Текст книги "Прелюдия (СИ)"
Автор книги: Александр Горохов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
Фрагмент 17
33
Юзеф Бек, 10 августа 1939 года
Давить Германию надо срочно! «Правительство» Браухича взялось за дело слишком рьяно, формируя отряды ополчения-фрайкора и присваивая этим подразделениям армейские номера батальонов и полков. А завод «Рейнметалла» в Берлине полностью прекратил отгрузку выпущенного оружия за рубеж, поставляя продукцию на склады рейхсвера.
Скажете, что какое-то там ополчение – не чета польским регулярным частям, с которыми ему скоро придётся столкнуться на поле боя? Как бы ни так! Да, в этих новоявленных «батальонах» и «полках» недостаёт тяжёлого вооружения, даже стрелкового, почти нет артиллерии, но немцы не берут в них людей, не имеющих военного опыта. Только тех, кто участвовал в Великой войне или сражался с нами, когда мы возвращали себе наши исконные земли: Восточную Пруссию, Поморье, Силезию. А уж моральный дух этих плохо вооружённых вояк компенсирует нехватку оружия: они готовы «голыми руками и зубами рвать поляков», как пишут немецкие газеты, цитируя выступления на многочисленных митингах в поддержку военной диктатуры. Именно поэтому надо действовать молниеносно, чтобы горлопанов не успели толком вооружить и свести в боеспособные соединения.
Да, германские генералы даже не скрывают того, что рассматривают именно нас в качестве своих первоочередных врагов. И никакие угрозы со стороны французов на них не действуют: в Париже расслабились, успокоились тем, что они доминируют в Западной Европе, а наиболее промышленно развитые регионы, ранее принадлежавшие Германии, теперь находятся под французским контролем. Франция не только окончательно заморозила строительство укреплений на Линии Мажино, которые после оккупации Рейнской области и Рура велись очень вяло, но и начали распродавать уже построенные и недостроенные бетонные бункеры на ней фермерам под овощехранилища. А армейские подразделения, которые должны были занять эти укрепления в случае угрозы возникновения боевых действий с Германией, расформировали.
Поэтому, угрожая, наши союзники, включая англичан, всё же согласились на переговоры с немцами. Как заверил меня французский посол Леон Ноэль, на переговорах правительство Третьей республики будет придерживаться очень жёсткой позиции, требуя отменить решения диктатуры Браухича об отказе от условий Версальского мирного договора, а в случае германской агрессии по отношению к Речи Посполитой исполнит союзнические отношения.
То же самое говорят и англичане. Но всерьёз надеяться на их помощь можно только на море и в воздухе: британская сухопутная армия слаба и малочисленна. Разве что, со временем её могут усилить переброской колониальных войск, которые британцы сосредотачивали в Ираке и Палестине для того, чтобы, когда придёт время, нанести удар по Закавказью и Средней Азии, но для такой переброски потребуется несколько месяцев. А к этому времени, как мы надеемся, с Германией будет покончено.
Да, Генеральный штаб по приказу маршала Рыдз-Смиглы уже разработал план разгрома немцев. Главное направление удара польских войск – на Берлин, два сходящихся клина, один от Щецина, а второй – из района Гожува Великопольского. Это всего 100–120 километров, которые польские кавалеристы и танкисты с боями должны преодолеть не больше, чем за две недели. Вторая группировка будет наступать на Дрезден и Лейпциг на юге, от Нысы Лужицкой и из чешских Судет. Там до первого из указанных городов и вовсе от 40 до 80 километров. Третьей группировке, состоящей преимущественно из подразделений бывшей чехословацкой армии, имеющих на вооружении мощную артиллерию и прекрасные танки ЛТ-35 и ЛТ-38, определено направление движения на Нюрнберг и дальше на запад на соединение с французскими оккупационными войсками в Саарской области. Таким образом эта группировка отрежет от остальной Германии Баварию, этот оплот германского национализма, ликвидировать который можно будет потом.
После взятия Лейпцига центральная группировка продолжит движение на запад в общем направлении на Дюссельдорф, чтобы ещё раз рассечь германские земли, но уже в Центральной Германии. А северная, захватив Берлин, если после этого немцы не сдадутся, повернёт на северо-запад, в направлении Северного моря, имея конечной целью захват Киля, Гамбурга, Бремена и выход к границе с Данией и Голландией.
На этом история единого германского государства закончится. Мы готовы, в лучшем случае, позволить существование под польским протекторатом квази-независимых Баварии и Баден-Вюртемберга. Если их не согласятся присоединить, соответственно, австрияки и французы.
На всю операцию отводится два месяца. Максимум – два с половиной, чтобы к началу зимы мы могли уже быть уверенными в том, что никто не ударит нам в спину, когда мы займёмся подготовкой к войне с Россией.
Конечно, этот военный переворот в Берлине сорвал все наши планы. И после разгрома Германии нам придётся значительное время потратить на наведение порядка на оккупированных немецких территориях, потом заниматься доукомплектованием войск, понёсших потери в ходе этой войны, снова перебрасывать войска на восток. В общем, уложиться к середине лета 1940 года, как мы планировали, не удастся. Придётся отсрочить начало разгрома Советской России на позднюю весну 1941 года.
С другой стороны, время играет на нас. За шестнадцать-семнадцать месяцев, которые остаются у нас до этой даты, польская и чешская промышленность построит ещё больше танков, самолётов и пушек. Они нам понадобятся в походе на Восток.
В том, что такой поход нам жизненно необходим, я убедился во время своей поездки в Москву, когда пытался добиться заключения с Советским Союзом Пакта о ненападении. Прикрываясь словами об обоюдном желании заключить такое соглашение, Сталин и Молотов проявили беспримерную наглость, потребовав от меня увязать его с отказом от наших претензий на Латвию и Эстонию, а также прекратить переговоры о вступлении Финляндии в Конфедерацию Междуморье. Трёхдневные переговоры с ними так и остались безрезультатными, поскольку эти требования абсолютно неприемлемы для Речи Посполитой. Ведь ещё на заре существования нашего возрождённого государства маршал Пилсудский утверждал: «Россия должна перейти в состояние второсортной державы. Польша же, как самое большое и сильное из новых государств, могла бы легко обеспечить себе сферу влияния, которая простиралась бы от Финляндии до Кавказских гор».
Хуже того. Ещё будучи в Москве, я узнал о том, что, как докладывал наш агент в Наркомате обороны, советское руководство приняло решение о резкой активизации инженерных работ на линии укреплённых районов, протянувшихся от Ленинграда почти до Чёрного моря и называемой западной прессой «Линией Сталина». Русские начали строить её ещё в середине 1920-х, и многие из старых укреплений уже серьёзно обветшали. Теперь же приказано не только привести их в порядок, но и серьёзно усилить вооружение многочисленных ДОТов, создать на подступах к ним полевые укрепления для пехоты, обеспечить прикрытие этих укреплений пулемётными и артиллерийскими позициями.
Тем не менее, вернувшись с неудачей в Варшаву, я получил от полковника Юзефа Смоленьского, начальника Второго отдела Генерального штаба Войска Польского, «Двуйки», объединяющей разведку (офензива) и контрразведку (дефензива) доклад о численности и состоянии частей Красной Армии в Белоруссии и на Украине. При общей численности армии на середину февраля нынешнего года чуть более 1 миллиона 900 тысяч человек, численный состав недавно переименованного Западного особого военного округа составляет немногим более 150 тысяч бойцов. Киевского особого военного округа – около 250 тысяч. То есть, в сумме не более одной седьмой части польской армии. Конечно, с началом обострения ситуации на Дальнем Востоке русские провели частичную мобилизацию, но их войска перебрасывались, в основном, именно туда, а не на запад. Так что нападения большевиков на Кресы Всходни ожидать не стоит. Им для подготовки к такому нападению потребуется время, куда большее, чем нам на разгром остатков Германии.
Но превентивные меры принять пришлось. Помимо остающихся в Кресах войск, было объявлено о создании добровольческих ополченческих сил, которые во время операции в Германии будут тренироваться отражать нападение с востока. Конечно, в разгар уборки урожая крестьяне и владельцы хуторов не смогут выделить для этого много людей, но горожан привлечь удастся. А потом и уборка закончится. Кроме того, эти люди, получившие хотя бы минимальные знания тактики и овладевшие навыками владения оружием, после объявления мобилизации накануне войны с большевиками гораздо быстрее станут полноценными солдатами, чем прочие мобилизованные.
Всё решено, и нас уже нисколько не заботит, чем закончатся переговоры германских генералов с нашими союзниками. Осталось лишь дождаться, когда доблестные польские воины будут сосредоточены в тех районах, из которых 1 сентября двинутся на Дрезден, Нюрнберг и, самое главное, на Берлин!
Конечно, мы не должны выглядеть агрессором в глазах Лиги Наций. Поэтому повод для будущей войны будет безупречным: стягивание германских войск к нашим границам и участившиеся в связи с этим обстрелы польской территории плохо дисциплинированными фрайкоровцами-националистами. Мы пока их только регистрируем и практически ежедневно отмечаем в сообщениях Польского телеграфного агентства. До тех пор, пока наши войска не будут готовы начать наступление на вражескую территорию «в связи с угрозой территориальной целостности и суверенитету Речи Посполитой».
34
Михаил Леонтьевич Миль, 17 августа 1939 года
И для меня, и для директора строящегося завода по производству автожиров Николая Ильича Камова, тоже иркутянина, как и я, приказ по Наркомату авиастроения прекратить все конструкторские работы по новым типам автожиров был полной неожиданностью. Казалось бы, только-только принято решение о постройке данного завода, который будет производить недавно принятые на вооружение машины А-7, и вдруг такой оборот… На все наши вопросы, что вдруг произошло, в Наркомате хранили молчание. А сам Михаил Моисеевич Каганович, человек шумный и грубый, по телефону «отбрил» Николая Ильича:
– Когда нужно будет, вас проинформируют обо всём! А пока не лезьте ко мне: мне не до вас!
Наркома понять можно: у него в подчинении сотни заводов, производящих не только сами летающие машины, но и авиационные двигатели и всё, что устанавливается в самолёты. Вплоть до лесозаготовительных предприятий, работающие по всей территории страны, ведь в условиях жёсткой нехватки алюминия на различные детали истребителей приходится подбирать строго определённые сорта древесины. Это в наших перспективных автожирах, не имеющих полноценных крыльев, можно не очень забивать голову такой проблемой.
Для Страны Советов даже самолёты – пока ещё редкость, и в некоторых её районах летящий в небе самолёт видели далеко не все люди, а уж автожир – вообще что-то неизвестное, ассоциирующееся по звучанию с толстым автомобилем. На самом же деле, это такой тип летающей машины, которая держится в воздухе за счёт подъёмной силы, создаваемой не крылом, а вращающимся в горизонтальной плоскости большим пропеллером, автоматически раскручивающимся потоком набегающего воздуха. Отсюда и название, состоящее из двух частей: авто– автоматический, самостоятельный и жирос, круг, вращение.
Я «загорелся» идеей постройки такого вида летательных аппаратов ещё во время учёбы Донском политехническом институте в Новочеркасске, когда узнал о том, что ещё за десять лет до этого первый автожир сконструировал испанец Хуан де ла Сиерва, и начал изучать теорию его полёта. Оказалось, что при ЦАГИ существует отделение автожиров во главе с Камовым. И в ответ на моё письмо Николай Ильич пригласил меня в рамках летней практики поучаствовать в создании первого советского автожира КАСКР-1. Практика дала мне очень много в плане знаний, и по окончании института, заручившись рекомендацией, я сумел убедить комиссию, хотевшую распределить меня на Таганрогский авиазавод, в том, что принесу больше пользы государству, занимаясь автожирами в ЦАГИ.
Наш А-7 взлетел в сентябре 1934 и сразу же заинтересовал военных. Тем, что ему требовалась для взлёта и посадка площадка минимальных размеров: при раскрутке ротора специальным механизмом он, в принципе, мог бы и вообще взлететь без разбега, но при отключении механизма ротор очень быстро терял скорость вращения, а тяговый мотор не успевал придать автожиру горизонтальную скорость, достаточную для автовращения. Так что небольшой разбег всё равно требуется. Посадка? Садиться можно даже с неработающим двигателем, на авторотации, хотя посадка при этом получается довольно жёсткая, и использовать её следует лишь в исключительных, аварийных ситуациях.
Да, с 480-сильным двигателем М-22 машина развивает всего максимальные 218 километров в час, но именно в малой скорости полёта её главное преимущество: военные видят в А-7 не истребитель, а артиллерийский корректировщик и лёгкий бомбардировщик. По их заявкам мы предусмотрели подвеску четырёх стокилограммовых авиабомб (всего же автожир способен поднимать 800 килограммов полезной нагрузки). Это помимо пулемётного вооружения, в которое входит синхронный пулемёт ПВ-1 (авиационная модификация «Максима»), стреляющий сквозь вращающийся винт, и спаренный «Дегтярёв авиационный» на кольцевой турели для защиты задней полусферы.
Потребности в подобной машине составляют сотни экземпляров: не зря же правительство решила строить целый завод для их производства. И вдруг – такое неожиданное решение. Нужно сказать, очень тревожное, если учесть, сколько конструкторов, включая авиационных, подверглись репрессиям на протяжении нескольких последних лет.
Почему такое произошло, стало ясно в середине августа. После вызова нас с Николаем Ильичём на полигон. Бронетанковый. Что само по себе было удивительно: какое отношение имеет к бронетехнике, обычно испытываемой на Кубинском полигоне, наше направление работ?
Оказалось, что никакого. А вызвали нас туда исключительно для того, чтобы продемонстрировать нам, авиаконструкторам, машины, которые не хотели перегонять на Центральный аэродром Москвы из соображений секретности.
Первое, что бросилось в глаза в машинах с несущими винтами-роторами, внешне похожих на автожиры, это отсутствие тянущих винтов. Причём, у одной из машин трёхлопастный ротор был один, а у второй – целых два, расположенных один над другим. Машины явно не новые, что видно даже по окраске. И уже имеющие надписи марок на фюзеляжах – та, что с одним ротором Ми-2, а та, что с двумя Ка-25. Причём, около обеих стояли члены экипажа, одетые в непривычную форму, явно лётную. А встречал нас около машин пожилой чекист в форме старшего майора госбезопасности, принявшийся улыбаться нам, как старым знакомым.
– Очень рад видеть вас, Николай Ильич и Михаил Леонтьевич, рядом с вашими вертолётами.
Мы с Камовым удивлённо переглянулись: название «вертолёт» придумали Николай Ильич и Николай Кириллович Скржинский, но оно так и не прижилось, даже в советской технической литературе чаще употребляется французское слово геликоптер. А работы над подобными машинами ведётся в рамках экспериментов. Но не в СССР, где разработчик серии экспериментальных машин ЦАГИ-1ЭА – ЦАГИ-5ЭА и их бессменный пилот Алексей Михайлович Черёмухин сейчас находится в заключении. Мы же с Камовым разработкой геликоптеров-вертолётов не занимаемся. Кроме того, машины Черёмухина представляли собой просто открытые металлоконструкции из множества перекрещивающихся балок, не прикрытых даже перкалевой обшивкой, а это – явно отработанные, аэродинамически совершенные аппараты.
– Не удивляйтесь, товарищи. Оба вертолёта, Ми-2, «Миль-второй», и Ка-25, «Камов-двадцать пять», совершили первый полёт в 1961 году. Но как получилось, что они оказались в 1939 году, спрашивать меня не нужно. Просто примите это как должное: эти машины являются вашими творениями, но разработанными в будущем. И вам предстоит сделать так, чтобы они появились на свет как можно быстрее. Пусть немного иными, чем эти образцы, поскольку в Советском Союзе ещё нет двигателей, которые в них установлены, и производство которых будет запущено ещё нескоро, нет многих приборов, используемых здесь, но эта техника, адаптированная к современным техническим возможностям, должна взлететь, как можно скорее. Вся техническая документация по обеим машинам будет вам передана в ближайшее время. Как и технические характеристики двигателей, которыми предлагается заменить установленные сейчас на них моторы.
Даже несмотря на то, что это говорил серьёзный человек из очень серьёзной организации, меня не покидало ощущение некой грандиозной мистификации. Особенно – после слов о том, что эта техника из времени, от которого нас отделяет более двадцати лет. А после более подробного знакомства с конкретными экземплярами оказалось, что даже ещё больше.
Тем не менее, обе машины летали! И летали куда более уверенно, чем экспериментальные машины Черёмухина. В чём и я, и Николай Ильич убедились не только с земли, но и «прокатившись» в качестве пассажиров.
Как пояснили лётчики, управлявшие машинами, аппарат принципиально отличаются схемой компенсации реактивного момента (пресловутый закон Ньютона «сила действия равна силе противодействия»), возникающего при вращении несущего винта двигателями. В «моей» машине используется дополнительный винт, установленный в хвосте вертолёта. За счёт изменения параметров его отдачи аппарат имел просто удивительную манёвренность. Да и вообще мог летать буквально в любую сторону: вперёд, назад, боком. В «камовской» реактивный момент компенсируется вращением каждого из несущих винтов в свою сторону: нижний – по часовой стрелке (если смотреть сверху), а верхний – против часовой стрелки. У обоих вариантов имеются свои плюсы и минусы, и, как объяснил старший майор Бабушкин, нам с Николаем Ильичом следует выбрать именно ту схему, ту машину, запуск которой в производство потребует меньше затрат. Конструкторских, сырьевых, трудовых, производственных.
– А двигатель? – напомнил Камов.
– Двигатель, можно сказать, имеется, – кивнул Бабушкин. – Сейчас Аркадий Дмитриевич Швецов занимается доводкой новой модификации мотора М-62, у которого ресурс будет повышен до 1000 часов. Вот их-то пока и придётся ставить на ту машину, которую вы выберете. Решение правительства о перепрофилировании возглавляемого вами завода на выпуск вертолётов вместо автожиров уже принято и в ближайшие дни будет доведено до вас.
Фрагмент 18
35
Владимир Михайлович Бабушкин, 30 августа 1939 года
Ясное дело, Серёжа Кобелев сразу не поверил, что он уже не в 1994 году. И даже пытался мне грозить тем, что меня и людей, которые «взяли» его и высланных для проведения «маски-шоу» в нашем офисе на полигоне, посадят за то, что мы оказали сопротивление законных действий властей и даже захватили «в заложники» представителя ФСК, «прокурорского» и сотрудников милиции. А «прокурорский» и вовсе грозился «пришить» мне и Туманяну создание незаконного вооружённого формирования и даже «вооружённый мятеж».
Да только, когда мы всю эту ораву пешочком отконвоировали в военный городок Троицко-Магнитогроского полка, и они собственными глазами убедились в отсутствии в нём панельных пяти– и девятиэтажек, поглазели на время от времени снующие по пыльной дороге «полуторки» и «трёхтонки», вдоволь налюбовались на красноармейцев и красных командиров в форме с петлицами, собственными ушами услышали «чух-чух-чух» паровозов по Транссибу, кажется, начало доходить, что им сказали правду про 1939 год. Да и поначалу ерепенившиеся менты попритихли.
Развлечение, конечно, было не только для них, но и для аборигенов, впервые увидевших серый ментовской камуфляж и российские флаги на шевронах. Что сразу же вызвало у многих открытую неприязнь: «беляков в плен взяли».
Рядовых бойцов ОМОНа тут же определили на гарнизонную гауптвахту, а их командира в звании капитана и «прокурорского» с Кобелевым отвели в штаб полка, где мне был выделен отдельный кабинет. Пока достраивалось здание штаба «Особого учебного центра», куда потом переселятся командиры этого учреждения, формируемого ударными темпами.
– Ну, что, Сергей Маратович, убедились в том, что вы не в 1994-м, а в 1939-м году? – начал я разговор в присутствии личного представителя Берии старшего лейтенанта госбезопасности Воскобойникова. – Я, конечно, извиняюсь перед вами всеми за то, что вы, в отличие от других, оказались в этом времени помимо своей воли, но уже ничего не изменишь. Вы нам просто не оставили возможности поступить иначе.
– Что значит «не изменишь»? – недовольно буркнул полковник.
– А то и значит, что оборудование, при помощи которого и мы, и вы тут оказались, взорвано, и возвращение в 1994 год теперь невозможно. По крайней мере, в течение ближайших нескольких десятков лет.
– Вы думаете, его невозможно создать заново? Как я понимаю, его создавал Туманян, а направления исследований, которые он вёл до выхода на пенсию, НАМ хорошо известны, – намекнул он на Контору.
– Не все. Тот эксперимент, который подсказал ему возможность такого перехода из одного времени в другое, он объявил неудачным, все расчёты уничтожил, и вёл последующие эксперименты уже вне вашего поля зрения. Чтобы восстановить весь ход его работы, придётся потратить добрый десяток лет. И даже если кому-то удастся заново вычислить те коэффициенты, что вычислил он, то дальнейшие опыты будут бесплодными: межвременной канал доживал последние недели и закрылся бы даже без взрыва оборудования. Хотя, конечно, мы бы его всё равно вам не оставили: вы же разработки Туманяна всё равно американцам за бесценок продадите.
– И вы не боитесь, что нас будут искать? – продолжать «гнать волну» сотрудник прокуратуры.
– Это вряд ли. Вас просто посчитают погибшими при взрыве лаборатории: там же было заложено больше тонны взрывчатки, и вас бы просто разнесло на молекулы, не проведи вас наш человек в этот мир. Кроме того, а какая вам разница, будут вас искать или нет? Напоминаю: вы в 1939 году, и вернуться в 1994-й вам удастся только в том случае, если вы сумеете прожить ещё 55 лет. Но это будет уже совершенно другой 1994-й год, поскольку этот мир очень сильно отличается от того, что вы помните по нашей истории.
«Политинформация», подкреплённая выложенной Воскобойниковым перед последними из прибывших из будущего людьми политической картой Европы, разумеется, вызвала массу скептических, а то и вовсе насмешливых улыбок. Но этого, в общем-то, я и ожидал, поскольку в подобное и я не сразу поверил, когда ознакомился с материалами, полученными Туманяном. Так что завершил лекцию следующими словами:
– Вам всем остаётся либо согласиться на сотрудничество с Советской Властью, либо… Нет, товарищ (или господин?) Харитонов, не лес валить, как вы подумали, а делиться с ней вашими знаниями не совсем добровольно, – предугадал я реплику «прокурорского». – Причём, при добровольном сотрудничестве последуют серьёзные повышения в званиях. Как видите, я теперь не полковник в отставке, а старший майор госбезопасности. Вам, Сергей Маратович, полагается такое же звание, а вам, капитан Оловенцев, петлицы либо старшего лейтенанта ГБ, либо майора войск НКВД. Ну, и вашим подчинённым, в зависимости от звания ТАМ, повышение на одну-две ступени. Но, честно говоря, я видел бы ваше подразделение не в войсках НКВД, а в качестве ядра Отдельной мотострелковой бригады особого назначения, которую всё равно вскоре придётся создавать.
Первым «сдался» Оловенцев.
– С ребятами я, конечно, ещё переговорю. Но если всё это правда, то лично я согласен.
– Я вас не тороплю. По крайней мере, сутки на размышление у вас есть. А чтобы вам не было скучно сидеть на «губе», вам выдадут советские газеты за последнюю неделю. Вы же всё-таки не арестованные…
– Почему так мало? – спросил Харитонов. – Всего сутки…
– Потому что у меня больше времени нет. Завтра нам уже нужно будет выезжать в Москву, и в каком статусе вы отправитесь в путь, зависит только от вас.
Этот «литерный» эшелон заполнили все специалисты, которых мы успели «перетащить» в последние два дня существования прохода между мирами. Те, кто по тем или иным причинам припозднился, поскольку их основная масса перешла в прошлое намного раньше и уже обустраивалась в научных учреждениях, КБ, либо на заводах. Самыми же распоследними, перешедшими буквально за часы, как тот лейтенант, что согласился заманить «группу захвата», были «дезертиры» из Чебаркульской дивизии и сапёры, подготовившие лабораторию Туманяна к взрыву. Да, этих нескольких офицеров, так и не уволившихся со службы, но согласных уйти в прошлое, ТАМ будут искать именно как дезертиров!
Я не зря снабдил омоновцев, эфэскашника и «прокурорского» газетами. Почитать в них было что. Рассказы корреспондентов о красноармейцах, отличившихся в недавних боях в районе Халхин-Гола, международные новости о шагах военной диктатуры Браухича и положении в Германии, угрозы в адрес немцев со стороны Британии, Франции и Польши, информация о безрезультатно завершившихся переговорах польского министра иностранных дел Бека с Молотовым и Сталиным. Заявление Советского Правительства о его отношении к новой германской власти. Ну, и вести с советских строек народного хозяйства.
Честно говоря, из всех пассажиров этого автобуса (был ещё и второй, с сотрудниками следственных органов, включая военное следствие, но они должны были приступить к работе уже после окончания «активной части» «маски-шоу») мне нужен был только Серёжа Кобелев. Которого я знал по Олимпиаде, поскольку его тогда прикрепили к моей группе как специалиста по полякам. Ну, а раз так получилось, что «выдернуть» его одного не представлялось возможным, пришлось забирать всех, кто ехал вместе с ним.
Лаврентию Павловичу в Москве я и представлял в качестве человека, несколько лет занимавшегося агентурой среди представителей «наиболее вероятного противника» СССР-1939. Пусть большинства людей, по которым у Кобелева имелась информация, ещё даже не родилось, но знание истории противостояния западных спецслужб на территории Польши он должен помнить. А это уже очень неплохое подспорье.
Но это бы лишь небольшой эпизод. Основной же нашей задачей с Иваном Степановичем Туманяном, прибывшим тем же «литерным» поездом, было разгребание завалов документации, с которой просто «зашивались» чекисты, среди которых априори имелось не так уж и много технических специалистов. Слава богу, перечень людей, которые помогут разобраться в очерёдности использования знаний из будущего, у Берии имелся, и они уже действовали. Хотя, конечно, споры о том, что «пускать в дело» прямо сейчас, а что «положить в архив», возникали регулярно. Да и полной картины по всему массиву информации не было ни у кого, включая меня с Туманяном. Так что провозились мы с бумагами почти до сентября.
36
Джон Смит, 4 сентября 1939 года
Разгром, устроенный японцам на границе Манчжурии и Монголии, был для нас полнейшей неожиданностью. Ещё 14 июня наш посол Роберт Крейги подписал с министром иностранных дел Японии Хатиро Аритой соглашение о том, что Великобритания признаёт «особые права» этой страны в Китае и гарантирует невмешательство в действия японских оккупационных властей. Японцы, со своей стороны, брали на себя обязательства не предпринимать действий, которые могли бы ограничить британские интересы в Китае. Поэтому Квантунская группировка так смело и маневрировала войсками в конфликте с русскими.
Практически синхронно с нами действовали и «кузены», американцы, продлив на шесть месяцев денонсированный торговый договор с Японией. Это позволило японцам не только возобновить закупки в США стального и железного лома, необходимого для их мартеновских печей, а также бензина и нефтепродуктов, но и армейских грузовиков, а также станков для авиационной промышленности.
Нам было известно, что командование 6-й японской армии наметило на 24 августа крупное наступление, целью которого был полный разгром советской группировки в Монголии. Это позволило бы Японии не просто обезопасить железную дорогу, ведущую к рудным месторождениям, но и, при необходимости, претендовать на другие монгольские территории. И отвлечь дополнительные силы большевиков на восток, подальше от границы с Польшей.
По донесениям японской разведки, русский 57-й корпус вёл себя вяло и явно готовился к обороне, хотя некоторое наращивание сил в его боевых порядках и происходило. И вдруг 15 августа случилось невероятное: красные ударили по японским войскам, ещё не сосредоточившимся для запланированного наступления. Ударили мощно с нескольких направлений.
Рано утром более 150 русских бомбардировщиков нанесли авиационный налёт на японские позиции. Следом началась мощная артиллерийская подготовка с применением множества орудий. Помимо обычных осколочно-фугасных снарядов, красные применил зажигательные, от которых загоралась не только сухая трава в степи, но и деревянные элементы полевых укреплений, а также двигатели и топливо в японских танках. Налёт с применением этих снарядов сопровождался ужасным рёвом, снаряды падали так часто, что японские офицеры оценили количество орудий в залпе в 2–3 артиллерийских гаубичных полка, сосредоточенных в одном месте. А их психологическое воздействие было таково, что часть уцелевших после такого залпа солдат просто сошла с ума. Так что русские танки и пехота, пошедшие после этого в атаку, без труда прорвали первую линию японской обороны.
В первый день русского наступления командование 6-й армии не смогло определить направление главного удара противника и не сумело ничего предпринять для оказания поддержки своим войскам, оборонявшимся на флангах.
Ничего, кроме серьёзных потерь, не дали и попытки нанести ответные удары: советская авиация массировано применяла новейшие модели истребители, в том числе, и для прикрытия собственных бомбардировщиков. Только за два дня воздушных боёв 19–20 августа японцы потеряли более 90 самолётов. Причём, часть их была сбита огнём малокалиберной зенитной артиллерией, подчас ведущей необычайно точный огонь. Да и лётчики Страны Восходящего Солнца жаловались на то, что русские в ряде случаев как будто заранее знали о том, куда и какое количество их самолётов направляется.
Благодаря применению упомянутых зажигательных снарядов, вызывающих панику у японских солдат, к 18 августа русские прорвали оборону на северном фланге сражения, днём позже на южном и к 21 августа завершили окружение всей японской группировки. Пытавшиеся деблокировать окружённых полки японской пехотной бригады не только не смогли прорвать окружение, но и в течение двух дней были рассеяны мощным артиллерийским огнём, включая массированные удары по идущим в атаку пехотинцам теми самыми зажигательными снарядами.
