Текст книги "В полет сквозь годы"

Автор книги: Александр Беляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Вместе с Лапчинским Хрипин подверг обоснованной критике теорию итальянского авторитета Дуэ о возможности завершения войны только ударами авиации. В то же время он много внимания уделял формированию тяжелых авиационных бригад, тактике их боевых действий в тылу противника.

В 1933 году В. В. Хрипина назначили начальником штаба ВВС, что позволило ему широко, всесторонне при верить теорию боевого применения авиации на многочисленных летно-тактических учениях, маневрах. В свое время Василий Владимирович имел длительную командировку в Европу, где изучал авиационное дело в Италии, Франции, Англии. И это значительно расширило его взгляды.

Что же касается штурманской службы, то Хрипим считал, например, что бомбометание должно быть целиком передано штурманам и изъято из так называемой "огневой" службы. В дальнейшем это было реализовано, и комкора уже волновали вопросы точного выхода на цель, точное соблюдение заданного маршрута, подготовка данных для меткого бомбометания. Он защищал идею применения осветительных бомб в боевых вылетах ночью, добивался повышения скорости и потолка самолетов-бомбардировщиков: при нем были внедрены в части скоростной бомбардировщик СБ, дальний бомбардировщик ДБ-3.

На всю жизнь я оставил хорошее воспоминание о работе в штабе АОН, которая, по существу, была первой ступенью зарождения дальней авиации. Увлекательную творческую работу здесь я мог вести почти три года, одновременно совершив два– дальних перелета в составе экипажа Чкалова.

Глава шестая.

Зовут полярные широты

Неудача Леваневского в полете к Северному полюсу, гибель в том же году на Аляске известного по кругосветным перелетам американского летчика Вилли Поста послужили скептикам поводом для рассуждений о неприступности Арктики. Многие откровенно говорили, что на одномоторном самолете ледовитую пустыню не одолеть. Мы с Байдуковым не разделяли такого мнения. И вскоре после моего возвращения из летной школы Георгий как-то зашел к Чкалову – потолковать о забытом всеми самолете АНТ-25.

– Ну вот, Байдук, и встретились! Где же ты пропадал? – тиская Байдукова в объятиях, приговаривал Чкалов.

– А ты, Валериан, немного изменился, – заметил Георгий.

– Постарел, брат, постарел. Да и что ты хочешь – отец семейства. Пойдем-ка дочь посмотрим.

Посмеиваясь, Чкалов показал свою новую квартиру.

– Живу, как бог... – повторял он, потом участливо спросил: – Ну, а ты как?

– Так себе, Валериан. Разговор есть...

– Ну давай. Что ж не сказал сразу?

– Здесь неудобно – народу много.

У Чкалова действительно было много гостей.

– А у меня всегда так. Люблю, брат, народ, компанию...

Байдуков, согласно кивая головой, думал уже о чем-то другом.

– Ты знаешь, самолет, на котором мы с Леваневским пытались перелететь полюс, сейчас находится в переделке. Ну и что же, мне какое дело? Ведь это ваш самолет.

Георгий опешил, не зная, как подойти к Чкалову.

– Видишь ли, вчера на заводе мне сказали, что АНТ-25 в корне переделан и теперь стоит готовый в ЦАГИ, не находя себе применения.

Ольга Эразмовна, жена Чкалова, настороженно прислушивалась к разговору. Ей явно не нравилась эта тема – она смутно чувствовала опасность, и Георгий, уловив ее недовольный и укоризненный взгляд, умолк.

– – Валерий, тебя же ждут гости, – пыталась оторвать Чкалова жена.

– Ладно, – предложил Чкалов, – пойдем на улицу, Егор, я тебя провожу...

Он заглянул в столовую, предупредил гостей и быстро оделся.

– При женах нельзя вести такие разговоры, будут напрасно волноваться, заметил Байдуков.

– Ясно. Ну, продолжай.

– Значит, самолет есть. Нужны лишь экипаж и разрешение.

– А как же Леваневский?

– Перед отъездом в Америку Леваневский заявил мне, что он намерен лететь на другой машине.

– Ну и что же?

– Тьфу, какой же ты, черт, несговорчивый!

– Как несговорчивый? Ты, Егор, что-то лепечешь непонятное...

– Вот я и говорю – давай-ка берись за это дело, а я помощником и махнем через Северный полюс!

– Эх, и дуралей же ты, Байдук! Так бы и сказал,–оживился Чкалов. Давай твоего штурмана, и завтра же пойдем в ЦАГИ...

Есть люди, у которых на всю жизнь сохраняются лучшие черты детской психики: радость бытия, непосредственность переживаний, свежесть впечатлений, искренность и наивность душевного выражения. Конечно, эти черты у них не в своем первоначальном, подлинно детском состоянии, а в перерожденном или преобразованном виде, но при всем том самая-то суть психологии детства остается в сохранности. Такие натуры в большинстве случаев бывают чрезвычайно привлекательны. Преимущества детской души сочетаются у них с преимуществами зрелого возраста. Опыт лет, налагающий на душу печать серьезности, деловой озабоченности, скрашивается у них незаглохшим предрасположением к очарованию сказок жизни. Мироотношение у них, соответственно возрасту, зрелое, умудренное, а мироощущение – детское, то есть неувядшее, непоблекшее. В их любознательности есть нечто уподобляющееся наивному любопытству ребенка. В напряженной работе мысли просвечивают черты, напоминающие детскую задумчивость.

Вот именно к числу таких натур принадлежал и Чкалов. Свежестью и цельностью души веяло от его обаятельной личности. Детское выражалось у него, так сказать, походя, непроизвольно и очаровательно – в житейском обиходе, в отношениях к людям, к делам, к идеям, в некоторых чертах характера, в навыках и приемах мысли. Он мог по-детски радоваться удачному для него полету и столь же по-детски огорчаться при неудаче.

Люди такого уклада духа всегда в высшей степени ценны, а в особенности в такое время, когда сгущается мгла грядущего...

Валерий, я уже знал, коренной волжанин. Родился в семье котельщика волжских пароходов Павла Григорьевича Чкалова в селе Василево. В этом селе издавна существовал затон – зимняя стоянка речных судов, на которой между навигациями ремонтировались пароходы. Павел Григорьевич и работал здесь мастером по ремонту судовых котлов.

Валерий оказался на редкость крепким парнем. Пудовой гирей он забавлялся шутя. Но хотелось испробовать силы в настоящем деле, самостоятельной работе, и он перешел кочегаром на землечерпалку. Землечерпалка расчищала русло реки Волги на мелях и перекатах, и Валерий видел пользу, которую работа их приносила судоходству, людям.

– Да, без нас ни одному пароходу не обойтись, на мель сядет, соглашался с ним его друг, тоже кочегар, Анфимов.

И вот землечерпалка поплыла в Казань. Парни получили новое задание: расчистить дно около пристани, сожженной белыми, и поискать на дне оружие.

А в голове молодого Чкалова уже роились дерзкие мысли: податься к красным, в какую-нибудь часть, и вместе с красноармейцами сражаться с врагами.

Вот почему, вернувшись в Василево, Валерий все чаще подумывал переменить профессию, чтобы быть поближе к делам Красной Армии. Как-то встретил его дальний родич, сосед по слободке Володя Фролищев.

– И долго ты еще, Волька, кочегарить собираешься? – полюбопытствовал Владимир. – А вот я в Нижнем авиационным механиком работаю.

И рассказал он Валерию о том, что в Канавине, пригороде Нижнего Новгорода, стоит 4-й военный авиационный парк, где ремонтируют и восстанавливают аэропланы.

Валерий решил твердо: еду с Владимиром в Нижний, поступаю в авиапарк, но тут же вкралось сомнение: примут ли? Ведь ему было всего лишь 15 лет...

Шел 1919 год. По стране гремела гражданская война. Наши авиационные отряды на фронте остро нуждались в исправных боевых самолетах. Вот почему, когда Валерий вместе с Фролищевым явились в 4-й авиационный парк, командир охотно согласился принять парня учеником слесаря-сборщика и зачислил его молодым красноармейцем. Валерию выдали обмундирование и поставили "на довольствие с котла".

Так Чкалов сделал в своей жизни важный и решительный шаг. Он приобщился к авиации, которой затем посвятит без остатка всю свою жизнь.

Для начала – ремонт и сборка "фарманов", "ньюпоров", "вуазенов", пока малоизвестных ему самолетов. Нетрудно было постичь искусство заплетать тросы для расчалок, обтягивать поверхность крыльев перкалем, покрывать его защитной краской и лаком.

Занимаясь ремонтом самолетов, Валерий изучал их устройство. В его обиход по-хозяйски входили новые, ранее незнакомые ему слова: фюзеляж, плоскости, стабилизатор, хвостовое оперение, рули поворота и высоты, элероны, лонжероны, шасси, амортизаторы... Перед Чкаловым раскрывалась внутренняя силовая конструкция аэроплана – этой доселе незнакомой машины, обретающей подъемную силу при движении в воздухе.

Аэропланы улетали в боевые отряды, и Валерий, провожая их взглядом, горел желанием поскорее научиться летать. Он все настойчивее осаждал командира авиапарка просьбами перевести его в учлеты. И в 1921 году мечта сбылась: за отличную работу на производстве Чкалов был направлен в город Егорьевск в Теоретическую школу авиации. Это была старейшая русская авиационная школа, основанная еще до революции в городе Гатчина под Петроградом. Во время гражданской войны она была эвакуирована в Егорьевск.

Валерий, обладая отличной памятью и способностями к учебе, схватывал и усваивал все легко и быстро, чем удивлял своих учителей. Пригодились знания по устройству самолета, полученные еще в авиационном парке. Сдавая зачеты и экзамены, Чкалов никогда не получал оценки ниже 10 по существующей тогда двенадцатибалльной системе.

И вот в начале 1923 года Теоретическая школа окончена. Всем ученикам присвоили звание "красного командира". В то время в Теоретической школе никаких полетов не производилось. Для обучения полетам все выпускники направлялись в другие школы.

Школ летчиков у нас было тогда всего две, и обе в Севастополе: одна для сухопутных самолетов, другая – для гидро. Но к 1923 году в городе Борисоглебске организовалась еще одна школа летчиков, для размещения которой были предоставлены кавалерийские казармы. Учебное поле конницы было превращено в аэродром, а конюшни и манежи переделывались в ангары для хранения самолетов.

В Борисоглебскую школу летчиков в 1923 году и был направлен весь выпуск из Егорьевска.

Первая работа учлетов состояла в перестройке одного из манежей в ангар. В ожидании первых полетов Чкалов работал с энтузиазмом. Попутно изучил учебный самолет "авро". Когда формировалась первая летная группа, в нее зачислили только десять человек, в том числе и Чкалова. Так заветное желание стать летчиком все более приближалось к реальности. Он был зачислен в группу инструктора Очнева в отряде Попова.

Лето 1923 года прошло в учебных и тренировочных полетах. После соответствующего количества провозных Чкалов был допущен к первому самостоятельному полету. Он ждал этого дня с нетерпением, ожидали его и инструкторы: они видели, что Чкалов отличается от остальных учлетов особой реакцией, сильным и твердым характером.

В октябре 1923 года, когда вся программа на учебном самолете была закончена, Чкалов в составе лучшей десятки, завершив обучение, был направлен в Москву, в Авиационную школу высшего пилотажа. Там ему предстояло освоить полеты на боевых самолетах. В аттестации Борисоглебской школы записали: "Чкалов являет пример осмысленного и внимательного летчика, который при прохождении летной программы был осмотрителен, дисциплинирован..."

Прибыв в Ленинградскую истребительную эскадрилью, Чкалов продолжал отрабатывать технику пилотирования. Все летчики этого подразделения в совершенстве владели высшим пилотажем, а Валерий летал настолько мастерски, что с полным правом заявлял: "На самолете я чувствую себя гораздо устойчивее, чем на земле". И в самом деле, метрах в пятидесяти от земли он мог пройти в перевернутом полете – вверх шасси, выполнить при этом расчет на посадку, а затем, довернув машину в нормальное положение, точно приземлиться у посадочного знака.

И все же не полет, как таковой, а воздушный бой считал Чкалов настоящим призванием летчика-истребителя. "Высокий воинский дух и желание драться одни только освещают назначение воздушного бойца", – говорил он и настойчиво вырабатывал в себе бойцовские качества.

Как-то Чкалов участвовал в маневрах Балтийского флота. По условиям учений предполагалась высадка десанта, о чем надо было передать на флагманский корабль – линкор "Марат". Но оборвалась радиосвязь. Тогда командование решило доставить вымпел с донесением с помощью авиации.

Дело это было нелегкое. Прежде всего, участвовавшие в учениях боевые машины не рассчитывались для полетов над морем. А тут еще и погода ухудшилась: не на шутку разыгрался сильный шторм, полил дождь – поиск корабля в открытом море в таких условиях казался почти невозможным. Но приказ есть приказ, и, выбирая для выполнения задания двух наиболее опытных летчиков, комэск предложил Валерия Чкалова.

Едва взлетев, боевые машины тут же скрылись в непроглядной осенней мути. Аэродром напряженно замер, ожидая их возвращения. Но время тянулось мучительно медленно. Когда, по расчетам, горючее в баках должно было кончиться, с задания вернулся один летчик. Поиски корабля оказались бесплодными. А Чкалова все не было. Уже сгустились сумерки. Тяжелое предчувствие катастрофы обошло притихшую самолетную стоянку. Вдруг звонок!.. Это к телефону вызывали командира эскадрильи. Летчик Чкалов докладывал, что задание командования выполнено: вымпел с донесением сброшен па борт линкора "Марат".

Как потом выяснилось, Валерий летал метрах на двадцати над бушующим морем и читал надписи на бортах кораблей. Когда обнаружил "Марат", сбросил донесение и, на последних каплях бензина успев дотянуть до суши, благополучно приземлил машину на берегу.

"Не мог же я вернуться, не выполнив задания..." – объяснял он свое решение. И в этом был весь его решительный бойцовский характер, который потом даст право назвать Валерия Чкалова великим летчиком нашего времени.

Но прежде ему предстояло еще пройти немало суровых испытаний. "Так как мои полеты выделяются из других, то это нужно как-то отметить, – с горечью писал он жене Ольге Эразмовне. – И вот отмечают, как "воздушное хулиганство"...

Конечно, неправильно было работу молодого пилота Чкалова окутывать этаким ореолом ухаря, которому все нипочем. Пролететь, мол, под мостом пожалуйста. Разогнать с помощью самолета базар – пожалуйста. Да, случалось; что Валерий мастерски, с блеском выполнял рискованные полеты, но никогда не были они для него самоцелью, погоней за дешевой популярностью. У меня сохранился журнал "Вестник Воздушного Флота" тех лет, где есть любопытная мысль о требованиях, предъявляемых к военному летчику.

"Летчик должен обладать:

1. высоким воинским духом, основанным на гражданской доблести,

2. решительным характером,

3. нервным и быстрым темпераментом,

4. умственным и физическим развитием,

5. виртуозностью в пилотаже,

6. виртуозностью в стрельбе,

7. отличным знанием свойств своей машины и оружия".

Всеми этими качествами летчик-истребитель Валерий Чкалов обладал, можно сказать, в превосходной степени. Возможно, потому достаточно высоки были и предъявляемые к нему требования.

Так, 15 августа 1928 года Чкалов летел по маршруту Гомель – Брянск и решил потренироваться в управлении машиной на малых высотах. Но пошел дождь, летчик снизился до бреющего полета и налетел на телеграфные провода. Машина рухнула, разлетелась на части. Валерий остался жив.

Непомерно тяжелое наказание вынесли тогда пилоту за эту аварию – год тюремного заключения...

И вот, полный сил, энергии, дерзновенных планов, Чкалов оказался в камере-одиночке. "Как истребитель, я был прав и буду впоследствии еще больше прав", – пишет Валерий Ольге Эразмовне.

Однако вернуться в свою эскадрилью Чкалову не довелось. Вскоре его освободили, но уволили из рядов Воздушного Флота. С трудом Валерию удалось устроиться в Осоавиахим.

"Бывший военный летчик.

Истребитель.

Когда-то летал. Сейчас подлетывает на "юнкерсе".

Скучно и грустно смотреть на вас, Валерий Павлович.

Самолет вам не подходит по духу.

Ну, а в общем – катайте пассажиров. И то хлеб!"

Такую вот надпись сделал Чкалов в то время на своей фотографии. И как бы друзья ни просили начальство перевести его в боевую авиацию, ответ был один: недисциплинированные не нужны... Тогда Громов, только что совершивший перелет на самолете "Крылья Советов" но европейским столицам, и Юмашев обратились к Алкснису:

– Мы ведь тоже повинны в тех нарушениях, за которые поплатился Чкалов, но мы похитрее, делаем все, что диктует нам наш молодой темперамент, не на глазах, а поодаль. А Чкалову скучно в части, он полон энергии и во знает, во что ее вылить. Дайте ему настоящую работу летчика-испытателя. Там ему придется голову поломать...

– Вот это, пожалуй, аргумент убедительный, – согласился тогда Алкснис, и Чкалов получил работу испытателя в Научно-исследовательском институте Военно-Воздушных Сил.

Мелкие стычки с отдельными лицами в прошлом, приносившие Валерию много неприятностей, тонули в общем подъеме жизни страны, нашей первой пятилетки, в той динамичной работе летчика-испытателя, в которую Чкалов окунулся с головой.

Подробно ознакомился он вскоре со всеми данными самолета АНТ-25, получил разрешение опробовать его в воздухе и машиной остался очень доволен. Больше всего ему понравилась отменная устойчивость самолета в полете, легкость управления, богатое оборудование. Вместе с Байдуковым Чкалов внимательно изучил маршрут, вник во все подробности испытания и доводки самолета и пришел к твердому убеждению, что АНТ-25 – машина, при некоторых доделках, вполне пригодная к дальнему арктическому полету.

Обуреваемые страстным желанием снять незаслуженное пятно с отличного творения отечественной авиационной мысли, Чкалов и Байдуков решили обратиться к наркому тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе, изложить ему свои соображения и просить разрешения испробовать самолет еще раз в дальнем полете на север.

На просьбу моих друзей Серго ответил, что сам он подготовку к полету разрешить не может, и обещал их свести со Сталиным. Такой случай представился на одном из совещаний в Кремле, куда Чкалов и Байдуков были приглашены как летчики-испытатели.

Во время перерыва они подошли к Серго Орджоникидзе и спросили, как же решен вопрос о дальнейшем беспосадочном полете.

Орджоникидзе ответил, улыбаясь:

– Не сидится вам, все летать хотите... Я сам не возьму на себя разрешения такого большого и сложного вопроса. Я спрошу у товарища Сталина.

И действительно, вскоре он подвел Чкалова и Байдукова к Сталину, Серго представил летчиков и, продолжая улыбаться, сказал:

– Вот все пристают... Хотят через Северный полюс лететь.

Сдерживая улыбку, Сталин попыхивал своей трубкой. Летчики стояли взволнованные и ждали ответа.

– Зачем лететь обязательно на Северный полюс? – спросил он. – Летчикам все кажется не страшным. Рисковать привыкли. Зачем рисковать без надобности? Надо хорошо и подробно все изучить, чтобы наверняка уже лететь туда. Помолчав, внимательно взглянул на летчиков и добавил: – Вот вам маршрут для полета: Москва – Петропавловск-на-Камчатке...

Утром мы собрались в ЦАГИ. Предстояло выбрать командира экипажа. Чкалов долго упирался, но я и Георгий единогласно утвердили его кандидатуру. Мы знали, что в этом человеке помимо воли, ума, мастерства летчика есть замечательное чувство товарищества и доверия к людям, а это – главное в работе экипажа самолета.

В тот же вечер мы распределили обязанности и стали готовиться к полету.

В 1935 и 1936 годах многие из наших летчиков были награждены орденами и медалями. Чкалов за испытательную работу – орденом Ленина. Мою штурманскую и преподавательскую работу в академии отметили орденом Красной Звезды.

После вручения орденов всех нас собрали в ЦДКА – Центральном Доме Красной Армии. В теплой, дружественной обстановке награжденных поздравляли руководители партии и правительства. И вот, выступая, Сталин сказал тогда, что в ближайшее время организуется беспосадочный полет из Москвы на Дальний Восток.

Эти слова ободрили нас и вместе с тем напомнили, что с подготовкой к полету медлить нельзя. Весь экипаж переселился в Щелково.

Прошло более двух месяцев. Мы изучали маршруты, осваивали радио, готовили снаряжение, испытывали самолет.

И вот последний контрольный полет.

Погрузив в кабину АНТ-25 имущество, мы приняли на борт инженера, радиста и поднялись в воздух. Приступили к уборке шасси.

Вдруг откуда-то снизу послышался треск. Все встрепенулись. На доске приборов ни одна сигнальная лампочка не горела. Ось лебедки, поднимающей шасси, не вращалась, хотя рубильник электромотора был включен. Одна нога застыла в полуубранном положении.

Чкалов в это время сидел за штурвалом и набирал высоту.

– Что-то неладное с шасси, – сказал Байдуков подошедшему инженеру. Сигнальные лампочки не горят, хотя сеть исправна. И лебедка не вращается.

– Не понимаю, что случилось, – ответил инженер, направляясь к подъемнику и тросам шасси. Вскоре он вернулся опечаленный.

– Дело плохо. Тросы, возможно, оборвались...

Что делать? Как спасти при посадке машину? Ведь впереди маршрут?.. Столько труда и времени потратили на подготовку – и такая неувязка...

Чтобы легче разобраться в повреждении, Георгий нарисовал схему подъема и выпуска шасси. Затем, сменив Чкалова, сел на заднее пилотское кресло. Я сообщил по радио о повреждении самолета и просил летчиков не подлетать близко: нам некогда было наблюдать за окружающим воздушным пространством.

Инженер тем временем поднял переднее сиденье пилота и убедился в том, что лебедка, поднимающая и выпускающая шасси, повреждена. Тогда Чкалов, разорвав единственный парашют, прикрепил лямки к выпускному тросу и начал тянуть изо всех сил в надежде, что шасси дойдет до переднего положения. Но даже огромной силы Валерия оказалось недостаточно. Натянутый трос и сдвинул левую ногу шасси вперед только на несколько сантиметров. Я с инженером начал было помогать – нога оставалась в прежнем положении.

– А что, если ногу удержать чем-нибудь, когда рывками троса она будет подаваться вперед? – предложил Георгий. – Может быть, мы потихоньку и поставим ее в крайнее положение?

Инженер взял маленький ломик и скрылся внутри левого крыла. С трудом пробирался он сквозь переплет лонжеронов, подкосов. Ломиком пробив крыло, увидел злосчастную стойку шасси. Тогда Георгий закрепил лямки за трос и позвал на помощь меня и радиста.

– Раз, два, взяли! – кричал он, а мы изо всех сил тянули.

Инженер закреплял каждый завоеванный сантиметр троса, пока наконец не вспыхнула зеленым огоньком лампочка левой ноги самолета.

Чкалов радостно крикнул:

– Ребята! Все в порядке!

Только тут мы заметили, что солнце уже скрылось за горизонтом и над лесами ложилась вечерняя пелена тумана.

Мы принялись за вторую ногу шасси – она не двигалась.

Я полез в передний пилотский отсек к Чкалову.

– А что, если попробовать сесть с одним колесом? Помнишь, Валерий, как ты садился раньше? Покажи свое мастерство и на этот раз – самолет будет спасен.

– Ладно, пошли на посадку, – принял решение Чкалов, – а то ночью будет садиться хуже...

Затаив дыхание, ждали мы встречи с землей. Вот мелькнули верхушки сосен. Валерий выключил зажигание. Замелькала трава. Мгновение – и самолет плавно коснулся земли одной левой ногой и хвостовым оперением.

Он бежал ровно, слегка кренясь набок, с каждой секундой замедляя бег. Наконец крыло коснулось земли, и самолет остановился.

Мы вылезли из кабины. Машина была цела. Подломился только узел правой ноги, которую нам в полете не удалось вытянуть.

Конструкторы пообещали исправить поврежденный узел в два-три дня. А под шестерней подъемной лебедки самолета мы обнаружили... сверло – результат чьей-то небрежности.

Наконец все работы закончены. Оставалось уточнить порядок радиообмена с землей. Связь эта была необходима для руководства полетом, она позволяла получить и немедленную помощь в случае вынужденной посадки. Отсутствие же связи, даже при благополучной посадке в малонаселенной местности, а тем более на лед, могло оказаться для нас гибельным.

На самолете стояла специально построенная коротковолновая радиостанция. Ее предварительные испытания показали, что при соответствующей выучке и навыках, пользуясь этой станцией, можно добиться двусторонней связи на несколько тысяч километров.

Главными пунктами связи были Москва и Хабаровск, а две другие земные станции, находящиеся на острове Диксон и в Якутске, должны были дублировать передачи.

Не менее важная задача заключалась в выборе волн, на которых должны были работать станции. Сделать это оказалось совсем не так просто. Огромное количество радиостанций самых разнообразных типов и мощностей, расположенных как на территории Союза, так и соседних стран, непрерывно излучали в эфир различные сигналы. Поэтому нам приходилось выбирать наиболее свободные участки диапазона волн и, кроме того, считаться с их так называемой проходимостью.

Все это повело к установлению особого, строгого расписания двусторонней связи самолета с землей. Самолет был обязан передавать на землю ежечасно сведения о своем местонахождении, о работе материальной части и самочувствии экипажа. Земля же должна была передавать на самолет необходимые сведения раз в три часа.

Мы подробно договорились о содержании радиограмм, которые должны были передаваться на самолет. Каждая радиограмма должна была содержать порядковый номер. Затем следовали оперативные указания, которые для быстроты передачи кодировались двузначными числами; дальше шли сведения о погоде, которую встретит самолет. Эти сведения также кодировались, причем, для того чтобы не затруднять передачу длинными названиями местности, весь район предполагаемого маршрута был разбит на соответствующие прямоугольники, обозначенные цифрами.

Все эти мероприятия значительно облегчили нам в полете связь с землей. А пока, сидя в разных комнатах, мы отрабатывали прием и передачу ключом, добиваясь, с чтобы радиограммы получались достаточно краткими и в то же время содержательными. Этот тренаж позволил нам отшлифовать все шероховатости кода, изучить его настолько, что перед полетом мы его знали почти наизусть.

И вот мы снова в Кремле. В небольшом зале я увидел сидящих за столом членов правительства. В стороне за отдельным столиком сидел Сталин. Он встал, подошел к нам, радушно поздоровался.

Попросив разрешения повесить на стену карту перелета, Чкалов стал подробно рассказывать о том, какими путями можно долететь из Москвы до Петропавловска-на-Камчатке.

Нами были разработаны три варианта. Мы защищали северный вариант маршрут с выходом за Полярный круг. С одной стороны, этот маршрут был удобен тем, что пролегал в районе многочисленных радиостанций Северного морского пути, с другой стороны, выход за Полярный круг в период арктического лета избавлял нас от полета в темноте в течение двух ночей из трех.

Сталин разобрался во всех обстоятельствах каждого предложенного варианта и сказал:

– Летите из Москвы до Земли Франца-Иосифа, оттуда свернете на Северную Землю и пересечете Якутию. От Петропавловска-на-Камчатке надо вернуться на материк через Охотское море к устью реки Амур, а дальше можете продолжать путь до тех пор, пока будут благоприятные условия погоды и хватит горючего.

Когда мы стали уходить, он поинтересовался:

– Скажите по совести, как у вас там, все ли в порядке? Нет ли червяка сомнения?

Мы хором ответили, что сомнений у нас никаких нет.

Представитель Наркомата тяжелой промышленности в это время доложил Молотову проект постановления правительства об организации полета. В проекте был пункт, в котором говорилось, что управление производится с земли с помощью радиостанций: экипажу в случае надобности могут быть отданы с земли те или иные распоряжения об изменении маршрута.

Сталин, услышав об этом, заметил:

– Какое управление с земли? Надо это вычеркнуть.

Мы поняли, что нам во время полета предоставляется широкая инициатива. Вместе с этим повышалась, конечно, и наша ответственность.

Из Кремля уходили радостные, взволнованные, с твердым намерением выполнить трудный беспосадочный перелет.

К вечеру 19 июля все было готово.

Врач, наблюдавший за нами, требовал, чтобы мы укладывались спать. Подъем рано – с рассветом, в два часа. И я слышал, как мои друзья, Валерий и Георгий, посмеивались надо мной:

– Ну, Саша умеет: приказал себе – и уснул, вот характер.

Чкалов завозился на постели, потянулся за трубкой.

– Накуриться нужно, трое суток придется воздерживаться.

– Да, брат, кури, я все выбросил из крыла, ни пачки табаку, – заметил Байдуков.

– Неужели, Егор, все выбросил? Врешь, поди? Наверное, где-нибудь оставил?

– Даю слово... – клялся он.

– Ну да, ведь ты теперь наш доктор! – улыбнулся Валерий и вылез из-под одеяла.

– Знаешь, я думаю взять прокуренную трубку, будем хоть сосать – и то ладно.

До подъема оставалось два часа...

– Валериан, а как думаешь насчет полюса?

– Не разрешат, Егор.

– А если дать радиограмму с Земли Франца-Иосифа: "Просим прямо до полюса"?

– Неудобно. Но на всякий случай карты нужно иметь.

– У нас все приготовлено – и карты, и справочники, и даже расчеты к полюсу.

Чкалов сел на койке, подобрав под себя ноги.

– Пролетим по этому маршруту, экзамен выдержим, тогда уж обязательно разрешат прямо через полюс.

– А всего-то от полюса пройдем в пяти часах полета.

– Верно, почти рядом...

Утро подкрадывалось медленно, расталкивая темноту. На аэродром мы приехали раньше срока, и, когда стало совсем светло, краснокрылый гигант послушно потащился .за маленьким буксиром-тягачом. А в 2 часа 44 минуты 20 июля 1936 года тяжело перегруженный самолет АНТ-25 надолго отделился от Щелковского аэродрома и лег курсом на север.

Георгий сидел сзади Чкалова, по-детски радостно пожимая сильные плечи пилота, хвалил его за хороший взлет.

Итак, прямо на север, к острову Виктория! Какое странное спокойствие на корабле. Чкалов сидит за штурвалом, поглядывая вниз, любуясь красивыми перелесками. Георгий записывает очередную радиограмму. Я ложусь отдыхать. Словно тысячу раз летали мы в такие рейсы – все идет уверенно, гладко, без тени напряжения.

Но это обманчивая видимость. И хотя в нашем небольшом двузначном коде для связи по радио есть фраза "Все в порядке" (по коду – цифра 38), хотя Георгий и я пользуемся ею часто – почти в каждой передаче на землю, однако уже есть сигналы трудностей. При нормальной работе мотора вдруг происходит выхлоп в карбюратор. На фоне ровного гула, к которому ухо привыкает настолько, что и не замечаешь работы мотора, раздается сильный хлопок, значительно превосходящий гул мотора. Начиная с высоты 2000 метров Чкалов начал пользоваться обеднением и подогревом смеси в двигателе. После хлопка он уменьшает обеднение и подогрев и ждет. Хлопков больше нет. Чкалов постепенно доводит обогрев и обеднение смеси до предписанной нормы.