Текст книги "В полет сквозь годы"

Автор книги: Александр Беляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Затем возникло предположение, что, может быть, перед отлетом залили нам избыток горючего и ничего об этом не сказали, Но и эта теория казалась маловероятной. Пока мы занимались этими рассуждениями, Байдуков, пройдя Портленд, набирал высоту и слепым полетом шел в облаках дальше по трассе воздушной линии Сиэтл – Сан-Франциско.

Самолет идет вслепую вдоль трассы воздушной линии, а в кабине еще продолжается спор о количестве оставшегося горючего. Я помогаю Байдукову оценить рельеф местности. Надо срочно набирать высоту, иначе самолет натолкнется на какую-нибудь возвышенность.

Но сейчас мотор работает с особенной четкостью. Его 12 цилиндров и винт поют победную песню. В каждой детали – труд наших рабочих.

Самолет мягко врезается в облачную мглу. Он летит уверенно и твердо. Наберем высоту до 3000 метров и тогда наверняка выйдем из облаков.

Прислушиваемся к сигналам радиомаяка Портленда. Они понятны. Но тут неожиданно появились новые сигналы о том, что наше горючее подходит к концу: в расходном баке стал понижаться уровень бензина.

Если в центральных баках еще остался бензин, то с помощью альвейера можно взять горючее и дополнить расходный бак. Байдуков работает альвейером, но он качает только воздух. Георгий показывает знаком, чтобы Валерий тоже потрудился. Но и это напрасно.

"Может быть, в бензопроводе – воздушная пробка, и при быстрых движениях альвейером бензин все-таки потечет в расходный бак", – подумал я, берясь за альвейер. Но вскоре убедился, что добавить бензин мы не можем. Произошло короткое совещание в облаках на высоте 2500 метров. Просветов еще нет. "Если даже и есть бензин в центральных баках, мы не может подать его в расходный бак. Можно ли лететь дальше?" "Нельзя", – говорит Валерий.

В расходном баке бензинометр достиг уже зеленого цвета. Значит, осталось всего 60 килограммов. Решаем вернуться обратно в Портленд. В 15 часов 41 минуту – разворот обратно, и по радиомаяку, снижаясь, идем к месту посадки. Решаем садиться на военном аэродроме.

В книжке со сведениями об аэродромах смотрю снимки и описания Портленда и Ванкувера. Военный аэродром в Ванкувере легче отыскать по двум огромным мостам через реку. Передаю снимок Валерию и Байдукову. Признаки настолько приметны, что я совершенно спокоен. Байдуков выведет самолет по радиомаяку на реку, а затем по двум мостам найдет аэродром.

Перед посадкой я начал наводить в кабине порядок. Моя низкая обитель, в которой я провел почти три дня, напоминала крохотную комнатку студента, готовившегося к дипломному проекту. На деревянном штурманском столике лежали отточенные карандаши, циркуль, линейка, резинка, треугольники, использованные карты, бортовой журнал и радиожурналы. В глубоких матерчатых карма-пах, вделанных в стенки кабины, помещались инструкции, справочники. Некоторые карты и штурманский журнал могли мне понадобиться для справок в первые,.же минуты на земле. Укладываю их в портфель. Всякую же ненужную мелочь выбрасываю в окошечко.

Газ сбавлен, самолет несется уже низко над землей. Еще мгновение – и моноплан, плавно опускаясь, касается колесами земли. Он быстро катится по мокрой примятой траве, слегка потряхивая длинными остроконечными крыльями, и останавливается в двухстах метрах от границы аэродрома на своих широко расставленных ногах.

Вот она земля! Пусть тяжелый трехлопастный винт еще вращается по инерции, но мы уже на твердой почве, все пережитое за эти дни – позади. Сквозь забрызганное капельками дождя боковое оконце я вижу серо-пепельное небо. Облака низко плывут над мокрыми аэродромными постройками, от которых отделяются какие-то точки. Это бегут к нам люди.

Наконец наш АНТ-25 останавливается около ангара. Я читаю: "Военный аэродром Пирсон-Филд". Георгий выключает двигатели. Полет окончен.

Усталость овладевает мною. Мы пробыли в воздухе 63 часа 16 минут. За это время самолет покрыл по воздуху 11 430 километров. Земной путь – 9130 километров. Однако чувство огромного удовлетворения побеждает ее, вызывая прилив новых сил. Мне даже не хочется вылезать из самолета – хочется продлить приятную минуту сознания выполненного долга перед своей страной и народом.

Валерий, как командир экипажа, хочет первым выйти на землю.

Небритый, в толстой кожаной куртке, черных штанах, в нерповых сапогах, с длинным меховым клином, лихо засунутым под ремень, стягивающий туловище, Чкалов походил на медведя. Тем не менее он ловко пробирался по узкому коридору, протискиваясь между моим столиком, радиостанцией и приборной доской с рычажками и циферблатами.

Я открыл люк. Душный, влажный воздух ворвался в кабину. Валерий вылез через горловину и, держась руками за скользкий, мокрый борт самолета, первым спрыгнул на землю.

Мы с Байдуковым предвкушали удовольствие понаблюдать, как будет Валерий при помощи жестов объясняться с американцами. Из моего окошечка было видно, как он отошел на несколько шагов от самолета и вынул из кармана портсигар. Навстречу ему шли военные и штатские. Вскоре его коренастая фигура скрылась в небольшой группе, но минуты через полторы-две он вновь появился у борта самолета и, постучав широкой ладонью по обшивке фюзеляжа, крикнул:

– Ребята, вылезайте! Нас генерал приглашает к завтраку.

Байдуков и я были немало удивлены таким неожиданным оборотом дела. Мы недоумевающе посмотрели друг на друга. Как же это Валерий сумел так быстро договориться с иностранцами? Но вскоре все объяснилось. На аэродроме присутствовал солдат, поляк по происхождению, немного знавший русский язык. Командующий корпусом и авиационными частями генерал Маршалл захватил его с собой из штаба, когда увидел идущий на посадку моноплан с огромными буквами "1155Н" на крыле.

Я выглянул из люка и сказал Валерию:

– Куда там завтракать, да еще у генерала. Надо побриться сначала, привести себя в порядок.

Но Валерий настаивал на своем. Пришлось вылезти.

Было пасмурно, моросил дождь. В теплом обмундировании мы выглядели неуклюже. Тем не менее появившиеся откуда-то репортеры пожелали нас сфотографировать. Пришлось встать у фюзеляжа самолета. Вдруг вспыхнули прикрепленные к фотоаппаратам лампочки и на мгновение осветили наши небритые, утомленные лица.

Может быть, в самом деле следует поехать в какую-нибудь гостиницу отдохнуть, привести себя в порядок? Я пытаюсь в разговоре с переводчиком выяснить этот вопрос, но тот отвечает:

– Генерал предлагает вам свою машину. У него вы можете побриться ж отдохнуть, – и представляет нас генералу.

Тем временем к воротам аэродрома начали стекаться толпы людей. Многие шли с раскрытыми зонтиками. Автомобили образовали длинную цепь.

Генерал усадил Чкалова и Байдукова в машину, мне предложил сесть вместе с ним в другую, и мы выехали на шоссе.

Вдогонку нам раздалось громкое приветствие:

– Ура русским ребятам! – кричал американский солдат.

Ехать пришлось недолго. Автомобили миновали ворота парка и остановились под навесом, примыкавшим к жилому дому. Мы вышли из машин и направились за генералом в дом. Ставить автомобили в гараж не было необходимости, так как навес выполнял роль гаража.

За короткую поездку я успел рассмотреть генерала Маршалла. Это был высокий сухощавый блондин с обветренным лицом и седеющими волосами – старый вояка. Его заботы о нас были непритворны. Он понимал, что мы нуждаемся в отдыхе, поэтому пусть не сердятся на него военные и штатские Ванкувера, но он не считает возможным впустить посторонних в дом.

Генерал ведет нас в опальную и ванную, приносит бритвы и удаляется в соседнюю комнату звонить по телефону, вероятно докладывать по начальству. Затем он вновь появляется в нашей комнате и на спинку кровати вешает три халата. Но, очевидно, генералу кажется, что одних халатов недостаточно; он оставляет нас и через минуту возвращается, держа в руках три пары туфель. Ему кажется, что и этого мало. Он приносит еще три пижамы. Нам безумно хочется спать, и мы готовы от всего отказаться.

Впрочем, когда-нибудь нужно же сменить наши нерповые сапоги, фуфайки и тяжелые куртки на более легкую одежду.

Через переводчика я даю понять генералу, что мы хотели бы приобрести костюмы. Но по случаю воскресенья все магазины закрыты.

Генерал немного озадачен. Спустя минуту его лицо светлеет, и он говорит переводчику:

– Передайте моим гостям, что я постараюсь их просьбу выполнить.

Направляемся в ванную комнату. Ее стены выложены изразцом, блестят, как в операционной. В углу возвышается постамент с углублением из тщательно отполированного беловато-желтоватого камня. Эта овальная чаша – ванна. Едва успели мы побриться и вымыться после дальней дороги, как в дверях появился переводчик и сказал:

– Кого-нибудь из экипажа просят к телефону. Из Москвы!

– Отрядим для разговора тебя, Егорушка, – сказал Чкалов.

Байдуков пошел в соседнюю комнату. Было слышно, как он громко разговаривал. Нас поздравляли. Мы со своей стороны были счастливы доложить, что перелет закончен благополучно.

Теперь оставалось совершить перед сном последнюю процедуру – поужинать. На столе "хеменекс" – яичница с ветчиной – традиционное американское блюдо. Мы выпили кофе и, охваченные дремотой, легли спать.

Первые несколько секунд я еще смутно слышал какие-то телефонные звонки, потом все сразу оборвалось. Покой и глубокий сон овладели нами.

А жизнь в генеральском доме тем временем бурлила. Генерал Маршалл по телефону давал интервью репортерам.

– Русские летчики, – говорил он, – приземлились на военном аэродроме, потому что на нем больше порядка, чем на гражданском.

Это расценивалось как особая честь, которую мы оказали американской армии; военные были очень довольны. Прилет наш привел в движение не только жителей Ванкувера, но и других городов. Рузвельт, несмотря на воскресный день, отправил нам приветственную телеграмму. Генерал Маршалл во время нашего безмятежного сна делал по телефону полпредству СССР подробное донесение о посадке самолета. Полпред СССР в Америке А. Трояновский немедленно вылетел на "Дугласе" из Сан-Франциско в Ванкувер. Звонки беспрерывно трещали. Мы продолжали спать.

Было около четырех часов дня, когда я открыл глаза и увидел стоящего у изголовья невысокого человека в светлом песочном костюме. Он сказал:

– Я – советский посол. Здравствуйте!

Седеющие виски выдавали в нем человека, который много повидал на своем веку.

Пока мы обменивались приветствиями, комната наполнилась шумом.

Генерал выполнил свое обещание, он заставил одну из фирм города открыть, несмотря на воскресный день, магазин ж привезти для нас костюмы. И вот сейчас приказчики раскладывали в нашей комнате пиджаки, брюки, туфли с пряжками, белье, шляпы, сорочки, галстуки, носки, запонки. На примерку ушло не более получаса. Теперь мы одеты по-американски и готовы быть безупречными представителями нашей Родины.

Я подошел к окну и увидел жителей Ванкувера, толпившихся перед домом генерала. Многие по-прежнему держали в руках раскрытые зонтики.

В комнату вошли пожилая дама в светлом платье и молодая девушка.

– Познакомьтесь, моя жена леди Маршалл, – сказал генерал по-английски. – Моя дочь, – добавил он, указывая на девушку с белокурыми волосами.

Мы познакомились. С помощью полпреда и прибывших с ним товарищей объясняться стало проще. Завязалась непринужденная беседа.

Я огляделся. Квартира нашего хозяина была обставлена богато, но со строгим вкусом. На стенах висели фотоснимки, по которым можно было установить, что генерал Маршалл в империалистическую войну участвовал с экспедиционным отрядом в военных действиях в Европе.

Нас пригласили к обеденному столу. Обед начался с глотка холодной воды и дыни "канталоп" – таков американский порядок блюд. Против дыни Георгий не возражал. Относительно же воды развел целую теорию о том, что это, мол, вредно. Впрочем, мы вскоре привыкли и к дыне "канталоп", и к воде. Когда впоследствии в Европе нам давали обеды без холодной воды, казалось, что именно ее не хватает.

Кончился обед, началась наша "дипломатическая" работа на территории Соединенных Штатов Америки. Мы уже превратились в "рашен флайерс" – русских летчиков. Чкалов стал "чиф-пайлот", что означало командир экипажа, Байдуков стал "копайлот", меня называли "нэвигейтор".

Предстояло выйти на террасу и выступить перед радиомикрофоном с кратким сообщением о нашем перелете. Передача, организованная крупнейшей компанией "Нэшонал бродкастинг компани", транслировалась по Америке и передавалась в Советский Союз.

На террасе нас поджидали фоторепортеры и корреспонденты. Не успели мы занять позиции перед микрофоном, как к нам отовсюду потянулись руки, в которых мелькали блокноты и автоматические ручки самых различных систем. Я понял, что у нас просили автографы. Первые автографы мы вручили леди Маршалл и ее белокурой дочке.

Пока Валерий отвечал на вопросы представителей радиокомпании, я осведомился, почему в Америке так развито собирание автографов. Оказывается, для американцев – это коммерческое дело, бизнес. После смерти известного человека его собственноручная подпись высоко ценится, и обладатель такого автографа может продать его по высокой цене.

Наш рассказ о полете слушали по радио не менее 12 миллионов американцев. Когда мы закончили рассказ, к микрофону подошел генерал Маршалл и поделился впечатлениями о встрече с нами.

– Я польщен, – закончил он свою речь, – что на мою долю выпала честь принять в своем доме этих отважных джентльменов.

Мы слышали также, как диктор зачитывал приветственные телеграммы президента США Рузвельта и министра иностранных дел Хэлла.

А поодаль от нас, метрах в пятидесяти от балкона, все увеличивалась толпа зрителей, все больше и больше появлялось зонтиков и разноцветных плащей.

День клонился к вечеру. Мы вернулись в Квартиру генерала Маршалла. Там нас ждала дорогая" желанная телеграмма из Кремля. Мы прочли:

"Горячо поздравляем вас с блестящей победой.

Успешное завершение геройского беспосадочного перелета Москва Северный полюс – Соединенные Штаты Америки вызывает любовь ж восхищение трудящихся всего Советского Союза.

Гордимся отважными и мужественными советскими летчиками, не знающими преград в деле достижения поставленной цели.

Обнимаем вас и жмем ваши руки".

Как на родной земле, почувствовали мы себя, читая эти строки... Радость охватила нас. Самое трудное было позади. Расстояния между СССР и США не существовало в эти минуты, которые не забыть никогда.

Байдуков начал писать ответ. Я и Чкалов помогали. Мы сказали в этом ответе все, что чувствовали и переживали.

Затем мы составили подробное донесение в Москву о полете и договорились о нашем дальнейшем пребывании в США.

Было решено утром следующего дня, 21 июня, сделать визит властям городов Ванкувера и Портленда, а в 15 часов вылететь в Сан-Франциско.

Открывалась новая страница нашего путешествия – земное странствование по Северной Америке.

Глава восьмая.

Американские впечатления

Я хорошо помню этот день – 21 июня 1937 года. Всю ночь лил дождь, я утро выдалось хмурое, неприветливое. Еще вчера с воздуха мы наблюдали причудливые очертания многоводной реки Колумбия, пересекающей земли штатов Орегон и Вашингтон. А сегодня нам предстояло побывать в двух городах, стоящих на ее берегах – Ванкувере и Портленде, соединенных великолепными мостами. Затем предстояла встреча с местным гарнизоном.

Однако прежде всего мы занялись некоторыми формальностями, связанными с нашим перелетом. По правилам ФАЙ (Международной авиационной федерации), обработка барограмм, регистрирующих полет, производится в той стране, которая организует его. Так что барографы нашей машины должны были отправиться в Москву, через американских спортивных комиссаров.

На аэродроме нас встретил майор – старый американский летчик, служивший в армии еще в первую мировую войну. Он прошел к самолету, охраняемому двумя часовыми, и Байдуков принялся показывать ему краны, пробки для слива воды, горючего, масла. Майор оказался не только командиром авиационной части, но и уполномоченным ФАЙ. Он должен был специальным протоколом засвидетельствовать время и место посадки нашего самолета. Появились газетные репортеры, снова защелкали фотоаппараты.

Валерий вынул барографы, снял пломбы. Я решил взять из самолета карты, справочники, календари, инструкции. Все это, конечно, могло остаться в моей штурманской кабине в матерчатых карманах, но по опыту прошлогоднего пребывания на острове Удд я знал, что на длительной стоянке в самолет просачивается вода. На аэродроме Ванкувера не было ангара, в котором мог бы поместиться наш АНТ-25. Лучше убрать документы!

А что делать с продовольствием, раздумывал я. В нашем хозяйстве оставался еще немалый запас шоколада, икры, коробок с концентратами супа, сыром.

Около самолета ходили американские солдаты. Некоторые из них помогали нам в выгрузке снаряжения.

– Ребята, подите-ка сюда! – крикнул густым басом Чкалов, вмиг разрешив мои раздумья. – Возьмите добро. Делайте с ним что хотите.

И мы отдали мешки с продовольствием американским солдатам.

Позже нам рассказывали, как американцы были удивлены нашим поступком. По мнению многих, из такого мероприятия, как перелет из Москвы в Америку, можно было сделать хороший бизнес. Кто-то даже советовал разделить запасы продовольствия на мелкие порции, упаковать в небольшие пакетики с надписью, что шоколад и концентраты супа побывали над Северным полюсом, и продать как сувениры по пятьдесят центов.

Нам и в голову такое не могло прийти. Закончив выгрузку из самолета снаряжения, мы отправились в штаб к генералу Маршаллу. В честь нас, советских летчиков, в гарнизоне устраивался военный парад.

На лесной полянке выстроился отряд солдат. Оркестр заиграл национальный гимн. Затем наступила пауза, и подошедший к нам военный атташе сказал:

– Генерал просит передать, что оркестр хотел бы сыграть "Интернационал", но музыканты не успели найти ноты.

Вдруг раздался пушечный выстрел. За ним – другой, третий... Это был салют! По американскому уставу надлежало дать девятнадцать выстрелов. Весь строевой плац заволокло сизым дымом, а пушки все гремели...

Поблагодарив генерала, мы тронулись в дальнейший путь по Америке.

Автомобили мчали нас по прекрасным дорогам Соединенных Штатов. Мелькали встречные машины. Их было так много, что перед каждым светофором и поворотом образовывался затор. Но нас сопровождал эскорт полисменов на быстроходных мотоциклах "харлей", и остановки сокращались. Запомнились эти поджарые парни, одетые в наглухо застегнутые куртки, подпоясанные ремнем с патронами, в галифе и крагах. Они мчались как угорелые – со скоростью до ста пятидесяти километров в час! Желтые очки со светофильтром и патронташ придавали им грозный вид. Полисмены были действительно мастерами своего дела, первоклассными ездоками: они то вдруг резко тормозили, то на узких стритах, развернувшись на сто восемьдесят градусов, мчались нам навстречу, очищая дорогу. Душераздирающий, пронзительный вой их сирен слышался более чем за километр. Иногда казалось, что ревущие мотоциклы вот-вот лягут плашмя на асфальтированную мостовую – такой крутой крен закладывали ездоки в сторону разворота. Проделывали они это с такой лихостью, что создавалось впечатление не просто езды, а циркового представления. Шоферы, увидя издали эти "харлеи", сворачивали в сторону, ближе к тротуару. И полисмены, дирижирующие движением на перекрестках, пропускали наши автомобили вне очереди.

В ушах у меня гудел еще вой сирен, когда мы остановились перед зданием городского управления. Здесь нас ждали мэр города Ванкувера и большая толпа встречающих. Американцы бурно приветствовали нас: со всех сторон тянулись руки для рукопожатий, некоторые похлопывали нас по плечу, просили дать автографы.

Визит к мэру Ванкувера закончился довольно быстро, и вот мы опять несемся в автомобилях, теперь уже в город Портленд.

Пасмурный с утра день разгулялся. Солнышко пригревало, стало жарко. На тротуарах, мостовых сотни американцев приветствовали наше появление. Эскорт полисменов из Ванкувера сопроводил нас до моста через реку Колумбия. На противоположном берегу уже ждал другой наряд полиции – из Портленда.

Здесь, в торговой палате, был устроен торжественный обед. Кроме мэра присутствовал губернатор штата Орегон Чарльз Мартин, так что в прочувствованных речах и приветствиях недостатка не было.

Гости уже приступили к закуске, слышался легкий звон бокалов, постукивание ножей, вилок, как вдруг раздался удар, словно по барабану. Это мэр города призвал к тишине с помощью огромного молотка, которым он стучал по деревянной подушке. В зале мгновенно воцарилась тишина. И тогда мэр начал свою речь. Выступать пришлось и нам. Переводил Трояновский. После речей три миловидные девушки надели каждому по венку из роз, и мэр после банкета попросил нас принять участие в торжественном шествии по городу в этих венках. Мы согласились.

По Портленду в сопровождении властей прошли мили полторы. Приветствующие нас жители города стояли по обеим сторонам магистрали. Часто до слуха доносилось короткое "гратулейшен" – "поздравляем", возгласы на русском языке.

На одном из перекрестков от толпы отделилась монахиня, одетая в черное с белыми отворотами платье. Она быстро подошла и... благословила меня, потом Чкалова, Байдукова. А может, невеста господня на всякий случай решила оградить Портленд от "налета" большевиков?.. По всему было видно, что появление экипажа краснозвездной машины произвело на американцев большое впечатление.

Наконец шествие закончилось, мы простились с представителями города и отправились на военный аэродром Ванкувера. От этого возвращения в памяти сохранился один эпизод.

Когда огромная толпа окружила нас, стремясь прорвать цепь полицейских, мы услышали вдруг возгласы чисто по-русски:

– Да пустите же меня к ним! Я ведь вятская! Смотрим – стоит американка. Попросили пропустить ее к нам.

– Родимые мои, да я же ваша, русская!.. – взволнованно повторяла женщина, бросаясь от Чкалова к Байдукову, ко мне. – Двадцать шесть лет здесь живу. А вот говорить не разучилась. Дайте хоть посмотреть на своих земляков...

Валерию понравилась непосредственность русской американки: "Я ведь вятская!" И шуткой он часто потом повторял эти слова. У Чкалова тот день был вообще радостный. Он получил от сына, отдыхавшего в пионерском лагере "Артек", телеграмму. Не заботясь о расстоянии, разделявшем нас, Игорь приглашал всех на пионерский костер.

Но вот мы подкатили к трапу, приставленному к открытой дверце "Дугласа", и начались наши проводы в путешествие через континент. Среди провожавших был генерал Маршалл, представители властей Ванкувера, наши новые знакомые. Валерий поблагодарил генерала за гостеприимство и попросил имущество, оставленное в его квартире, переправить в Вашингтон.

Нам перевели ответ:

– Генерал Маршалл с большой готовностью сделает это и, со своей стороны, передает просьбу магазина, приславшего для вас костюмы, разрешить выставить на витрине кожаные брюки и куртки, в которых вы летели через Северный полюс.

– Согласны, – ответил, окая по-волжски, Чкалов, начинающий, кажется, понимать, что такое американский бизнес.

И вот мы, почетные гости пассажирского общества "Юнайтед эйрлайнс", уже на высоте трех тысяч метров. Сидим в удобных креслах самолета, пьем кофе, любуемся красотой гор под крылом "Дугласа", не думая ни об углах сноса, ни о запасах горючего. Валерия окружили корреспонденты крупных американских газет, с помощью военного атташе берут интервью. Нам с Байдуковым хочется использовать полет для изучения авиационной техники, разобраться в оборудовании трассы, понять, какая разница между нашими самолетами и американскими. Может быть, что-то и пригодится.

Пилоты пассажирской машины не возражают, охотно знакомят с кабиной, ее оборудованием, управлением. Один из летчиков уступает место, предупреждая, что автопилот включен. Я прошу отключить его и пробую управлять самолетом обычным способом.

Веду машину по направлению к горе Шаста, Высота ее 4800 метров. Это самая высокая гора в районе. Один советский инженер рассказал мне, что название этой горы произошло от русского слова "счастье". Здесь много русских поселенцев. Американцам трудно произнести слово "счастье", и поэтому они гору Счастье переименовали по-своему – в Шаста.

Величавая снежная вершина сияла на фойе голубого неба. А у подножия горы, я знал, располагался радиомаяк Прошу летчика показать, как им пользоваться. Пилот покрутил где-то у потолка кабины ручку, и я тотчас же явственно услышал в наушниках сплошной тон, гудение, прерываемое через каждые тридцать секунд позывными. Это означало, что самолет я веду точно по курсу.

Американский "дуглас" мы видим впервые. Сиденья первого и второго летчика в кабине этой машины расположены рядом. Для пассажиров 18 – 20 кресел – довольно просторно. Два двигателя воздушного охлаждения, убирающееся шасси, поворотное заднее колесо – все это новинки. Но большее изумление у нас вызвало качество отделки кабины и система для поддержания внутри ее нормальной температуры. На какой бы высоте самолет ни находился на большой или на малой, достаточно перевести стрелку автомата – и установится желаемая температура. Для нас в то далекое время такое техническое усовершенствование было еще диковинкой.

– Не слишком ли жарко? – спрашивает стюардесса.

Она готова установить любую температуру. Однако "климат" "Дугласа" вполне устраивает. И тогда девушка преподносит нам огромный торт, на котором флажки: красный – Советского Союза и с сорока восемью звездами (по числу штатов) – США. На торте выведено по-русски: "Привет советским летчикам!"

Быстро проплывает мимо гора Шаста, за ней открывается обширная зеленая долина. А на горизонте уже вырисовываются два больших южных города Сан-Франциско и Окленд. Вот они все ближе, ближе... Любуюсь с воздуха широким заливом, глубоко врезавшимся в материк, хорошо вижу океанские пароходы, два огромных висячих моста, перекинутые через залив.

– Где же мы совершим посадку?

– В Окленде, – отвечает нам командир экипажа и рассказывает, как между городами Сан-Франциско и Оклендом шел опор, кому принять самолет. Власти обоих городов настаивали на том, чтобы "дуглас" сел именно на их аэродроме. Спор решила авиационная компания, которой принадлежали самолет и воздушная линия, – в пользу Окленда.

Перед входом в залив мы оказались в облаках. Они нависли низко над землей и водой – не выше ста метров. Я вспомнил, что в этом районе вследствие близости океана часто бывают туманы и низкая облачность. И если посадка невозможна, самолеты летят дальше, до города Сакраменто.

Но сегодня тумана нет, и американские пилоты, искусно лавируя между возвышенностями, ведут самолет на посадку.

Мелькают бетонированные полосы аэродрома. "Дуглас" уже катится по земле и быстро подруливает к аэровокзалу.

Еще из окна кабины я заметил вереницы автомобилей и толпы людей перед воротами аэродрома. Но то, что мы увидели и услышали на земле, превзошло все наши ожидания.

Огромная толпа лавиной двинулась вперед в ту минуту, когда мы спускались по трапу. На нас были еще венки из роз, которые нам преподнесли в Портленде. Наш вид привел американцев в неистовый восторг. Они начали бросать в воздух шляпы, кепи, выкрикивать слова приветствий.

Оказывается, в Окленде был организован комитет для нашей встречи. В комитет входили городские и районные должностные лица, представители Торговой палаты и американские коммунисты. В аэропорту, ярко освещенные солнцем, развевались флаги Советского Союза и Соединенных Штатов Америки. Нам опять преподнесли венкb и букеты из пунцовых рое. Навстречу шли представители Коммунистической партии штата Калифорния. На одном из плакатов было написано: "Коммунистическая партия Калифорнии приветствует героических советских летчиков за их выдающееся социалистическое достижение".

Мы поднялись на трибуну, и вновь приветственные возгласы огласили поле.

В одно мгновение кто-то из присутствующих укрепил микрофон. Начался митинг. Валерий Чкалов в своей речи сказал:

– При современном состоянии науки и техники трансполярные полеты станут через год-два обычным явлением. Обратный перелет был бы легче, ибо мы летели бы при попутном ветре.

И вновь в моем сознании возникли картины недавнего полета: море облаков, ледяные поля, глетчеры. Вспомнились кислородные маски, которые мы держали у рта, багровая луна, опускавшаяся в Тихий океан, небо с мириадами звезд. Восток в то утро розовел, граница облачности была резко очерчена, и казалось, что там, впереди, высится огромный зубчатый хребет. Появился из-за горизонта Юпитер, дымчатая полоса все светлела и ширилась, где-то внизу пробуждался от сна угрюмый океан...

Митинг кончился, крики приветствий вернули меня к действительности. Нас ждали в советском консульстве, где мы должны были переночевать.

Проснулся я с радостной мыслью о том, что провел ночь, как мне казалось, на крохотном участке нашей родной земли. Нам опять предстоял деловой день, насыщенный "дипломатической" работой. Еще в Портленде мы уже стали настоящими дипломатами. Наша жизнь теперь состояла из непрерывной цепи завтраков, обедов, приемов.

Едва я успел позавтракать, как ко мне подошел живой и очень подвижный человек, наш консул в Сан-Франциско, и сказал:

– Товарищ Беляков, вас ожидают русские переселенцы – молокане. Они прибыли в наше консульство и хотят с вами поговорить.

Внизу, в приемной, я застал человек пятнадцать русских сектантов-молокан. Они имели забавный вид русских крестьян на американский лад. У многих на заграничных жилетах висели серебряные цепочки с огромными старинными брелоками. Сидели они на стульях степенно, положив руки на колени и широко расставив ноги.

– Здравствуйте, – сказал я, оглядывая молокан.

Первым поднялся с кресла рослый детина с широким лицом, одетый в модный пиджак и коверкотовые брюки, заправленные в русские сапоги.

– Щукин Василий Петрович, – представился он.

Вслед за Щукиным протянул руку Яков Данилович Саянин, из-за широкой спины которого выглядывали Иван Фатеевич Сусоев и Иван Иванович Рудометкин с женой и дочерью.

– Чем же вы занимаетесь? – опросил я.

– Грузчики мы. Поденные рабочие, – ответили они хором.

А Сусоев добавил:

– Живем в Сан-Франциско, на улице Дигаро. Там целые кварталы русских.

– Мы бежали от царского гнета еще в тринадцатом году, – перебил Рудометкин, с любопытством разглядывая меня. – С юга России тогда переселилось более двух тысяч семейств.

– А куда же девался Василий Петрович Пичугин? – неожиданно спросил кто-то из молокан.

– Да ты не беспокойся, – умиротворенно, с достоинством ответил Рудометкин, – он пошел купить пару шюз.