, то просто не хотят кровопролития?
Пожалуй, это самое очевидное. Ведь я же прекрасно знаю, как должны действовать красные командиры, обнаружив неподалёку от места их дислокации неизвестных вооружённых людей и неизвестную боевую технику: уничтожить агрессора любой ценой. Не получится у Троицко-Магнитогорского полка, задействуют всю 85-ю стрелковую дивизию и даже все войска Уральского военного округа. Со временем, конечно, выяснятся намерения «агрессоров», но сколько людей до этого погибнет, можно только предполагать.
– Если их намерения искренни. А если нет?
После разоблачения заговора Тухачевского Коба стал особенно недоверчив к военным. И идущие сейчас в войсках увольнения командирского состава, в ходе которых армия избавляется не только от достигших пенсионного возраста, негодных к службе по состоянию здоровья, запятнавших честь преступлениями и недостойным красного командира поведением, но и скрытых врагов, тому подтверждение. Врагов, на которых имеются соответствующие материалы, конечно, немного, не больше 15% от общей численности увольняемых, но сам факт чистки показателен.
– Как пишет этот Бабушкин, правительство России 1994 года не просто строит капитализм, а полностью и во всём подчиняется указанием американских «друзей». Даже та техника, которую они собрали якобы для передачи нам, собрана лишь благодаря тому, что американцы потребовали её уничтожения. А предатели в правительстве охотно согласились это сделать. И если бы оно, это правительство, преследовало в отношении нас какие-либо… нехорошие планы, то не стало бы возиться с какой-то непонятной группой лиц непонятного статуса, а направило бы регулярные войска. Ведь там, в этом самом Чебаркульском гарнизоне, у них расквартирована целая танковая дивизия.
– То есть, ты Лаврентий, веришь в некую группу частных лиц, которая решила скрыть от властей передачу боевой техники неизвестно кому?
– Бабушкин пишет, что они получили контракт на уничтожение всего этого. А как они его уничтожат, никого в правительстве не касается. Главное – чтобы «американские друзья» зафиксировали, что этого оружия и техники больше не существует.
– «Бабушкин пишет», – передразнил Коба. – А кто такой этот Бабушкин?
– Мои люди уже разыскали семью этого школьника…
– Вот именно, что школьника, который пока ещё даже не предполагает, как сложится его жизнь. Он пишет такое, что в голове не укладывается. Например, то, что на нас в июне 1941 года напала Германия, и её войска дошли до Москвы, Сталинграда и Кавказа. Германия, половина территории которой ныне оккупировано Польшей и Францией, а на второй половине население пребывает в нищете. Напала после того, как захватила Австрию, Чехословакию, Польшу, Югославию, Норвегию, Грецию, Данию, Голландию, Бельгию и разгромила Францию, оккупировав две трети её территории. Ты выяснял, кто такой этот Адольф Гитлер, которого он упоминает в связи с этим?
– Да, товарищ Сталин, – пришлось мне перейти на официальное обращение, видя, что глава партии сердится. – Неудачливый венский живописец, перед Империалистической войной перебравшийся в Германскую империю и с началом войны вступивший в германскую армию. Неплохо воевал на Западном фронте, был ранен, дослужился до ефрейтора. После войны вступил в малочисленную крайне националистическую партию неких Карла Харрера и Антон Дрекслера, вскоре переименованную в Национал-социалистическую партию Германии, которую он возглавил. В 1923 году устроил бунт в Мюнхене, известный как «Пивной путч» и в ходе его подавления погиб. По отзывам людей, видевших и слышавших его выступления, обладал прекрасными ораторскими способностями. Многие считают, что именно благодаря его эксцентричным выступлениям, партия быстро набирала популярность, пока не была запрещена после того самого путча. Люто ненавидел евреев и был помешен на чистоте «арийской крови», считая именно немцев прямыми потомками древних ариев.
– Погиб при подавлении путча… А как ты считаешь, если бы не погиб, то мог бы он со временем стать действительно популярным политиком?
Сложный вопрос. Но если верить тому, что написали подчинённые…
– Пожалуй, смог бы. Позиция его партии очень точно отражала настроения германских обывателей: унижение, которому подверглась Германия по итогам Версальского мира, незаслуженное, репарации и прочие ограничения чрезмерно суровы, в создавшемся бедственном положении немецкого народа виноваты внешние и внутренние враги – британцы, французы и евреи-финансисты и капиталисты, наживающиеся на народных страданиях.
– Значит, смог бы… Что ж, будем считать, что отправной точкой несовпадения истории нашего мира и мира этих людей из будущего могла стать смерть этого венского живописца. Но выяснять, правду ли они говорят, предстоит именно тебе, Лаврентий.
Да я, в общем-то, и не сомневался, поскольку именно мне этот самый полковник Бабушкин назначил встречу на окраине военного полигона близ этого самого села Чебаркуль, о котором я никогда не слышал до появления в моей приёмной лейтенанта Воскобойникова. Проявившего просто беспримерную наглость и напористость, требуя встречи с мной. И если уж сумел добиться этого, то сможет добиться и многого другого.
12
Старший лейтенант госбезопасности Воскобойников, 11 мая 1939 года
Даже не спрашивайте, как мне удалось прорваться на приём к народному комиссару внутренних дел! Такое исполнял, что самого оторопь взяла, когда появилась возможность вспомнить это. А появилась она только на третьи сутки, когда сотрудники центрального аппарата Наркомата дали мне возможность поспать вволю. А до этого – вопросы, вопросы, вопросы. Бесконечные вопросы, время от времени повторяющиеся в той или иной интерпретации. В основном, конечно, вполне доброжелательно относились, но была и пара «накатов» с криком и обвинениями в том, что я завербованный польской «Дефензивой» провокатор. Ну, это тоже понятно, я даже название такого приёма следствия знаю: «добрый и злой следователи». Кстати, обычно этот приём неплохо работает!
Поселили в какой-то квартире под охраной, дали возможность отмыться, побриться, бельишко постирать. А то я после поезда да трёх суток в камере… гм… пованивать уже начал, да и щетина красного командира вовсе не красит. Потом вместе с комиссаром государственной безопасности 1-го ранга товарищем Берией в Кремль отвезли, в приёмную самого товарища Сталина!
Правда, в кабинет нашего Вождя я так и не попал, всё время, пока товарищ Берия там находился, так на стульчике и просидел.
Оставшиеся дни до вылета в Челябинск тоже в той же квартире прожил. А накануне отлёта принесли мне приказ о присвоении очередного звания, старший лейтенант госбезопасности, и удостоверение инспектора Инспекторской группы при Первом заместителе наркома внутренних дел. Ну, и два комплекта петлиц, на гимнастёрку и на шинель, с уже приколотыми к ним положенными по уставу «шпалами».
Об одном только сожалею: толком Москву посмотреть не успел. Сначала в здание Наркомата с поезда торопился, а потом столицу только из окна автомобиля и видел. Ну, и в окошко самолёта, взлетавшего с Центрального аэродрома.
Когда в Чебаркуль приехали, выпросил разрешение забежать домой: Полина-то беспокоится. Уехал срочно в Москву, и ни слуха от меня, ни духа. Товарищ Берия, с которым мы от Челябинска в одном купе литерного вагона ехали, разрешил даже переночевать дома. Главное, чтобы к шести ноль-ноль был, как штык, готов выехать в гарнизон, где в расположении полка народный комиссар и сопровождающие его командиры и заночевали.
Газ-А из штаба полка за мной действительно пришёл в шесть утра. И ехал он по сельским улочкам, уже просохшим за время моего отсутствия, куда медленнее, чем армейский вездеход людей из будущего. Надо привыкать: как мне пояснил вчера по дороге из Челябинска товарищ народный комиссар, мой служебный кабинет теперь будет именно в гарнизоне, поскольку я теперь не начальник районного управления госбезопасности, а личный представитель наркома по связи с теми, с кем он сегодня встретится. И если не будет хватать полномочий инспектора Группы уполномоченных при его первом заместителе, то имею право обращаться непосредственно к нему. Вот как высоко взлетел ты, Ваня Воскобойников!
В гарнизоне из-за прибытия столь высокого гостя, как я понял, очень большой переполох случился. Всё подкрашено, всё подбелено, дорожки свежим песочком подсыпаны, техника по линеечке стоит. Невыспавшиеся, но шальные, готовые бежать, куда понадобится, командиры нервно курят. И пока товарищ Берия, тоже, похоже, до полуночи совещавшийся с командованием полка, не приказал собирать тех, кто ему сегодня понадобится, я тоже отошёл в курилку.
Мужики, с многими из которых я знаком, тут же принялись поздравлять меня с новым званием. За что ещё одну «шпалу» получил, не расспрашивают, но раз я, а не новый начальник районного отдела, присланный Челябинском во время моего отсутствия в селе, здесь, значит, к «какому-то особому событию» имею отношение. Узнаете, ребята. Скоро узнаете, что это за особое событие, если ради него кандидат в члены Политбюро и народный комиссар приехал в наше село. Товарищ Берия упомянул вчера, что гарнизон и полигон теперь объявят особой закрытой зоной со строгим пропускным режимом. А вас ждёт очень интересная служба.
Нарком выехал на место всё на том же Газ-А в сопровождении «полуторки» со всего лишь десятком чекистов, прилетевших с нами из Москвы. Хотя посты красноармейцев по дороге на полигон нам попадались. Я показывал дорогу, сидя в кабине Газ-АА. В том месте, где обрывалась колея, действительно были воткнуты в землю два маленьких красных флажка.
Машины оставили метрах в пятидесяти позади, а бойцы из охраны товарища Берии принялись осматривать местность на предмет отсутствия засады. Всё, как я и предполагал, поглядев на старую траву, из-под которой едва-едва начала пробиваться свежая, зелёная, действительно было чисто. Но, говоря об этом старшему из охранников, настаивать не стал: люди лучше меня разбираются в том, куда следует смотреть и что замечать.
И вот, когда стрелки на моих «котлах» (когда нередко общаешься с уголовным элементом, поневоле от них словечек нахватаешься) встали под прямым углом – короткая на девятку, а длинная на двенадцать – возле окончания следа шин задрожал воздух. Светло, никакого сияния в солнечном свете не видно было, как в прошлый раз, только это слегка колышущееся, как над раскалённой железной крышей, марево.
Ещё раз порадовался тому, какие у меня хорошие часы: за сутки убегают вперёд не больше, чем на минуту. И на этот раз не подвели!
С минуту прошло, и из этого самого марева выползла громадная восьмиколёсная машина с башенкой наверху, из которой торчит ствол крупнокалиберного пулемёта с раструбом на конце, как у «дегтярёва пехотного». Представьте себе картинку: прямо из воздуха, из пустого пространства, выползает этакое стальное чудовище с намалёванными на нижней плите зубилообразного «носа» и бортах крупными красными звёздами. Мы с товарищем Берией стояли чуть в сторонке, и нам было хорошо видно, что за той частью бронемашины, что появляется, ничего нет: только трава, кусты, да ещё не распустившиеся берёзки.
Отъехала в сторону, совершив при этом полный оборот башни, и замерла, демонстративно отвернув пулемёт от нас. А следом, через несколько секунд после того, как она встала, тем же макаром, выполз выкрашенный в такую же зелёную краску похожий на батон автобус с гнутыми передними стёклами, затемнёнными окошками на крыше и сетками на «щеках». Автобус тоже остановился, его двери сложились, как меха у гармошки, и на землю спустился невысокий, коренастый полковник Бабушкин, одетый в форму майора госбезопасности. В сопровождении ещё двоих, в форме майора артиллерии и пехотного майора. В НАШЕЙ форме.
Заметив нас двоих, Бабушкин приблизился и взял под козырёк:
– Товарищ народный комиссар внутренних дел, полковник Бабушкин прибыл для переговоров с вами.
Товарищ Берия был в гражданской одежде, поэтому лишь кивнул.
– Полковник? А почему в форме майора ГБ?
– Пришлось переодеться в форму вашего времени, товарищ Берия, чтобы не смущать ваших подчинённых. А то в прошлый раз лей… старший лейтенант госбезопасности Воскобойников очень разнервничался, увидев на мне погоны. К тому же, моё последнее воинское звание полковника госбезопасности соответствует нынешнему званию майора госбезопасности.
Да, заметил он «лишнюю» «шпалу» в моих петлицах.
Он представил сопровождающих его майоров, а нарком – своего помощника. Ну, а меня Бабушкин уже знал.
– Где предложите продолжить разговор, товарищ комиссар госбезопасности 1-го ранга? Можем ради этого проехать в расположение Троицко-Магнитогорского полка, провести его вот в этом автобусе прямо здесь или в нашей конторе там, в будущем.
Товарищ Берия на пару секунд задумался, после чего спросил:
– Сколько времени вы намереваетесь затратить на эти переговоры?
Бабушкин глянул на блестящие квадратные часы, на которых, как я успел разглядеть в прошлый раз, время отображается не стрелками, а цифрами часов и минут.
– Если с осмотром боевой техники…
– Да, хотелось бы взглянуть.
– Тогда, мне кажется, в четыре часа уложимся. А если с обедом, то к двум часам дня вашего времени вернётесь.
– Кононов, слышал? Моего возвращения раньше двух часов дня не жди.
– Мальцев! – рявкнул полковник, и из открывшегося перед башней справа люка высунулась верхняя часть тела бойца, одетого не в танкистскую, а в пехотную форму. – В следующий раз проход откроется около четырнадцати часов по здешнему времени. Или… э-э-э… Около шестнадцати сорока нашего. Так что бУками в своей коробке не сидите, наводите мосты с товарищами чекистами: вам с ними теперь часто общаться придётся. Только пальбой внимание к себе не привлекать и на открытую местность не выезжать! Знаю я вас: начнёте хвастаться, какое крутое оружие, как здорово палить из него!
– Так у вас не только год и календарный день от нашего отличается, но и время? – удивился народный комиссар.
– Так точно, – кивнул Бабушкин и неопределённо покрутил в воздухе кистью руки. – Какие-то научные константы так сложились, что вы отстаёте от нас на четыре часа и сорок с хвостиком минут.
И тут отстаём! Хотя нет, у нас календарь немного впереди движется: вон, у броневика и автобуса на колёсах явно весенняя грязь, да и когда я ТАМ бывал, у них ещё снег лежал, который у нас почти растаял.
