Текст книги "Полынь-трава"

Автор книги: Александр Кикнадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Взглядом отпустил помощника, положившего на стол две папки – розовую и голубую. Пересиливая себя, нарочито неторопливо распечатал пачку «Пушки», достал толстую и жесткую папиросу, обстоятельно размял ее. Затянулся раз, другой, третий, развязал розовую папку, но тотчас решительно закрыл ее, положив сверху массивную ладонь. Он хорошо знал, какое свидание и с кем ждет его. И хотел, как мог, продлить минуты ожидания.

Заквакал лягушкой красный – самый ближний из шести – телефон. Поднял трубку. Старый приятель – генерал из Генштаба – приглашал на завтрашний футбольный матч.

– Хотя я на твоем месте хорошенько подумал бы, ехать или нет, – не без подковырки произнес голос на том конце провода. – Завтра наши вашим поддадут жару. Но если все же решишь, помни, у меня есть лишний билет.

– Это еще неизвестно, кто кому поддаст, – в тон собеседнику ответил Овчинников. Он обрадовался неожиданному этому звонку и с жаром включился в дискуссию.

Поймал себя на том, что завидует штабисту: «О футболе говорит от сердца. Ясно – все тревоги и перегрузки в прошлом, нормированный рабочий день, воскресенье, как у всех людей, и сон, должно быть, нормальный».

У него, Овчинникова, и у людей его профессии все – в настоящем и будущем. Война закончилась для кого угодно, только не для них. И эти две аккуратные папки – розовая и голубая – как незатухающее эхо войны. В этих папках – сведения о том, сколько вреда причинили бывшей своей родине отступники. Какой могут еще причинить…

Давно опрошены свидетели, закончены судебные разбирательства. Всем четырем вынесены заочные приговоры за предательство и сотрудничество с фашистами.

Их искали долго, терпеливо, искусно.

Преступники, словно по команде, покинули насиженные места – кто в Аргентине, кто в Боливии, кто в Уругвае, чтобы… да, теперь это ясно… решили объединиться. Спелись, слетелись, нашли новых покровителей.

Закончив телефонный разговор, Овчинников веером разложил на столе большие, размером восемнадцать на двадцать четыре, фотографии Уразова, Слепокурова, Завалкова и Матковскиса.

Снимки трех первых были сделаны на фоне хирургического кресла. До операции (эти физиономии были достаточно хорошо знакомы Овчинникову) и после. Нужно было иметь неплохое воображение, чтобы узнать преступников… Матковскис не обращался к этому эскулапу, он был сфотографирован на улице скорее всего из-за укрытия, но тоже мало напоминал того Матковскиса, которого генерал знал по фотографиям обвинительного заключения.

Овчинников вынул из голубой папки три первые странички, окунулся в чтение.

«Уразов Ярослав Степанович. 1902 года рождения. Уроженец Смоленска. Сын полковника царской армии. Служил в армии Деникина и у Петлюры. В годы коллективизации вместе с Завалковым 3. 3. (см. ниже) создал банду, терроризировавшую население. Приговорен к расстрелу, который был заменен десятью годами заключения. В 1940 году бежал. Служа в гебитскомиссариате Смоленска, участвовал в карательных операциях гитлеровцев против партизан и мирного населения. В Смоленском областном госархиве хранится налоговая ведомость, в которой зафиксировано, что Уразов ежемесячно получал 850 рублей. Награжден бронзовой медалью первой степени «За выявление врагов Германии». В марте 1944 года, будучи переведен на работу в Минск, стал одним из руководителей операции «Озаричский лагерь». Стремясь вызвать эпидемию среди наступавших советских войск, гитлеровцы согнали около 50 тысяч человек, в их числе много инфекционных больных, в заболоченное урочище Озаричи Гомельской области, недалеко от линии фронта. От болезней и голода здесь погибло около 17 тысяч человек. Сотрудничал в гитлеровских газетах. Один из авторов декларации «Бацилла большевизма», подписанной группой предателей. Избегая возмездия, в конце 1946 года прибыл в Буэнос-Айрес, приобрел участок земли и занялся фермерством. Установил контакты с русскими и немецкими военными преступниками, создавшими тайную сеть связи, взаимной поддержки и оповещения об опасности. Из Аргентины выбыл неожиданно, в неизвестном направлении.

Завалков Захар Зиновьевич. 1909 года рождения. Уроженец Могилева. Сын кулака. В годы коллективизации за попытку поджога колхозного хлеба был приговорен к пяти годам лишения свободы. Впоследствии привлекался к ответственности за хищения. Организатор вооруженного нападения на государственный музей 28 июня 1941 года. В составе зондеркоманды 7-А участвовал в карательных операциях на территории Могилевской и Гомельской областей. Сообщник Ярослава Уразова. Причастен к выдаче разведгруппы, действовавшей под руководством коммуниста А. А. Притчина в Минске с декабря 1942 года по май 1944 года. Командовал взводом в одиннадцатом охранном батальоне СС, который вел бои с партизанами, уничтожал мирных советских граждан, грабил, сжигал деревни, задерживал и угонял в фашистское рабство трудоспособных людей. Мстя партизанам, взвод Завалкова загнал в баню поселка Птичь Глузского района сорок восемь женщин, детей и стариков. Их расстреляли, а трупы сожгли. После изгнания оккупантов с территории Белорусской ССР Завалков обзавелся фальшивыми документами и исчез.

Матковскис Брониславс Григорьевич. 1916 года рождения. Уроженец местечка Друскининкай (Друскеники), сын владельца гостиницы. Попав в плен, изъявил желание сотрудничать с гитлеровцами. Действовал на территории Орловской области в составе группы тайной полевой полиции ГФП-580. Переодевшись в гражданскую форму, назывался бежавшим из плена советским офицером. Участвовал в расстрелах людей, оказавших ему приют. Выдавая себя за партизана, вышел на связь с бывшим бухгалтером колхоза «Маяк» В. Ф. Демидовичем, попросил помочь собрать сведения о немецких воинских частях, расположенных в соседних деревнях. Демидович и его дочь, медицинская сестра Г. В. Глушакова, передали ему план расположения фашистских гарнизонов. В тот же день Демидович и его дочь были арестованы и впоследствии расстреляны.

Причастен к провалу группы советских разведчиков, действовавших в деревне Доброво. За верную службу отмечен фашистами медалью. Из Орла исчез вместе с отступавшими немецкими частями.

Слепокуров Клавдий Иванович. 1916 года рождения. Уроженец города Камышина. Окончил Камышинский сельскохозяйственный техникум. Весной 1940 года был призван в Красную Армию и направлен в летную школу. Сбит в первом бою. Отобран фашистами из лагеря военнопленных. Обучался на курсах пропаган-дистов Восточного министерства, после окончания которых направлен на работу среди советских военнопленных. Воевал в составе армии Власова, имея чин лейтенанта».

…Овчинников подписал к этой справке несколько строк: «Вышеперечисленные: Уразов Я. С., Завалков 3. 3., Матковскис Б. Г. и Слепокуров К. И., вступив в контакт друг с другом, составили руководящее ядро террористической и пропагандистской организации, называющей себя Русским исследовательским центром».

Каллиграфическим почерком вывел название страны пребывания.

Позади первая половина работы, пусть трудная, потребовавшая много времени, но только первая половина. На решающий рубеж выведены два советских разведчика, которые обязаны, полагаясь только на самих себя, внедриться в центр.

Одного из этих двух разведчиков, Евграфа Песковского, Овчинников знал хорошо. Второго же, Сиднея Чиника, не видел ни разу.

ГЛАВА IV

Услышав в условленный час звонок, Алпатов с видом человека, которого просят, от которого зависят и который сам, в свою очередь, независим в поступках и суждениях, произнес с нарочитым безразличием:

– Ну-те, пожалуй, я мог бы встретиться с вами завтра, скажем, от восьми до девяти в клубе «Аку-Аку». Дело-то у вас какое, срочное или не очень?

– Как вам сказать…

– Хорошо говорите по-русски, господин Шмидт, не чувствую акцента. Но это так, между прочим. А если не столь срочное ваше дело, давайте перенесем встречу на послезавтра, в то же время, там же. Вы найдете меня в сиреневом зале.

– Видите ли, господин Алпатов, дело мое имеет, как бы лучше сказать, конфиденциальный характер. И было бы желательно встретиться не в столь многолюдном месте… может быть.

– Не беда. Познакомимся, посидим, поглядим друг на друга…

В восемь часов вечера Томас Шмидт подходил к переливавшемуся многоцветными неоновыми огнями ресторану «Аку-Аку». Держал в руке трость и был одет как щеголь-провинциал: гамаши на лакированных туфлях с высоким каблуком, только-только начавшие входить в моду брюки-бутылочки, бархатный пиджак, стянутый в талии, рубашка в разноцветный горошек и не, очень гармонировавший с ней синий галстук, уголок такого же платка выглядывал из нагрудного кармана. Внимательно приглядевшись, можно было заметить на ногтях бледный лак. Тщательно уложенная шевелюра, щедро пропитанная бриллиантином, могла бы, подумал Алпатов, вызвать искреннюю зависть столешниковского бакалейщика.

Вошедший источал аромат дорогих духов. Алпатову захотелось обмахнуться платком или салфеткой, но он отложил это на тот случай, если окажется, что Шмидт – стопроцентный проситель и интереса не представляет.

– Садитесь, господин Шмидт, – произнес, приподнявшись, Алпатов, – Всегда приятно встретиться с земляком. Рад познакомиться. Петр Петрович.

– Здравствуйте, Петр Петрович. И я рад нашему знакомству. Томас Генрихович.

– На чужбине постепенно отучиваемся называть себя по имени и отчеству. А какой хороший русский обычай!

– От многого отучиваемся, – произнес Шмидт.

– Европа, а вместе с ней и Америка не чтят, ой не чтят родителей, отцовского слова не признают. А как к старшим относятся? Войдешь в нью-йоркскую подземку, стоит старушенция, еле на ногах держится, а молодой человек, щеки – во, морковного цвета, сидит, жует резинку и смотрит мимо этой старушки, будто ее и нет вовсе. Сколько живу на Западе, не помню случая, чтобы кто-нибудь пожилому человеку место в метро или в автобусе уступил. Сами-то из каких немцев будете? – неожиданно переменил тему разговора Алпатов.

Оглядывая взглядом сердцееда стройную даму с мохнатым мопсом на руках, томной походкой проплывшую мимо столика, Шмидт ответил:

– Из прибалтов.

– А говорите чисто, просто на зависть здешним русским.

– Благодарю, – Шмидт сделал паузу и проводил взглядом продефилировавшую даму. – Мне нужен совет земляка, Петр Петрович. Живу я в сорока милях от Сан-Педро, в маленьком провинциальном городке Кинтане… Слышали, должно быть. Меня побросало по миру… искал тихое пристанище… думал, награда за все, ан нет, места себе не нахожу: один среди чужих снова…

– Почему говорите «снова»?

– В Эстонии меня считали немцем, в Германии фольксдойче, а в Кинтане смотрят, как на пришельца с Луны…

– И о каком деле мечтаете?

– Вот об этом и хотелось бы поговорить с вами. Получить совет опытного человека. Он будет оплачен по всем правилам.

– А приехали из каких мест в наши благословенные края?

– Из Гамбурга.

– Не спешили возвращаться домой в Россию?

– Не спешил. – Шмидт сделал паузу и добавил: – Там бы встретили без оркестра.

– Служили немцам?

– Точнее сказать, у немцев. Меня мобилизовали в сорок втором, перевезли в фатерланд… Я был не лучше и не хуже других. Служил, как требовали немцы. Жить-то надо было как-то… А потом, перед концом войны, – вермахт, опять по мобилизации.

– А чем последнее время занимались?

– Не хочется вспоминать. Обклеивал глобусы в мастерской школьных пособий.

Выпили. Закурили.

– Ну а почему решили, что именно я могу быть полезен советом?

– Соотечественник как-никак. К кому же мне еще обратиться?

– Дельно. А в чьей мастерской служили в Гамбурге?

– «Конрад Ленц и сын». Фирма хоть и старая, но хилая.

– Помните адрес мастерской? Людей, близко знавших вас в войну? Мне лично это, как вы догадываетесь, ни к чему. Но те, к кому я обращусь за советом, а может быть, за помощью, захотят составить… как бы это лучше сказать… более точное представление о вас.

– Я бы мог назвать имена инженеров и мастеров, у которых служил на минометном заводе, хозяина и работников мастерской школьных пособий. Соседей, наконец.

– Дайте на всякий случай несколько фамилий.

Евграф неторопливо назвал имена двух мастеров и начальника цеха, погибших во время бомбардировки, у которых действительно работал Томас Шмидт.

– Дельно. А этот ваш хозяин мастерской?

– Конрад Ленц, Гамбург, Фогельштрассе, семьдесят один. Вы можете только догадываться, как глубока будет моя признательность. Мне важно стать на ноги. Я умею работать, и со мной стоит иметь дело.

– Знаете что, мы с вами не будем сейчас торопиться и искать черного кота в темном подвале. На все нужно терпение и время. Дайте пораскинуть умом. А живете один?

– Как перст.

– Это даже хорошо. На первых порах, разумеется. Ну а теперь… раз уж вы посвятили меня в свои планы. Капитал-то у вас какой?

– Около двухсот тысяч песо.

– Неплохо. С таким начальным капиталом вполне можно открывать дело… если только удастся подобрать компаньонов. Но главное – не торопиться. Я разыщу вас, когда что-нибудь придет на ум.

– Хеллоу, сеньор Шмидт! Сейчас к аппарату подойдет господин Алпатов.

Было слышно, как Алпатов говорил по другому телефону;

– Согласен. Буду. Высылайте самолет девятнадцатого. Предварительно позвоните. До скорого.

После чего в трубке Песковского раздалось воркующее:

– Томас Генрихович, привет и лучшие пожелания. Извините, что не напомнил о себе раньше. Дела и заботы, так сказать.

– Рад слышать, Петр Петрович. Думал, что уже забыли обо мне, – сказал Песковский, а сам подумал: «Интересно, это он правда про самолет или сочинил, чтобы придать себе вес?» – Как можно? У нас, кажется, что-то наклевывается. Что делаете завтра?

– К вашим услугам.

– Со мной будут два нужных господина. Если не возражаете…

– Нисколько.

– Знакомьтесь, – говорит, обращаясь к Шмидту, Алпатов, – адвокат Джозеф Уайт.

Из-за очков смотрит пристально и хитро господин лет сорока:

– Мои комплименты – вызываете доверие с первого взгляда, а это не-ма-ло-важ-но. Считайте, господин Шмидт, что полдела за вас сделали ваши родители… осталась вторая половина, не самая трудная. Я и мой помощник Хорхе Сеговия (легкий кивок в сторону приземистого и длинноволосого метиса с застывшей улыбкой на лице) постарались подыскать вам достойное дело или достойных компаньонов.

– Полагаю, что оба предложения заслуживают внимания, – вступил в разговор Алпатов. – Единственное, о чем я обязан предупредить вас, Томас Генрихович… Адвокат Уайт дает дельные советы, еще никто не жалел, обратившись к нему, но за свои хорошие советы он привык получать хороший гонорар.

– Я думаю, о гонораре мы столкуемся. Я тоже верю впечатлению с первого взгляда, а оно подсказывает мне, что я могу полагаться на господина Уайта.

Проспект, заштрихованный мелким холодным дождем, казался скучным и непривычным. Редкие прохожие с поднятыми воротниками выглядели сумрачными, погруженными в невеселые мысли. Это были люди без теней. Проспект освещался так же ярко, как стадион во время вечерних бейсбольных сражений, и прохожие казались Песковскому участниками абсурдного спектакля.

Компания шла к ресторану «Аку-Аку».

Сели за стол, предварительно накрытый по заказу Евграфа на четверых. Распили первую бутылку бургундского.

– Мне сообщил сеньор Алпатов о вашем капитале и намерениях. Если не ищете компаньонов и хотите повести дело самостоятельно, могу предложить автозаправочную станцию с двумя механическими мойками – обслуживающий персонал три человека, в десяти милях на юг от Сан-Педро, владелец готов уступить за сто двадцать тысяч песо, чистый доход оценивается примерно в тридцать тысяч в год, за четыре года расходы окупятся.

Шмидт вынул записную книжку и начал делать в ней заметки, не перебивая адвоката и лишь время от времени едва заметно кивая головой,

– Что еще?

– Ковровое предприятие на паях. Имеется участок, проект и договоренность относительно поставок.

– Еще?

– Я недоговорил… изначальный капитал восемьдесят тысяч.

– Благодарю, достаточно. Мне, пожалуй, подойдет заправочная станция.

– Тогда встречаемся завтра в моей конторе… Если устраивает вас, в три часа.

– Вполне.

ГЛАВА V

На бензозаправочной станции, приобретенной Томасом Шмидтом, работали трое расторопных малых, знавших в лицо чуть не всех водителей Сан-Педро и его окрестностей. Новый хозяин был в меру строг и в меру дружелюбен, а главное – не требовал делиться с ним подношениями клиентов.

В южных городах люди сходятся быстро. Довольно скоро Томас стал своим человеком в Сан-Педро. Его приглашали на собрания благотворительных обществ, на вечера с лотереями и привлекли к работе в комиссии муниципалитета, занятой благоустройством окраин.

Окраинами в Сан-Педро называлось все то, что выходило за границы шести центральных улиц с двумя площадями, застроенными отелями, банками, многоэтажными административными зданиями, домами богачей… отсюда до самой горы Трех Монастырей тянулись фавелы – поставленные впритык друг к другу покосившиеся лачуги из глины, жести, досок и фантазии. Ни дерева, ни кустика кругом. После частых дождей – непролазная грязь. Раз в три года муниципалитет выделял «владельцам» этих домов краску (ее развозили в огромных цистернах) для того, чтобы в канун праздника Республики слегка оживить мрачный вид фавел.

– Ну и что ты предполагаешь совершить на столь высоком посту члена комиссии, какими делами обессмертить свое имя? – не без ехидства спрашивал Томаса один из новых знакомых – водитель рефрижератора Арнульфо Кавазос, обремененный многочисленной семьей и непостижимым образом сохранивший при этом оптимистический взгляд на мир.

Это был большой веселый человек лет сорока, щеголявший в футболке с изображением карты мира, которая свободно умещалась вместе с Новой Зеландией, Австралией и Антарктидой на его животе, представлявшем собой идеальное полушарие.

Песковскому очень хотелось сказать: «Если бы мне была дана власть, я бы переселил в эти ваши хибарки всех тех жирных крыс – биржевиков, спекулянтов, маклеров, которые обитают во дворцах, а их дворцы отдал бы тем, чьими руками созданы все богатства страны… и открыл школы, в которые могли бы ходить твои дети… я многое бы сделал, дорогой Арнульфо, для тебя и твоих друзей-рабочих… ты не догадываешься, как дико смотреть мне на отживающие порядки отживающего мира и как жаль, что я не могу сказать тебе всего, что хочу».

– На последнем заседании комиссии рассматривался вопрос о строительстве дороги, которая свяжет ваш поселок…

– Э… о чем ты говоришь, сразу видно, что новый человек. Это они тебе и нам голову морочат. Первый раз этот вопрос рассматривался еще лет семь назад. Кому из богачей нужна дорога? Не построят ее никогда. Времени зря на свои комиссии не трать.

– У меня к тебе одна просьба, Арнульфо, если хочешь, чтобы я понимал тебя хоть наполовину, не разговаривай со мной так быстро. Мне и так с трудом дается испанский, а ты как пулемет.

– Если будешь хорошо знать испанский, но разговаривать медленно, в рассрочку, как сейчас, тебя все равно не будут считать своим. Быстро говорить значит быстро думать. Ты свою комиссию брось. А если хочешь доброе дело сделать, помоги лучше моему племяннику Илие, тому, который на мойке работает, сам он тебе говорить не решается, отец у него второй год болеет, а у парня еще четверо братьев и сестер, один меньше другого.

– Илиа славный парень.

– Знаешь, какая у него голова? Учился только шесть лет, а математику знает как профессор. Поговори с ним.

Постепенно расширяется круг знакомств Томаса Шмидта, растут связи. И первый осязаемый результат: Арнульфо совершает на рефрижераторе регулярные рейсы в Боливию. Отвозит первое письмо Сиднею Чинику и привозит первый пакет. Томас говорит толстяку Кавазосу:

– За первые четыре месяца я получил прибыли больше, чем предполагал. Возьми этот конверт. Для семьи Илии. Я постарался, по твоему совету, ближе узнать его, действительно умница. Мы договорились, я перевожу его с мойки на техобслуживание, будет работать по вечерам пять часов, а днем сможет учиться.

– И начнет меньше получать? – не без тревоги спрашивает Кавазос.

– Начнет получать больше.

– Странный ты капиталист. Я, конечно, рад за Илию, только смотри не прогори. А твоя комиссия новую краску презентовала. Об этом торжественно провозгласили газеты. Послал бы ты свою комиссию…

– Вовсе не собираюсь этого делать. Ведь она помогла мне познакомиться с такими людьми, как ты.

И еще. Песковский все ближе сходился с Уразовым и его группой. Тот к нему приглядывался, изучал – скрытно, терпеливо, умело.

Евграф искусно играл роль степенного, преуспевающего дельца, строго следуя плану, разработанному с Сиднеем: прошлое Томаса Шмидта и его сегодняшние взгляды достаточно известны исследовательскому центру. Не он обязан искать доступ в центр. В нем должна быть прежде всего заинтересована группа Алпатова (Уразова).

Наконец Евграф услышал долгожданное:

– Предложение, которое вы сегодня получите, было рассмотрено руководством школы. В ней среди других занимаются русские, никогда не жившие в России. Им было бы небесполезно прослушать курс о нравах, обычаях и порядках в Советском Союзе. Не взялись бы?

– Предложение интересное.

– Если понадобится литература, у нас неплохая библиотека. Сколько вам нужно на обдумывание и подготовку?

– Неделю-другую.

Вред, который приносит каждый новый день существования исследовательского центра, чреват последствиями, которые невозможно предусмотреть. Значит, надо действовать быстро и решительно. Так говорит логика. Но эта логика с изъяном. Логика неумейки, готового с головой броситься в омут. Жизнь научила Евграфа осмотрительности и тому, что главнее ее, – предусмотрительности. Единственное, на что он пока имеет право, – это быстро думать. Но не спешить высказываться. И еще медленнее действовать.

Николай Болдин

«Берег острова Безымянный окаймлен легкой проволочной сеткой в полтора человеческих роста. Наша школа при Русском исследовательском центре готовит специалистов двух главных направлений – тех, кому предстоит работать за пределами Советов, и тех, кого предполагается забросить за «занавес». Некоторые занятия проходят в обеих группах совместно. Другие раздельно. Боевиков обучают предметам, весьма далеким от программы «пропагандистов». Курсы: «стрелковое дело», «шифровальное дело», «радиодело», «каратэ» – ведут инструктора, прошедшие войны и на Западе и на Востоке.

В школе учатся люди в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти лет, хорошо знающие русский. Это, как правило, дети первой волны эмиграции, но есть и несколько перемещенных лиц. Отбор строг. Бок о бок со мной живут русские-англичане, русские-американцы, русские-немцы… молодые люди ярко выраженного, наступательного темперамента, отличающиеся не-многословием. Это – боевики. Руководит ими Брониславм Матковскис. Его девиз – «действовать, чтобы не прокисла кровь».

Для боевиков раздобыты паспорта в сопредельные страны и новое оружие. Пора, о которой с самого начала мечтал Матковскис, наступила.

За последний месяц группа совершила два далеких рейда. У меня нет сомнений, что нападения на советских представителей в Мехико и Буэнос-Айресе, о которых писали газеты, – дело ее рук.

Есть, однако, в исследовательском центре люди, которые не убеждены в эффективности вооруженной борьбы.

Среди них – Шевцов.

Его точка зрения:

«В далекое прошлое уходит время, когда против большевиков можно было бороться с помощью диверсий и бомб. Эти бомбы – один разрушенный мост, пять разрушенных мостов, поврежденные линии электропередач, взорванные водонапорные башни. И все? Надо искать новые современные формы борьбы с коммунизмом, с его проникновением в страны Азии и Африки. Надо сдерживать его распространение с помощью слова, с помощью радио. Это оружие посильней других. Но вещать на Россию имеют право не американцы, не англичане, не немцы, которые хоть и владеют русским, но изучали язык за границей. Путь к русскому сердцу лежит только через слово русского человека, который судит о коммунизме и о советской действительности не по газетам и не по чужим рассказам. Надо, чтобы к микрофону подходили те, кто знает «коммунистическую изнанку». Наша школа, имеющая сфокусированные цели, обязана пользоваться проблемами, недостатками, недочетами красных.

Запад должен вести пропаганду наступательно, нам следует изобрести такое идеологическое оружие, которое било бы по разным целям, охватывало бы все стороны современной коммунистической жизни».

Много лет назад Шевцов начал вести картотеку. Строго по разделам собирает вырезки из советских периодических изданий. Исследовательский центр не скупится на подписку. Поступают районные газеты из Андижана, Ханлара, Владивостока, Таллина, журналы «Огонек», «Крокодил», центральные советские газеты. Все издания выписываются в двух экземплярах. Шевцов охотно знакомит со своей картотекой. На каждой карточке с левой стороны приводится газетный факт, а с правой – его осмысление и комментарий. Этими комментариями все более усердно пользуется радио, которое раз в неделю представляет Шевцову микрофон для получасовой передачи «За железным занавесом».

Ассистент Шевцова – наш новый преподаватель Томас Шмидт. Он рассказывает о том, что должен знать каждый советский человек: о нравах и взаимоотношениях, поговорках и пословицах, стихах и песнях, известных в Советском Союзе с детских лет. Курсу уделяется немало внимания. Организаторы исследовательского центра верят, что настанет время, когда откроется возможность активного проникновения в Советский Союз, и готовят нас к той поре. У нашей группы – все впереди.

…А группа боевиков готовится к новому рейду. Сосредоточенны, молчаливы. Больше чем обычно. Два дня пьют. Им разрешают».

Жизнь не раз ставила Песковского в обстоятельства, которые невозможно было заранее предусмотреть и рассчитать. Поэтому с такой дотошной скрупулезностью старался он (каждый раз, когда получал возможность) рассмотреть ситуации, поддававшиеся прогнозированию. «Если ты так, то он так… А если он так, то как ты?» Проигрывая в уме ту или иную предстоящую операцию, он давал простор фантазии; перебирая ходы, не отбрасывал даже те, которые поначалу казались фантастическими, а потому не заслуживающими внимания. Вспоминал восточную мудрость: «Тибет не отверг ни одной песчинки».

Вот и сейчас сверлила мозг одна мысль, которую следовало бы рассмотреть неторопливо и всесторонне. Обстоятельства между тем такой возможности не давали.

Накануне за полночь ему позвонил Николай Болдин:

– Добрый вечер, Томас, увидел свет в вашем окне, подумал: не спится, как и мне. Не заглянете ли на партию шахмат и чашку кофе?

– Охотно.

Они были знакомы около двух месяцев. Песковский не делал шагов к сближению, но чувствовал, что Николай, человек в общем-то не слишком общительный, питает к нему нечто, отдаленно напоминающее симпатию. Однажды Николай обмолвился: «Живем здесь, как на острове Буяне, день похож на день, все истории пересказаны… Знаем друг друга слишком хорошо, а потому тяготимся друг другом».

Песковский неспешно переступил порог квартиры. Чисто вымытый, пахнущий свежестью пол, по-военному застеленная кровать, стены с едва различимыми непросохшими разводами, которые свидетельствовали о недавней побелке, газеты и книги, аккуратно разложенные на невысокой этажерке, – все говорило о том, что здесь живет человек обстоятельный, любящий порядок. На столе лежала книга избранных партий Ласкера.

– Серьезно увлекаетесь шахматами? – спросил Евграф, взяв в руки книгу.

– Хорошее средство от бессонницы. Есть партии, от которых быстро засыпаешь.

Расставив шахматы, Николай вышел на кухню и вернулся с двумя чашками кофе и бутылкой кубинского рома.

– Хотел бы посоветоваться, Томас. Получил неожиданное предложение и имею ночь на обдумывание. Надеюсь, понимаете, антр ну. Так вот, Алпатов спросил меня, что я думаю… одним словом, собирается привлечь меня к операции «Лима».

Песковский посмотрел вопросительно, давая понять, что первый раз слышит это слово.

– Хотят встретить по всем правилам одну советскую миссию. И, если можно так выразиться, отбить у Советов охоту к проникновению…

– А что за сомнения тревожат юную душу?

– Сказать честно, стрелять приходилось только по мишеням: За себя не боюсь, знаю, если приму решение, рука не дрогнет. Вам-то убивать приходилось?

– Мне нет. Хотя и ходят по белу свету два-три человека…

– Это ваши личные враги?

– Вы недалеки от истины.

– Не отношу себя к впечатлительным людям и все же… Слишком часто думаю о русском народе. Снова русская пуля в русского…

– Это тот случай, Николай, когда трудно дать совет, – сказал Евграф.

– А мне казалось, что советы давать легко… Следовать им трудно.

Песковский спрашивал себя: «Что заставило вдруг Болдина делиться сомнениями? Почему он позволил себе произнести слово «Лима» и расшифровать его? Или пришла пора раскаяния? А может быть, просто шевельнулась элементарная жалость к тем советским дипломатам, которые должны прибыть в Перу в конце месяца? «Снова русская пуля в русского?» Один шанс из тысячи… из многих тысяч, но его нельзя не рассмотреть… Приняв решение не участвовать в операции, он, возможно, хотел сообщить мне об опасности, нависшей над миссией. А если провокация? Если ему поручено известить меня об операции? Предупредив предстоящий приезд миссии в Лиму, а о нем уже известили газеты, я выдам себя.

Но это та информация, о которой я не имею права не известить руководство».

Светает. Колючий и холодный дождь стучится в крышу. Не спится.

Нужны непроверенные ходы, неординарное решение. Быть может, появляется самый ничтожный шанс склонить на свою сторону Николая, но и им нельзя пренебречь. Встретиться снова? Взгляд, выражение лица, случайный жест многое скажут. Может, испытать один из дерзких вариантов? Взять и сказать напрямую:

«Я пришел к вам, не ожидая услышать быстрого ответа, Николай. Но только для того, чтобы дать вам повод задуматься, с кем вы и против кого. Представьте себе: вечер… сорок второй год… Россия. В незнакомый дом входит изможденный человек с рукой на перевязи. Выдает себя за бежавшего из плена советского офицера и просит приютить его. А потом, оправившись, уговаривает хозяина дома, старого бухгалтера, и его дочь помочь ему связаться с партизанами. Но он не хочет приходить к партизанам с пустыми руками и с помощью хозяев составляет план расположения фашистской части. Перед расставанием кланяется до земли и говорит, что до конца жизни не забудет этот дом. А уже через две ночи дом сжигают. А старого бухгалтера и его дочь ведут на расстрел. Человек, который выдавал себя за бежавшего командира, был провокатор Матковскис. Сегодня он именует себя борцом за свободу родины. Узнайте получше и Алпатова… Он причастен к гибели семнадцати тысяч соотечественников в Озаричском лагере, лично замучил и расстрелял более ста десяти человек. Рассказать вам о других? Тоже борцы за торжество справедливости. Надели на себя маски, нашли богатых хозяев и таких легковерных последователей, как вы. Повторяю, я пришел к вам, не ожидая услышать быстрого ответа. Мне хочется, чтобы вы осмыслили все, что услышали. Не сделайте опрометчивого шага. Обращаюсь к вашему разуму. И к вашему сердцу».